Луна, магия и промысел богов

В какой-то момент Тави поняла, что больше не в силах держать в себе эту мысль. — Скажи, а что будет, если я туда прыгну? — спросила она и перегнулась через борт лодки, окуная ладонь в перламутрово-синюю и шелковисто-теплую… наверное, воду. Сидевший напротив нее Гейл посмотрел на Тави очень-очень долгим и очень-очень терпеливым взглядом человека, который уже однажды за руку вытаскивал ее из трещины-плоти в Лунных Башнях; кажется, тогда она в первый и пока что последний раз видела его по-настоящему злым. — Я догадывался, что рано или поздно ты об этом спросишь, — он все-таки улыбнулся и преподавательским жестом поднял указательный палец. — Природа Астрального Моря такова, что оно не является отдельным планом. С точки зрения космогонии правильнее будет назвать его межпространственной плоскостью, состоящей из так называемой соединительной ткани, которая сшивает миры Великого Колеса… — А я догадывалась, что ты начнешь умничать, — Тави испытующе посмотрела прямо ему в глаза, а потом расхохоталась и ударила ладонью по воде, подняв целый фонтан разноцветных сверкающих брызг. — Ты не пробовал. Даже из научного интереса не пробовал. Так? Сияющая улыбка на его лице слегка поблекла. Пожалуй, второй самой главной ошибкой в жизни Гейла Декариоса — после карситского плетения, конечно же — было то, что он позвал на это свидание именно Тави. Не то что бы у него были какие-то альтернативные варианты (если бы даже и были, Тави сделала бы все, чтобы они перестали быть вариантами) — просто она обладала отточенной годами способностью сводить любую романтику к монологам клоуна Дрибблза. Тави было тридцать лет, она знала около полусотни матросских ругательств и уже давно не пыталась запудрить шрам на щеке, оставленный когтями мефита в подземельях Сильвер Марчеса. Возможно, это и мешало ей вести себя на свидании как нормальная девушка… ладно, с другой стороны, нормальные свидания не подразумевают под собой планы о короне и божественности. — Не пробовал, — сказал Гейл и каким-то потерянным жестом взмахнул пальцами, будто выплетая что-то в воздухе; капли, осевшие на лифе платья Тави, кристаллизовались и скатились вниз мелкими бусинами. Она с полминуты помолчала. — Я дура, да? — наконец тихо произнесла Тави и покусала губы. — Ты так старался… а я сижу тут и паясничаю. Прости меня, пожалуйста. — Тебе не за что извиняться, милая, — он медленно качнул головой. — Это я уже не в первый раз выставляю себя идиотом, который предлагает тебе то, в чем ты совершенно не нуждаешься. Я… наверно, я совсем забыл, как нужно обращаться с женщинами. Ведь тебе не это нужно, так? Он изящным жестом вскинул руку — и звезды над их головами зажглись ярче, завертелись в причудливом танце. Это было действительно завораживающе… прекрасно… И так не по-настоящему. Черное небо над предместьем Врат Балдура даже в хмурые ночи было в десять раз красивее — особенно после рейтвинского проклятия; Тави тогда не могла на него наглядеться. Что-то в ее лице, наверно, выдало эти мысли, потому что Гейл вдруг щелкнул пальцами — и пляшущие огоньки мгновенно исчезли, будто и не было их никогда. — Так и есть, — сказал он бесцветно, будто продолжая начатую мысль. — Совершенно определенно не это. — Я просто хочу объяснить, — Тави неловко подобрала подол юбки и принялась крутить его край. — Помнишь, ты показывал мне, как смотреть в телескоп? Первым, что я увидела, был Звездный Круг. А самая яркая в нем — Бровь-звезда, она указывает на север… Говорят, когда-то она была волшебницей Алагертой, которая бросила вызов богам. Но Алагерты больше нет. Есть только Бровь-звезда, и она указывает путь на север. — И ты, конечно же, думаешь, что меня ждет та же судьба, — с горечью закончил Гейл. — Я думал, что именно ты поймешь меня лучше всех. Разве ты сама не говорила, что Мистра больше тебя не слышит? — Да, — Тави опустила голову. — Потому что вера идет от сердца, а мое… мое… — она с усилием продолжила, — мое больше не верит. Когда ты с ней говорил… в Киоте… я хотела ей помолиться. И не смогла… я стояла и думала, Гейл, что и зачем мне нужно от этого камня? Мне хотелось убить себя за эти мысли. А еще больше за то, что я до сих пор считаю их правильными… И все-таки это безумие, понимаешь, безумие! — А разве не безумие то, что происходит сейчас? — вспыхнул Гейл. — Вспомни Рейтвин. Вспомни, что сделали с Шедоухарт. Весь мир — безумие, так пусть оно хоть что-то изменит! Тави, ты в меня совсем не веришь? Нет, дьявол забери, он действительно не желал ее понимать. Тави подумала, что ещё немного — и она просто начнет визжать, как умалишенная. Ей так хотелось уберечь его от всех бед и страданий — но, наверное, давно стоило догадаться, что спасать Гейла следует в первую очередь от него самого. — Нет, почему же, — она резко, хрипло хохотнула. — Я верю, что что-то у тебя да получится. В первый раз ты загнал себе в грудь кусок карситского плетения. Но ты не останавливайся! Ведь предела совершенству нет! Создавай свой новый прекрасный мир, Гейл Декариос. Не рассчитывай его цену. Не осознавай последствий. Будь таким же, как те, кого ты собираешься свергнуть. Но не жди, нет, даже не думай ждать, что я тебе в этом помогу. Никогда. Ни за