Ричард Третий: проклятый король?

Глава 11. Убийства, заговоры и предательства. Трагический жребий правления в июне-декабре 1483 годов Спустя несколько дней после коронации Ричард III предпринял поездку по своему государству. Он уже многократно путешествовал по королевству в качестве герцога Глостера, теперь Ричард делал так, чтобы его увидели в роли суверена, усыпая маршрут пожалованиями, дарами, милостями и прощениями, создавая тем самым настоящую эмоциональную связь с подданными. Монарх понимал, - его власть уязвима, часть высшей аристократии готова при первой подвернувшейся возможности его предать. Своего часа по другую сторону Ла Манша дожидался серьезный претендент на английский трон – Генри Тюдор. Поддержка народа была Ричарду необходима, но добиться ее удалось исключительно на севере. Частые смены королей распространили в государстве определенное безразличие к данному вопросу. Суверен требовался, но не имело значения, - каким тот окажется. Как сказал после Босуорта граф Суррей: «Если английский Парламент увенчает короной дубину, я буду сражаться во имя этой дубины». Население не обладало готовностью сражаться ни во имя Йорков, ни во имя Ланкастеров, ни во имя Тюдоров, ни во имя даже дубины. Ричарду отчаянно нужна была любовь народа, и целью его поездки являлось ее завоевание. Ричард посещает свое королевство: победоносное путешествие, июль-октябрь 1483 года Монарх покинул Гринвич 19 июля 1483 года, на корабле поднявшись по течению Темзы. Первая остановка произошла в Виндзоре, в самый разгар кампании, где Ричард провел 4 дня, встретившись там с королевой Анной и Джоном Говардом, герцогом Норфолком. Далее король направился в Ридинг, где подписал первый акт о снисхождении и помиловании в пользу Екатерины, вдовы лорда Гастингса, позволив ей сохранить владения мужа. Равно документы о помиловании получил брат лорда Гастингса. 24 и 25 июля Ричард находился в Оксфорде, наслаждаясь торжественным приемом ректора, епископа Лайнела Вудвилла, брата королевы Елизаветы, что предоставило суверену новую возможность для совершения жеста примирения. Ночь он провел в колледже Магдалены, приняв на следующий день участие в процессии вместе с графами Линкольном и Сурреем, лордом Стенли, лордом Одли, Ричардом Рэтклифом и Джоном Олкоком, епископом Уорчестера. В соответствии с личной просьбой Ричард присутствовал, как мы уже видели, при университетских спорах, к общему для всех удовлетворению. На следующем этапе короля проводили во дворец Вудсток, где, как сообщает летописец Джон Ру, «по ходатайству народа Ричард «лишил деревьев» обширное пространство края, занятое его братом, Эдвардом IV, и включенное в Уичвудский лес, подчиняясь лесному законодательству вопреки убеждениям и за счет населения». Добавим, что суверен вернул описываемой области статус королевского леса, подверженного особенно строгим запретам с официальным запретом кому бы то ни было там охотиться под страхом значительных поборов. Королевские леса покрывали почти треть площади страны, и дикие звери наносили окрестным культурным насаждениям заметный ущерб. Поэтому решение Ричарда подданные приняли с восторгом. Затем монарх отправился в Минстер Ловелл, близ Глостера, одаряя его особой милостью, «учитывая редкую привязанность, испытываемую нами по отношению к названному городу (…) и добрым и верным услугам, оказанным нам местными бальи и горожанами». Город получил в дар учредительную хартию, предоставлявшую ему право самостоятельно избирать мэра. Потом произошла остановка в Тьюксбери, которую Ричард завершил уплатой последнего долга покойному брату, Кларенсу, погребенному в местном аббатстве. 8 августа кортеж прибыл в Уорик, что было важной частью путешествия, исторической резиденцией семейства Невилл, прославленного Ричардом Невиллом, графом Уориком, «Создателем королей», отцом королевы Анны, обнаружившей здесь великолепный родовой замок. Здесь состоялся один из эпизодов значительной дипломатической церемонии: приема посланника Изабеллы Кастильской, Гофридиусом де Сасиолой, прибывшим предложить Англии союз против Франции. Ричард ответил на это предложение любезными словами, но не дал официального согласия, ибо тогда же написал Людовику XI, с кем стремился поддерживать добрые взаимоотношения, как нам уже известно. Пребывание в Уорике оказалось в равной степени отмечено представлением королевской чете монахом и летописцем Джоном Ру великолепного документа, восстанавливающего генеалогию и историю клана Невилл. Бумага предназначалась «всемогущему государю Ричарду милостью Божьей королю Англии и Франции, господину Ирландии, происходящему по прямой линии и без нарушения закона по мужской линии от короля Генри II». Подобная настойчивость в вопросе о законности суверена сама по себе служила указанием на продолжение сомнений в сфере общественного мнения. Посвящение королеве Анне отличалось недвусмысленным лиризмом: Джон Ру приветствовал «наиблагороднейшую даму и государыню», вознесенную «колесом фортуны» на «высочайший и почетнейший трон над всеми остальными дамами нашего благородного королевства, помазанную и увенчанную короной Англии, супругу победоносного государя суверена Ричарда III». Она называлась королевой «любезной, прекрасной и добродетельнейшей, Анной, преисполненной милости, о чем свидетельствует ее имя». Из Уорика монарший кортеж двинулся в Ковентри, а затем в Лестер и Ноттингем, где 24 августа Ричард пожаловал своего 10-летнего сына Эдварда титулами принца Уэльского и графа Честера, почтив, таким образом, традицию, открытую в 1301 году Эдвардом I. Это решение, прежде всего, принималось ради укрепления законности суверена и обеспечения дальнейшей линии его наследования. В послании, направленном архиепископу Кентерберийскому, Ричард объяснял, что «в условиях великих опасностей, над нами нависающих», ему было необходимо заручиться всеми видами возможной поддержки. Дальнейший этап должен был оказаться вершиной путешествия: на него приходился победоносный вход королевской четы в дорогой ей город Йорк. Мэр и старейшины были оповещены 23 августа Джоном Кендаллом, секретарем монарха, посоветовавшего им следовать его указаниям, дабы прием стал «столь почетным, насколько Ваша мудрость способна его вообразить», - с прекрасными речами, выступлениями и украшениями улиц. «Ибо при сем будут присутствовать множество господ, прибывших с юга страны и с ними представители Церкви, способные высоко оценить прием, оказанный Их Милостям». Речь шла о том, чтобы находиться на высоте с точки зрения южан, считающих северян грубиянами и невеждами. Кендалл, ради подстегивания пыла высокопоставленных лиц, объявил им, - повсюда, где бы король не появился, прием следует организовать на самом лучшем уровне. При этом он прибавил: «Мне хорошо известны настрой монарха и неизмеримая привязанность, питаемая им как к вашему городу, так и к любезным и дружеским услугам, до настоящего времени ему здесь свидетельствуемым». Кройлендская летопись, со своей стороны, объявила, что Ричард отныне «желал как можно скорее показать на севере, где ранее жил, королевский статус, теперь им достигнутый». Торжественный въезд в Йорк состоялся 29 августа. Состав кортежа производил впечатление. Королевскую чету сопровождали графы Нортумберденд, Суррей и Линкольн, лорды Фитцхью, Ловелл, Лайл, Грейстоук и Стенли с сыном Джорджем, епископы Дарема, Уорчестера, Карлайла, Сент-Асафа и Сент-Дэвидса. Речь мэра Йорка, Джона Ньютона, подарки – 100 марок королю наравне с золотой чашей, 100 ливров королеве, прием настоятелем и канониками собора, большая служба, торжественное шествие, аплодисменты. Ричард чувствовал себя в Йорке как дома, намного свободнее, чем в Лондоне, поэтому и остановился там на 4 недели в течение которых друг друга сменяли «замечательные праздники и пиры», достигшие вершины повторным великолепным возведением на престол принца Уэльского, состоявшегося 8 сентября. В просторной церкви Святого Петра, чей алтарь украсили серебряными статуями 12 апостолов, подаренных сувереном, произошла, казалось, продлившаяся до бесконечности, 4-х часовая церемония, возглавленная королем и королевой с венцами на челе. Маленького Эдуарда короновали «со знаками отличия в виде золотого жезла и венца», возведя в статус рыцаря одновременно с его сводным единокровным братом по общему отцу, королю, Джоном Глостером. Ричард хотел, чтобы весь город с жителями облачились в его ливрею, он повелел Питеру Кертису, хранителю большого монаршего гардероба заказать 13 тысяч значков Белого вепря, а также драпировок, штандартов и облачений с королевским гербом. Суверен также до такой степени умножил число жалуемых милостей, даров и прощений, что Кройлендская летопись отметила их достаточный наплыв, единственной целью которого являлось завоевание народной любви. «Он организовал празднества и великолепные развлечения, дабы привлечь к себе привязанность множества подданных. Тогда не существовало границ, установленных для казны, чтобы достичь целей, поставленных его честолюбивыми помыслами. Ибо как только пришло ему в голову завладеть короной, он завладел всем, что собрал его покойный брат». В действительности, после смерти Эдварда IV казна оказалась почти пуста. С самого начала правления Ричард III столкнулся с серьезными финансовыми тяготами, будучи вынужден жить за счет совершения займов. 9 сентября 100 ливров было взято у аббатства Фернесс, 29 сентября 10 ливров взяли у Томаса Меткалфа. Равно приходилось прибегать к результатам произведенных конфискаций. К примеру, 46 фунтов стерлингов и 7 су поступили из владений Елизаветы Вудвилл в Нортхэмтоншире. Но это не мешало Ричарду играть роль всемогущего государя и щедро раздавать пожалования, только бы привлечь к себе народную привязанность. 3 су и 4 денье были выплачены бедной женщине из Донкастера. 3 фунта стерлингов 6 су и 8 денье отправились «неимущим людям при церкви Святой Девы в Рамсивалле». 6 су и 8 денье пошли на дары в Ившеме, 20 су – на дары в Баркинге. Суверен помимо пожалований, подобающих всесильному сеньору, также отказывался принимать дары от подданных. «Он с благодарностью отклонял серебро, предлагаемое ему жителями Лондона, Глостера и Уорчестера, объявив, что предпочитает обладать их любовью, а не деньгами», - писал Джон Ру. Томас Лэнгтон, епископ Сент-Дэвидса, подтвердил данные слова в письме настоятелю церкви Христа в Кентербери, когда выполнял обязанности сопровождающего монарха во время путешествия Ричарда. Король «вызывал у населения восхищение более, нежели любой иной государь, ибо множество бедняков, долго страдавших от злоупотреблений получили утешение и помощь от него и благодаря его повелениям в процессе пути. В огромном числе городов и городков, где суверену предлагали серебро, тот отвечал отказом. Ручаюсь своей верой, мне никогда не приходилось так любить государя, подобного нынешнему. Господь нам его послал ради всеобщего блага». Тем не менее, епископ добавляет довольно двусмысленное замечание, пусть и звучащее на латыни аккуратнее: «Плотские радости разрастаются, но не думаю, что это противоречит прежде мной сказанному». После пика славы, продемонстрированного в Йорке, Ричард поехал в крепость Понтефракт, где оставался с 21 сентября до 8 октября, не прекращая разбрасывать деньги. 40 ливров ушли на участие в возведении церкви, 5 ливров – на витраж для монастыря в Карлайле, 60 су и 10 денье – на содержание для старого слуги отца. До настоящего момента все происходило безупречно. Короля восхваляли, он наслаждался любовью народа, идиллия, царящая меж ним и подданными государства, представлялась овеянной прекрасными предзнаменованиями. Но на небосклоне уже появлялись первые тучи. Заговор Бэкингема, октябрь-ноябрь 1483 года Гроза внезапно началась 12 октября, когда Ричард прибыл в Линкольн и написал канцлеру Джону Расселлу, повелевая прислать ему Большую печать. Причиной послужило то, что герцог Бэкингем развязал против суверена мятеж. «Мы, милостью Божьей, намерены выступить против восставшего предателя, герцога Бэкингема, дабы оказать сопротивление и разрушить его дурные замыслы (…). Поэтому мы желаем и повелеваем вам с этого времени прислать нам Большую печать и столько чиновников нашей канцелярии, сколько вы сочтете необходимым». Интерес к приведенному документу, сохранившемуся в национальных английских архивах и составленному секретарем, подтвердившего его необходимой подписью, состоит в добавлении к тексту нескольких строк, начертанных в спешке и гневе рукой самого Ричарда. Суверен менее дипломатично выражал переполнявшую его ярость от предательства человека, которого считал другом. «Мы предпочли бы, чтобы вы прибыли лично, если вы в силах. Если же нет, не пренебрегайте обязанностью подчиниться со всей осмотрительностью нашему приказу прислать нашу печать тотчас по получении письма с сопровождающими ее чиновниками. Повелеваем вам осведомлять нас о происходящих у вас событиях. Хвала Господу, тут дела обстоят хорошо. Мы настроены оказать сопротивление лукавству того, у кого было больше всего причин хранить нам верность, то есть, герцога Бэкингема, самого обманчивого из созданий Божьих. С Господней помощью, мы скоро доберемся до места назначения и приведем к краху поднявшее голову лукавство. Уверяем вас, еще не родилось на свет изменника подлее, чем нынешний. Написано Глостером». Ричард явно испытывал гнев и унижение от совершенного Бэкингемом и неожиданного предательства. Что же случилось, что его друг и соратник в приходе к власти превратился в «лукавого изменника», в «самого обманчивого из созданий Божьих»? Реконструкция событий, к сожалению, оказывается крайне сложной по причине противоречий, искажений, даже несогласованности между источниками. Историкам не удалось прийти к единодушному мнению относительно проблемы, поэтому множество вопросов остались не нашедшими решение. Не останавливаясь на подробностях рассмотрения источников, ограничим себя наблюдением за основными линиями дела, относительно которых сегодня установлено определенное согласие. Мы уже упоминали, насколько Генри Стаффорд, герцог Бэкингем, являлся сомнительной личностью. К природной гордости сеньора из высших аристократических кругов он прибавил безмерное честолюбие, вызывающую ненависть надменность, посредственный и беспутный ум, неиссякаемую энергию и полное отсутствие угрызений совести. То, что Ричард мог быть покорен человеком с подобным славным репутационным шлейфом, доказывает отсутствие у короля психологической проницательности в области человеческих взаимоотношений. Конечно, почти невозможно доверять кому бы то ни было, происходящему из среды высокопоставленных хищников, но также стоит признать, что Ричард не умел выбирать себе друзей. Бэкингему исполнилось 29 лет, он наслаждался переизбытком богатства и титулов, лелея мысль равно завладеть короной. С 1474 года Генри Стаффорд имел право носить герб своего прадеда, Томаса Вудстока, последнего сына Эдварда III. Но остальные кандидаты уже находились в лучшем по отношению к нему положении, например, Вудвиллы, сын Кларенса и Тюдоры. Оказав Ричарду помощь в отстранении от трона сына Эдварда IV, Бэкингем, несомненно, на шаг к нему приблизился, ибо, как и суверен имел личный интерес в исчезновении соперников. Тем не менее, Генри Стаффорд осознавал, - высокий статус еще не доступен для него, в ближайшем будущем стремясь скорее к роли «Создателя королей», каковым являлся когда-то Уорик. Ради данной цели герцог мог рассчитывать на сотрудничество с обладателем изворотливого и богатого на изобретения ума, Джоном Мортоном, епископом Или. Этот человек, которого легко назвать «Талейраном XV столетия» всегда действовал в сиюминутно выгодных тенденциях, готовый поддерживать не имеет значение кого. Мортон успел послужить каждому из монархов, начиная от Генри VI Ланкастера до Генри VII Тюдора, не пропустив и Эдварда IV Йорка. В 1487 году он исполнял обязанности канцлера, а в 1493 году – оказался рукоположен в сан кардинала. Томас Мор, являвшийся пажом в его доме, оставил для нас в «Утопии» льстивый портрет святого отца, приписав ему «великолепное знание права, несравненный интеллект и богатую память», позабыв добавить к ним абсолютное отсутствие угрызений совести и верности. В настоящий момент Джон Мортон пребывал в темнице или, по меньшей мере, в находящемся под наблюдением жилище. Попав под арест 12 июня 1483 года в ходе заговора Гастингса, он сначала угодил в Тауэр. Затем Ричард отправил его в Уэльскую марку, в Брекнок, доверив заботам и охране Бэкингема, полагая, таким образом, лишить епископа средств дальнейшего очернения. Решение стало, по меньшей мере, зловещим. Генри Стаффорд в действительности не замедлил разглядеть в Мортоне не заключенного, а союзника. Согласно тексту Кройлендской летописи, епископ посоветовал герцогу написать Генри Тюдору, «приглашая того как можно скорее прибыть в английское королевство дабы вступить в брак с Елизаветой, старшей дочерью покойного суверена, и ее именем завладеть всем государством». Полидор Вергилий подтверждает вышеприведенную версию, но, в соответствии с его свидетельством, замысел исходил от Бэкингема. Как бы дела не обстояли, это станет основополагающей мотивацией завязавшейся интриги. Начало воплощения идеи нуждалось в согласии и сотрудничестве с двумя дамами: матушкой Генри и матушкой Елизаветы. Первая, Маргарита Бофор полностью поддерживала план. «В ней зародилась надежда, подпитываемая мыслью, что смешения крови Генри VI и Эдварда желает Господь», - пишет Вергилий. Что касается второй, Елизаветы Вудвилл, вдовы Эдварда IV, она продолжала находиться в стенах убежища Вестминстерского аббатства, тогда как Маргарита жила поблизости, в Лондоне, в доме своего нового супруга, лорда Стенли. Дамы обменивались сообщениями при посредничестве врача Маргариты, Льюиса Карлеона. Согласно данным Полидора Вергилия, узнав о заговоре, Елизавета пообещала Маргарите, что «сделает все от нее зависящее, дабы верные сторонники покойного супруга, Эдварда, поддержали сына леди Бофор, Генри, если тот пообещает после овладения королевством жениться на ее дочери, Елизавете, либо на любой другой из дочерей». Помощники должны были привлекать на свою сторону новых приверженцев и организовывать воплощение в жизнь плана заговора. Реджинальд Брей, слуга Маргариты, принял в круг заговорщиков таких рыцарей из дома Эдварда IV, как Ричард Гилфорд, Томас Ремни, Джиль Добени и Джон Чейни наравне с представителями дома Маргариты, - Джоном Хероном, Джоном Уэллсом и Томасом Льюкенором. Исповедник леди Стенли, Кристофер Урсвик и ее врач, Льюис Карлеон и здесь выполняли функции посредников. Стоило также, по меньшей мере, предупредить главное заинтересованное лицо, Генри Тюдора. Он все еще находился в Бретани, откуда герцог Франциск II Бретонский отказывался выдавать юношу Ричарду. Матушка Генри, Маргарита Бофор отправила к нему Хью Конвея с деньгами и сообщением «настаивая на его возвращении, предпочтительно через земли Уэльса, где молодой человек обрел бы помощь». Равно требовалось, чтобы Франциск II позволил задержавшемуся гостю уехать. Будучи далек от создания Тюдору препятствий, герцог предоставил в его распоряжение корабли, деньги и людей. Франциск II, надеявшийся прежде выдать свою дочь, Анну Бретонскую, замуж за короля Англии Эдварда V, затаил обиду на Ричарда, оттеснившего юношу или уничтожившего, - к единой точке зрения официально не пришли до сих пор. В течение октября в Пемполе собрался небольшой отряд: 15 кораблей и 5 тысяч бретонских солдат, чье жалование выплачивалось за счет займа в 10 тысяч турских ливров. Со своей стороны Бэкингем готовил основу для мятежа в Англии. Ему помогали Джон Мортон и Лайнел Вудвилл, брат королевы Елизаветы. Отдавая дань справедливости, стоит отметить, - восстание уже грянуло в южных и в юго-западных графствах в начале сентября, оказавшись воодушевленным агентами Елизаветы. Побудительные цели у руководителей бунта отличались, но всех их объединял дух мести по отношению к Ричарду. Одни принадлежали к числу истинных ланкастерцев, как, например, Питер Кортни, епископ Эксетера, и его родственник, Эдвард. Другие стали жертвами перераспределения собственности, произошедшей после прихода Ричарда к власти, как, например, сэр Джон Чейни. Самыми многочисленными в этом ряду были члены рода Вудвиллов: маркиз Дорсет, Ричард Гилфорд, сэр Джон Фогг, Ричард Вудвилл, Уильям Стонор и сэр Томас Сент-Леджер. Провозглашаемая ими цель включала освобождение из Тауэра двух юных принцев, восстановление на троне Эдварда V и изгнание Ричарда. Отсюда можно сделать вывод, что обоих спрятанных там братьев считали все еще живыми. «Дабы вызволить их из плена, население юга и запада королевства начало шепотом договариваться, устраивать собрания и объединяться с этой целью в организации, часто тайно, но иногда открыто, особенно те из них, которые из опасений были рассеяны по пристанищам и убежищам», - утверждает Кройлендская летопись. Предпринимались даже многочисленные попытки для того, чтобы помочь принцам сбежать, как утверждал летописец Тома Базен в своей «Истории Людовика XI», рассказывая о 50-ти вовлеченных в это лондонцах, 4 из которых подверглись казни. Летописец Джон Стоу в «Анналах или Великой Хронике Англии» 1592 года вспоминает о заговоре, «с целью устроить пожар в различных кварталах Лондона и, пока все займутся его тушением, вывести из Тауэра принца Эдварда с братом». Четверо ответственных за замысел человека были задержаны и осуждены в Вестминстере, оказавшись «обречены на гибель, после чего отведены на холм Тауэр Хилл и обезглавлены. Головы их так и остались на месте казни». Тем не менее, мгновенно распространился слух, согласно которому, принцы умерли в результате убийства, причем представляется, что масштабный вклад в его распространение внесли агенты Бэкингема. Имелась ли у них в том уверенность, или же речь шла о простом предположении, но новость превратилась в орудие герцогской пропаганды, разжигающее против Ричарда народное возмущение. Если верить Полидору Вергилию, «все погрузились в смятение и печаль (…). Люди в общей массе метались в разных направлениях в состоянии ярости и говорили, что они бы никогда не совершили подобного. Население проклинало степень жестокости, дикости и кровожадности преступления, оплакивая невозможность мести за столь бесчеловечный шаг». Сторонники Вудвиллов повторяли, что «государство попало под власть варварской тирании». Королева Елизавета, узнав о таком слухе, потеряет сознание. Она будет бить себя в грудь и вырывать волосы, а ее плач «огласит всю площадь аббатства». Полидор Вергилий написал это в 1508 году, то есть 25 лет спустя после произошедшего, и верить ему можно далеко не всегда. Распространенные сведения так и остались не более, чем раздутой сплетней, но точно до сих пор не понятно, когда она возникла. Несомненно, не ранее октября, когда Бэкингем по-настоящему устремился в гущу заговора, пытаясь вернуть, если не вызвать, движение мятежа, разожженного в южных графствах страны. Недоверчивость и нервозность Ричарда Будучи тогда занятым своим победоносным путешествием по северу, о волнениях узнал Ричард. Чувствовалось, что его это нервировало. Суверен повелел усилить наблюдение, установленное за Вестминстерским аббатством, так как, согласно тексту Кройлендской летописи, «ходил слух, будто бы люди, ускользнувшие из убежища, обнаружили, - несколько королевских дочерей (Эдварда IV) собирались покинуть монастырь переодетыми и укрыться за морем. Если бы в Тауэре произошла беда с детьми монарха мужского пола, государство сумело бы, благодаря девушкам, однажды обрести законных наследников». По данной причине Вестминстер «и все, что находилось с ним по соседству приняло облик замка и крепости с помещенными вокруг в качестве стражников чрезвычайно бдительными уполномоченными. (…) Во главе их капитаном и руководителем поставили некоего Джона Нестфилда, он следил за всеми входами и выходами из аббатства настолько внимательно, что никто не мог выйти изнутри и войти снаружи без его на то позволения». После 29 июля Ричард написал канцлеру Джону Расселлу о своей осведомленности в том, что «определенные личности недавно подготовили некое предприятие». Король требовал присмотреть за ними, задержать и «приказать применить к ним наши законы». Что за люди? Что за предприятие? Вероятно, это было то, о чем говорили Стоу и Базен. Меры противодействия применили. 9 августа состоялось укрепление арсенала Уорика 30 мечами и 23 уэльскими алебардами. 13 августа лорд Скроуп из Болтона получил приказ взять под наблюдение владение Гейнспарк, что в графстве Эссекс, принадлежащее сводному брату Маргариты Бофор. 17 августа кузнецы получили заказ на изготовление 2 тысяч алебард. В тот же день к шерифу Саутхэмптона направилось письмо, воспрещающее ношение в городе ливрей, ибо последние вызывают «серьезные раздоры и риски». 22 сентября Роберт Мортон, каноник часовни Святого Георгия в Виндзоре и племянник Джона Мортона, оказался исключен из службы канцелярии. Одновременно Ричард созвал на 6 ноября собрание Парламента. В обращении, подготовленном для открытия заседаний, канцлер Джон Расселл упоминал о влиятельном человеке, «к несчастью, путем своих незаконных собраний и мятежей, ставившего под угрозу жизнь и имущество не только народа, но и знати. Подобный человек, кем бы он ни был, является испорченным членом тела (политического)». Очевидно, что Парламент оказался созван с целью суда над предводителями начавшегося бунта и, в их числе, над Бэкингемом. Ричард, в самом деле, совершенно точно находился в курсе готовящегося заговора. Его агенты извещали господина о подозрительных движениях между Брекноком, Вестминстером, Лондоном и Бретанью, а также о связях между герцогом и Джоном Мортоном. Монарх, как утверждает Кройлендская летопись, «никогда не действовал вяло, напротив, с быстротой и максимально возможным вниманием», также «благодаря своим агентам, находясь в курсе всего замысла заговора». Уже 18 августа комиссия по слушанию и рассмотрению дел упоминала о вероломствах, устраиваемых в южных графствах под руководством «самого дорогого из родственников короля». Но Ричард хранил происходящее в тайне до тех пор, пока не оказался в силах и готовности нанести удар. В Кенте герцог Норфолк, Джон Говард, занялся предотвращением разворачивающегося бунта. Между 7 и 11 октября он отправил многочисленные сообщение к представителям своего дома в этом графстве, равно как и 70 солдат в Грейвзенд. 10 октября Джон Говард написал Джону Пастону, что «жители Кента собираются в Уилде, говоря о намерении разграбить город (Лондон)». В столице появились приказания браться за оружие. Согласно свидетельству Полидора Вергилия, Ричард «собирая армию, держал это в секрете», дабы захватить Бэкингема «хитростью». Он «звал того к себе любезными письмами, требуя от посланца, их передающего, убедить герцога успокаивающими речами прибыть ко двору». Бэкингем отказался, сославшись на нездоровье. Суверен настаивал с помощью «угрожающих слов (…), и тогда Генри Стаффорд откровенно ответил, что не явится, приготовившись к войне и велев другим заговорщикам начинать восставать». Таким образом, кости были брошены и маски сорваны. 11 октября Ричард написал мэру Йорка, что «герцог Бэкингем предательски взбунтовался против нас, презрев свой долг верности и желая нас сокрушить, как и вас, и всех остальных наших подданных, принявших нашу сторону». Поэтому, «вышлите столько вооруженных людей на конях, сколько можете» в Лестер. Именно там король намеревался собрать вокруг себя войска. 12 октября Ричард послал знаменитое письмо канцлеру, приказывая ему отправить к себе Большую печать, сопроводив документ яростной припиской, ранее нами упомянутой. 13 октября монарх велел властям Саутхэмптона прислать в Ковентри всадников. В тот же день разразился мятеж в Кенте, ненамного опередив заготовленный план, где началом операции указывалось 18 октября. