Ричард Третий: проклятый король?

Глава 13. 1485. Нисхождение в ад       1485 год начался для Ричарда III плохо. Будучи предупрежден еще 6 января о планах высадки Генри Тюдора весной или летом, монарх стремился устремить силы на защиту побережья и на военную и дипломатическую подготовку в свете данного решающего противостояния. Эта задача привлекла к себе все его внимание, ведь Ричард находился под постоянным ударом новых заговоров, и ему приходилось сомневаться даже в своем ближайшем окружении. Проживая каждый день в напряженной обстановке и под таким давлением, король стал еще мрачнее. Кроме того, на протяжение всей зимы он сражался с дополнительной проблемой, с драмой в собственном доме, спровоцировавшей свежую волну враждебных слухов и сильнее опорочившей его общественный образ. 16 марта: смерть королевы Анны В январе, как повествует Кройлендская летопись, «королева серьезно заболела, и ее состояние только ухудшалось». В соответствии с советом врачей, Ричард решил спать в отдельной кровати. По всей видимости, Анна страдала от туберкулеза, а данная болезнь, собиравшая жатву среди каждого из социальных слоев, отличалась крайней заразностью. Но то, что было разумной мерой профилактики немедленно оказалось прочитано во враждебных Ричарду кругах в качестве дьявольского намерения: суверен пытается умертвить супругу, дабы иметь возможность жениться на племяннице, Елизавете Йорк. Умерщвление истолковывалось и как воздействие яда, и как, что считалось изощреннее, коварное подталкивание молодой женщины к отчаянию. Этой версии придерживался Полидор Вергилий, написавший, что Ричард «хотел смерти своей жены Анны, которую решил ускорить». Ради избранной цели «он сначала воздерживался от супружеской постели, одновременно жалуясь всем и каждому, особенно Томасу Ротерхэму, архиепископу Йорка (…), что Анна не рожает ему ребенка». Согласно словам летописца, король лично постарался распространить сплетню, в соответствии с коей, Анне очень скоро предстояло скончаться. Это увеличило бы тоску королевы и прозондировало бы реакцию населения. «Он позаботился распространить среди народа слух, через оставшийся неизвестным источник, касающийся смерти своей супруги, королевы, либо провоцирующий заболевание женщины от тоски от подобной сплетни с последующим угасанием, либо способствующий оценке реакции народа». Нельзя ничем подтвердить подобные голословные высказывания Полидора Вергилия, дополняющего мелодраматическую выдумку уточнением. Несчастная отчаявшаяся королева «пошла к мужу, грустная и в слезах, спрашивая у него, почему тот стремится избавиться от нее», на что Ричард лицемерно ответил, что ей не следует беспокоиться. Возникает вопрос, куда Полидор Вергилий отправился искать такие личные признания? Что точно известно, в конце концов, так это то, что Ричард в течение февраля и марта необычным образом пристрастился к охоте. Его страсть можно интерпретировать и как попытку развлечься, дабы успокоить боль, и, напротив, как признак безразличия. Как бы то ни было, королева Анна 16 марта скончалась в Вестминстере. Ее похоронили в местном аббатстве в процессе величественной церемонии. Совершенно естественно, что Ричард начал искать себе новую жену. Ему исполнилось уже 32 года, к которым монарх подошел, не имея законных детей. После смерти сына Эдварда наследником и последователем Ричард назвал племянника, Джона де Ла Поля, графа Линкольна. Подобное решение могло оказаться лишь временным для суверена, чья законность восхождения к трону так подвергалась сомнению. Для основания династии и разоружения вероятных заговоров, требовался законный сын. Оставалось найти жену из королевского дома, способную родить ребенка. Этим Ричард немедленно и стал заниматься. 22 марта, через неделю после смерти Анны, он написал: «В этот день мы, согласно мнению нашего Совета признали и назначили верного и возлюбленного сэра Эдварда Брамптона (…), дабы он отправился от нашего королевства в Португалию» с целью переговоров об устройстве двойного брака. Предполагался союз Ричарда с Жуаной, дочерью короля Афонсу Португальского, и Елизаветы Йорк с Мануэлем, герцогом Бежа. Государственный Совет Португалии абсолютно благосклонно отнесся к браку между Ричардом и Жуаной, причем желал его заключения как можно быстрее. Объяснением служит опасение, что английский король женится на другой кандидатке, инфанте Изабелле Кастильской. Суверен Португалии оказывал на Жуану давление, дабы та дала свое согласие на брак. Он даже просил ее тетушку Филиппу «применить более женские средства увещевания», чтобы девушка приняла решение. Не ясно, что Жуан под этим подразумевал, но очевидно, - при европейских дворах Ричарда не чурались, и многие были готовы заключить с английским монархом брачный союз. Ричард и Елизавета Йорк: сплетня или же действительность? Однако, вопреки описанным дипломатическим маневрам, слух о проекте брака между Ричардом и его племянницей Елизаветой Йорк к марту начал звучать громче. «Многие в народе судачили, что король отправил на смерть детей своего брата Эдварда, что он также отравил свою жену, королеву, и что он намерен добиться разрешения Папы Римского для брака с дочерью Эдварда. Подобные сплетни и заявления заставляли подданных ненавидеть Ричарда, ибо они были людьми с хорошей репутацией, да и остальные оказались с ними согласны», - говорит Большая летопись Лондона. Скандал оказался связан не только с инцестуальным характером проекта брака между дядюшкой и племянницей. В ту эпоху в Европе существовали и другие примеры подобного, и Рим был всегда готов продать свои разрешения. Больше вопросов вызывала безнравственность союза между мужчиной и женщиной, у которой он только что, по слухам, велел убить братьев. Сплетня отличалась такой настойчивостью, что близкие к Ричарду лица потребовали от него прилюдно опровергнуть известия. В процессе заседания Королевского Совета Ричард Рэтклиф и Уильям Кэтсби даже осмелились выступить против суверена и сказать ему «в лицо», что, если Ричард женится на Елизавете, это развяжет мятеж на Севере, и что, в любом случае, Папа Римский не согласится даровать на данный союз разрешения. В соответствии с текстом Кройдендской летописи, описывающей произошедшее, «многие предполагали, - выступившие джентльмены, как и другие, выдвигали многочисленные препятствия в качестве доводов из опасения. Став королевой, упомянутая Елизавета мгновенно получит власть для отмщения за гибель дядюшки, графа Энтони, и брата Ричарда, являвшихся основными советниками в делах минувшего». Рэтклифу и Кэтсби, действительно, приходилось серьезно бояться мести со стороны Вудвиллов, в особенности, со стороны вдовы Эдварда IV, Елизаветы Вудвилл. Она была готова на все, в том числе, на пожертвование собственной дочерью, которую могла заставить выйти за предполагаемого убийцу братьев девушки, ради возвращения к браздам правления. Впрочем, совсем не невероятно, если именно королева-мать поспособствовала распространению сплетен о благоприятствующем ее интересам браке. Как бы то ни было, на собрании Совета Ричард оказался вынужден, как гласит Кройлендская летопись, «предоставить все возможные извинения, заявив, что подобное никогда не приходило ему на ум». Тем не менее, многие «знали, что верно совсем противоположное». Суверена заставили пойти еще дальше. 30 марта в большом зале больницы Святого Иоанна Иерусалимского, перед мэром и советниками Лондона, лордами и толпой из остальных горожан, он заявил, что «никогда не замышлял заключение такого брака, как и не радовался смерти королевы, напротив, опечалился сильнее всего в жизни». Ричард запретил кому бы то ни было «распространять подобные выдумки» под страхом конкретных наказаний. Он произнес это «ясным и твердым голосом» и «более под нажимом мнения своих советников, чем по личному побуждению», - уточняет летопись, продолжая хранить скептицизм относительно искренности монарха. Тот даже разослал по стране письма, осуждающие «мятежных лиц, как в Лондоне, так и во всем королевстве», разносящих ложные известия. Приведенный эпизод, среди прочих, поднимает вопрос о власти и преобладании Ричарда как в тесном кругу, так и среди населения. Довольно удивительно видеть этого человека, выставляемого в качестве тирана, терпящим предупреждения своих советников «лицом к лицу». В особенности от Рэтклифа и Кэтсби, «мнению которых он никогда не смел противиться». Затем прилюдно унижаемым, чтобы опровергнуть «ясным и твердым голосом» клевету, на него возводимую, тогда как Ричард ни разу не отрекался от убийства в Тауэре принцев. Является ли подобное реакцией человека на лай, отчаянной попыткой сохранить доверие народа или, что глубже, признаком, что король на протяжение всего отпущенного ему времени правления был больше инструментом в руках своего окружения, чем его главой? Вопрос остается открытым (От переводчика – есть и третий вариант, Ричард отличался чуткостью не только к установлению справедливости, но и к принципам демократии и прозрачности происходящего). Что до действительности приведенных фактов, некоторые историки, основываясь на крайне зыбких указаниях, предполагают, - мысль о браке промелькнула не только в мозгу Ричарда, но также, даже гораздо