I believe

      Льюис Хэмилтон сдержал слово, и постепенно настороженность, обида и сомнения, стоило ли таки оставить на столе Тото Вульфа заявление об уходе, растворились. Как и обещал, он прикладывал сознательные усилия, чтобы понравиться Бланке, чтобы они подружились. Он вдруг стал очень разговорчивым, заполнял любые повисавшие между ними паузы рассказами, пусть и о чём-то совершенно незначимом, пытался шутить, задавал вопросы. Он стал отзывчивее на тренировках, начал вести себя учтивее.       После гонки в Австралии он сказал:       — Я оплатил тебе перелёт в Мадрид. Лети домой. Твой пёс — как его зовут, Тинто? — давно тебя не видел. Побудь с ним дома, проведи время с семьей и друзьями. Мне нужно слетать в Лондон на съемки — буквально на несколько дней. А тогда я приеду в Испанию. Что скажешь? На неделю становлюсь в Мадриде, мы сможем тренироваться, ты побудешь дома. А потом вместе отправимся на гран-при в Барселону.       Бланка знала, — они согласовывали график на месяцы вперёд — что ему пришлось сильно подвигать свои планы ради такой уступки, и оценила этот жест.       Ей и вправду хотелось домой. Она никогда не перебивалась по отелям так долго. Она была привычна к постоянным разъездам и перелётам, но не настолько длительным, не к такой спутанной географии. Ей отчаянно хотелось приткнуться в свой уголок и перезарядиться, хотелось заснуть в своей кровати, а проснувшись, обнаружить Тинто, протиснувшимся под её одеяло, зарывшимся носом ей в ноги. Ей позарез было нужно вынырнуть и сделать глоток воздуха.       Бланка любила Мадрид. Она поняла это совсем недавно. Она родилась и выросла тут, но сразу после университета ухватилась за возможность в Барселоне и затем скиталась по миру. За свою взрослую жизнь она прожила в Мадриде лишь последних полтора года. И, только вернувшись, поняла, что помимо людей в Мадриде, которых любила и к которым возвращалась, она любила и сам город. Поняла, что в Штатах успела соскучиться за узкими изворотливыми улочками, безжалостным солнцем, распаляющим всё добела, за кованными балкончиками и вычурной архитектурой, за желтым свечением фонарей, путающимся в пышных кронах акаций, даже за скрипящими автобусными тормозами и толчеей на тротуарах. Чтобы прийти в себя, Бланке нужно было сюда вернуться.       Три неожиданных выходных она провела в долгих прогулках с Тинто, на маникюре, массаже и в парикмахерской с Олальей, на баскетбольной игре Лео, в любимом ресторанчике на углу Руда и Каскарро — занимаясь всем тем, что было возможно только в Мадриде.       Льюис Хэмилтон прилетел 13 апреля, в четверг, ровно за неделю до того, как им нужно было быть в Барселоне. Бланка скорее из вежливости и внутренней потребности ответить на его старания предложила встретить его в аэропорту, и, к её удивлению, Льюис согласился. Она отвезла их с Ллойдом из Барахас в отель «Вестин Палас», а ранним утром следующего дня подобрала Льюиса у отеля, чтобы отвести в парк Каса-де-Кампо на пробежку.       Не было ещё и шести, улицы были тихими и безлюдными, залитыми холодным свечением фонарей, лишь между остановок катились редкие пустые автобусы, и одинокое белое такси выткнулось с парковки у отеля. Льюис стоял у входа — массивных кованных дверей с позолотой — сам. Он ссутулился, втянул шею в плечи, пряча нос в воротник застегнутой куртки, сунул руки в карманы и ритмично переступал с ноги на ногу, пытаясь согреться. Завидев машину, он прищурился против свечения фар, и Бланка моргнула ими, приглашая подходить.       