5 месяцев спустя
Минхо стоит на балконе, наслаждаясь последними затяжками своей сигареты. Вечерний воздух прохладным прикосновением будто целует каждую открытую клеточку тела, и он расслабляет плечи, ощущая, как плавно и тягуче медленно, начиная с макушки и спускаясь к пяткам, напряжение всего дня постепенно начинает уходить прочь. Тяжело верить, что твоя жизнь потихоньку возвращается в норму. Страхи остались с ним, кажется, навсегда, словно шрамы после войны. Переживание, тревога, волнение. Постоянно быть начеку, словно ненормальный и умалишенный, вновь беспросветно вглядываясь в те остатки тьмы, до которых солнечный свет еще не дошел. Внезапно тишину разрывает резкий пронзительный звук телефонного звонка. И кажется он настолько раздражающим, что на мгновение возникает стойкое ощущение того, что он проникает прямо в мозг, вызывая стойкое, почти осязаемое ощущение дискомфорта. Он выдыхает серое облако ядовитого дыма и с раздражением тушит сигарету в прозрачной темной пепельнице. Звонок продолжает безустанно раздаваться. Вибрация отдается прямо в бедро. Смартфон находится в переднем кармане повседневных джинсов, и Минхо матерится, прежде чем наконец вглядеться в экран. Джисон. Напряжение, которое совсем недавно начало послушно покидать тело, теперь разносится вместе с кровью по артериям, прямиком добираясь и до сердца. На мгновение Минхо по-детски думает о том, чтобы не поднимать трубку вовсе. Риск того, что предстоящий диалог может испортить почти волшебный день, слишком высок. И, честно говоря, в плохом случае ставки мало чем оправдывали бы такую потерю. — Минхо, это… просто ебаный пиздец, я клянусь! — сначала Минхо не может разобрать интонацию и настроение. Джисона иногда бывает трудно понять. Настолько, что даже спустя столько лет знакомства Ли становится в ступор. Особенно когда разговор происходит не с глазу на глаз. В жизни хоть малейшие дерганья морщинок и лицевых мышц можно было бы отметить. — Все в норме, Хан? Ты тяжело дышишь, — Минхо подносит сигарету к губам. Легкий вечерний австралийский ветер играет с его волосами. Глубокий вдох и едкий дым проникает сразу в легкие, смешиваясь со свежим воздухом, словно акварельные краски на чистейшем холсте. Осторожно смотрит в стеклянную дверь балкона, беспокоясь о том, что Хёнджин окажется где-то рядом и услышит нежелательный разговор. — Я сделал это, Хо. Я сделал то, за чем прилетел в Италию. Ладно. Одной сигаретой здесь не обойтись. Двумя, видимо, тоже. Хорошо. Ставки еще как стоят того. Это… неожиданно. Неожиданно настолько, что несколько секунд альфа просто смотрит перед собой на соседний жилой дом, вытекая из настоящего времени. Ли до последнего не верил, что Хан действительно сделает это. Даже когда омега улетел, Минхо не переставал сомневаться, думая, что из этого ничего не выйдет. Хан никогда не был смельчаком. Или хотя бы самостоятельным человеком. Но… ладно. Минхо приходит в себя быстро, несколько раз мотает головой, прикусывая нижнюю губу, тяжело и протяжно выпускает воздух из легких, подходит ближе к перилам, крепко хватаясь за железо правой рукой. — И как? — Я как… Я блять, словно в фильме каком-то поучаствовал, Хо. Я клянусь! Все было так… Так напряженно и так нервно. Сначала я очень долго наблюдал, ты сам помнишь, — Минхо? Минхо то помнит. Это ведь изначально был именно его план. Придуманный его головой, его мозгами. Разработанный от А до Я и проработанный до самых мелочей. — Ее повязали без колебаний. Эта женщина — худшая из людей, которых я когда-либо встречал. Она торговала сиротами и потерянными трудными подростками, я такой ужас застал в этом притоне, в котором она восседала словно королева, — голос Хана срывается на писк. Слышны звуки машин. Иногда шумный ветер врывается в динамик дорогого смартфона, немного искажая основные звуки. — Просто блять, пиздец! Минхо вновь смотрит в сторону двери балкона, откуда виднеется небольшая гостиная, и натыкается на фигуру Хёнджина, который болтает о чем-то с Феликсом, жестикулируя руками. Должно быть, вновь обсуждают очередную бредовую дораму с нездоровым энтузиазмом. Феликс и Хёнджин в последнее