Лекции о физиках

У Оппенгеймера трудные отношения с алгеброй, яблоками и женщинами. Эрнест не попадает ни под одну из этих категорий, но… Всё же стоит признать, что у них трудные взаимоотношения. И Роберт об этом не знает. Ему и не стоит знать. Поджатая одна нога, другая свисающая со стола. Если бы не это бунтарство, в виде свободно висящей ноги, было бы до беспредела пошло. Эрнест вспоминал эту позу перед сном, и тяжесть Вселенной давила на него. Наверное, Оппенгеймер бы описал эти чувства как тяжесть Вселенной. Эрнест знает, что это было возбуждение. Не физическое, но сознания… У физиков разве бывает не физическое возбуждение? Эрнест вспоминал эту позу перед сном, вспоминает и сейчас. Роберт чертит что-то. Что он пытается сделать? Произвести расчёты в которых он ужасно плох? Лоуренс нервно снимает очки с переносицы. Лоуренс тоже пытался сделать то, в чём он откровенно плох. Полюбить. И у Лоуренса получилось. — Получилось! — Роберт улыбается. Он редко улыбается. И недолго. Но Эрнест давно признал для себя, что улыбка Оппи — это то, ради чего стоит жить. Это то, ради чего не стоит оставлять самую разрушительную науку. У Роберта получилось подтвердить самые страшные опасения. У Эрнеста получилось в очередной раз убедиться во влюбленности. Эти два факта разрушат мир. Оппенгеймер разрушит весь, неосторожный Лоуренс разрушит свой. — Правда? — Эрнест слегка хихикает. А потом серьёзно аплодирует несколько секунд. — Ты молодец, Оппи. — Вы давно это подтвердили, не паясничай, — Роберт тоже слегка смеётся. — Ты заслужил похвалы за точные расчёты. — Лоуренс старается улыбнуться шире. Ещё немного. Он правда рад, что Оппенгеймер смог. Он рад и знает, что это последние секунды его радости. Для того, чтобы убедиться в факте Роберту нужны были эти вычисления. Теперь факт смертности мира съест его изнутри, если вдруг важность мира собственного не победит. Важность всего побеждает собственное. — Создание бомбы — вопрос времени. — Голубые глаза снова грустны. Оппенгеймер тянется за сигаретой. — Кажется, мы все умрём. Лоуренс не курит. Только смотрит на то, как тончайшие пальцы некрепко держат сигарету. Сигарета кажется тяжелее костей, обтянутых кожей. Эрнест никогда не любил сигаретный дым, но от запаха сигарет Роберта его не тошнит. Ему не тошно, только страшно, что Оппи вновь курит вместо еды. — Рано или поздно. — Лоуренс пытается улыбнуться. Ему точно так же не хочется умирать. Ему страшно потерять эти безумные голубые глаза. — Просто будем надеяться, что поздно. Если бомбу произведут, то… Пауза слишком затягивается. Лоуренс дрожит, и, кажется, сигарета в руках Роберта тоже. Может быть, Эрнесту так кажется, потому что его всего трясёт, и глазницы его тоже трясутся. Поэтому пепел падает косо, огонёк странно мерцает, а Оппенгеймер выдыхает бледный дым неровно. Если Оппи тоже дрожит, то это больно. — Давай не будем об этом? — Лоуренс не любит смотреть проблеме в глаза лишний раз. Встречаться взглядом с реальностью нужно, но не всегда. — Ты как любитель искусства точно знаешь, что такое смерть и какая она необычная и страшная. Я не хочу об этом говорить. Роберт кивает. Лоуренс вновь засматривается на тонкое худое лицо так, как не нужно. О чём думает Оппи, когда закрывает глаза? Какие тайны мироздания грызут его душу и пожирают тело? Когда его ресницы дрожат, он представляет атомы или массивные звёзды? Когда он прекращает дышать ему страшно или хорошо так, как не бывает хорошо в этой реальности? Роберт — загадка, но Эрнест её не разгадает. И никто не разгадает. Формулу чувств Оппенгеймера может вывести только сам Оппенгеймер. У Оппенгеймера плохо со счётом. Сигарета тлеет в руках Роберта и огонёк её касается первой фаланги. Эрнест вздрагивает, но молчит ещё несколько секунд. Наверное, Оппи не чувствует боли, но не значит ведь это, что этой боли он не испытывает. Сигаретный ожог это, наверное, больно. Бледные пальцы Роберта краснеют на глазах — тонкая кожа более подвержена ранениям. — Оппи, сигарета! — Не выдерживает Лоуренс. Он бы и подбежал, и сам бы вынул бычок из этих хрупких косточек, которые представляются незаботливым людям пальцами. Но не стоит. Роберт взрослый, гениальный и самостоятельный, он сам знает, что ему делать с его пальцами. — Сигарета? — За двумя голубыми радужками прячется пустота. Но Оппенгеймер быстро смахивает наваждение, и его глаза снова выглядят полными холодного света. Лоуренс корит себя за то, что предупредил об ожоге. Наверное, это не его дело, наверное… Но кто позаботиться о Роберте, если не другие? Он не делает этого сам! Не потому что