основательнее, возникла в голове у Елизаветы. Самым спорным доводом в пользу данной гипотезы считается письмо, составленное Елизаветой Йорк в феврале 1485 года и адресованное Джону Говарду, герцогу Норфолку. Впервые этот документ упоминается в 1619 году сэром Джорджем Баком, автором «Истории короля Ричарда Третьего», советовавшимся с графом Арунделом, представителем семейства Говард. Бак не цитирует письмо дословно, он его пересказывает. «Сначала она поблагодарила его за многочисленные любезности и добрые услуги, потом – попросила, как и прежде, быть для нее посредником в деле брачного союза с королем, который, как Елизавета писала Норфолку, являлся ее единственной радостью и утешением в этом мире, и которому она принадлежала сердцем и мыслями, телом и всем своим существом. Далее Елизавета замечала, - минула уже половина февраля, и она опасается, что королева никогда так и не умрет. Вышеприведенное в ее собственных выражениях было написано принцессой собственноручно. Именно таковым оказалось содержание письма, оригинал рукописи коего я видел». Подобное заявление оставляет после себя смущение и скептицизм. Сначала потому что само существование этого документа спорно. Кроме Джорджа Бака никто его с 1619 года не видел, и сегодня бумага остается в числе так и не обнаруженных. Далее, потому как, с психологической точки зрения, такое признание в любви кажется неправдоподобным. Вот что написал почтенный историк, Джеймс Гэрднер в XIX столетии в своей «Истории жизни и правления Ричарда Третьего»: «То, что она могла желать завладеть рукой убийцы родных братьев, слишком чудовищно, дабы можно было поверить». Тем более, что после предполагаемого составления письма Елизавета считалась возлюбленной Ричарда, не дожидаясь даже смерти королевы Анны, которую нетерпеливо предвидела. Летописец Жан Молине, к кому относятся не как к самому достоверному источнику, доходит до утверждения, что у Ричарда и Елизаветы успел появиться ребенок. Отвечая на эти вопросы, как бы то ни было, следует напомнить, - понятие «чудовищного» расшифровывалось в XV веке совершенно отлично от рамок викторианской нравственности XIX века. Мы многократно повторяли: представители высшей аристократии на протяжение войн Алой и Белой розы были готовы на все – на предательства, убийства и даже на инцесты, лишь бы удовлетворить свое честолюбие. Елизавета Вудвилл, матушка Елизаветы Йорк, может считаться самым наглядным примером, приводимым, впрочем, историками, который, как вспоминает Джереми Поттер, заставляет предполагать, - «письмо, в действительности, было продиктовано родительницей девушки, плетущей интриги Елизаветой Вудвилл, использующей дочь как инструмент возвращения клана Вудвиллов к власти». Но разве дама не примирилась с Ричардом, отвественным за гибель ее брата и, предположительно, нескольких сыновей? И затем, разве первая супруга Ричарда, королева Анна, не являлась дочерью одной из жертв мужа, графа Уорика, убитого в 1471 году при Барнете? Еще одна причина для сомнений в письме Елизаветы – личность единственного свидетеля, настаивающего на знакомстве с документом: сэра Джорджа Бака, руководившего в начале XVII столетия увеселениями. Разум, отличающийся эрудицией, но слабый, которому суждено угаснуть среди мрака безумия, он, если подвергнуть заметки исследованию, изменил первую версию, где Бак написал просто: «… (она) просила его стать для нее посредником при короле…» В окончательном тексте это превращается в: «…попросила, как и прежде, быть для нее посредником в деле брачного союза с королем». Это, как отмечает один из последних биографов Ричарда III, Крис Скидмор, «можно отнести к допустимому образу переговоров суверена о союзе с другим женихом». И то, «если оригинал документа действительно существует». Впрочем, Ричард уже поступал так, чтобы устроить брак младшей сестры Елизаветы, Сесиль. Итак, слишком много неточностей окружают вопрос с письмом, чтобы ему доверять. Следующие вызывающие смущение, но не имеющие решающего характера детали: отметки, сделанные рукой Елизаветы в принадлежащих Ричарду книгах, - во французском переводе истории о Тристане и в другом экземпляре, равно на французском языке, в «Утешении философией» Боэция. Там Елизавета начертала девиз Ричарда – «Верность связывает меня» и еще множество фраз по ходу текста, относящихся к судьбоносным изменениям в человеческой жизни. Не являются ли эти книги признаком, по меньшей мере, основанных на дружбе и общих интеллектуальных интересах взаимоотношений между Ричардом и Елизаветой? Или последняя нашла их уже после гибели Ричарда, когда успела стать женой Генри Тюдора и королевой Англии? Историки иногда задают себе вопрос: если Ричард не имел ни малейшего намерения жениться на Елизавете и противился ее союзу с Генри Тюдором, почему он не нашел девушке супруга, не представлявшего бы проблемы? Справедливо, но он этим занимался: мы уже упоминали, что посланец монарха к португальскому двору, Эдвард Брамптон, должен был вести переговоры одновременно как о браке Ричарда, так и о браке Елизаветы Йорк с герцогом Бежа. Ни первый, ни второй союз не состоялись по причине драматических событий лета 1485 года, но сам проект доказывает, - слухи о намерении Ричарда жениться на племяннице, вероятнее всего, не имели под собой основания. Приготовления Генри Тюдора Но упомянутые слухи, сразу же по следам их возникновения, доставили Ричарду, как минимум, удовлетворение. Они заставили Генри Тюдора прийти в ярость и «получить точный удар ровнехонько в набитый желудок» при известии, как утверждает Полидор Вергилий. Подобный поворот опрокидывал его планы о привлечении к делу Вудвиллов, так как претендент обещал жениться на Елизавете, как только на него возложат монарший венец. Не то чтобы Генри испытывал хотя бы малейшую склонность к никогда не виденной им барышне: обещание обладало исключительно политическим характером. Только лицезрение того, как нареченная выходит за смертельного врага, оказалось бы, с одной стороны, унизительным, а с другой, опасным, отняв у Тюдора тем самым поддержку Вудвиллов. «Внезапно объятый тревогой», - продолжает Полидор Вергилий, - «он поделился страхами с графом Оксфордом. Генри Тюдор ему объяснил, что “если Ричард женится на старшей дочери Эдварда, у него не выйдет, не навлекая позор, взять в супруги кого-то из ее младших сестер, но, если он этого не совершит, то боится, как бы друзья Эдварда его не оставили”». Тут даже не упоминается, что превращение в зятя человека, которого Тюдор был склонен при первой возможности устранить, не самое славное деяние. Но подобные мысли вряд ли волновали кого-либо в эпоху Макиавелли. Генри пришлось искать другую подходящую ему супругу. Ему исполнилось 28 лет. При наличии монархических честолюбивых замыслов неплохо было подготовить для себя потомство мужского пола. Следовательно, требовалась молодая девушка, способная родить. Тюдору пришлось задуматься о дочери Уильяма Герберта, графа Пембрука, пользующегося серьезным влиянием в Уэльсе и имеющего возможность оказать Генри основательную помощь. Более того, Герберт приходился деверем графу Нортумберленду, что открывало перед Тюдором дополнительные перспективы. Тем не менее, доверенная посланцу Генри на Север, Кристоферу Урсвику задача не увенчалась успехом. В любом случае, на тот момент существовали дела неотложнее, чем устройство брака. Например, подготовка похода против Ричарда. К весне 1485 года Генри обосновался в Нормандии, сначала в Руане, а затем в Онфлере, где потихоньку собирался небольшой флот и несколько сотен человек. Как всегда, нервом войны служили деньги, которыми следовало оплатить жалованье армии и снабжение. Реджинальд Брей, служащий Маргарите Бофор, сконцентрировал в своих руках «далеко не ничтожную сумму» для Англии, но и этого оказалось недостаточно. Правительство Анне де Боже и Карла VIII показало себя не слишком щедрым, вложившись в столь рискованный поход. В конце концов, 4 мая особый приказ объявил о выдаче средств Тюдору, но исключительно на покупку снаряжения и оплату транспорта. Вопрос о финансировании последующей военной кампании даже не поднимался. Карл VIII уже пообещал 40 тысяч турских ливров (4 400 ливров), но получить из них удалось лишь 10 тысяч. Остаток предполагалось забрать 13 июля в Париже. Для гарантии погашения долга Генри должен был предоставить французам двух заложников: маркиза Дорсета и лорда Фицуорена. То есть, чрезмерного доверия к успеху готовящейся операции совсем не наблюдалось. С французской точки зрения, основной интерес заключался в доставлении Ричарду достаточного количества забот, чтобы у него не было возможности напасть на Францию. С настолько скудными средствами выходило собрать только довольно скромный флот. 15 кораблей ожидали в Онфлере путешественников, среди которых насчитывалось около 2 500 мужчин, далеких от характеристики выдающихся воинов. Филипп де Коминн говорит о «почти 3 тысячах мужчин, призванных в Нормандском герцогстве, притом, самых яростных из прошедших смотр». В действительности, помимо обескураживающих войск наемников, прибывших из Пон-де-л'Арша под предводительством Филибера де Шанде, правительство Карла VIII, воспользовавшись поворотом событий, обратилось к освобождению