время, в принципе, не отлипали от плазмы, а Минхо какого-то черта стал их доставщиком еды и личным поваром, который готовил им закуски перед просмотром очередных розовых соплей про богатого альфу и золушку в виде какой-нибудь симпатичной омежки. Несколько раз Ли даже присоединялся к подобным сеансам, обнимал Хёнджина за талию, ластился сзади и, по правде говоря, больше блаженно наслаждался клубничным ароматом, чем вслушивался в заезженный сюжет. Но жаловаться альфа не смел. Не теперь. Не сейчас, когда он зубами выгрыз тепло Хёнджина под своим боком. И даже растущий живот никак не мешал полному ощущению счастья, которое захватывало весь организм, сбивая дыхание и пульс, когда он засыпал рядом с Хёнджином на одной постели. Омега тем временем, доспорив с Феликсом, выпрямляется и неожиданно резко оборачивается к балкону. В домашней одежде, в растянутых уже покрывшимися катышками серых спортивных штанах, которые бессовестно украл у самого Минхо, и свободной белой футболке без надписей и принтов, сражает наповал сразу же своей непринужденной, абсолютной природной красотой даже в таком виде. Джинни сталкивается взглядом с черными кошачьими глазами через стекло и замирает. Во взгляде младшего читается явно большее, чем простое созерцание. На нежном, немного припухшем от положения лице расползается теплая, самая обаятельная улыбка на свете, и сердце Хо мгновенно пропускает удар, будто сжимаясь до болезненно приятных спазмов. «Боже, знал бы ты, как сильно я люблю тебя», — молитвой вертится в голове Ли. Молитвой вертится на языке Ли. Молитвой отпечатывается, выжигается где-то под левой грудью Ли. Совсем небольшой, но уже заметный живот виднеется под слоем белой ткани. И черт, этот вид особенно сильно и трогает, и пробирает, и разбивает на самые мелкие осколки, вихрем, долбанной бурей проходясь по всем внутренностям. Горящие глаза Минхо становятся полными восхищения и какой-то нечеловеческой радости, периодически наворачивающейся на глаза солеными жгучими слезами. Полная эйфория. Хёнджин — самый чистый вид серотонина. Без примесей. Ничем не разбавленный. Страх, вдруг потерять эту улыбку, которая так светло искрит на ангельском лице, никуда не исчез, как надеялся Минхо. Время — не помогло. Легче не стало. Глупцы, кто верит в силу этих слов. Сейчас, смотря в глаза омеги, сквозь холод внешнего стекла, что разделяет их незримо, Минхо ощущает сладость безграничной любви смешанную с горечью нарастающей тревогой. Вот он. Здесь. Сейчас. С ним. Но почему так далеко? Почему Минхо ощущает его отрешенность? Почему в отражении стеклянных поверхностей ловит его пустой взгляд, а затем, словно это игра, фарс, при контакте с окружающими, взгляд вновь наполняется жизнью? Что-то было не так. И никто этого не чувствует и не видит, кроме самого альфы. Почему Минхо не ощущает того, что Хёнджин его всецело, полностью и без остатка? Почему он не чувствует того, что было в начале их пути, на улочках Японии? Почему? Почему? Почему? Иногда, у Минхо складывалось ощущение, что Хенджин только притворяется будто он в порядке, что за его проницательными, коричневыми глазами скрывается что-то нечитаемое, скрытое от посторонних глаз. От глаз самого Минхо. Эти эмоции как кислота, разъедают до самых костей. Минхо боится. Даже спустя пять месяцев. Но больше всего остального; больше, чем возможно; больше, чем это бывает в жизни; больше, чем на это способен человек, простой смертный, Минхо испытывает еще одно единственное чувство. Чувство безукоризненной любви. Такой сильной, что она кажется почти осязаемой, словно теплое покрывало, окутывающее с головы до пят холодным зимним вечером. Альфа знает, что готов пойти на всё ради. Альфа знает, что без единого сомнения, поставит абсолютно все на кон. Он готов к каждому издевательскому повороту судьбы. У Минхо уже выработался иммунитет. Минхо уже не сломить и не запугать. Сейчас, когда он вновь ощутил близость Хёнджина… отступать было бы невозможно. В его темном будоражащем взгляде, яркими искрами, светлыми бликами, редкими вкраплениями отражается решимость и преданность. Ли прекрасно понимает, что их связь — это нечто