Восставший и мстящий

До горы они добрались за два дня. Антон не жаловался на свое здоровье, несмотря на то, что тело хотело, наконец, найти покой и больше его не терять. Но им двигало желание обезопасить его друзей. И оно было настолько мощным, что Шастун забывал про свое здоровье. Михаил уже несколько раз задавал вопросы относительно его состояния, но получил твердое подтверждение, что у него все хорошо. - Я поднимусь с тобой на высоту четырехсот пятидесяти метров, а дальше ты сам. Тебе надо будет держаться мыса, который находится на высоте пятисот семидесяти метров. Место, которое тебе нужно, находится под ним. Постарайся не замерзнуть на полпути. А то ты и без того слишком легко одет. - Ничего, оденусь. - При тебе вообще есть хоть что-то кроме этой одежды и зубной пасты? Антон потупил взгляд. - Мне пришлось спешно уходить, - хмуро пояснил он и стал собираться. Михаил вздохнул и, пожав плечами, принялся складывать все необходимое. - Ты точно готов? - Да, я готов забыть все прошлое и начать жизнь сначала. - Хорошо. Тогда начинаем подъем. Михаил пошел первым. Антон не отставал от него, уже бегая глазами по пейзажу в поисках мыса. Но ему помог проводник. - Тебе туда, - он указал на северо-восток. Шастун разглядел очертания ледяного мыса и кивнул. - Хорошо. Они разделились на условленной высоте. Михаил побрел западнее. Антон не стал интересоваться, зачем ему еще выше, направляясь в своем направлении. Чем выше он поднимался, тем больше ощущалось отсутствие кислорода. Воздух стал разреженным. Холод ощущался сильнее. Михаил, кажется, не шутил относительно замерзнуть заживо. Мыс был уже максимально близко, когда силы Антона начали покидать. Чувство одиночества вдруг нахлынуло на него. Он почувствовал себя беспомощным. К тому же, подниматься стало труднее. Крюк не цеплялся за обледенелые стены, будто их специально облили кипятком. Шастун во второй раз скатился на метров десять-двенадцать и остановился, чтобы передохнуть. Однако, поза была неудобной для перерыва, поэтому зеленоглазый принялся к подъему. Спустя час Антон ухватился рукой за край скалы и подтянулся. Он лег на холодный снег, не сразу заметив тропу в сторону мыса. Кажется, там была пещера. Шастун встал и еще минуты две пытался поверить в это. Однако, надо было куда-то идти, поэтому он двинулся вперед. Картина была завораживающей, несмотря на то, что холод сковывал каждое движение. Антон успевал любоваться ей, но не заметил, как зашел в пещеру, которая оказалась не такой большой. А сразу за ней виднелись массивные древние стены, казавшиеся чем-то удивительным. Отголоском далекого прошлого. *** Антон неуверенно постучался в двери. Вокруг все было таким холодным, неприметным, но в тоже время завораживающим. Ему открыли дверь через пару минут, будто внутри были громадные переходы между комнатами и дверьми. Появился мужчина в монашеской одежде, будто ему было все равно на мороз. - Чем я могу Вам помочь, сын мой? - Я хочу присоединиться в ваши ряды. Я знаю, кто вы. - Неужели? - Я хочу уметь защищать себя, - прошипел Антон. Монах улыбнулся и пропустил дальше Шастуна. Тот не заставил повторять дважды. Он валился с ног, грудь ужасно болела, и хотелось просто умереть. Монах проводил его к среднего роста мужчине. Он хитро улыбался. Однако, увидев болезненное лицо Антона, тот помрачнел. - Я Роман. А как ты представишься? - У меня нет имени. Я просто путник, которому нужна вера и сила. - А где же твоя сила и вера? - Потеряна. - Настолько, что вернуть невозможно? - Я не хочу ее возвращать. Мне нужны новые силы и вера. - Почему? - Они больше недействительны в наших реалиях. - Хорошо. Я могу тебе помочь, сын мой. Но ты веришь, что готов? - Верю. - Ты уверен, что готов? - Уверен. - Хорошо. Тогда это место станет приютом для тебя ровно настолько, насколько тебе потребуется. - Благодарю. А я могу присоединиться в ваши ряды? Я хочу помогать тем, кто не может защитить себя своими силами. Хочу обезопасить своих друзей. - А они знают, что ты здесь? - Нет. Они больше ничего никогда не узнают обо мне. Я лично позабочусь об этом. Я, может, и предал их, но все еще остаюсь верен им. - Как все запутано, однако. Надеюсь, за