из нормандских тюрем всех ожидающих виселицы негодяев и жертв обстоятельств. В обмен на участие в походе им предложили прощение. Заместителями Генри Тюдора являлись его дядюшка, Джаспер Тюдор, граф Оксфорд, Эдвард Вудвилл, Джон Чейни, Уильям Брэндон, Томас Арундел, Ричард Гилфорд, Уильям Беркли. Осталось выбрать место высадки. В любом случае это следовало осуществить на побережье Уэльса, там, где сторонников Тюдора больше, чем в остальной части страны. Одним из них был Джон Морган, отправивший, впрочем, Генри послание с заявлением, что многие армейские предводители, такие как Рис ап Томас и Джон Севидж, готовы его принять и оказать помощь. Точное место высадки будет зависеть от погодных условий и от расположения сил Ричарда. Нерв войны: финансовые уловки Ричарда Суверен, впрочем, задал себе вопрос, откуда начнется нападение? В течение всей весны и начала лета Ричард наводил в своих делах порядок. Как и противник, он испытывал проблемы с деньгами. Отсутствие денег отчасти проистекало из плохого управления доходами, особенно из растрат результата конфискаций, которые следовали за заговорами и мятежами. Ярким примером здесь может послужить мятеж Бэкингема. Распределение имущества бунтовщиков в целях сохранения ослабевающей верности сторонников промотало большую часть полученных ресурсов. Удалось посчитать, что очередному распределению подверглись земли, общей стоимостью – 12 тысяч ливров. В конце 1484 года службы Палаты Шахматной доски (министерства финансов) начали расследование относительно этого имущества. Выяснилось, что значительная их доля оказалась «пущена на ветер и утрачена», попав под управление «сеньоров, рыцарей и оруженосцев, которые, в преобладающей массе, отличались неграмотностью», то есть были некомпетентны и позволили другим этим воспользоваться. Те, в свою очередь, подняли уровень «серьезных штрафов и вознаграждений, возлагаемых на королевских арендаторов (…) в ущерб последним, ввергая несчастных в нищету». Расследование доказало желательность того, чтобы хранители имущества были «людьми, знакомыми с основами права», действующими «с осмотрительностью» «ради пользы суверена и благоденствия его арендаторов». Бесспорно. Но подобное подразумевало долгую работу. А в настоящий момент на повестке дня стояла срочная нужда в деньгах, в звонкой и нетвердой монете, чтобы с ее помощью заручиться войсками и снаряжением. Как всегда в таких случаях, пришлось обратиться к уловкам. К конфискации мешков с шерстью, стоимостью 3 тысячи ливров у торговцев в Кале 20 января и к подъему налогов до 10 тысяч ливров на имущество духовенства в феврале. Затем, словно предыдущего оказалось недостаточно, Ричарда вынудили прибегнуть к вынужденным займам, к так называемой практике «благосклонностей», которую он же сам и осудил прежде и которую перед Парламентом пообещал никогда не возобновлять. Известно, чего стоят налоговые обещания государства. Здесь более, чем в любой иной области «закон создается необходимостью». Однако сейчас осуществление задуманного происходило особенно осторожно, учитывая неизбежность вторжения и хрупкость сохранения вассалами верности. Король отправил в графства комиссаров, везущих с собой письма. В них адресатам настойчиво предлагалось одалживать суммы, в размере от 40 до 200 ливров, исходя из оценки состояния каждого. Приглашение к займу, избегающему термина «благосклонности» было любезным, но твердым. «Господин, Его Милостивое Величество приветствует Вас, желая от всего сердца попросить одолжить сумму, предписанную Вам Его Милостью. Эти деньги будут Вам возвращены в тот же день, что указан и обещан в поданных Вам бумагах. Отданное окажется пущено на защиту и безопасность Его Королевской персоны и на благо страны. С данной целью Его Милость и все Его лорды убеждены, каждый добрый англичанин, в числе коих, Его Милость уверен, вы числитесь, помогут Ему в замышленном. Поэтому Его Милость пишет Вам в первую очередь, надеясь на любовь, доверие и средства, что Вы способны предоставить Его Милости. Поэтому Его Милость убежден, как верный подданный, Вы удовлетворите Его желание». Как отказать столь любезному и льстивому ходатайству, особенно, если речь идет о сохранении на плечах головы? В первое время имя адресата оставалось не указанным, позволяя комиссарам лично выбрать счастливых заимодавцев. Но агенты редко оказывались достойными доверия, они также плохо знали положение местных собственников. По истечении 3 недель настала очередь новых приглашений, теперь уже с именами претендентов. Деньги собрали, но сумма была чрезвычайно низка, по сравнению с надеждами на нее возложенными, хотя и не отличалась скудностью: к Пасхе у короля на руках находилось 11 тысяч ливров. Но и это Ричарду дорого обошлось. Теоретически подлежащая возвращению через полтора года сумма, собранная с явными нарушениями основ права и попранием обещаний, спровоцировала по отношению к нему волну враждебности со стороны знати. Так как никто не поддался одурачиванию, как говорит Кройлендская летопись, монарх «решил прибегнуть к тем же вымогательствам, что и король Эдвард, к тем, которые он сам осудил на заседании Парламента, избегая только использование термина “благосклонность”». Его комиссары «извлекали в стране крупные суммы денег из сундуков лиц любого ранга, просьбами или угрозами, добрыми или дурными средствами». Все это приводило к появлению новых заговоров в Кембридже, в Сассексе и в иных местах, подавляемых с возрастающими скоростью и суровостью. 29 апреля два заместителя коннетаблей оказались вынуждены срочно покарать преступления в оскорблении величества «мгновенно и просто, на месте совершенного, без шума и прилюдно вынесенного приговора». 2 мая ланкастерский рыцарь, Роберт Клиффорд, принимавший участие в восстании Бэкингема, был осужден в Вестминстере и обречен на гибель. На дороге, ведущей к месту казни, Тауэр Хилл, он попытался бежать, узы оказались недостаточно тесны, может статься, преднамеренно. Будучи схвачен, Клиффорд подвергся разрубанию пополам, и его искромсанные останки захоронили у братьев-августинцев. Укрепление королевства Накапливающееся напряжение постепенно переходило рамки. Ричард укреплял оборону государства везде, где это являлось возможным. Начал он с передового поста в Кале и на территории города. На протяжение зимы суверен преобразовал этот сектор, особенно вкладывая в него силы после унизительного эпизода с бегством графа Оксфорда. Из Кале выслали войско с боевыми механизмами для возобновления надзора за цитаделью Гам, гарнизон которой, под предводительством супруги Оксфорда, взял сторону беглеца. Граф Оксфорд и Томас Брэндон вернулись к крепости и сумели помочь ее покинуть жене вельможи и нескольким сторонникам Генри Тюдора, тем не менее, гарнизон Гама покорился королевским полкам. Ричард принял меры против тех, кого счел ответственными за бегство графа. Лорд Маунтджой, правитель Гиени, оказался смещен в пользу Джеймса Тирелла. Томас Монтгомери, заместитель Маунтджоя, был лишен принадлежащих ему в Эссексе земель. Лорд Динхэм, правитель Кале, замещен незаконнорожденным сыном Ричарда, Джоном Глостером. Юношу записали как «нашего выдающегося и дорогого нам сына, появившегося вне брака (…), чьи положение и природная энергия, физическая сноровка и склонности к добру обещают нам, с Божьей помощью, ожидания и надежды на будущие услуги». В Кале отправилось подкрепление, а Тиреллу был дан наказ связаться с Максимилианом. Огромная неуверенность снедала Ричарда относительно места, где Генри Тюдор попытается высадиться, «ведь его агенты не могли доставить своему королю никакой достоверной информации». И в этом не было ничего удивительного, потому что Генри Тюдор сам не знал, где ему удастся осуществить задуманное. С точки зрения Ричарда, северное побережье и Восточная Англия подходили для авантюры меньше остальных: они одновременно находились в удалении от Нормандии и вряд ли испытывали к Тюдору благосклонность. Кент и Сассекс отличались большей уязвимостью: для захватчиков с континента они были естественной дверью в Англию, сохранившейся в памяти еще с эпохи Цезаря и выполнявшей такую роль вплоть до конца средних веков, не говоря о Вильгельме Завоевателе. Также Ричард велел наблюдать за побережьем флоту сэра Джорджа Невилла и укрепил подступы к Дувру, Сэндвичу и к Пяти портам. Более того, близ Лондона нес стражу герцог Норфолк. Даже в столице арсенал Тауэра продолжал производить пушки, которые король приказал проверять на предмет достойного использования. 