большее, чем просто физическое притяжение или истинность. Это была та связь, которая поднимала его до небес и спускала обратно. Связь, которая соединила когда-то их души намертво и сделала их единым целым. Но чувствовал ли омега тоже самое? Беременный Хёнджин — самое сладкое, самое потрясающее, что Хо когда-либо видел. Одними губами, все еще тепло улыбаясь, откидывая уже совсем отросшие темные пряди с лица, Джинни шепчет «кто?» и вскидывает густые темные брови вверх, с любопытством округляя глаза. Ли не знает, сколько времени они простояли так, глупо пялясь друг на друга через стеклянную дверь, но замечает, что половина сигареты в пальцах дотлевает полностью, оставляя за собой лишь еле заметный след пепла. Минхо не может не натянуть на себя улыбку и не махнуть рукой, мол, «неважно», прежде чем с трудом отлипнуть от восхищения омегой и вернуться к важному телефонному разговору. — Разбирательство уже началось? Когда ты сможешь вылететь из страны? — наконец закрывается этот блядский ящик Пандоры. Минхо прикладывает новую порцию яда к нижней губе, несильно обхватывая фильтр верхней, прежде чем прикурить фирменной железной зажигалкой с именной гравировкой. Врать Хёнджину не хотелось совсем. Но после того, через что Хван прошел за эти долгие пять месяцев… любая информация фильтровалась и трижды обдумывалась, прежде чем ее оглашать. — Я думаю, что с меня просто возьмут показания и отпустят. Я попросил о неразглашении, — Джисон тем временем, наконец, заходит в дом. Посторонних шумов в трубке больше не слышно. Слышно лишь пыхтение парня, который, видимо, разувается. — Я безумно хочу вылететь отсюда… — Хан, ты ведь знаешь, что не был обязан? — Знаю, но иначе не мог. Знаешь, это прозвучит странно, но… Хёнджин мне совершенно не чужой человек, — даже так. Даже когда их разделяют тысячи километров, Минхо четко улавливает горечь в звонком приятном голосе Джисона. — И ее лицо того стоило. Ее лицо, когда я сказал, что это подарок от Ли Минхо за то, что она сотворила с собственным сыном. Четыре месяца назад Джисон вылетел в Италию. Благодаря стараниям и умениям неподражаемого Ким Сынмина, за счет той слежки, которую он мастерски проводил все это время, им удалось выяснить где скрывается Айрин и чем она промышляет. Ли был уверен, что эта женщина не перестанет творить в Европе то, что творила прежде в Корее. Для Сынмина же, это стало чуть ли не самой главной мишенью во всем этом говне. План был прост — нужен был человек, который поселился бы недалеко от домика, где жила эта женщина, проследил бы за ней и притворившись законопослушным соседом, заметил бы что-то неладное, сдал бы ее с потрохами местным властям. Минхо, если задуматься, нашел идеальную альтернативу. Он заведомо знал, что Хёнджин — не единственная жертва грязных игр и жадности Айрин. Это, блять, было очевидно. Таких людей не может что-либо изменить. Ли также заведомо предусмотрел и подстроил все именно так, чтобы Джинни на этот раз точно ничего не затронуло и не причинило никакого вреда. Джисон, заслышав всю историю целиком, вызвался добровольцем. Изначально Минхо был настроен крайне негативно и скептически, потому что в идеале полететь должен был Сынмин. Но Ким, впрочем, по той же причине, что и сам Ли, наотрез отказался оставлять Хёнджина в самом разгаре апокалипсиса в его жизни. Как итог, нехотя, но все же пришлось согласиться с омегой и его сомнительным предложением. — Ты просто умница, Хани, знаешь? — Конечно же, я это знаю, — Хан хмыкнул. — Я все до мелочей расскажу, когда наконец прилечу. А ты пока расскажи лучше… Как там Хёнджин? Живот уже большой совсем, да? Что делает Феликс? Хо не может не расплыться в улыбке. Не может не сжать перила в ладони пуще прежнего и не может вновь не обернуться к истинному, который снова во всю спорил с Феликсом, парируя руками и попивая с трубочки апельсиновый бутилированный сок. Боже. Само очарование. — Да, такой неуклюжий стал. Это так забавно. Ходит как пингвин, обо все спотыкается и постоянно жалуется, что устал и не хочет ходить пешком дольше пятнадцати минут — Минхо хрипло и приглушенно смеется, вспоминая все моменты, которыми Хёнджин безустанно смешил и его, и Феликса, обязательно дуясь на то, что над ним хохочут. Особенно последний месяц. Но, это пыль в пустыне, долбанная песчинка, если вспомнить то, что творилось до этого.5 месяцев назад.