не любит себя, а из-за неразрешимости конфликта. Дух первичнее материи. Для Роберта верно и это суждение и первичность материи. Искусство смешалось в нём с физикой. Внутреннее искусство убедило его, что боль за человечество ощутимее боли от ожога. Оппенгеймер всё же тушит сигарету о хрустальную пепельницу. Лоуренс нащупывает в кармане апельсин, завёрнутый в платок. Потому что Роберт не любит яблоки, а бананы не помещаются в обычный мужской карман. Лоуренс тяжело вздыхает, думая, что это не его дело. Но всё же это его «доллар шестьдесят два цента», уплаченные за апельсин. И ему решать, как этим апельсином распоряжаться. — Будешь? — Лоуренс разворачивает платок. Оппенгеймер удивлённо поднимает брови и потирает ожог. Потом кивает. Эрнесту очень не хочется думать, что сейчас у Роберта было точно такое же лицо, как когда он делает подсчёты. Эрнесту не хочется думать о том, что Роберт считал, сколько он не ел. Оппи сам берёт апельсин, но не может его открыть. Не хватает силы и пальцы от эфирных масел жжёт. Но Роберт не говорит об этом сразу, молчит, и вертит фрукт в руках. Вертит ещё и ещё, и только через две минуты сдаётся. — Очисти, пожалуйста. — Стеснительный тон, как при общении с прислугой. Роберт чуть поднимает уголок губ. Лоуренс готов очистить ещё сотню апельсинов за эту милую полуулыбку. Очистить хоть полностью, до мякоти, и чтобы пальцы его были в страшных мозолях, лишь бы только Роберт улыбался. Апельсин не поддаётся Эрнесту сразу, но кожура всё же отходит от плода. Лоуренс делит апельсин вовсе не поровну — две дольки себе, остальные Роберту. Чтобы тот наелся хоть немного. Оппи сдержано благодарит. Немного шипит, когда цитрусовый сок попадает на пальцы, помеченные сигаретой. Лоуренс откусывает апельсин и не замечает вкуса — его мысли полностью принадлежат Роберту. И Роберту совсем не обязательно об этом знать. Оппенгеймер кусает апельсин и его жевательные движения слишком медленные. Он как будто пытается проглотить не цитрус, а тяжесть бытия. Но всё же его кадык дёргается, а мякоть остаётся на верхней губе. — У тебя апельсин, — Лоуренс показывает на своей губе где конкретно у Роберта апельсин. Это выглядит совсем не грязно, скорее даже наоборот, но другие не поймут, и решат, что Роберт неаккуратно ест. А Роберту настолько всё равно на то, как он ест, ест ли вообще и как выглядит в моменты, в которые всё-таки ест, что он даже не понимает, где конкретно у него мякоть апельсина. Он тычет пальцем много раз, но всё мимо. — Разрешишь, я уберу? — Эрнест бледнеет, говоря это. Он боится прикоснуться к Роберту выше плечей. Честно говоря, боится и ниже… А Оппенгеймер кивает, радостно и очень цитрусово. Эрнест коротко проводит большим пальцем по губе Роберта. У Роберта губы сухие, горячие и очень красивые. А теперь ещё чистые. Эрнест рад был бы прикоснуться к ним ещё, движением более длинным, а не таким, как электрический ток, чтобы не ощущать уже этой секунды, но всё равно помнить, что тебя ударило… Эрнест хотел бы его поцеловать. Но это неправильно. И, может быть, не потому что Роберт — мужчина, хотя и поэтому тоже, но более от того, что настоящие физики не влюбляются. Так наивно, нежно и безнадежно. Оппенгеймер — настоящий физик, и любовь у него тоже физическая. А ещё она к женщинам, он превосходный любовник, и Лоуренс не хочет об этом думать. Лоуренс сам ни черта не физик, он любитель с нужной ученой степенью, и именно поэтому чувства властвуют над его материей. Эрнест прожигает взглядом чистые глаза Роберта. Он в них тонет, и готов тонуть бесконечно, пока не достигнет дна, пока его собственные чувственные ко всем колебаниям этого тела приборы вновь не зафиксируют в этих глазах пустоту. Эрнест не замечает как Роберт утирает платком руки и пальцами хватается за его воротник. — У тебя булавка косо закреплена. — Оппенгеймер сосредоточено пытается исправить не свою воротниковую булавку. Лоуренс замирает. Слишком близко пальцы к шее, слишком низко голова Роберта. Лоуренс будет вспоминать это перед сном. Хотя ничего особенного — Роберт перфекционист в некоторых аспектах жизни, и, может быть, для него поправить воротниковую булавку означает банально чуть отсрочить превращение упорядоченной Вселенной в бесконечный хаос… Не «может быть», а точно. Роберт не улыбается и просто отстраняется. Поникнув взглядом, он снова думает о чем-то своём. Булавка приведена в порядок и это его больше не интересует. Да и булавка ведь — просто набор квантов. В мире Оппенгеймера есть он и кванты. И эти кванты для Оппенгеймера никогда не соберутся в цельный образ Эрнеста Лоуренса.