Шоколад

Ремус старался просто работать и как-то устраивать свою жизнь в этом городке. Изо дня в день люди ходили мимо, глазели на витрину, но внутрь заходили единицы. Когда в дверь снова заглянул месье Дамблдор, точнее его пес – кажется, это был норфолк-терьер, но Ремус мог ошибаться. Он обрадовался старику и пригласил зайти. – Не стесняйтесь, кажется, вашему питомцу здесь по душе. Можно угостить? – он потянулся за сахарным печеньем, которое точно не причинило бы вреда песику. – В его жизни не так много радостей, пусть их будет хоть на одну больше, – пожилой мужчина чуть смущенно улыбнулся, невольно осматриваясь в кондитерской, пока его песик хрустел печенюшкой. – Может быть и вам что-то подберем? У меня дар угадывать, что нравится людям, – сказал Ремус. – Честно говоря, я не поклонник шоколада, – месье Дамблдор тихо рассмеялся и осекся, увидев, как к витрине подошли три дамы – мадам Макгонагалл и две ее подружки. – Тогда возможно, что-то для вашей дамы сердца? – улыбнулся Ремус, угощая Фоукса еще одной печенькой. – Д-дамы? – заикнувшись, переспросил Дамблдор и замотал головой. – Мадам Макгонагалл носит траур по мужу. Он погиб в войну. – Ох, но ведь уже десять лет прошло, – вздохнул Ремус. – О, нет, месье Макгонагалл погиб в девятьсот семнадцатом, – уточнил Дамблдор. – Для мадам Макгонагалл это было нелегко. Рядом с ним разорвалась немецкая граната. У Ремуса брови полезли еще выше на лоб. – Оу. Вот как, – он кашлянул. – Понятно. И все же он убедил Дамблдора взять шоколадные ракушки и преподнести их даме хотя бы в знак дружбы. Проводив его, он заметил мадам Розье. – Марлин? – улыбнулся он, увидев ее перед собственной дверью. – Зайдете? Та помялась в нерешительности возле порога, но потом твердым шагом зашла. – Я... я в прошлый раз забыла заплатить. Сколько с меня? – спросила она, голос у нее дрожал, как и руки, державшие кошелек. – Нет-нет, это подарок. Прошу, присаживайтесь, – он сделал приглашающий жест на стул возле стойки и налил им по чашке горячего шоколада. – У вас все хорошо, Марлин? – мягко спросил он, придвинув ей чашку. – Почему вы спрашиваете? – спросила она с беспокойством, протянула руки к чашке, но так, чтобы рукава не сползли вниз. – Простите, это не мое дело. Просто мне показалось, вы чем-то встревожены, – Ремус не мог не видеть, как дрожат ее руки, когда она тянется за чашкой. – Это... – она поспешно сделала глоток из чашки, обожглась, неловко рассмеялась. А потом посмотрела Ремусу прямо в глаза, так, что ему стало одновременно очень жаль ее, и в то же время сделалось не по себе. – Это мой муж. Для всех он идеален, а на самом деле чудовище. – Он... плохо к вам относится? – осторожно спросил Рем, видя, что этой женщине нужно хотя бы выговориться. А потом, быть может, они что-то придумают. Та помотала головой, но потом кивнула, вжала ее в плечи. – Он меня бьет, а потом идет в церковь и говорит, что так сказано в Библии. Да убоится жена мужа своего. Считает меня безумной. Ведьмой. Порченой. Слова вылетали из ее рта отрывисто и резко, словно она забыла, как вообще говорить с людьми. – Марлин... вам больше некуда пойти, да? – поколебавшись, Ремус все же протянул руку и сжал ее дрожащую кисть. Да, это было неприлично, но, черт побери, здесь больше никого нет, а эта запуганная молодая женщина дрожала, как осиновый лист. Она покачала головой и всхлипнула, тут же зажала себе рот и стала вытирать слезы рукавом. Объявившийся на пороге Тедди тут же бесшумно ретировался. Ремус проводил его благодарным взглядом и чуть наклонился к