18 июня Ричард потребовал у Эдварда Бенстеда произвести «залпы из некоторых пушек, запущенных по нашему повелению в производство, дабы проверить те и испытать на прочность». Равно следовало убедиться в определении масштабов заказов и оплатить долги, «чтобы избежать нареканий и возмущений». На юг и юго-запад Ричард отослал лорда Ловелла «позаботиться развернуть там линию кораблей для надзора за всеми портами указанной области, не пренебрегая втягиванием противника в стычки всеми силами местности, попытайся он там высадиться», - как рассказывает Кройлендская летопись. Предыдущая попытка Генри причалить произошла в районах Пула и Плимута, но потерпела поражение, так как Ричард «счел полезным воздвигнуть там на сей раз многочисленные укрепления, занявшие описанную часть юга страны». Чрезвычайно изрезанное побережье манило тесно скомпонованными бухточками и защищенными заливами, благоприятствующими высадке. «Некоторые», - продолжает Кройлендская летопись, - «словно обладая пророческим даром, предсказывали высадку в Милфорде». Проблема заключается в существовании двух Милфордов: одного близ Саутхэмптона, а другого – близ Пембрука. Кроме того, оставалось все побережье Уэльса, области, удостоенной особого наблюдения, ведь Тюдоры обладали корнями, связанными с этими кельтскими краями, где их очень любили. Дядюшка Генри, Джаспер Тюдор, всегда представлялся как граф Пембрук, даже когда этот титул у него забрали, а пространные ряды местных предводителей, традиционно настроенных враждебно к англо-саксонской опеке, куда входил, например, Рис ап Томас, были готовы присоединиться к мятежникам. К числу сторонников Ричарда относились, в частности, Морган Кидвелли, Уильям Герберт, граф Хантингтон и семья Мортимер, чьи обширные владения в уэльской марке могли превратиться в растянувшуюся вдоль реки Северн преграду по отношению к движущемуся с запада нападению. Начиная с севера Уэльса и части Ланкашира, Шропшира, Денбишира и Чешира расстилались земли, принадлежащие Стенли. Никто не мог поручиться весной 1485 года, какой лагерь изберет для себя данное семейство искателей своевременной выгоды, традиционно приверженное резким сменам пристрастий и предательствам. Для Ричарда эта неуверенность являлась критической, ведь братья Стенли, Уильям и Томас, занимали позиции, имеющие стратегическое значение. Сэр Уильям Стенли был главным судьей на севере Уэльса и занимал господствующее положение в Денбишире. Томас, лорд Стенли, являлся мужем Маргариты Бофор, матери Генри Тюдора, и пользовался влиянием в Чешире и Ланкашире. Маргарита Бофор вышла замуж второй раз, но не только на бумаге, в возрасте 12 лет, в 1455 году, за Эдмунда Тюдора. К концу года супруг скончался, оставив Маргариту к 13 годам беременной и вдовой. Его сын, Генри Тюдор, родился в начале 1457 года, после чего, миновав союз с Генри Стаффордом, леди вышла за Томаса Стенли. Прошлое обоих братьев, Томаса и Уильяма, не способно было убедить Ричарда в их правильном понимании верности. В 1459 году Уильям занимал сторону Йорков, Томас, сражавшийся на стороне Ланкастеров, в битве при Блор Хит отказался подчиняться приказам, чем вызвал поражение своего лагеря. Получив прощение, он, тем не менее, перешел на сторону Йорков. В 1460 году Томас присоединился к восстанию Уорика, затем отказался его поддерживать, но, еще чуть погодя, все же вернулся к Ричарду Невиллу. Когда Эдвард IV с братом Ричардом возвратились из Бургундии, Уильям перешел в их лагерь, хотя Томас бился на стороне Генри VI, впоследствии их преданного, после чего также предложил свои услуги Эдварду. Со времен мятежа Бэкингема Томасу пришлось исполнять двусмысленную роль, поддерживая Ричарда против собственной супруги, Маргариты Бофор. Единственным проводником Стенли являлся их личный интерес. Как мог Ричард доверять подобным людям? Лорд Стенли был тем более подозрителен, что, при одержании победы Генри Тюдором, мог стать отчимом самого короля. Поэтому, когда Томас в июне попросил Ричарда о позволении удалиться в принадлежащие ему земли на основании проблем со здоровьем, суверен дал разрешение лишь при условии. Сын лорда Стенли, лорд Стрейндж, должен был остаться при дворе в качестве заложника, отвечая головой за преданность отца. К середине мая Ричард покинул Лондон, дабы отправиться в предпочитаемый им пункт обзора в центре страны, располагающийся на равном расстоянии от побережья Северного моря, от Ла Манша и от Ирландского моря: в Ноттингем. Оставив в столице группу советников для наблюдения за текущими делами во главе с канцлером Расселлом, монарх сначала задержался в Виндзоре, а потом в Кенилуорте, прежде чем обосноваться в Ноттингеме, где 21 июня составил новое воззвание против «некоего Генри Тюдора, который, ведомый ненасытным вожделением, незаконно принял имя и королевский титул государства». Текст воспроизводил первое объявление, совершенное в декабре 1484 года, куда добавили длинный фрагмент относительно незаконного происхождения Генри, отменяющего его претензии на корону. Генри «плод незаконной крови как со стороны отца, так и со стороны матери. Упоминаемый ранее Оуэн, его дед, был незаконнорожденным. А его матушка приходилась дочерью Джону, герцогу Сомерсету, сыну Екатерины Суинфорд, порожденному двойной брачной изменой, отчего Джон не располагал никаким титулом (…). Если Генри достигнет своей цели и осуществит свои дурные намерения, то окажется господином жизни, пропитания и имущества каждого. Он лишит наследства и уничтожит всю знатную и почитаемую в стране кровь на веки вечные. Поэтому, долг каждого доброго и урожденного англичанина состоит в том, чтобы бороться с ним, сопротивляясь ради собственных безопасности и благополучия». Воззвание равно настаивало на факте поддержки Генри со стороны короля Франции и стремлении его отказаться от претензий на французскую корону, предавая, тем самым, труд английских монархов со времен победоносного Эдварда III. Маловероятно, что народ стал чувствителен к подобным доводам: к началу войн Алой и Белой роз генеалогические деревья почти перестали иметь смысл, настолько браки, в том числе и повторные, наравне с незаконными рождениями повергли в мрак представление о юридическом соблюдении нормы. На следующий день, 22 июня, Ричард отправил во все графства комиссии по использованию созванных, собирающие всех способных встать на защиту государства мужчин, «принимая во внимание, что бунтующие против нас и нас предавшие пребывают в связи с нашими застарелыми врагами из Франции и другими чужеземцами и намереваются в ближайшее время проникнуть в нашу страну, имея целью подготовить ее крах». Прежде всего комиссарам следовало «от имени суверена поблагодарить население за его добрые услуги, оказанные в прошлом году», убедиться, что каждый из представленных мужчин физически годен, «снабжен хорошими лошадьми и таким же комплектом необходимого для битвы и с ней сопряженного». «Если происходящее не соответствует требуемым условиям, комиссарам необходимо заменить пришедших способными воинами». Все они должны быть готовы к действиям в границах часа, «дабы никто не подвел под страхом принятия более серьезных мер». Шерифам нужно каждому находиться на своем посту и готовиться, в случае чего, вмешаться. Ричард дополнял выданные распоряжения. Виконт Ловелл в Саутхэмптоне обязывался осуществить надзор за состоянием флота. Герцог Норфолк и граф Суррей обязывались производить патрулирование в Эссексе. В Лондоне, где городские власти решили одолжить стране 2 тысячи ливров, чтобы участвовать в расходах, идущих на оборону, собрали 3 178 горожан, укрепив ими стражу. Равно продолжали учения и проверяли качество оружия. Хранитель Тауэра, Роберт Брэкенбери, нес ответственность за согласование действий городских войск. Самые важные представители йоркистского лагеря, в частности, Елизавета Йорк, отправились под защиту северных земель, в крепость Шериф Хаттон. В конце июля Ричард послал за Большой печатью, переданной ему канцлером Расселлом и прибывшей в Ноттингем 1 августа, после чего ее доверили хранителю архивов, Томасу Бэроу. Начиная с этого момента, оставалось только ждать. На землю опустилась предгрозовая тишина, воздух прошило невыносимое энергетическое напряжение, готовое к взрыву. 11 августа до лагеря дошло долгожданное известие. В охотничий павильон леса Бесквуд, что близ Ноттингема, где находился Ричард, вошел гонец и объявил, что Генри Тюдор 7 августа высадился в гавани Милфорд Хейвен, на юге Уэльса. Высадка и колебания Генри, 7 августа Вышедшая из Онфлера 1 августа и отдавшаяся на милость попутного ветра флотилия, приросшая теперь еще 30 кораблями, сумела избежать бдительного надзора Джорджа Невилла и лорда Ловелла. Она обогнула побережье Корнуолла и достигла юго-запада Уэльса, близ деревушки Дейл, в бухте Милфорд Хейвен. Это случилось во второй половине воскресенья, 7 августа. Высадка осуществилась без препон. Следует заметить, «захватчиков» насчитывалось немного. Около 2 500 мужчин, среди которых были 500 англичан и 2 тысячи наемников уровнем пониже – бретонцы, нормандцы и французы. Все надежды Генри возлагались на предполагаемое союзничество с уэльсцами в его деле, что грозило риском, так как расположенность местных предводителей к подобным приключениям не лежала на поверхности. Уже почти высадившись на берег, Генри узнал, - Рис ап Томас и Джон Сэвидж, вроде бы обещавшие его принять с распростертыми объятиями, остались ждать. К тому же, согласно ложному слуху, сэр Уолтер Герберт готов броситься на него с мощной армией. После проведенной в Дейле ночи маленькая группа вошла в Хаверфордуэст, а потом направилась к Кардигану, на северо-запад. По мере продвижения положение улучшилось. Генри заставил завибрировать патриотический нерв Уэльса: под стягом с драконом Кадваладра, в сопровождении звуков, издаваемых кельтскими арфами, он пробудил старинное противостояние по отношению к англо-саксонцам, и присоединения, скромные