Тинто, дремавший на заднем сидении, всполошился и глухо зарычал, когда фигура Льюиса закрыла собой переднее пассажирское окно, когда он только потянулся к ручке. Бланка рассмотрела его вытянувшийся тонкий силуэт в зеркальном отражении сумрака салона, увидела отблески подсвеченной приборной панели в паре пристальных чёрных глаз. Доберман был в наморднике, надёжно пристегнутый к ручке над задней дверцей, и длины поводка едва хватало, чтобы протиснуть голову между передних кресел. Сейчас он не был угрозой. А так, обезоруженный, нервничал и злился ещё больше, Бланка почти ощущала напряженную дрожь в его литом стройном теле. Почти различала в грозном полыхании взгляда ядовитые языки паники.       Едва Льюис открыл дверцу, Тинто дёрнулся вперёд, заводя протяжное низкое урчание, похожее на дребезжание тяжелой чугунной цепи; Бланка тоже наклонилась над сидением.       — Доброе утро. Дай руку, — проговорила она.       Льюис заглянул в предложенную ладонь и хмыкнул:       — Чего-о?       — Просто возьми мою руку и только тогда садись.       Его брови с непониманием сморщились к переносице, затем взметнулись вверх, но он послушался. Легко сжал её пальцы, занёс ногу в салон и, едва опустившись в кресло, заметил устремившуюся в него острую псиную морду и рефлекторно отшатнулся. А в следующее же мгновенье, рассмотрев прутья намордника и сплетения ремешков нагрудной шлеи, впивавшиеся в лоснящуюся гладь короткой шерсти, сказал:       — Привет. Ты, наверное, Тинто.       Глубокое рычание оборвалось и доберман оглушительно залаял. Льюис поморщился этому раскатистому разъяренному голосу, нацеленному в него, но сел и захлопнул за собой дверцу. Тинто снова попробовал дёрнуться вперёд, когтистые лапы заскреблись по обивке сидений и коврику. Он даже коротко взвизгнул от отчаяния, обозлённо гавкнул на сдерживающий его поводок и снова ринулся вперёд. Машина легко качнулась.       Бланка удобнее перехватила руку Льюиса и подняла так, чтобы мечущийся доберман мог рассмотреть, и строго по-английски окликнула:       — Тинто! Сядь. Сядь! Фу! Это — друг. Видишь? — Она сжала пальцы Льюиса и легко встряхнула его кистью. — Это друг.       Гавканье стихло, но рычание — утробное, теперь будто отдалённое разбившееся эхо — продолжало вращаться где-то в могучей грудине.       — Сядь! Это друг. Мой друг. Его зовут Льюис. От него может пахнуть другим собакой, но этот пёс тебе тоже друг.       Постепенно рычание смолкло, и Тинто, поведя длинной мордой, только недовольно фыркнул.       — Правильно, — смягчив тон, сказала Бланка и разжала пальцы. Льюис забрал холодную руку, Бланка похлопала Тинто по длинной напряженной шее.       — Привет, — повторил Льюис, а тогда повернулся к Бланке: — Защищает тебя?       Она качнула головой.       — Боится мужчин.       Льюис вскинул брови и снова взглянул на Тинто: тот не находил себе места, жадно втягивал носом воздух, переступал на месте и едва слышно хрипел — верный признак того, что в любой момент был готов снова ринуться в атаку. А затем вопросительно посмотрел на Бланку. Она пояснила:       — Я забрала его из приюта в Сан-Франциско, в который он попал с подпольных собачьих боёв. Он никому не доверяет, особенно мужчинам.       Что-то мелькнуло в выражении лица Хэмилтона, что-то едва уловимое, похожее на одобрение. На благосклонность? На удивление и симпатию? Он снова оглянулся на Тинто и тоном, немного лепечущим, которым обращаются к животным и маленьким детям, заверил:       — Ты молодец. Ты хороший пёс. Отличный мальчик!       Тинто взволнованно гавкнул, а Льюис кивнул и повторил:       — Ты очень хороший пёс, пусть тебе и непросто пришлось в жизни.       Бланка нежно потрепала добермана по шее, почесала налившуюся сталью мышц спину, а тогда отвернулась, передвинула рычаг с паркинга, отпустила педаль тормоза и подкатилась к выезду на пустынную площадь Кортес.       