гостье. – Марлин, может, я могу чем-то помочь? – предложил он. – Спасибо, что выслушали, этого достаточно, – всхлипывая, ответила она. – Иногда я представляю, как душу его ночью подушкой… – она истерично рассмеялась. – Боже, что я несу. Что ж, это, конечно, мог бы быть выход, если бы он не означал, что Марлин попадет из одной тюрьмы в другую. – Я всегда готов вас выслушать, Марлин, – заверил он, с отчаянием понимая, что и его руки связаны. – Спасибо, – ответила она, вытерла слезы салфеткой и сделала глоток шоколада. Понемногу она успокоилась и стала рассказывать про свою жизнь, и как все устроено в городке. – Вам тут не будет жизни, – вздохнула она. – Не позволят остаться. – Увидим, – Ремус беззаботно ей улыбнулся, не особенно переживая по этому поводу. Он и не думал, что они надолго в этом городке. Вечером, лежа в постели и слушая сонное дыхание сына, Ремус думал, на сколько они здесь? На год, как в Праге? На три месяца, как в Мадриде? Сам он мог бежать сколь угодно долго, но он боялся, что рано или поздно Тедди откажется следовать за ним. И что тогда? Что он будет делать? Поэтому следующим вечером, когда Тедди в очередной раз попросил рассказать ему про дедушку, Ремус решил не отнекиваться, надеясь, что эта история, пусть и рассказанная не в первый раз, примирит сына с мыслью о том, что и здесь они не навсегда. Обняв Тедди, Ремус вздохнул и стал вспоминать своего приемного отца. Если бы не он, то Ремус вряд ли бы дожил до этого дня. – Боги послали дедушке малыша прямо под Рождество. В то время он странствовал по Великобритании, и в один из дней услышал плач под стенами старого аббатства. У малыша не было ничего, кроме одежды на нем и бирки на шее, где было его имя, дата рождения и просьба позаботиться о нем. Дедушка решил, что это судьба, ведь он давно мечтал о семье, и тут вдруг живая душа, которой нужно забота и внимание. Так мы стали вместе с ним следовать за северным ветром, как это делают волки, следуя за добычей. Дедушка Сивый всегда говорил, что он старый волк-одиночка, который вырастил молодняк. А теперь мой волчонок это ты, Тедди. Давай, засыпай. Тедди прижался к нему и вскоре сонно засопел, а Ремус, бездумно поглаживая его по спинке, где у мальчика был полумесяц родимого пятна, совсем такой же, как у его отца, все вспоминал свою жизнь. Как он постигал искусство работы с шоколадом под руководством одной из временных спутниц Сивого. Ни одна не задерживалась рядом с ними дольше, чем на год, но все они, удивительным образом, неизменно были добры и ласковы с Ремусом. Ему было девятнадцать, когда поздней весной они примкнули к речным цыганам и шумно отмечали Белтейн. Тонкс была дочкой цыганского лорда, веселой, смешливой. Их взаимный интерес вспыхнул, как один из множества праздничных костров. Тогда только-только кончилась война, и ему и остальным остро хотелось чувствовать жизнь. И Тонкс была очаровательна в своей живости и дикости. Правда, когда они увиделись почти год спустя, на Пасху, на одной из ярмарок, остро встал вопрос – уходить жить с цыганами и становиться одним из них или забирать с собой сына, отпустив Тонкс. Тедди чуть было не стал ее позором, но вместо этого стал величайшим счастьем для Ремуса и Сивого, который с годами сильно сдал. Появление в их маленькой стае внука как будто даже придало ему сил, и все же они не были безграничны. Контуженный в одной войне и потрепанный второй, три года назад он оставил этот мир. – Доброй ночи, пап, – шепнул Ремус, коснувшись урны, и сам понемногу погрузился в сон. Чтобы через несколько часов проснуться