Шоколад

Но утро все же было мудренее вечера. К нему снова заглянул месье Дамблдор за шоколадными ракушками для своей дамы сердца и сахарными косточками для Фоукса, чуть позже заглянула Молли, а в пять минут пятого, когда Августа в красках повествовала, в какой сточной канаве она видела переезд в дом престарелых, в кондитерскую робко зашел Невилл. – О, ты всё-таки пришёл! – Ремус улыбнулся, а Августа на миг потеряла дар речи. – Мама в салоне, у меня есть час. Здравствуй, бабушка, – он подошёл к ней. – И для чего ты пришел? – по глазам было видно, как она рада видеть внука, но, отвыкнув показывать свою радость и вообще эмоции, Августа скрывала их за суровостью. – Чтобы нарисовать твой портрет, – ответил Невилл. Как Ремус и предполагал, мальчик был очень смышленый. – Если ты не против, конечно. – Мой портрет? – вот теперь Августа искренне растерялась. – Зачем это? – Затем! – отрезал Ремус и придвинул ей чашку, на этот раз с чаем, но рядом было блюдце с конфетами. – Хватит ворчать, садись поудобнее и дай молодому человеку спокойно работать. Другую чашку с густым тёмным шоколадом он придвинул к Невиллу, улыбнувшись ему. Но в этот раз они с Августой больше разговаривали, чем рисовали. И Ремусу от этого становилось тепло на душе. – Мне пора бежать, но я приду ещё, – пообещал Невилл и ушёл. – Вы сияете, Августа, – улыбнулся Ремус. Та и впрямь даже шла к двери бодрее, чем раньше. – Ой, да ну тебя, заговорщик, – отмахнулась она, но даже в ее голосе слышалась улыбка. А к следующей встрече она и сама подготовилась. – Это тебе, – она протянула мальчику книгу. – Твой отец любил этого автора. – Спасибо, бабушка, – Невилл улыбнулся и в этот раз они снова говорили, в основном об отце Невилла. Бумага и карандаш остались нетронутыми. Такие встречи стали регулярными, и это радовало Ремуса. К тому же не смотря на усилия мэра, торговля шоколадом у Ремуса шла, и они не рисковали умереть с голоду. На улице все же понемногу теплело, появилась первая зелень и цветы. – Они приехали! Они снова приехали! – одним солнечным днем, когда уже перевалило за полдень, улицы города огласил мальчишеский возглас. – Что там? – Ремус, расставлявший свежие изделия, глянул на улицу. – Лодки! Цыганские лодки! Папа, пожалуйста пойдём, посмотрим? – Тедди схватил его за фартук и потащил к двери. – Ох, ну хорошо, пойдём, – рассмеялся Ремус. Они поспешили к реке, ещё сильно разлившейся после весеннего половодья. В основном к берегу мчались дети, а вот добропорядочные граждане, успевшие увидеть, что за гости пожаловали в их городок, уходили, поджав губы. У Ремуса подспудно это вызвало расположение к цыганам. Те пока лишь пристали к берегу, но особенно расходиться не спешили. – Привет, – Тедди сразу рванул к цыганским детям. – Хотите конфет? Он мгновенно завоевал расположение среди детей, а Ремус подошел ближе к одной из разукрашенных лодок. На пристани рядом сидел и играл на гитаре молодой человек, в потрепанной, но элегантной одежде, с небрежно завязанными в хвост длинными черными волосами. Когда он заметил Ремуса, играть прекратил, и, прищурившись, разглядывал гостя. – Пришли высказать мне свое недовольство? – поинтересовался он, пригладив аккуратные усики. В ухе блеснула сережка, а на шее и запястьях множество веревочек, браслетов и подвесок. Ремусу подумалось, что так могло бы выглядеть цыганское речное божество. – Вы пираты? – Тедди подбежал прямо к цыгану, разглядывая и гитару цвета морской волны, и ее хозяина. – Да, мы пираты. Речные крысы, если хотите, – отозвался он с явным вызовом в голосе. – Заранее готов подтвердить, что мы виноваты во всем, в чем вы пришли нас обвинить, – он вроде бы улыбался, но серые в синеву глаза были, словно предгрозовое небо, готовое разразиться штормом. – Мы ни в чем не собираемся вас обвинять, мы просто пришли поприветствовать вас, – пожал плечами Ремус, пока цыган демонстрировал Тедди свои сокровища – корзину полную подвесок с разноцветными камешками. Услышав его ответ, мужчина недоверчиво прищурился. К тому же он увидел на высоком берегу фигуру мэра, который словно брезговал спуститься ближе к воде. – Двадцать франков за штуку, – озвучил цыган, когда Тедди спросил про цену на подвески. – В Париже я продаю их за полтинник. Первым порывом Ремуса было возмутиться такой цене за явные безделушки, но, когда и он увидел мэра, чувство протеста расцвело в нем буйным цветом. – Мы возьмем парочку, – он с вызовом глянул на Реддла и, шагнув ближе к цыгану, тоже стал копаться в корзине. Тедди, выбрав себе голубой камушек, тут же надел его на шею. Ремусу приглянулся зеленоватый. – Поможете? – он протянул цыгану руку, чтобы тот помог закрепить. Цыган поднялся, оказалось, что они почти одного роста, Ремус был чуть-чуть повыше. – У вас будут неприятности, если будете