Рассвет застал их в парке Каса-де-Кампо, на теннисном корте, куда после часовой пробежки они зашли сыграть несколько сетов кем-то оставленными ракетками. Тинто устало развалился посреди корта, втиснувшись спиной просто в натянутую между половинами поля сетку — ограждая Бланку от Хэмилтона.       Когда Бланка привезла Льюиса обратно к «Вестин Палас», уже перевалило за девять, и площадь толкалась в утренней тянучке. Они договорились о вечерней тренировке. И в пять Бланка вернулась к отелю. В этот раз Льюис уже не ждал её, а вышел после её звонка, сопровождаемый Ллойдом. Впрочем, с ними телохранитель не поехал. Коротко приветственно махнув Бланке, он повернулся обратно ко входу.       Она поехала в Вальдебебас, в новый тренажерный зал, просторный и ещё малолюдный в застраивающемся новом районе окраины. Тут Мадрид был сам на себя не похож: бело-серые фасады, черные глазницы окон, аскетичные и остроугольные квартирные многоэтажки, столпотворение подъемных кранов над скелетами будущих высоток внизу проспекта, утыканный тонкими саженцами деревьев жёлтый от выгорелой травы пустырь между застраиваемых участков. Рьяный ветер приносил из близкого аэропорта гул реактивных двигателей.       Они прошлись от пустынной парковки ко входу на углу бело-черного куба. Витринные окна в два этажа были заклеены баннером. «Твой дом. Твой тренажерный зал. Твоё сообщество.» — утверждал крупный слоган над раздвижными дверями. Льюис запрокинул голову, рассматривая большой мускулистый силуэт, на одном рекламном фото поднимающий гантели, на другом — крутящий педали велотренажера. Расписанная татуировками рука, напряженная выпуклость мышц, сосредоточенное лицо, фирменная чёрная футболка, нарочито заострённые тени.       Льюис замедлился и указал на изображение:       — Я его откуда-то знаю.       Бланка посмотрела в увеличенное, вблизи раскрошенное на отдельные точки лицо Фернандо и хохотнула:       — Может, и знаешь. Ты футбол любишь?       — Люблю.       Она тоже махнула рукой на баннер.       — В двухтысячных он был большой звездой «Атлетико Мадрид» и «Ливерпуля».       Несколько секунд Льюис морщинил брови, а тогда озвучил догадку:       — Торрес?       — Фернандо Торрес, — подтвердила Бланка.       — Это его зал?       — Один из его сети.       Льюис одобрительно выгнул губы и закивал.       — Всегда приятно видеть, что профессиональный спортсмен нашёл себе применение после окончания карьеры.       Бланка со смешком согласилась:       — Да, Фернандо болеет этим.       Хэмилтон тоже развеселился:       — Судя по его размерам на фото, он тут днюет и ночует.       — Приблизительно так. — И прежде чем осознала это порыв, предложила: — Могу вас познакомить.       — Знаешь его?       — Мы дружим. В воскресенье мы — Фернандо и ещё несколько наших друзей — собираемся у меня на вечер настольных игр, еды и выпивки. Приглашаю тебя.       И, будто намерение сдружиться достаточно, чтобы работа друг с другом стала сносной, включало в себя отвечать «да» на любые её предложения, Льюис снова согласился.

***

      Закатное солнце отражалось в окнах верхних этажей, и узкие улочки, которыми петляло такси, заполнялись его рыжеватыми бликами. Шуршание колёс по брусчатке множилось между близких стен, голоса прохожих были громкими, на иберийский манер зычными. Льюис рассматривал прикрытые ставнями окна, что-то восточное в узорах чёрной ковки балкончиков, благородно выгорелый красный кирпич фасадов, резные каменные арки над массивными дверями и белую тонкую лепнину окон. Он ощущал себя туристом. Он и был туристом. В Мадриде он почти не бывал. Сочная зелень распускающихся каштанов, кофейно-сигаретная горечь теснящихся на узких тротуарах террас ресторанов, колоритные витрины и нагромождения арендных мопедов — он совершенно не знал этого города. Льюис был рад тому, что принял приглашение хотя бы ради этой короткой, почти экскурсионной, поездки.       