***
В ресторанчике, куда я затащил Егорову после разговора о нас в Склифе, которым был тяжёлым и затяжным, Ира отошла в дамскую комнату. Играя с бокалом едва пригубленного вина рубиново-красного цвета с соблазнительными бликами, которые оставляли его ножки на тонких стенках, я задумался. Сидя в её кабинете, я всё прекрасно понимал. Я мог также начать паниковать и истерить, но для меня это было бы непозволительной роскошью. Я не должен был поддаваться её настроению. Я не мог показать ей, что мои нервы и эмоции на пределе. И что я боюсь за нее. Боюсь, что она сломается, не выдержит. Я не хотел, чтобы она постоянно ходила, как в воду опущенная, ничего не замечая и никак не реагируя на всё то, что происходит вокруг. Не для этого мы прошли с ней круги ада, чтобы сейчас всё это было погребено под обломками рухнувших надежд и такого долгожданного счастья и относительного покоя.***
Мысль вырвать Егорову из цепких лап её депрессии, а вместе с ней и из опостылевшего рабочего кабинета, была молниеносной. — Всё, Ир, давай собирайся! — Я подскочил со стула и хлебнул остатки остывшего кофе. —Ты же знаешь, что я жду результата операции. — В другом месте подождёшь. Без тебя справятся. Ты за Шеймана оперировать точно не встанешь. Всё, я сказал. Мы уезжаем. — Куда собрался? Твоя смена ещё не закончилась. — Да плевать. До конца смены осталось два часа. Можешь прогул поставить или выговор влепить. Я хочу провести вечер с тобой. Говоря эти слова, я уткнулся в телефон и быстро нашёл то, что хотел. После чего нажал на вкладку заказать столик и, указав время и количество персон, вышел со виртуальной странички ресторана. — Ген, ты его и проводишь со мной. Уже целый час торчишь в моём кабинете. Ира попыталась меня уесть, но если мне что-то стрельнуло в голову или в одном месте завертелось шило, то все её доводы меня уже мало волновали. Я тоже могу быть упёртым и противным, пока не добьюсь своего. — Я не хочу в кабинете со своим руководством. Я хочу в ресторане со своей женой. — Какой ещё ресторан посреди рабочей недели? — Обычный ресторан. Вкусненький. Дома всё равно шаром покати. И доберемся мы туда неизвестно когда, если ты тут еще сидеть будешь, и я тебя не заберу. — Здесь бы поужинали… Я не дал договорить: — Почти месяц ужинали. Надоело. Я хочу нормальной еды. Хочу спокойно посидеть, расслабиться. И тоже хочу поговорить о нас. Ясно? — Не наговорился? — Представляешь, нет! — Не обращая внимания на отпущенный сарказм, парировал я, и, стянув с плечиков её полупальто, я показал всем своим видом, что больше не приму ни единой отговорки. — Ир, я жду. Когда она поняла, что я не отступлю, то, забрав из моих рук верхнюю одежду, смиренно произнесла: — Ну хорошо. Иди переодевайся. Я выскочил из кабинета и понесся по отделению в поисках первого встречного коллеги, который бы согласился меня подстраховать. К счастью, подвернулся Брагин. — Олег Михалыч! Мне тебя сам Бог послал. Выручай! — Что делать надо? — с привычной готовностью отозвался душа отделения, но я тут же умерил его пыл. — Мне с Ириной Алексеевной отъехать нужно. Можешь подстраховать? — Обижаешь, Геннадий Ильич. Надо, значит, надо. А что какие-то проблемы? — Пока не проблемы. Проблемки. — Я дал понять Михалычу, что на этот раз прибегать к его помощи не собираюсь, памятуя о том, что у него своих проблем любой позавидует. Уже готовый сорваться от скорой помощи всего отделения, я попросил, — Только вот что. Там Шейман с Лазаревым подзастряли на операции. Как закончат, пусть перезвонят Ирине Алексеевне. — Не переживайте, сам замзава на операции. Разберёмся. — И Брагин, засунув руки в карманы штанов, удалился, насвистывая популярную мелодию, звуки которой последнее время неслись с каждого утюга.***