Дом Ким Сынмина еще со школы был уютным и теплым для Хёнджина, с мягким светом, проникающим через большие окна, и запахом свежей выпечки, который всегда витал в воздухе. Родители Сынмина, добрые и заботливые люди, всегда старались создать атмосферу уюта и безопасности для всех, кто находился под их крышей. Они знали Хёнджина с детства и относились к нему как к собственному сыну, особенно сейчас, когда он был в таком уязвимом состоянии. Хёнджин, морально подавленный, стертый как личность, уничтоженный и сломленный так, что склеить его не представлялось возможным, донельзя уставший даже просто существовать, до невозможности вымотанный и просто, в конце концов потухший, иссохший до глубиной темноты, до состояния засухи, от бесконечного обмана в своей жизни, погрузился в глубокую депрессию. После того вечера, когда Чана забрали на его глазах, он перестал разговаривать. Целыми днями только спал, почти не ел и застрял на стадии отрицания на долгий месяц. В те дни, когда приезжал обеспокоенный Минхо, омега не выходил из комнаты в принципе. А когда альфа сам намеревался пройти в спальню, начиналась настоящая истерика с криками, бесконечным ревом и просьбами уйти. Было больно. Нечеловечески больно. Но больше всего пугало то, что Хёнджин перестал к себе подпускать и Сынмина. Омега счел предательством поступок лучшего друга, которого он буквально за день до произошедшего просил не вредить мужу. Это было понятно без всяких слов и лишних вопросов. Все это приправить беременностью и сломанной психикой в детстве, обязательно сбрызнув при этом токсичными отношениями длиной в три года, газлайтингом и результат на лицо — получился человек, который не понимал и не слышал даже свой собственный внутренний голос. Феликс развелся с Чанбином почти сразу же, съехал на съёмную квартиру, бесконечно навещал особняк родительского дома Сынмина. И в один прекрасный день, на второй месяц, Хёнджин почему-то заговорил именно с ним, пока тот аккуратно перебирал темные прядки волос в своих руках, в своем роде убаюкивая Хёнджина после очередной вспышки истерии. — Я не в порядке, Феликс, — хрипло, еле-еле, почти неразборчиво и шепотом, словно безумец, который сбежал с отделения психиатрии. — Мне нужна помощь. Это стало первым шагом к долгому, донельзя тернистому пути к исцелению. Уговоры Феликса к обращению ко врачам хоть и неспешно, но начали приносить плоды. С Сынмином и Минхо омега все еще не разговаривал, несколько раз пытался сбежать из дома и, как итог, съехал и переехал к Ликси под уговоры Кима не покидать его дом. Личная жизнь Сынмина, к слову, разрушилась до самого конца. Альфа поставил точку с Чонином за две недели до свадьбы. Омега ожидаемо был уничтожен новостью, но Ким успокаивал себя тем, что если бы он дал этим отношениям зайти еще дальше, это бы разбило Чонина гораздо жестче и безжалостнее. И нет. Дело было не только в Хёнджине, которого он без сомнений и абсолютно точно до беспамятства любил и будет любить до конца жизни. Дело было в том, что Сынмин наглядно увидел то, что может произойти, если вовремя не остановиться; во что все это может превратиться, если не перестать врать самому себе и не взглянуть в жестокие холодные глаза правды вовремя, и упустить момент. Разбитый на частицы и убитый горечью обиды Чонин уже собирался вылететь в другую страну, забыться, как когда-то это, на его взгляд, удалось сделать Минхо, но так и не смог двинуться дальше Сеула, потому что Минхеку после ареста Чана стало ожидаемо и резко хуже. После первого сердечного приступа, который был не так давно, мужчина ослаб. Минхек уже и без того не мог похвастаться хорошим здоровьем, а подобная новость о собственном ребенке его прибила сначала к полу, а затем к постели. Голова Чонина теперь была занята собственным отцом, которого он до смерти боялся потерять, женихом, сбежавшим от него прямо перед свадьбой, и старшим братом, над которым