Не было ничего примечательного в том, чтобы застревать в отельном номере, а в установившейся рутине тренировок последних дней он не имел особенной свободы уехать куда-то южнее, где легко мог найти себе занятие. У Льюиса не было в Мадриде друзей — по крайней мере, пока. Он имел привычку заводить исключительно все знакомства, на которые выпадал шанс. Многие из них позже оказывались ему полезными. Потому был рад возможности встретиться с Фернандо Торресом, пусть никогда и не болел за «Ливерпуль» — напротив, вслед за отцом был фанатом «Арсенала». В добавок, он любил настольные игры.       Такси привезло его к небольшой площади, над которой возвышался позеленевший от времени памятник солдату, шагающему вперёд с повисшей за спиной винтовкой, нацеленной штыком в небо, а вокруг него сворачивался блошиный рынок. Преимущественно седые мужчины, спрятавшиеся под твидовые кепки, неспешно забирали разномастное старьё с прилавков: столов под раскрытыми зонтиками, шатких этажерок и даже расстеленных просто на брусчатке клеёнок.       Льюис поблагодарил водителя, вышел из такси, протиснулся между запаркованных машин и оглянулся. Местечко было колоритным, таким, в которое он сам вряд ли попал бы. Ему уже давно не было доступно удовольствие бесцельной неспешной прогулки. Он и сейчас, спустя всего минуту на площади, заметил на себе несколько удивлённо-пытливых взглядов — взглядов узнавания.       После тренировки Бланка сказала ему:       — Площадь Каскорро, 8. Узкий желтый дом. Дверь подъезда между винным магазином и табачной лавкой.       Заприметив подходящие вывески на фасаде, подпадающем под описание, с позолоченной петлей восьмерки над входом, Льюис порывисто зашагал туда. Возле двери была панель с восемью пластиковыми пуговками звонков, напротив некоторых значились лишь номера квартир: «2Л», «3П» и «3Л». В показчики некоторых были просунуты от руки вписанные имена. Льюис нашёл надпись «Сеньора Б. Монтойя» и вжал кнопку. Та отозвалась двумя короткими хриплыми звонками, затем в динамике послышались неразборчивые далекие голоса, а тогда с гулким щелканьем в двери непрозрачного стекла и витых черных прутьев открылся замок.       В подъезде была крутая деревянная лестница, устало скрипящая ухоженными, но очевидно старыми ступенями, немного затёртые белые стены и одинаковые серые двери без номеров. Простая система: первый этаж — дверь справа и дверь слева, второй этаж — двери справа и слева. Сверху доносился характерный многоголосый перелив. Льюис не разбирал слов, но по интонациям и коротким вспышкам смеха понимал, что ему именно туда.       Обе безликие серые двери на последнем, четвертом этаже были закрыты, но едва Льюис ступил с лестницы на небольшую площадку, та, что слева, распахнулась. И оттуда выглянула Бланка Монтойя. То, как она широко улыбнулась ему, на парадоксальную долю секунды заставило его иррационально усомниться, действительно ли это была она. Её лицо выглядело расслабленным и счастливым, лишенным той остроугольной собранности, к которой Льюис привык.       — Как хорошо, что ты пришёл, — сказала Бланка и отступила вглубь квартиры, оттесняя себе за ноги Тинто, крепко сжимая его поводок. Доберман, хоть на нескольких совместных пробежках, казалось, уже успел к нему привыкнуть, всё равно зашелся лаем. На Льюиса обернулся десяток голов.       