в начале, принялись умножаться. Генри отправлял послания к местным сеньорам, объясняя свое появление «не только требованием короны, положенной нам по праву, но и стремлением также положить конец притеснениям ненавистного тирана Ричарда, прежде герцога Глостера, незаконно присвоившего наши права». Тюдор созывал сторонников со всеми их людьми, «снаряженными для войны» тоном довольно повелительным: «Не пренебрегайте прибытием, дабы избежать нашего великого недовольства, на собственные риск и опасность». Он не смущался ставить подпись «именем короля», как, например, в письме к его родственнику Джону ап Мередиту и в послании, обращенному к сэру Роджеру Кинастону, хранителю крепости Харлех. Последнего Генри просил: «Придите к нам на помощь и примите участие в данном предприятии ради возвращения короны нашего Английского государства, принадлежащей нам по праву». Остальные гонцы направились к Гилберту Тэлботу и к Маргарите Бофор. Генри объявил, что вверяется помощи, ожидаемой от могущественного лорда Поуиса, цитадель которого охраняла вход в Шропшир. Согласно тексту Большой летописи, «множество рыцарей и оруженосцев края (…) собирали именем короля море людей, посылая тех к совершенно иной партии, что значительно увеличивало ее силы». Среди них Рис ап Томас, решивший, наконец, поддержать Тюдора, отправил к тому 1 500 мужчин, тогда как Гилберт Тэлбот прибыл с 5 сотнями солдат. Уже от Кардигана Генри Тюдор взял направление на восток, пересек центр Уэльса и добрался по уэльской Марки на подступах к Шрусбери, первому значительному городу в его путешествии. Встреча, оказанная ему там, превратилась в серьезную проверку. Бейлиф Шрусбери, Томас Миттон, сначала отказался открывать Генри ворота, но затем на следующий день поменял точку зрения. Вероятно, это произошло на совете с Уильямом Стенли, приехавшим с небольшим войском и встретившимся с Генри в деревушке Стоун. Однако Уильям Стенли еще не обещал открыто поддержать Тюдора. Его положение продолжало оставаться двусмысленным. На следующий день он воссоединился с братом Томасом у Атерстоуна, что рядом со Стратфордом, на границе с Уорикширом и на дороге, ведущей к Лондону. Здесь оба брата стали ждать подхода Ричарда и Генри, чьи армии уже приближались к указанному региону. Тем не менее, никто не знал, какую сторону примут родственники, да и сами Стенли, возможно, этого еще не понимали. Братья поддерживали контакт с каждым из противников, поэтому обе стороны тревожились и гадали, в каком же лагере Стенли нарушат установившееся равновесие. Собранные Уильямом и Томасом войска были внушительны по численности, поэтому от решения братьев, вне всяких сомнений, зависела судьба объявленного сражения. Колебания Ричарда: Стенли и Генри Перси Первой реакцией Ричарда III 11 августа, когда он узнал о высадке Генри, если поверить Кройлендской летописи, стало успокоение. «При объявлении об их прибытии монарх развеселился или, по меньшей мере, показался развеселившимся. Он написал своим сторонникам во всех направлениях, что столь ожидаемый день настал. Что следует с непринужденностью одержать победу над такой достойной презрения партией, чтобы, тем самым, убедить подданных в благе продолжительного мира». Услышав, что Генри привел с собой не больше 2 тысяч человек, «совершенно нищих и плохо снаряженных», Ричард подумал, что Рис ап Томас и Уолтер Герберт смогут без труда их остановить. Король немедленно отправил сообщения своим баронам с повелением присоединиться к нему с войсками в Ноттингеме. Например, Ричард послал письма Генри Вернону, оруженосцу из своей гвардии, и его брату Ричарду. «Восставшие против нас и предавшие нас в сопровождении наших давних противников из Франции и других краев покинули воды Сены в первый день настоящего месяца и направились на запад, высадившись в Энгле, близ бухты Милфорд Хейвен, что в Уэльсе, в прошлое воскресенье. Как стало нам известно, это произошло с целью привести нас к краху, разграбить наше государство и отнять собственность у наших подданных. Поэтому мы постановили с помощью Господа лично дать им отпор настолько быстро, насколько это нам подвластно. Поэтому же мы повелеваем вам и требуем, чтобы вы без промедления явились, лично и с необходимым числом мужчин и лошадей, хорошо снаряженных и уже обещанных вами, дабы служить нам без оплошностей и извинений, под страхом конфискации всего вашего имущества». Продолжение у призыва оказалось разношерстным. Некоторые откликнулись на него без обдумываний. Так случилось с Джоном Говардом, герцогом Норфолком, пообещавшим собрать 1 тысячу мужчин. После получения королевского сообщения Норфолк призвал своих вассалов, в числе которых находился Джон Пастон из Норвича, с кем Говард должен был встретиться в Бери, «со столькими взрослыми мужчинами, сколько вы сумеете собрать за мой счет, как вы дали слово монарху. Я прошу вас снарядить их жакетами с моей формой. Потраченное отдам при встрече». Такую же верность доказал Роберт Брэкенбери, хранитель Тауэра. Он получил приказ собрать вооружение и явиться в Ноттингем «приведя с собой в качестве соратников Томаса Буршье, Уолтера Хангерфорда и множество других из числа оруженосцев, которым мог даже не доверять», - рассказывает Кройлендская летопись. Недоверие было оправдано, в рядах знати не наблюдалось восторга, там не расталкивали соратников локтями, чтобы явиться на назначенную встречу. Джон Пастон так и не пришел, равно как и герцог Саффолк, хотя Ричард назначил его сына своим наследником. Пришедшие же на условленное свидание в условленное время сделали это против воли, скорее из страха, чем из убежденности. Таким образом Роджер Уэйк позднее признавался, что отправился в Ноттингем «наперекор своим воле и мнению», потому что Ричард предупредил, - «все те, кого обнаружат после победы пренебрегшими показаться пред его очами в битве, должны ожидать потери своих благ и своего имущества, как и жизни». Среди прибывших как, волоча ноги, так и «с замедленной скоростью», если цитировать Кройлендскую летопись, присутствовал Генри Перси, граф Нортумберленд. Он относился к числу необходимых суверену людей, на которых Ричарду следовало положиться. Тем не менее, являясь 4-м графом Нортумберлендом, Генри Перси не испытывал счастья от необходимости рисковать жизнью на поле брани. Его прадед, Генри, 1-й граф Нортумберленд, был убит в 1403 году в сражении при Шрусбери, отстаивая дело Генри IV. Его дед, также названный Генри, 2-й граф Нортумберленд, был убит в 1455 году, в битве при Сент-Олбансе, сражаясь против герцога Йорка. Отец нашего персонажа, еще один Генри, 3-й граф Нортумберленд, был убит в 1461 году в сражении при Таутоне, в армии Ланкастеров. Ясно, что 4-й граф Нортумберленд не желал продолжать семейную традицию, став четвертым Генри, убитым в ближайшем бою, вне зависимости от выбранного им лагеря. Более того, соперничество, в котором он противостоял герцогу Глостеру как первый сеньор Севера, не внушало ему никакого сочувствия к Ричарду. Генри без малейшей убежденности созвал сторонников, чтобы без излишней спешки двинуться по Ноттингемской дороге. Он даже забыл поставить в известность город Йорк, тогда как, в качестве назначенного туда комиссара, должен был забрать контингент оттуда. Мэр и старейшины Йорка оказались поставлены в затруднительное положение. 16 августа они собрались для обсуждения происходящего. Известие о высадке Генри Тюдора было получено, но к ним не доставили никакого приказа о мобилизации. Поэтому, согласно текстам городских архивов: «Решили, что Джон Спунер, сержант с булавой, отправится искать короля в Ноттингем, дабы узнать о его добрых распоряжениях относительно посылки подданных суверену горожан сражаться против недавно прибывших в Уэльс врагов, или об иных распоряжениях монарха». Пыл Йорка тем более замечателен, что в те дни город поразила чума. Джон Спунер, в сопровождении Джона Николсона, поехал в Ноттингем, пока в городе организовывалось сопротивление. Главы кварталов проверяли, чтобы у местных жителей «имелось достаточно оружия, и чтобы они были снаряжены для обороны на благо города». Везде вывесили воззвание с требованием, «дабы все мужчины города были готовы и снаряжены для участия с мэром ради блага Йорка в течение часа под страхом заключения». Ричард благодарил своих верных сторонников в Йорке и просил их прислать к нему, как только получится, 400 мужчин. Тем не менее, недоверие по отношению к Нортумберленду у него возросло. Что до братьев Стенли, их внимательность становилась все более подозрительной и тревожащей: как воплощать план кампании, если не известно, на какой стороне окажется один из самых крупных контингентов, приведенных на поле? Однако на руках у Ричарда находился козырь: сын Томаса Стенли, лорд Стрейндж, продолжал оставаться его заложником в Ноттингеме. Поэтому он потребовал у Томаса и Уильяма явиться и присоединиться к нему. Братья медлили, к тому же двинулись по разным дорогам. Томас прибыл в Личфилд 17 августа, тогда как Уильям стоял западнее, в Нантвиче, что в Уэльской марке. И тут лорд Стрейндж попытался бежать. Оказавшись схвачен и допрошен, он раскрыл существование заговора, связывавшего дядюшку, Уильяма Стенли, сэра Джона Сэвиджа и его самого с целью поддержки