от отчаянного стука в дверь. Было еще темно, и Ремус, торопясь открыть дверь, спускался на ощупь по темной лестнице. Он успел подумать о самых худших и страшных вариантах, прежде чем понял, что, в сущности, ему бояться нечего. Разве что у кого-то пожар приключился. Но за дверью оказалась Марлин. Она задыхалась от волнения и бега, в дрожащих руках у нее был чемодан, из которого торчали вещи. – Я смогла! Я... я ушла от него! Он напился, и я собрала вещи и... – захлебываясь, затараторила Марлин, а Ремус поспешно провел ее внутрь и усадил на стул на кухне. – Марлин, успокойся, – он взял ее за руки и сжал. На лестнице появился обеспокоенный и чуть сонный Тедди. Ремус хотел отправить его спать, но тут увидел под густой челкой след от удара. – Тедди, принеси аптечку, пожалуйста. Чуть позже, когда Марлин сидела с пакетом льда у головы и чашкой ромашкового чая, она немного пришла в себя. – Оставайся у меня? – предложил Ремус. – Есть свободная комнатка, если захочешь, можешь помогать мне с работой, ее навалом. – Ох, Ремус... – было видно, что Марлин держалась до последнего, но концентрация напряжения, переживаний, страха и облегчения, наконец, достигла своего предела – она ткнулась в его плечо и расплакалась. – Спасибо тебе, – всхлипывая, прошептала она. – Спасибо! Наверное, если бы не ты, я бы ни за что не решилась. – Еще как решилась бы, – ответил Ремус, поглаживая ее по спине. – Ты очень смелая, Марлин. Но сейчас тебе лучше отдохнуть, пойдем, я уложу тебя. – Спасибо, – снова пробормотала она и послушно пошла за ним на второй этаж. А уже утром, приведя себя в порядок, Марлин с радостью помогала Ремусу на кухне. Он не мог не замечать, как она изменилась буквально за один день, просто от того, что из ее взгляда пропала затравленность. Чтобы отвлечь ее от мыслей, Ремус давал ей несложные задания, да она и сама прекрасно справлялась. Во всяком случае, вымыла посуду и полы еще до того, как Ремус сам про это вспомнил, пока он собирал Тедди в школу. Когда они открылись, первой к ним заглянула Августа, хитро щурясь на Марлин. – На рынке с утра только и разговоров о том, что Марлин бросила своего мужа и сбежала к любовнику, – хмыкнула она. – Во имя всего святого! – Ремус закатил глаза и виновато посмотрел на Марлин. Та, в свою очередь, виновато смотрела на него. – Августа, надеюсь, вы-то понимаете, что нас связывают исключительно дружеские отношения, а Марлин сбежала не к, а от мужа-сатрапа? – Ремус придвинул гостье чашку шоколада. – Я-то понимаю, но городку нужно о чем-то судачить, – пожала она плечами, с удовольствием принимаясь за свой шоколад. В кондитерскую заглянула та рыжеволосая посетительница, к тому же не одна, а с мужем. Глаза у нее в этот раз горели, а волосы сияли золотым ореолом. – У вас еще остались те кокосовые шоколадки? – спросила она, пока ее муж стоял у нее за спиной, добродушно блестел глазами и незаметно пощипывал жену за зад. – Конечно! – Ремус искренне им обрадовался. Это тоже был один из любимых моментов в его работе – когда люди возвращались за тем, что им понравилось. Он собрал покупки – кокосовые шоколадки для дамы и конфеты со специями для ее супруга. Не забыв все это аккуратно и элегантно упаковать, он протянул покупки супружеской паре. Когда они ушли, Августа не удержалась от комментария. – Удивительно, их брак уже должен был развалиться. Они чертовски сильно хотят дочку, но у них уже пятеро сыновей. Старшие помогают семье, но с такой оравой детей никаких денег не напасешься. – Есть люди, предназначенные друг другу, – Ремусу очень