Бланка представила его друзьям: Фернандо Торресу и жене Олалье, миловидной девушке с пламенно-оранжевыми волосами, ещё одной паре — она постоянно устало вздыхала и прогибала спину, он каждый раз ласково накрывал ладонью её большой беременный живот — и всем остальным. Гостями преимущественно были мужчины, и именно они занимали кухню. Двое вернулись к готовке у плиты, ещё один выгружал содержимое пакетов ресторанной доставки и выворачивал еду из одноразовых контейнеров на тарелки, двое других просто столбычили рядом. Фернандо на ломаном, сильно поковерканном акцентом, но весьма перевариваемом английском предложил Льюису выпить. Удостоверившись, что ему понравился налитый коньяк и разговор между ним и Торресом завязался, Бланка оставила их и присоединилась к женщинам, что-то пылко, перебивая друг друга, обсуждающим в гостиной. Тинто неотрывным хвостом последовал за ней.       Квартирка оказалась крохотной. Вытянутая и узкая, она казалась меньше трейлера Льюиса. Желтая стена в гостиной, разлогий серый диван, манящий мягкостью пухлых подушек, густые закатные блики на завешенной фотографиями стене. Рамки были разномастными, большими и поменьше, некоторые снимки были прикреплены просто отрывками малярного скотча. Стеллаж, густо заставленный музыкальными дисками, соединенные спутанным проводом колонки на полу. Красные глянцевые фасады кухни, массивный антикварный обеденный стол, со спрятанной под стеклом резной столешницей. Протянутая от низко свисающей над столом люстры до угла комнаты нить с нанизанными на неё разноцветными тибетскими молитвенными флажками. Комод у входной двери, со свисающим с угла поводком Тинто и батареей надпитых бутылок импровизированного бара. За откатной дверью возле кухни виднелось изножье кровати в крохотной спальне и разновысокие стопки книг, выстроившиеся в проходе. За ещё одной откатной дверью была облицованная белым кафелем стена — вот и все апартаменты.       Льюис рассмотрел над верхними кухонными шкафчиками нагромождение коробок с настольными играми, а на небольшой меловой доске в углу виднелся чуть затёртый подсчёт очков с сокращениями имен только что представленных ему людей: «Ферн., Ол., Оск., М., Фаб., Б.» Количество разномастных стульев значительно превышало то, сколько могло вместиться вокруг стола. Похоже, несмотря на стеснённое пространство, они собирались тут часто, и Льюис понимал, почему. Здесь было на немного безалаберный, но расслабляющий, увлекающий манер очень уютно.       На отражающем свет низкой лампы стекле обеденного стола расставлялись тарелки закусок: сыры, креветки, брускетты с анчоусами, тонко нарезанный хамон. Но из доставочных пакетов появлялись и веганские опции. Не банальная овощная нарезка с хумусом, но аппетитный фалафель в лаваше, политый густым тёмным соусом тофу и пряный рис. Льюис с удивлением оглянулся на Бланку. Она была абсолютно безучастна к суете на кухне. Он не знал, было ли это её старанием, или среди присутствующих были другие позаботившиеся о себе веганы, но так или иначе, это было значительным улучшением после той стычки со стейком.       Играла негромкая музыка, очень точно попадающая под настроение вечера. Из распахнутого окна в пол завевало свежим весенним воздухом и голосами площади внизу, живущей свою воскресную жизнь. Оранжевое свечение постепенно скатывалось с неба, по близким углам расползались тени, свет лампы над столом становился густым и тёплым. Льюис обнаружил себя искренне наслаждающимся вечером. Друзья Бланки, их голоса и их заразительный смех, их многозначительные переглядывания — верный признак безмолвного понимания давней проверенной дружбы, то, как они забывались и переходили на испанский, а тогда кто-нибудь одёргивал их и они извинительно обращались к Льюису — всё это искренне ему нравилось. Он чувствовал себя стремительно пьянеющим, хотя потягивал всё ту же небольшую порцию янтарного коньяка. Он чувствовал себя расслабляющимся. Когда после затянувшегося раунда монополии девушка с пламенно-рыжими волосами предложила сыграть в правду или действие, Льюис чувствовал себя готовым к предельной честности — нечто абсолютно небывалое в малознакомых компаниях.