Генри. Лорд Стрейндж обещал, если ему позволят сохранить жизнь, «его отец пойдет, дабы поддержать короля, как только это станет возможно, со всеми подотчетными ему силами», - докладывает Кройлендская летопись. Впрочем он написал последнему, чтобы просить его явиться. Отсутствие Уильяма Стенли и Джона Сэвиджа, которых Ричард немедленно повелел наречь предателями, стало тяжелым ударом для монарха, одновременно с тем узнавшим, что Генри Тюдор продолжает начатый им поход, и что после остановки в Шрусбери он пересек Северн и теперь пребывает в отворившим ему ворота Личфилде. Угроза приближалась. По-видимому, Генри пытался добраться до Уотлинг Стрит, старой римской дороги, что из Мидлендза вела прямо к Лондону. Требовалось его остановить. Ричард, пусть все его войска еще не прибыли на место, постановил необходимым выйти из Ноттингема и воссоединиться с ними в Лестере, в 60 километрах к югу от теперешнего местопребывания. Если верить Полидору Вергилию, поход развернулся абсолютно безупречно. Летописец повествует «о большом количестве вооруженных мужчин», дисциплинированных и подчиненных организации, достойной римских легионов. «Ведя солдат приказанным порядком, вызванным необходимостью в усиленной безопасности, он поставил во главе их вооруженных людей, образующих квадрат со стороны, откуда ожидали неприятеля. Снаряжение же собрали в центре. Суверена окружили его приближенными и другими всадниками, скачущими с каждого бока». Прибыв в Лестер, Ричард, наконец, воссоединился с графом Нортумберлендом, сопровождаемым лордами Скроупом из Мешема, Скроупом из Болтона, лордом Оглом, лордом Грейстоуком и лордом Фитцхью. Все они с войсками графов из Кента и Уэстморленда, из Суррея, Линкольна, Шрусбери, с войсками лордов Дадли, Матревеса, Грея, Коднора и Уэллса составляли «наибольшее количество солдат, когда-либо собранных одной фракцией», - согласно Кройлендской летописи. Джон Говард, герцог Норфолк, равно находился там. Во главе значительного войска суверен переместился в Лестер. Но среди окружавших его вельмож многие оказались плохо замотивированными: прибыв по принуждению, они приготовились поменять лагерь сразу, если дела пойдут плохо. Начать перечень можно с Генри Перси, старавшегося получить прощение за задержку и ходатайствующего об образовании арьергарда (группы прикрытия). Ричард одобрил прошение, но у него и выбора почти не было. Остальные не стали ждать столкновения, чтобы перейти к противнику. Когда верный Брэкенбери приехал в Лондон, он был «почти одинок», - как гласит Большая летопись, потеряв по пути большинство своих соратников. Их главы с присущей им любезностью покинули его, чтобы перейти в лагерь Генри Тюдора, предварительно «поблагодарив сэра Роберта за проявленное дружелюбие и увещевая его уйти с ними». Прежние спутники буквально дезертировали с поля. В их числе присутствуют имена Уолтера Хангерфорда, Томаса Буршье, Брайана Стенфорда и Саймона Дигби. Удивительное поведение, раскрывающее недостаток мотивации у основных глав, выбравших лагерь накануне сражения, исходя из размышлений, вызванных исключительно семейными интересами. Полководец армии, в которой царит подобный духовный настрой, поистине уже продан. Ричард это знал и понимал, - при малейшем признаке слабости его «сподвижники» оставят командира. К тому же, никуда не исчезала проблема с братьями Стенли, и Генри здесь обладал не большей уверенностью, чем Ричард. Тюдор не мог обойтись без их поддержки, но они не желали брать на себя обязательства до получения необходимых им гарантий. Прежде чем направиться к Личфилду, Генри встретился близ Стаффорда с Уильямом, принесшим монарху свои уверения и пообещавшим вернуться к нему вместе с братом. Тюдор тут же двинулся в Личфилду, куда добрался 18 августа, тогда как Уильям и Томас, отдельно друг от друга, оставались в окрестностях, все еще не приняв никакого решения. 19 августа, пока его армия возобновляла поход к Тамуэрту, что в 2 десятках километров на юго-восток, на встречу с Ричардом, Генри Тюдором внезапно овладела паника. Он пережил кризис, подобный тем, которые были известны ранее Уорику Создателю королей и Эдварду IV, когда у тех наступали решительные моменты. Сколь бы удивительными не казались нам сегодня у людей военных, привычных к опасности, подобные кризисы, они доказывают крайнюю чувствительность созданий, остающихся искренними, нервными и плохо контролирующими свои страсти и импульсы. Описываемые мужчины были способны не только на совершение внушающих ужас насилий, но и на изобилие слез. Проживая в средневековом обществе, в котором соседствовали всевозможные крайности, от зверского насилия до утонченности куртуазной любви, от умерщвления плоти до пирушек, от ярости на поле брани до неконтролируемой паники, они отличались изумляющей нас хрупкостью. При приближении решительного и неизбежного сражения против армии, намного превосходящей его войско по численности, когда братья Стенли в любой миг могли примкнуть к врагу и отрезать ему путь к Уэльсу, Генри поставил на кон собственную жизнь, будучи вдали от поддерживающих его баз. Вечером, 19 августа, с горсткой стражников он покинул армию и скрылся в деревушке. Ночь Тюдор провел в ближайшей к этой деревушке хижине, оставив своих заместителей с ума сходить от обнаруженного ими исчезновения. Придя в себя утром 20 августа, Генри вернулся к солдатам, исчерпывающе объяснив, что «специально удалился из лагеря ради получения хороших новостей, переданных ему тайными друзьями». Накануне сражения В воскресенье 21 августа Ричард III во главе армии вышел из Лестера и направился на запад, на встречу с бунтовщиками. Король разбил лагерь в окрестностях деревушки Маркет Босуорт, на расстоянии почти 25 километров от города. Напротив, вдали на 5 километров, расположился Генри Тюдор, отошедший на восток от Тамуэрта и выбравший выселок Аттертон. Вокруг все было переполнено распределенными на 6 групп солдатами. Помимо армий Ричарда и Генри здесь присутствовали армии Уильяма и Томаса Стенли, а также Нортумберленда и Норфолка. Братья Стенли наблюдали, Нортумберленд ждал. Все сознавали, - завтрашний день станет решающим. Для многих он окажется последним, столь же многие столкнутся с ранами, ампутациями, пожизненным ограничением трудоспособности, и равное число солдат, может статься, тех же самых, испытает невзгоды краха и изгнания. По меньшей мере, богатым вознаграждением предстоящее точно не манит. Ричард и Генри поставили на кон как корону Англии, так и свои жизни. Обрести спокойный сон перед таким было тяжело. В соответствии с текстом Кройлендской летописи, Ричард действительно провел ночь крайне тяжело. На рассвете «его черты, всегда вытянутые, казались более бледными и безжизненными, нежели обычно». Король «объявил, что в течение ночи был мучим страшными видениями, и что полагал, будто его окружили ужасные демоны». 20 лет спустя Полидор Вергилий подробно раскроет заявленную тему кошмара. У него суверен поведает окружению, - он «полагал в своем сне, что ему явились видения, схожие с мерзкими демонами, которые не давали жертве отдохнуть». Суверен встревожился и «тут же, словно помутившись рассудком, представил роковой исход грядущего сражения. При этом он утратил весь восторг, с которым вглядывался в ближайшее будущее вплоть до настоящего момента». Является ли это придумкой летописцев, преследующих цель создать трагическую атмосферу, или речь идет о мгновении проходящей паники, подобной поразившей Генри Тюдора? Кроме факта, что не в традициях средневековых летописей было искусственно изыскивать воздействия психологической среды, приведенные замечания не несут в себе ничего мало-мальски правдоподобного. После дней беспокойного ожидания и бессонной ночи не удивительно, что у Ричарда в утренних сумерках возникли дурные предчувствия. Шекспир выразит эти переполненные тоской моменты в раздирающих душу монологах своего произведения. Вспоминали и другие дурные предзнаменования. «В лагере не нашлось капеллана, чтобы провести службу Господу, да и завтрака не приготовили для укрепления королевского духа». Затем не получалось собрать все необходимые для церковной службы предметы, что тоже заставило суверена понервничать. Однако с проблемами быстро справились. В кратком воззвании к войскам Ричард обратился к драматизму совершаемой в сражении ставки. «Кто бы не оказался победителем, Английское государство потерпит крах». Тем самым он показал, что в его сердце не найдется места для жалости, и лагерь поверженных будет уничтожен. «Если король победит, он разобьет предателей из противоборствующей партии», если Тюдор «одержит верх, то он также поступит с теми, кто помогал противной партии». Горе побежденным. Наступил час перехода к последним приготовлениям. Каждый надевал снаряжение, громко лязгая металлом, разражаясь восклицаниями и в окружении ржания коней. Облачиться в полное снаряжение для рыцаря не было делом простым. Сложное составление металлических деталей сочленений являлось не только дополнением социального статуса, но и защищало. Чтобы собрать весь панцирь, требовалось множество подручных слуг. Форма простых солдат была намного проще: несколько кожаных лоскутов, ремень для ног и шлем. Согласно свидетельству