ожидался суд. Кошмар за кошмаром. Уныние и тревога за непроглядной тьмой. И всему причиной — Хёнджин, которого он собственноручно вытащил в тот день из этого чертового дома, от которого сейчас остался только пепел и несколько чудом уцелевших дощечек. Но человеком, который спас Чонина от бесконечного ужаса, что до дикости захватывал все тело, особенно ночами, когда приходилось ложиться в ту постель, на которой совсем недавно спал его любимый человек и обнимать подушку, сохранившую едва уловимый, до боли приятный цветочный запах — был Минхо. Ли смог почти воинственно возложить на себя ответственность за всех окружающих и вытащить поочередно каждого из тягучего, медленно поглощающего все на своем пути, затянувшего каждого в свою глубину и мрак, болота. Почти каждого. Каждого, но не Хёнджина… Первый поход ко врачу был катастрофой. Хёнджин, которого Феликс еле уговорил на то, чтобы их отвез Минхо, выбежал из кабинета психиатра через секунду после того, как переступил порог и, не слыша абсолютно никого, вышел прочь из больницы. Спешно, быстрыми шагами направляясь вглубь небольшого зеленого сквера, построенного для прогулок пациентов. Минхо следовал за ним ровно до того момента, пока омега не остановился, не обернулся в слезах и пока беспомощно не замер прямо перед ним. Ли никогда не забудет этот горящий ненавистью и болью взгляд, которым Хёнджин одарил его в ту секунду. Он не забудет, как сильно, почти до атомов, сжалось сердце при виде такого, совершенно чужого ему Хёнджина. — Почему ты не оставишь меня в покое?! Что вам всем нужно от меня?! Молчание между ними затягивалось и натягивалось каждую секунду, словно гитарная струна, которая вот-вот порвется и порежет руки гитариста. Минхо сглотнул. И в этой оглушающей тишине этот звук разрезал воздух надвое, прямо как когда-то полные надежд и мечт разодранные в клочья сердца обоих. — Подпусти меня к себе, Джинни, — пальцы задрожали, когда ладонь потянулась к прелестному, но совсем безжизненно серому лицу. — Совсем немного. И я обещаю, что вылечу тебя. Этот мимолетный, совсем короткий диалог, на первый взгляд, ни на что тогда не повлиял, потому что события и весь ужас происходящего лишь доходили до своего апогея, не останавливаясь ни перед чем, как бы Минхо стойко не становился поперек разрушающим все вокруг последствиям. На второй месяц Хёнджин перестал и спать. Плохие сны, задержка дыхания, нехватка воздуха, панические атаки и крики полные боли посреди ночи, пугали Феликса настолько, что он неделю подряд вызывал врачей на один и тот же адрес, опасаясь уже даже не за надломанное здоровье, опасаясь уже за жизнь. Хенджин все еще упорно не желал верить в то, что муж врал ему и испытывал неправильное желание встретится и поговорить с ним. Хёнджин упорно сопротивлялся очевидным фактам, наперекор всему и всем продолжая чувствовать тоску и жалость. Потому что, как считал сам Джинни, именно по его вине Чан и находился за решеткой. Сынмин и Феликс делали все возможное, чтобы поддержать Хёнджина. Ким, как бы не противился Джинни, все равно стал частым гостем в маленькой омежьей берлоге. Правдоподобным аргументом послужил факт того, что за Феликса Сынмин тоже переживал. Ликс и Ким неожиданно стали сближаться, раскрывая друг перед другом сердца, обнажая души и делясь мыслями каждый раз, когда готовили для Хвана любимые блюда, старались развеселить его разговорами и предложениями прогуляться. Но, пока двое сломанных душ лечили друг друга, Хёнджину ничего не помогало. Каждое усилие, которое с каждым новым днем прилагалось с очередной порцией надежды, было тщетным. Хёнджин оставался в своей комнате, погруженный в омут мыслей и собственную боль. Третий месяц начался с того, что Минхо несколько раз поругавшись с хозяйкой квартиры, всё же купил Хёнджину собаку. Это был маленький щенок. Почти крошечный, совсем еще малыш. Самая обычная дворняжка, которую Хо только вчера забрал с приюта. Стук в дверь, сердцебиение Минхо, которое отдавалось эхом уже в висках и Хёнджин замер в дверях своей квартиры, ошарашенно расширив глаза и приоткрыв пухлые истерзанные губы, на которых отпечатался лишь