время нашего знакомства мы узнаем поближе друг друга, и я узнаю твое имя. - Я готов получить новое имя от Вас, отец. - Да? А с чем ты хочешь связать свое имя? - С моими друзьями. - Ты им очень верен. Теперь я это вижу. Давай отложим все наши разговоры на завтра. Ты устал и, кажется, ранен. Оставайся здесь столько, сколько захочешь. Завтра поговорим: быть тебе или не быть среди нас. Антон вздохнул и кивнул. - Благодарю за кров. Он последовал за каким-то монахом, который отправил его на второй этаж в кельи. Монастырь, действительно, оказался впечатляющим по размерам. Бесконечные переходы вились и переплетались между собой. Лестницы тянулись вечно, будто их построили прямиком до самого неба. Они монахи все-таки, неизвестно, что у них на уме. Антону только предстояло их понять. А хотелось ли ему понять их? Хотелось ли стать одним из них? Такими, как он. Хотелось ли ему так сильно меняться? Хотелось или нет, но Шастун уже здесь, и перемены стучаться в дверь. Вот-вот он закроет глаза, а проснется уже совершенно другим человеком. Не тем добрым и отзывчивым человеком, не проживающего и дня без прикосновений. Зеленоглазый сам это понимал. Ему придется измениться. По-другому его клятву не исполнить. А нужна ли эта клятва? Кому он ее говорил? Тому, кто мог запросто обмануть. Но Антона же хотели убить. И это не было сном. Или это все-таки кошмар? Вдруг он спит все это время, а ему надо просто проснуться. Но почему тогда Шастун спит, ест и даже не подозревает, что все это время находится во сне? Высокий запутался и уже ничего не понимал. Ему хотелось вернуться, сказать, что жив и все это ради них. Но как раз это «ради них» и останавливало его от такого безумного поступка, как возвращение. Да и времени прошло достаточно. Арсений окончательно сойдет с ума. Да, Антон знал, что для Попова утрата одного из друзей (или как некоторые утверждали «коллег») сильнейший удар, который пережить будет очень сложно. Лет через пять Шастун может вернуться. Тогда и боль станет тише. Может, даже смиряться с утратой. Да, пожалуй. Русоволосый сделал глубокий вдох и кивнул самому себе. Да, он вернется не позднее, чем через пять лет. Он клянется. Самому себе. И сделает все, что в его силах ради этого. Антон выдохнул и, прикрыв глаза, представил, как обнимает Арсения. Рядом встали Сергей и Дмитрий, ожидая, когда обнимут и их. Они не торопили, зная, что двоим высоким прикосновением, этими объятьями, надо все рассказать друг другу. Как они скучали, как верили, что снова встретятся. Все-все-все, что накопилось у них на душе. И слова им совсем не нужны были. Они общались душами. Это самый действенный их способ общения, когда не надо, чтобы кто-то их слышал. Они сплели из своих нитей единую душу и могли вкладывать в нее свои воспоминания, если хотели, чтобы о них знал и второй. Антон отпрянул от этих воспоминаний, почувствовав, как касается этой единой души. Не надо Арсению даже догадываться, что Шастун потерялся где-то в огромном мире и не может найти выход из лабиринтов своей души. Это было выше его сил. *** Однако, как бы ни осторожничал Антон, Арсений все равно почувствовал прикосновение к душе. Он сразу понял, что коснулись не его личной, полученной при рождении, а их души, которую они с зеленоглазым так трепетно наполняли самым теплым. Попов даже опешил. Сон, как рукой сняло. Он сидел на кровати и пытался понять: как это возможно. Никто не мог коснуться этой души, кроме двоих. Его и… мертвого человека. Неужели там, сверху, тоже нужно иногда вспоминать, как было хорошо на земле? Или Антон все-таки жив? Арс лег обратно и с пустым взглядом стал думать над произошедшем. Этого не могло быть. Неужели он сходит с ума? Хотя…. Некоторые считали, что он давно сошел с ума, а этого просто незаметно. Интересно, сейчас заметно, что Арсений сумасшедший? - Тох, тебя не хватает. Мне уже кажется, что кто-то пытается заглянуть в мои воспоминания. Если бы Антон мог слышать просьбы друзей на расстоянии, бросился бы он обратно в Москву, чтобы их успокоить? Наплевал бы на опасность для них, в первую очередь, лишь бы успокоить их? Кто знает. Наверное, одному Богу известно, так как даже у Шастуна были сомнения.