шотландского летописца, Ричард велел прикрепить к своему шлему корону, пойдя наперекор возражениям окружения. Близкие считали, что королевский венец превратит его в хорошо различимую мишень. Но Ричард стремился продемонстрировать защищаемый статус перед лицом узурпатора Тюдора. Топография избранного места теперь прекрасно известна, даже невзирая на споры относительно мельчайших подробностей между историками и археологами. Перенесемся на высоте птичьего полета почти на 20 километров на запад от Лестера, в открытую всем ветрам и слегка колышущуюся сельскую местность, пересекаемую многочисленными родниками. Армия Ричарда заняла господствующее положение на холме с мягкими склонами. Сегодня на Амбион Хилл располагается деревушка Саттон Чейни. Войско разделилось на три части, смотрящие на запад и образующие «боевую линию замечательной длины, из пехоты и всадников в компактных подразделениях. Издалека они внушали ужас огромным числом своих солдат». В действительности солдат насчитывалось между 12 тысячами и 15 тысячами человек. Впереди расположились лучники, поставленные перед пехотинцами герцога Йорка, который управлял передовым отрядом, и 3 тысячами мужчин, пришедшими с Робертом Брэкенбери. Позади последнего развернулся боевой корпус с Ричардом на коне и во главе 3 5000 человек. Войска прикрытия, на востоке, были отданы графу Нортумберленду и включали около 6 тысяч человек, развернутых перед деревушкой Саттон Чейни. Вдоль холма Ричард также расположил артиллерию: 140 серпантин (крупных орудий) и столько же бомбард. Известно, что Ричард ценил огнестрельное оружие, но то, что он велел привезти из лондонского Тауэра еще не успело прибыть. На юге холма Амбион Хилл находился чрезвычайно влажный, может статься, даже болотистый участок, называемый Редмор. Он мало подходил для битвы, особенно той, в которой участвовали тяжело вооруженные всадники. Перед ним сбоку от другого холма стояли войска Стенли. О них до сих пор никто не мог уверенно сказать, являются ли те действующими в происходящем лицами или зрителями. Если верно было первое, то какую сторону приняли братья. Уильям находился перед деревушкой Стоук Голдинг с 2 500 человек, а Томас – расположился перед Дадлингтоном с 4 тысячами человек. Генри Тюдор развернул свой лагерь на равнине, в 5 километрах к западу от юго-западной оконечности Амбион Хилл, перед деревушками Уитерли и Мансеттер. Он обладал серьезной численной нехваткой солдат. Вокруг были, по меньшей мере, 10 тысяч человек, образующих довольно скромные полки. Впереди поставили лучников во главе с Джоном, графом Оксфордом. Справа – Джона Сэвиджа, слева – Гилберта Тэлбота. В центре, немного отступив, в окружении пехотинцев и всадников – сам Генри. Французы, во главе с Филибером де Шанде, расположились чуть в стороне, справа. Помня о численном недостатке, Генри сильно полагался на помощь братьев Стенли, представляющихся дружелюбно по отношению к нему расположенными. Но когда, утром 22 августа, он послал Томасу Стенли сообщение, прося у него приготовить войска, то получил в качестве ответа следующее: Томас «не выведет людей в боевые ряды, пока просящий (Генри) сам не покажется на поле с развернутыми соединениями». Иначе говоря, Томас Стенли, чей сын продолжал оставаться в руках Ричарда, отказывался вмешиваться, пока победа гарантированно не окажется на стороне Тюдора. Поэтому следует обойтись без него. «Коня, коня! Венец мой за коня!» Босуорт, 22 августа 1485 года Источники, рассказывающие о ходе сражения при Босуорте довольно путаны. Повествующие о случившемся летописцы на месте событий отсутствовали. Они писали свои труды на основе свидетельства участников, преимущественно из лагеря победителей, которые лишь со своей стороны видели битву, поэтому получившиеся произведения едва ли можно соотносить друг с другом. Представляется, что все началось ранним утром в понедельник, 22 августа 1485 года, наступлением войск Генри Тюдора. Тот пересек равнину, отделяющую его от холма Амбион Хилл, на котором противника ожидал Ричард. Добравшись до подступов к болотистому участку, солдаты повернули налево, препятствуя тем самым, любой атаке сбоку со стороны королевской армии, разбитой топями на отдельные группы. Достигнув Амбион Хилл, тюдоровцы оказались лицом к лицу с передовым отрядом Ричарда, под предводительством герцога Норфолка. Последний подал знак лучникам. В людей графа Оксфорда полетели тысячи стрел, они ответили, одновременно завязался поединок между артиллериями. Жерла пушек разного калибра выбрасывали свинцовые пули, сегодня обнаруживаемые археологами в огромном количестве. «Они превосходили по размеру все свинцовые пули, найденные на полях сражений Европы XV и XVI столетий», - свидетельствует профессор Филипп Швейцер, и это позволяет нам осознать степень потрясения людей тогда. Некоторые снаряды в диаметре достигали 9,3 см. В продолжение этой перестрелки войска графа Оксфорда слегка отступили, после чего сомкнули ряды. Началась битва на близком расстоянии, яростная схватка между людьми, в процессе которой 2 500 человек Норфолка стали отходить под натиском 4 тысяч человек Оксфорда. Ричард, во главе центрального подразделения армии, имея слева от себя топь, не мог вмешаться, чтобы поддержать передовой отряд, таким образом, он утратил преимущество, которое могло ему принести общее численное превосходство. Войско Оксфорда, усиленное французами, обратило в отступление полки Норфолка, самого герцога убили в пылу битвы, как и его сына. В этот момент положение братьев Стенли и Нортумберленда стало для Ричарда решающим. Сэр Уильям и сэр Томас продолжали отказываться куда-то двигаться. Ричард, в ответ на это, велел казнить лорда Стрейнджа, сына Томаса Стенли. «Тем не менее», - гласит Кройлендская летопись, - «получившие приказ, увидев, что положение критическое, и есть дела важнее казни одного человека, не выполнили жестокого повеления короля, по собственному почину позволив лорду Стрейнджу уйти, а сами вернулись к сражению». В соответствии с текстом других источников, лично Ричард поменял мнение и решил пощадить лорда Стрейнджа. Что до графа Нортумберленда, руководившего 6 тысячами человек из отряда прикрытия и стоявшего близ деревушки Саттон Чейни, монарх отправил ему приказ вмешаться. Однако, как гласит Кройлендская летопись, «там, где находился граф Нортумберленд с внушительным количеством достойных солдат, не было замечено никакого движения и никакого признака боя». Граф не тронулся с места, в качестве оправдания, несомненно, говоря, что должен следить за братьями Стенли. В действительности его поступок являлся чистой воды предательством, поэтому случаи оставления поля сражения начали стремительно учащаться. «Многие, особенно те, кто пришел с севера, и кому король полностью доверял, сбежали, даже не приняв участия в битве. Таким образом, достаточного количества необходимых сил не оказалось». С точки зрения Полидора Вергилия, «большая часть сбежала бы в самом начале, если бы подобное было возможно», ведь те, «кто следовал за Ричардом против воли, воздержались от боя и тайком скрылись, ибо отчасти, будучи далеки от желания ему здоровья и процветания, стремились подорвать благополучие ненавидимого правителя». Для летописца Роберта Фабиана «бой оказался бы гораздо тяжелее, останься партия короля ему верна. Многие оставили его в процессе сражения, примкнув к иному лагерю. Некоторые предпочли держаться в стороне, пока не увидят, кто одержит победу». Таков был случай с братьями Стенли. Может статься, также произошло и с Нортумберлендом. Он, по свидетельству одного из участников битвы, испанского наемника Хуана де Салазара, сражавшегося в армии Ричарда, присоединится к войску Генри, с кем договорится накануне встречи. На подобное намекал и Жан Молине, по словам коего, Нортумберленд «пришел к соглашению с графом Ричмондом, как и другие, бросившие суверена». Начиная с этого мгновения дело короля Ричарда оказалось проиграно. Вне зависимости от того, действительно ли Нортумберленд перешел на сторону Генри или просто отказался вмешиваться, армия пребывала в процессе распада. Можно было кричать «измена!» И этот возглас, настолько пугающий в средневековых битвах, стал бы вступлением к катастрофе. Окружение Ричарда просило его бежать, начиная с Хуана де Салазара, получившего следующий ответ: «Салазар, Господу мое отступление даже на шаг пришлось бы не по душе. Сегодня я или погибну королем, или одержу победу». Настал час для слов, достойных вхождения в историю, не важно настоящих или оспариваемых. Полидор Верглий со своей стороны удостоверяет, - Ричард «видел как солдат, спустя рукава пользующихся оружием, так и тех, кто осторожно покидал место сражения. Окружение суверена подозревало измену и торопило его с отступлением. Когда битва оказалась явно проиграна, близкие подвели к Ричарду быстрого коня». Да, коня, того самого, знаменитого, сделанного Шекспиром незабываемым символом Босуорта: «Коня, коня! Венец мой за коня!» Это прекрасно, но, очевидно, ложно. Согласно Вергилию, Ричард ответил окружению, что «положит конец войнам, пусть даже ценой своей жизни». Трудившийся для Тюдоров летописец не мог запретить себе любоваться «его великой смелостью и огромной душевной