глубокий вздох. Взгляд омеги заметался между лицом Минхо и тем чудом, что любопытно поглядывал на него в ответ, склонив немного голову вбок. Большие, выразительные, словно человеческие глаза, шоколадного цвета и окрас, напоминающий оттенок теплой топленной карамели, с белыми пятнышками на лапках и на кончике коротенького хвостика… Этого хватило для того, чтобы Джинни впервые улыбнулся. Минхо тогда показалось, что два абсолютно одинаковых, бесконечно добрых и до безумия хрупких существа встретились, чтобы наконец обрести друг в друге спасение. — Это мне? — шепотом, почти неслышно спросил Джинни, осторожно, словно боясь напугать малыша, придвинулся ближе, а затем поднял ладонь, чтобы прикоснуться к гладкой шерсти, но замер, испугавшись сам. Минхо тихо, почти бархатно рассмеялся, разглядывая щеночка сбоку. — Ее зовут Фей, — альфа немного вытянул руки вперед, словно протягивая малыша в чужие руки. — И ей очень нужен новый друг. Хёнджин прикусил губу, стараясь ни в коем случае не выпускать наружу слезы, которые волной накатились на медовые глаза почти мгновенно, и вопросительно заглянул в глаза истинного. А затем коснулся собственной футболки, машинально гладя пальчиками еще совсем плоский, собственный живот. — Боже… Я не… Спасибо, Минхо… И Ли попал в яблочко. Прощупал ту тонкую нить, за которую, не теряя времени, ухватился. Минхо надеялся, что забота о животном поможет Хёнджину найти в себе силы для борьбы с депрессией и принесет хоть какие-то новые краски в повседневность. И оказался прав. — Фей, — Хёнджин взял собачку в руки, поднял в воздух приближая к своему лицу, чтобы взглянуть на мордочку животного, когда тот, словно почувствовав, что сейчас самое время знакомиться ближе — мокро лизнул нос омеги. А дальше… Звонкий, потрясающий смех впервые заполнил стены квартиры. — Привет, Фей. Я буду о тебе заботиться, знаешь? И Ли Минхо взаправду чуть не расплакался. В этот день в Хёнджине что-то изменилось. Под каждодневным давлением и заботой Феликса и Сынмина Хёнджин начал, наконец, ходить ко врачам касательно своей беременности. Врачи, как было ожидаемо сообщили, что если омега не перестанет уничтожать самого себя и не станет нормально питаться, может потерять ребенка. И эта новость впервые потрясла Хёнджина, заставляя его задуматься о своем состоянии. Фей стала началом прекрасного, и олицетворением жизни внутри Хёнджина, как бы абсурдно это не звучало. Минхо, Феликс и Сынмин продолжали поддерживать друга всеми возможными способами. Одинокие дни в спальне Джинни сменились совместными прогулками с Фей и Минхо. Постепенно, шаг за шагом, омега начал приходить в себя. Минхо не мог точно понять, на что можно было списать происходящее — на Фей, на время, на таблетки или витамины, прописанные врачом, или на сеансы с психиатром, которые Хёнджин не пропускал уже недели две, но это работало. В день, когда Чану огласили приговор, троица превзошла себя в собственных уже отточенных умениях. С самого утра Сынмин и Феликс разбудили омегу сладкими вафлями в кленовом сиропе. В обед поехали втроем в кино на какую-то мелодраму, которую Ким еле вытерпел, а вечером, уже дома, рассказывали истории и делали все, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей. Минхо в этот день приезжать не стал, чтобы не давать ни единого повода для триггера и ассоциаций. Чану дали два года. Какой-то крутой адвокат прилетел аж с Европы по зову семьи Со, чтобы отстаивать права Бана. И это получилось у него почти потрясающе. Дело провели без лишней волокиты, без разбирательств и следствия, потому что Кристофер признал вину. Благодаря чему его и судили по статье об убийстве по неосторожности. Абсурд. Ли помнит свой гнев, помнит отчаяние и полную готовность метать и крушить все, что только попадется под руку. Помнит, как еле-еле обуздал свои чувства и поехал к Чонину, чтобы поужинав с младшим за приятной беседой и остаться у него на ночь. На четвертый месяц аппетит Хвана неожиданно пришел в полную норму. Омега стал есть даже больше обычного, стал больше двигаться и больше улыбаться. Дни стали почти беззаботными, похожими друг на друга. Недели