хотелось в это верить, хотя он и понимал, что не всем суждено найти спутника всей жизни. – Да и деньги в жизни не главное, если есть любовь, не так ли? – Да ты романтик, Люпин, – Августа погрозила ему чайной ложечкой. – И до чего тебя это довело? Ближе к вечеру, когда Ремус уже закрывал кондитерскую, на пороге объявился муж Марлин. Он выглядел так, словно с трудом сдерживал себя, но все же попросил позвать жену, чтобы он с ней поговорил. Ремус отказал ему, слыша, как Марлин испуганно дышит у него за спиной. Он был готов защищать ее, если нужно, но Розье ушел. На следующее утро первым гостем стал мэр. И принялся вещать о святости брачных уз, о союзе, заключенном на небесах. Чувствуя, что он закипает, Ремус позвал Марлин и, молча отвел челку с ее лба. За пару дней ссадина и синяк стали из багровых сине-зелеными, и выглядело это чудовищно. – Что там сказано в Библии на этот счет, господин мэр? – тихо, но четко спросил Ремус, глядя ему в глаза. К его радости, там светился шок. И к их обоюдному с Марлин удовлетворению даже мэр не нашелся, что сказать по этому поводу. Разве что совсем уж оставить ситуацию без комментариев он не мог. – Горожане не одобряют того, что замужняя дама живет с одиноким мужчиной, – заметил он. И, наверняка, не мог не заметить, как сверкнули глаза Ремуса. – Надеюсь, жителям вашего города не чуждо понятие дружбы и взаимовыручки? – холодно спросил он. – Марлин обратилась ко мне за дружеской помощью, и я оказал ее. Надеюсь, такое поведение в вашем городе не подвергается осуждению? Мэр кашлянул и покачал головой. – И, тем не менее, не в моих силах ограничить сплетни. Не давайте лишнего повода судачить о вас и мадам Розье, – сказал он на прощание. Ремус проводил его и вышел на улицу, кутаясь в кардиган. Весна в этом году была затяжной и холодной. Словно Ремус принес с собой северный ветер сюда навсегда. Думая о вселенской несправедливости, Ремус покосился на памятник отцу-основателю города, а потом на углу он увидел мальчика, увлеченно рисующего с натуры. Правда, натурой была дохлая ворона. – Эй, привет, – Ремус подошел к нему. Он его сразу узнал, это был Невилл, внук Августы. Он с его матерью Алисой заходил в кондитерскую в первые дни открытия. Тихоня с виду, но внутри у него водились нешуточные черти, уж это Ремус увидел сразу. Строгая мать держала его в ежовых рукавицах, но очень любила. Гремучая смесь для подрастающего пацана. – Здравствуйте! – мальчик механически попытался спрятать рисунок, прижав его к груди – он знал, что мать, да и большинство горожан не одобряют его творчество. Мистера Люпина он пока знал плохо, но все равно чуть расслабился. – Можно посмотреть? – попросил Ремус, кивнув на прижатый к груди планшет. Немного поколебавшись, Невилл все же показал рисунок. Ворона была изображена максимально мрачно и кроваво. – Очень экспрессивно, – улыбнулся ему Ремус. – Сколько берешь за рисунок? За портрет, например? – Портрет? – растерялся Невилл. – Но я не рисую портреты, месье Люпин, – виновато, но совершенно честно ответил он. – Не нравится или не пробовал? – спросил он. – Мне кажется, у тебя бы отлично получилось. – Не пробовал, – кивнул он. – А вы свой портрет хотите? – уточнил он, заинтересованный, конечно, не потенциальной выгодой, а новым опытом. – Нет, одной леди, которая приходит ко мне выпить чашку шоколада почти каждый день, – улыбнулся Ремус. – Я... постараюсь, месье Люпин, – решился Невилл. – А как часто она у вас бывает? Боюсь, я не в любое время могу прийти. – Каждый день, примерно с десяти утра и до обеда, – сказал