Вернулись из ресторана мы довольно поздно. После того как жене отзвонился Константин, я почувствовал, как она расслабилась, и мы поужинали под бутылочку хорошего французского вина, которое настоятельно посоветовал сомелье. Солидный дядечка с ухоженной бородой и усами, по одному взгляду на Иру мгновенно угадал то, что нам было нужно. — Рекомендую французское полусухое Le Grand Noir Cabernet Sauvignon урожай 2018 года. — И взглянув на меня, он мягко добавил: — Вашей супруге придётся по вкусу, уверяю. Вино действительно было как нельзя кстати. Оно сняло зажатость и уныние, оно придало романтизм и интим нашему вечеру. Я вытянул Ирину танцевать. С трудом, но вытянул. Мы так давно не танцевали друг с другом. Казалось, наш последний танец в парке был в другой жизни, хотя прошло совсем ничего. Но за это время случилась то, что перевернуло наши отношения, сблизило нас, сделало нас сильнее и мудрее. И да, мы стали узаконенной ячейкой общества. Но было ли для нас это так важно? Не думаю. Это было важно для неё. Я же прекрасно осознавал, что и без печати в паспорте, и без обручального кольца, она — моя гавань, а я её якорь. Но это лишь моё мнение. Вполне вероятно, что у моей жены на этот счёт полностью противоположное суждение, но пока она ни разу мне об этом не сказала. И не высказала сожалений, что стала женой такого, как я.***
— Ген, — позвала она, нырнув под одеяло после душа. — Ты спишь? — Засыпаю. После выпитого вина я действительно отключался, но моя милая женушка хотела поговорить. Упрекая меня в кабинете в том, что я с ней не наговорился, она сама болтала без умолку весь вечер и, кажется, решила продолжить беседу на злобу дня и сейчас, в первом часу ночи. Почти две недели молчания в моём присутствии были невыносимой пыткой для моей ненаглядной, и я чувствовал, что сегодня её прорвало. Она рассказывала мне о какой-то ерунде, о людях, которых я не знал и не узнаю никогда, строила планы на ближайший выходной, спрашивая меня, куда бы я хотел отправиться. Неожиданно она спросила: — Гена, зачем ты потащил меня в такой дорогущий ресторан, если почти не притронулся к еде? — Её тихий голос продолжал убаюкивать, но она ждала ответа, и я не мог проигнорировать её ожидание. Я потёр слипающиеся глаза и, улыбнувшись, выдал: — Я же потащил тебя, чтобы тебе было хорошо. Нам нужен был этот вечер. — Мне и в кабинете было хорошо. Даже если бы мы заказали пиццу, было бы хорошо. Она дотронулась рукой до моей чёлки, прядь которой непослушно топорщилась, и, проведя тыльной стороной ладони по моей щеке, спросила: — Ген, с тобой всё в порядке? — А, да, да, конечно, со мной всё в порядке. Не переживай, родная. Давай спать. Я просто устал. День был тяжёлым. Я не лукавил. Я действительно хотел спать. Но её руки обвили мою шею, а губы коснулись сначала моей щеки, после чего я ощутил их почти невесомое касание на моих губах. Нежный поцелуй перерос в настойчивый и требовательный. На мгновение она оторвалась от моих губ и выдохнула: — Я люблю тебя, но иногда мне хочется тебя прибить. — Слишком хорошо — тоже плохо, — пошутил я и, возвращая поцелуй, прижал её к себе, понимая, что наш сегодняшний вечер должен закончиться именно так. Мы соскучились друг по другу и близость была необходима, как глоток воздуха.***
Если Ира, вывалив на меня свою проблему, вернулась к своему прежнему состоянию, вновь став энергичной и действенной, то на меня, напротив, навалилось некое безразличие. Я узнал то, что хотел, и мой организм сработал иначе. Теперь я впал в некое спокойствие и отрешенность. Осознавая, что не должен быть таким инертным, я попытался воспротивиться самому себе, но вялость и апатия прогрессировали. — Геннадий Ильич! А что у нас происходит? — Раздавался вопрос буквально на каждой пятиминутке. Но вразумительного ответа я дать не мог. Не мог же я сказать, что мой организм вошёл в стадию тишины и замер, ожидая нового, непредсказуемого и стремительного витка в нашей жизни. — Ничего не происходит, Ирина Алексеевна. Всё в порядке. Работаем! — Уверял я и в то же время последним выходил из ординаторской, зная, что она стоит в коридоре и будет сопровождать меня, пока я, взяв истории свои больных, не уйду на обход. При этом мне прочитывалась лекция, что я не должен быть таким безвольным, и, в конце концов, моего присутствия требует отделение и она сама, потому что она должна быть во мне уверена, так как в любой момент она должна положиться именно на меня. Эти слова грели душу, радовали сознание, но лишь небольшой отрезок времени. После волшебного пинка, который заключался в том, что я должен работать как никто другой, потому что на меня смотрят не только как на челюстно-лицевого, но и как на мужа руководителя отделения, моя сущность вновь отправлялась в спячку. И, свернувшись калачиком, никак не беспокоила своего хозяина. Хозяина беспокоили мысли. В голове роились идеи и планы, которые я должен был осуществить, чего бы мне это не стоило. Понимая всё это, я тщательно готовился и поэтому мне нужна была эта фаза. Фаза тишины и покоя.