***

      Бланка бросила кость, та перевернулась ребром «Действие» кверху, и она подхватила верхнюю карту из соответствующей колоды. Уже перевалило за одиннадцать. В углу на полу выстроились пустые пивные и винные бутылки. Тинто давно развалился на диване и посапывал во сне. Людей заметно поубавилось. Остались Фернандо с Олальей, Маура, Оскар и Льюис. Когда ушли Фабиан с беременной девушкой, и лишние стулья для удобства выдвинули из-за стола, Бланка оказалась сидящей рядом с Льюисом.       Она не знала, как отреагировала бы, сиди справа от неё Фабиан, но соседство с Хэмилтоном заставило её шумно втянуть воздух, когда она прочитала задание, и с размаху опрокинуть карту на стол текстом вниз. Бланка вскинула взгляд на Мауру.       — Ты где взяла эту игру? В секс-шопе?       Маура хохотнула и тряхнула морковной шевелюрой:       — Отчего сразу?       — Сначала вопрос для Оскара про сексуальные фантазии. Теперь это! — Она ткнула пальцем в рубашку карты.       — Что там? — В унисон спросили Маура и Льюис, и Бланка, уперев взгляд в Хэмилтона, предупредила:       — Вот тебе-то из всех присутствующих должно быть наименее интересно.       Он вскинул брови и улыбнулся.       — Но мне как раз очень хочется узнать.       — Тебе хочется узнать? — Передразнила его интонацию Бланка.       Отражения лампочек обращали его глаза в два крохотных звёздных неба. Бланка заглянула в них, Льюис ответил прямым взглядом, кивнул и почти шепотом подтвердил:       — Очень.       Её сердце вдруг всполошено ударилось о ребра.       — Ладно! — Она перевернула карточку и прочитала: — «Игроку справа от вас пять минут нашептывайте на ухо пошлости»       Все прыснули со смеху. Льюис, как раз сидевший справа, тоже хохотнул, а тогда взялся за край сидения её стула, и просто на нём — пронзительно взвизгнувшем по полу — придвинул Бланку ближе к себе. Он поднял руку и пальцем указал на своё ухо. Она предприняла слабую попытку отвертеться:       — При виде такого красивого мужчины пошлости должны быть единственным, что приходит в голову. Но я сейчас не могу ни одной придумать.       Хэмилтон склонил к ней голову и сказал:       — Давай. Я засекаю время. И чтоб ни секундой меньше.       Но первые полминуты она лишь смущенно и растерянно смеялась ему в ухо, не в состоянии понять, отчего так внезапно разволновалась, не способная унять сбившееся дыхание. А тогда заслонила свой тихий голос ладонью от любопытства остальных и заговорила. Когда спустя значительно меньшее, чем пять минут, время она замолчала и отодвинулась, Льюис притворно кашлянул и отпил из своего бокала.       — Ну, знаешь, — сказал он, посмеиваясь. — Если это ты называешь «не могу ничего придумать», то… — И он выразительно округлил глаза. Все рассмеялись. Сердце всё так же пыталось вырваться из груди. Лицо пылало.       Кость «правды» или «действия» перешла к Оскару, и дальше несколько раз по кругу. Им попадались глупости и довольно глубокие вопросы. Бланке выпало рассказать тайну, которую не знал никто из присутствующих. Но она отбросила карточку и фыркнула:       — Пф-ф! За столом сидит Фернандо, а значит, абсолютно все мои тайны известны как минимум одному человеку.       Олалье попалось: «Кто был вашей первой звёздной влюблённостью?» — и она лишь молча указала пальцем на мужа. Одна из карт Льюиса спрашивала: «Самое странное место, где вам довелось мочиться?». И он, смущаясь, сокрушенно уронив голову и избегая встречаться с кем-нибудь взглядом, признался:       — В болиде Формулы-1.       Час они обсуждали, хотели бы на день сменить пол, признавались в своих наибольших страхах и вспоминали лучшие свидания. А ближе к полуночи Хэмилтон вызвал себе такси.       Бланка провела его. Было уже темно и пусто, холод царапался, пробираясь под одежду. Выпросившийся на улицу Тинто, счастливый тем, что его спустили с поводка, принялся галопом нарезать круги по площади.       — Благодарю за приглашение, — сказал Льюис, оборачиваясь к Бланке. Его уже ждала машина. — Было весело.       — Спасибо, что пришёл. С тобой было намного веселее. И было полезно узнать тебя поближе.       — Взаимно, — ответил он и развёл руки. — Можно тебя обнять?       Полная тепла, смеха и вина Бланка решила, что можно. Их первые объятия получились немного неловкими, но приятными.       Когда Бланка вернулась в квартиру, Фернандо отвёл её в сторону и проговорил, многозначительно поведя бровями:       — Кажется, лёд тронулся.       Она ничего ему не говорила о том, как непросто ей дался первый месяц работы, как и не говорила о том, что чуть не бросила всё, а потому удивлённо хмыкнула:       — Так очевидно, что есть лёд?       Фернандо кивнул. Тинто, вившийся вокруг их ног, придвинулся к нему и подсунул голову под опущенную ладонь. Торрес ласково потрепал его по затылку.       Он оказался прав. На следующее же утро во время пробежки стало очевидным, что они сблизились. У них возникли общие приятные воспоминания, у них появились шутки, намёка — выразительно округлённых глаз — на которые хватало, чтобы обоим рассмеяться.