силой (…), ведь Ричард был убежден, что настоящий день принесет государству мир или же навеки лишит страну покоя». Поэтому «он направился на бой, надев на шлем монарший венец, дабы одержи Ричард победу в короне, это положит конец его заботам. А если в финале окажется крах, то он падет почетнее, неся на себе знак королевского величия». Неужели Ричард еще верил в возможность победы? Единственная надежда, его ведущая, заключалась отныне в гибели Генри Тюдора, сделавшей бы всякое продолжение боя бессмысленным. Разумеется, именно надежда на такой исход стала причиной неистового наступления Ричарда и его всадников. Увидев Генри поблизости, стоило лишь обогнуть топь с юга Амбион Хилл, они бросились ему навстречу, проскользнув между болотом и участком, занятым войском графа Оксфорда. Ужас, охвативший обе стороны, не поддается описанию. Окружение Генри Тюдора основательно встряхнуло. Его знаменосец, Уильям Брэндон, был убит, а гигант Джон Чейни, достигавший ростом почти 2 метров, оказался сброшен лично Ричардом, который «поверг его на землю мощным ударом, расчищая себе дорогу мечом». Разбушевавшейся суверен, обрел всю ту энергию, которую уже успел продемонстрировать при Барнете и Тьюксбери, но сейчас ядром данной энергии являлось отчаяние. Сражение вошло в историю разгулом неслыханного насилия: знаменосец Ричарда, Персиваль Тирлуолл, потерял обе ноги, которые ему отрубили. Положение Генри оказалось теперь незавидным. По сравнению с Ричардом боец из него был неважный. Бой разворачивался перед глазами братьев Стенли, продолжающих лишь наблюдать. Томас не двигался с места, все еще неуверенный в судьбе сына, тогда как Уильяму нечего было больше терять. Он понимал, одержи победу Ричард, его ожидает исключительно казнь, так как несколько дней назад Стенли-младший оказался объявлен изменником. Встав со своими 2 500 солдатами перед Стоук Голдинг, почти в 1,5 километрах к югу от поля боя, Уильям Стенли не мог позволить Генри Тюдору совершить самоубийство, не вмешавшись. И он бросился в самый центр схватки. Имеющий под рукой лишь 200 всадников Ричард оказался повержен. Его товарищи пали в сражении, а сам суверен, борясь до конца, погиб под градом изувечивших тело яростных ударов. Обнаружение скелета Ричарда в 2012 году помогло определить природу ответственных за за смерть ударов. Оно засвидетельствовало дикую жестокость завязавшейся борьбы. Красноречиво звучит отчет судебно-медицинских специалистов. «Основание затылочной части черепа было полностью разбито режущим орудием, вспоровшим мозг. Другой режущий удар прошел по черепу справа и перерезал мозг до левого виска. В следующей части колющее орудие проникло в вершину черепа. Далее режущие удары отделили друг от друга кусочки черепа, не проникая в него. Остальные пустоты черепа и нижней челюсти соотносятся с ранами, нанесенными кинжалом в подбородок и в щеку. Многочисленные раны, найденные на черепе короля, указывают, что он не имел на себе шлема, либо сняв его, либо потеряв, когда оказался пешим после увязания скакуна в топи. Одно из ребер справа пострадало от разрезания режущим орудием, равно как и таз». Летописцы единогласно упоминают об имевшей место жестокости. Кройлендская летопись говорит, что Ричард был «пронзен многочисленными смертельными ранами». Уэльская летопись гласит, что валлиец «убил вепря и снял с его головы венец». Жан Молине рассказывает, что «его конь прыгнул в болото, откуда не смог вылезти, а один из валлийцев приблизился к королю и сразил того ударом алебарды». Уэльская поэма повествует, что Ричард умер «словно собака, убитая в канаве». Тем не менее, все, даже самые злостные его противники, отдают должное отваге суверена. «Что до короля Ричарда, доблестного и храброго государя, он пал на поле битвы, но не отступил», - свидетельствует Кройлендская летопись. Джон Ру подтверждает: «Позвольте мне огласить истину в его пользу: он вел себя как достойный солдат, и, несмотря на небольшой рост и недостаточную силу, прекрасно защищался до последнего вздоха, восклицая: “Измена! Измена!”» Наконец, Полидор Вергилий подчеркивает, что «его гордый и неистовый разум не покидал монарха до самой смерти, когда, оставленный своими людьми, он предпочел ее спасению жизни путем позорного бегства». С гибелью Ричарда III завершились битва при Босуорте и войны Алой и Белой розы. Следующим королем стал объявленный победитель, Генри Тюдор, Генри VII, а переход монаршего статуса от династии Йорков к династии Тюдоров превратился в символ сомнительной достоверности. Ее начала распространять пропаганда нового режима, желая подчеркнуть судьбоносный характер события. В соответствии с текстом Большой летописи, сэр Уильям Стенли «захватил шлем короля Ричарда, на котором держалась корона, и немедленно направился к королю Генри, возложив тому на голову со словами: “Господин, здесь я венчаю Вас на правление Англией”». Подобный театральный жест был впоследствии усилен. В начале XVII столетия его приукрасили наличием куста боярышника, в который упала корона, найденная впоследствии Стенли. Этому случаю приписали ряд символических значений, более или менее приемлемых. Гибель Ричарда на поле боя приравнивали к свершению Божьего суда. То, что он потерял перед смертью монарший венец означало, что Ричард уже не являлся сувереном, когда его убивали. И это помогало избегнуть обвинения в убийстве короля, которое могли выдвинуть против победителя. Обнаружение короны в зарослях придавало Генри VII дополнительную законность, не просто генеалогическую, но и природную. Наконец, избрание Генри VII своим символом розы, окруженной короной с шипами, которую он держит в правой руке на портрете 1505 года, может иметь также символическую отсылку. Роза означает одновременно и Йорков и Ланкастеров, единых и сплавленных в боярышнике Босуорта, сделавших в груди новой монархии две династии одной. Сражение при Босуорте продлилось, по меньшей мере, часа два, в течение которых убили около тысячи человек, в том числе короля, герцога Норфолка, лорда Феррерса, Роберта Брэкенбери и Ричарда Рэтклифа. Как только о смерти Ричарда стало известно, остатки его армии прекратили бой. Многие отступили, кто-то попытался бежать, и в этом ряду оказался Уильям Кэтсби, схваченный и казненный несколько дней спустя в Лестере. Граф Нортумберленд принес новому суверену присягу, но тот, тем не менее, поместил его под надежную охрану. Город Йорк охватило оцепенение. Писец зафиксировал в местных хрониках, что «недавно правивший нами с благоволением король Ричард был достойным презрения образом сражен и убит с множеством других сеньоров и знатных людей севера. Виной тому предательство множества остальных подданных, обратившихся против него». Начиная с этого момента, даты, нанесенные на книгу отчетов города, сопровождались упоминанием: «трон свободен». Когда Генри VII отправил в Йорк сэра Роджера Котона, то приняли последнего крайне плохо, что вызвало «опасения за его жизнь, ибо гонец не осмеливался проехать по городу из конца в конец». Правление Йорка, противясь признанию нового суверена, удовлетворилось хладнокровным замечанием во внутренних записях относительно «короля, которого поставили и провозгласили как Генри VII», при этом с чувством вспоминая «достославного государя благословенной памяти короля Ричарда, недавно скончавшегося». В продолжение последовавших лет Йорк отказывался признавать городских чиновников, назначавшихся Генри VII. Как бы то ни было, на поле битвы труп Ричарда III оказался забран победителями, поступившими с ним унижающим образом. «Тело короля Ричарда, лишенное всяческих одеяний, кинули через спину лошади, руки и ноги с каждой стороны связали, равно как и волосы, словно сделав из него барана. Останки суверена в описанном виде приказали отвезти в аббатство монахов францисканцев Лестера. В действительности, картина представляла собой жалкое зрелище, но не опорочившее жизни этого человека. В том же аббатстве его и погребли два дня спустя без пышности и торжественных похорон». Так звучит рассказ Полидора Вергилия. Но на шее этого летописца находилась преступная петля. Кройлендская летопись гораздо красноречивее. Она уточняет, что «его тело оказалось абсолютно обнажено, ничего даже не прикрывало чресел. Труп тащили позади герольда по имени Норрой, будто свинью или другое презренное животное. Покрытый грязью и нечистотами, его притащили в церковь Лестера, дабы все могли там тело увидеть, рядом с ней же Ричарда грубо закопали». Летопись прибавляет, - останки перенесли и «множество других надругательств», природу коих не уточняет. Однако исследование скелета показывает, - ему нанесли сильный удар мечом в задний проход, - лезвие оставило след на крестце. Искалеченное, жестоко искромсанное, покрытое кровью и грязью тело в течение двух дней было выставлено в колледже Святой Марии в Лестере, на старинном кладбище графов и герцогов Ланкастеров, чтобы все могли убедиться в гибели проклятого короля. Затем его бросили в очень маленькую яму, вырытую в спешке при церкви францисканцев, оставив в земле, без гроба и савана. Там Ричард пролежит 527 лет, пока в 2012 году его не обнаружат археологи. Ричарду III было 32 года, он правил на протяжение 2 лет, 1 месяца и 28 дней.