общаться с нами, – тихо сказал он на ухо Ремусу, затягивая шнурок с подвеской хитрым скользящим узлом у него на шее. От него пахло табаком и немного машинным маслом от рук, а вот волос какой-то травяной горечью. Но как оказалось, не один Ремус принюхивался. – Вы пахнете как шоколадная фабрика, – усмехнулся цыган, отступив на шаг. – Неприятности гарантируете? – прищурился Ремус, мысленно усомнившись, что эти ребята ухудшат его ситуацию. Зато, хоть живые лица. – У меня кондитерский магазин, заходите, когда будете в городе, – пригласил Ремус, а Тедди вытащил последнюю оставшуюся конфетку и протянул цыгану. – Я Ремус. А это Тедди, – представился он, положив руку сыну на плечо. Ему было интересно, какой шоколад предпочитает этот мужчина. Немного помедлив, цыган взял конфетку и прищурившись, улыбнулся. – Сириус, – представился он. – Не один я со странным именем, по крайней мере. Буду в городе, загляну. Ремус кивнул, потом махнул на прощание и, протянув руку сыну, пошел с ним обратно в кондитерскую – нехорошо, что они так бросили там Марлин одну. И хотя в большинстве своем горожане не одобряли речных цыган или, по крайней мере, делали вид, их появление добавило какой-то живости размеренному распорядку провинции. Правда, это совсем не обрадовало мэра. Настолько, что сначала на проповеди он вынудил бедного отца Питера высказаться против них, а затем еще и призвал город к бойкоту аморальности. Многие заведения вывесили на своих дверях этот памфлет и отказывались обслуживать цыган. Ремус к протесту не присоединился, что добавило ему еще один минус в глазах мэра и добропорядочных граждан. Если бы у Тедди из-за этого не было сложностей в школе, он бы вовсе не обращал на это внимания. – Милый, что случилось? – спросил он, когда вечером Тедди вернулся домой как ураган и сразу же побежал в спальню, прятаться. – Не пойду больше в эту дурацкую школу, – забившись в уголок, обустроенный им для воображаемого кота, Тедди повернулся спиной к двери. – Буду всю жизнь сидеть тут с Живоглотом. – Почему? Что там произошло? – Ремусу пришлось потрудиться, чтобы влезть туда же, правда, поместился он хорошо если на треть. – Мальчишки стали говорить, что речные цыгане – воры и вообще плохие люди, – с неохотой стал рассказывать Тедди. – Невилл сказал, что нельзя обвинять людей, если точно не знаешь, сделали они что-то плохое или нет. Невилла стали обзывать нюней, маменькиным сынком... ну и вообще всякое плохое говорили о нем. Тогда я врезал одному из ребят. В итоге меня же и сделали виноватым. Ремус тяжело вздохнул, услышав это. – Ты молодец, что заступился за Невилла. Но я бы хотел, чтобы ты решал проблемы словами, а не кулаками. Злые языки будут всегда, все узлом не завяжешь. Ты мой храбрый волчонок, иди сюда, – он протянул руки и обнял сына, который был на грани того, чтобы разреветься от злости. И, чтобы сдержать эти злые слезы, он столь же зло и шумно сопел в шею отца. Понемногу Тедди все же расслабился, но в этот момент с первого этажа раздался звон бьющегося стекла. Они оба едва не подпрыгнули на месте, насколько, конечно, позволяло пространство, и кинулись вниз. – Оставайся здесь, – велел Ремус, отцепив от себя Тедди на лестнице. Из кухни выбежала Марлин и бросилась к мальчику, обнимая его и с трудом сдерживая ужас. – Марлин! Марлин иди сюда, потаскуха чертова! – в кондитерской оказался пьяный в стельку Розье. У него была окровавлена рука – видимо, ей он и разбил стекло в двери и так проник внутрь. – Иди к черту, Эван! – Ремус, хотя, пожалуй, и уступал ему в мышечной массе, без раздумий кинулся наперерез. – Марлин к тебе не вернется. Смирись с этим и оставь ее в покое. Ремус недооценил силу и ярость пьяного мужчины, они обменялись парой ударов, а после Розье схватил его за шею и принялся душить, шипя от ярости. Ремус слышал, как кричит напуганный Тедди, а перед глазами уже колыхалось красное марево. И вдруг Розье закатил глаза, обмяк и отпустил его, и Ремус освободился, кашляя и пытаясь отдышаться. Над ними со сковородой в руках стояла Марлин. Она, казалось, была напугана еще больше, чем все они вместе взятые. – Хороший... удар, – оценил Ремус, и сковородка с грохотом упала на пол. Тедди кинулся к отцу, и от всего пережитого страха они вдруг принялись истерически смеяться. Когда их попустило, Ремус выволок бессознательное тело Розье на площадь и оставил у паперти. Пусть господин мэр с утра полюбуется на него по дороге в церковь. К счастью, к тому времени уже сгустились сумерки, в такое время добропорядочные горожане по улицам не ходят. Но Ремусу что-то подсказывало – даже если бы их кто-то видел, заявлять бы не стали. К сожалению, оставалась другая проблема – испорченная дверь. На ночь Ремус приладил фанерку, планируя на следующий день сделать что-то обстоятельное.