что. Ни за что! Тави осеклась, увидев лицо Гейла. Он выглядел так, будто в нем что-то сломалось; потухшие темные глаза смотрели куда-то мимо нее — пожалуй, даже спокойно, но Тави видела в этом спокойствии смирение обреченного перед казнью. Он ведь никогда ни на что не жаловался, внезапно осознала она; никогда. Все на этом свете принимал как должное — чертову сферу, проклятую личинку, даже эту идиотскую, совершенно никому, кроме богини, не нужную жертву! Тави так привыкла к его спокойной улыбке и ясным глазам, к неумелой заботе и неловким шуткам, что почти и забыла, каково ему на самом деле. Это невозможно было вынести. Она резко подалась вперед, схватила его за плечи и принялась целовать — с такой яростной страстью, будто каждый ее поцелуй был маленькой молитвой о воскрешении. Беспорядочно, куда попадется — в глаза, в лоб, в щеки, в бледные, скорбно сжатые губы; Тави никогда не целовала его так, даже тогда, в Рейтвине. В ту ночь они черпали друг в друге покой — теперь же Тави с бешеной силой пыталась его пробудить. И молитвы достигали цели — закаменевшая спина дрогнула, а руки, до того холодные и неподвижные, потеплели и легли на ее талию. — Ты же даже не понимаешь, какой ты… какой ты… — сбивчиво шептала она, ненадолго отрываясь от его губ. — Тебе не нужна вся эта мишура… звезды, огни, неведомые миры… Тебе не нужно меня впечатлять, чтобы… — Чтобы что? — Чтобы я тебя любила, — выдохнула Тави, и это было в первый раз. Он осторожно уложил ее на спину, и Тави не ощутила под собой переборок лодки; она поняла, что реальность снова изменилась, повинуясь мягкому, но непреклонному повелению Гейла из Уотердипа. Над его плечом она больше не видела неба — теперь там был высокий потолок и стены со знакомой отделкой из разных оттенков дерева; из распахнутого окна ветер приносил запахи жасмина и спокойного, солнечного летнего заката. Это же его башня, подумала Тави; он воссоздал свой дом — как тогда, в Рейтвине. — Какой же я идиот, — он вдруг тихо рассмеялся; его лицо было так близко, что Тави могла видеть плавающие в карих глазах золотые искры. — Мне казалось, что я пытался решить задачу. Наверно, самую сложную в моей жизни. Я исписал формулами десятки листов, придумывал миллион решений… А решением все это время была ты. Тави, Тави, Тави… будь со мной. Пожалуйста, будь со мной… Он целовал ее нежно, но настойчиво — совсем не похоже на те быстрые, робкие касания губ, которыми они обменивались вечерами, прежде чем разойтись по своим комнатам; в каждом его движении теперь чувствовалась ласковая уверенность. Чуть приподняв Тави, Гейл провел ладонью по ее затылку, и из волос сами собой выскользнули шпильки; освободившиеся пряди тяжелой волной упали на ее спину. — Я никуда от тебя не денусь, — тихонько шептала она, помогая ему расстёгивать застёжки на мантии; расправившись с последней, она распахнула ворот и припала губами к выбитому между ключиц знаку сферы. — Никуда и никогда… — Это очень хорошо, — его рука на мгновение замерла в разрезе юбки — там, где заканчивалась ткань и начиналась голая кожа. — Потому что я совсем не знаю, как быть без тебя, моя благая весть. Она не могла вспомнить, как и когда избавилась от надоевшего платья; лишь в какой-то момент осознала, что приникает к Гейлу всем своим обнаженным телом, сжимает ногами, обвивает руками голову. — Пожалуйста, — умоляла она, запуская пальцы в его густые темные пряди, прижимая его голову к своему плечу, — пожалуйста… Кажется, она говорила что-то еще, совершенно бессвязное, пока он разводил ее бедра, медленно и осторожно устраиваясь между ними; она закусила губу, подавив лёгкий вскрик, и вцепилась пальцами в его спину. Она чувствовала, как щекочут кожу его волосы, пока он, двигаясь в ней, целовал ее шею и грудь; проведя ладонью, чтобы заправить их за ухо, она зацепилась ногтями за серёжку — ту самую серебряную звезду Мистры — и отстегнула ее. А потом отшвырнула в сторону и с тихим нежным смешком прикусила освободившуюся мочку. — Зачем ты… Ах, — по движению его губ она поняла, что Гейл улыбается. — Тави, Тави… какая же ты красивая. Никто с тобой не сравнится, милая. Никто, слышишь? — он взял ее лицо в ладони и серьезно на нее посмотрел. — Никогда не думай иначе. — Не буду, — пообещала Тави, немного робея под этим непривычно строгим взглядом. Больше в этот вечер они не говорили: он изучал ее тело так сосредоточенно и вдумчиво, будто Тави была книгой, которую он давно искал и теперь собирался прочесть от форзаца до форзаца; а ей не оставалось ничего, кроме как послушно раскрываться под его тонкими пальцами. И в конце концов он добился своего — выгнувшись и задрожав в руках Гейла, она прерывисто выдохнула и устало опустилась щекой на его грудь; короткие темные волоски кололи нежную кожу, но засыпающая Тави этого почти не чувствовала. — Наверно, я все-таки спрыгнула с той лодки, — сонно пробормотала она. — Однозначно. — Технически это был трансгрессивный перенос реальности, — он провел ладонью по ее спутанным волосам. — Но если тебе хочется считать по-другому, кто я, чтобы спорить? Судя по голосу, Гейл еле сдерживался от смеха, а еще снова умничал, и Тави подумала, что когда-нибудь он точно нарвется, и она его стукнет. Но не сегодня.