проходили в лечении, заботе и поддержке, и хотя впереди еще было много трудностей, Хёнджин действительно словно начал видеть блеклый свет в конце туннеля. Его жизнь будто приобрела еле заметный привкус апельсинов и, хоть пока и тусклый, но отличаемый оранжевый цвет. В конце концов, спустя долгих полноценных четыре месяца глаза омеги настолько привыкли видеть Минхо, что когда у альфы не получалось приехать, у Феликса проскальзывало ощущение, Хёнджин всерьез начинал нервничать и беспокоиться. Минхо дал абсолютно все, что мог дать. Каждое утро альфа уже ждал снаружи, готовый отвезти истинного на сеансы одного из лучших психотерапевтов в Корее, чтобы после этого непременно поехать в уже излюбленный ресторан на набережной, а затем передать официанту уже заезженное «нам как обычно». — Давай улетим? Насовсем, в другую страну, — Хёнджин тогда настолько удивился, что подавился листом салата, безудержно и громко пытаясь откашляться от пищи, которая определенно попала не в то горло. Минхо мгновенно вскочил, намереваясь перевернуть весь ресторан с ног на голову, если Хёнджин так и не сможет прокашляться… Но омега выставил руку вперед, прикрывая собственные глаза и призывая Ли не тревожиться. — Улетим? Куда? — Джинни болезненно зажмурился, спрашивая почти беззвучно, тут же поджав нижнюю губу. — В Австралию. Тебе там понравится, я уверен, — Минхо ласково улыбнулся, подпирая рукой подбородок. — Возьмем с собой Феликса, иначе он сведет Сынмина с ума своей болтовней… — Возьмем Феликса? — медовые глаза загорелись идеей почти мгновенно, что тут же вызвало негромкий смех в очевидно растерянном Минхо. — Даже обидно, что ты так реагируешь на Феликса, а не на меня. — Нет, я… — Хёнджин мгновенно залился краской, судорожно выдохнул, схватившись за салфетку, и аккуратно протирая губы запачканные куском сочной говядины. — А Сынмина возьмем? — Это что, двойной удар под дых? — уже откровенно и весело расхохотался альфа, без доли обиды или ревности, откидывая голову назад. — Нет. У Сынмина здесь есть дела. Но я думаю над тем, чтобы взять Чонина. А вот после этих слов, Хёнджин мгновенно замолчал и заметно помрачнел. Он так давно не видел младшего и столько всего хотел бы ему сказать, но боялся его ненависти, и такое предложение откровенно ввело его в ступор. — Он ненавидит меня… — Он не ненавидит тебя. Чонин не маленький мальчик. Да, сначала позлился на судьбу-проказницу, но уже все в порядке, слышишь? — Минхо пододвинулся ближе к столу, кладя свою ладонь поверх прохладной руки Хвана, стал поглаживать нежную кожу, пытаясь сконцентрировать внимание омеги на себя и выдернуть из ненужных, абсолютно не правдивых и надуманных мыслей в голове. — Я люблю тебя, Хёнджин, — младший в ту же секунду удивленно приоткрыл рот, ошарашено заглядывая в темные глаза Хо, в которых читалась неописуемая, но уже привычная нежность. Они не говорили об этом. Очень давно. Очень давно не было никакой романтики или хотя бы подтекста, который намекал бы на это. Хёнджин звучно сглотнул, автоматически дернув ладонью под рукой Минхо. — Эй, все хорошо, слышишь меня? Все замечательно, малыш. Я не давлю, не тороплю. Просто мысли вслух, — забормотал альфа, нервно прикусывая нижнюю губу и уже начиная жалеть о сказанном. — Прости, ладно? Я не должен был говорить это. Джинни зажмурился, вслушиваясь в чужое сбитое дыхание, в приглушенную мелодию, играющую в ресторане, в монотонный шум соседних столиков и сжал руку, спрятанную под столом на собственном бедре в кулак, прежде чем рискнул… — Я согласен, — без тени сомнения, на одном выдохе в голосе заговорил омега, тщетно пытаясь выдавить из себя как можно более правдоподобную улыбку. — Что? — Минхо исступленно замер, несколько раз проморгался и придвинулся ближе, чтобы расслышать и не радоваться раньше времени. Безмятежная, легкая улыбка на лице Хвана и Минхо чуть не поперхнулся собственной слюной. Нет. Ему не показалось. Хван действительно был согласен на дурацкое предложение, которое только несколько минут назад посетило его голову. — Согласен улететь. С тобой и с Феликсом. Только сначала… Мне нужно будет подать заявление на развод.