Ремус. – Но, если тебе удобно в какое-то конкретное время, скажи мне и я устрою. – Моя мама... словом, два раза в неделю в четыре она ходит в парикмахерскую на укладку, – Невилл чуть воровато оглянулся. – Думаю, я мог бы в это время. – Договорились. Плачу пять франков в час, идет? И, конечно, шоколад, – подмигнул ему Ремус. – Хорошо, – Невилл смущенно кивнул, в душе порадовавшись – он успел подружиться с Тедди, который заступился за него в школе, и он был рад возможности провести время в его доме. Другие ребята его сторонились. – Тогда до встречи, – Ремус пошел обратно в кондитерскую, дел у него все еще было достаточно. Но когда до вечера к нему больше никто не пришел, он не мог скрыть расстройство. Еще и Тедди пришел из школы со следами драки и отказался говорить, в чем дело. Марлин за ужином, непривычно тихим и грустным, сказала: – Это все мэр Реддл. Он настраивает горожан против тебя. Даже в церкви отца Питера заставил упомянуть греховный соблазн, который ты сеешь в нашем городе. – Что? – Ремус испытал такой прилив негодования, что просто не смог сдержать минутный порыв. - Кем этот мэр себя считает, вершителем судеб? Запахивая кардиган на пронизывающем ветру, он пересек площадь и постучал в дверь дома мэра, а когда ему открыла горничная, или кто она там, пронесся мимо нее, не разбирая дороги. Он почему-то без труда и без подсказок нашел кабинет Реддла, словно его чуйка вела. – Что вы себе позволяете? – воскликнул он, ворвавшись в кабинет. – Это вы что себе позволяете, врываясь сюда вот так? – опешил мэр, заморгав на Ремуса, но быстро взял себя в руки. – По какому праву вы настраиваете жителей города против меня? – Ремус упер руки в бока. – Кем вы себя возомнили? Они не стадо, чтобы вы были их пастухом. – Моя семья четыреста лет управляет этим городом и его жителями, заботится об их процветании. А вы здесь без году неделя, мсье Люпин. У меня есть полное право заботиться о моральной стороне жизни нашего города. Более всего мы ценим простоту, смирение и почитание Господа. Ни одного из этих качеств я не вижу у вас, – он даже смерил взглядом его пестрый шерстяной кардиган. – А вы еще и подвергаете соблазну добрых католиков в пост. Не говоря уже о том, что дали приют блуднице. – Я не покушаюсь на простоту и смирение ваших жителей! Я делаю лишь то, что принесет им радость. Радость, которой вы их лишаете, – Ремус сдерживался изо всех сил, чтобы не допустить в голос отчаяние. – И не смейте так называть Марлин! Вы знаете, что она ушла не от хорошей жизни. Где было это ваше хваленое смирение, когда Эван бил свою жену. Или, если почитаешь Господа, почитать жену не обязательно? Лицемер! – выплюнул Ремус и махнул рукой, отчего какая-то рамка слетела со стола мэра, но Рем, стремительно вылетевший из кабинета, даже не подумал оглянуться. В глубине души он, наверное, ожидал минимум разъяренную толпу, которая перебьет ему витрины в тот же вечер. Но ничего такого не произошло, даром, что он отпинал статую предка мэра. Ремус твердо решил не сдаваться. Он должен продержаться до Пасхи, хотя бы назло этому напыщенному Реддлу. Ради Тедди, ради себя самого. Ремус уложил спать сына, проверил, что у Марлин тоже все в порядке, вышел на заднее крыльцо и прикурил сигарету. Маленькое удовольствие, особенно в такие вечера, когда он чувствовал себя самым одиноким во вселенной, и это не было его силой, как у волка-одиночки. Это было его слабостью, от которой хотелось выть на луну до хрипоты. И показать ее было некому, оставалось только глушить зарождающийся в груди вой.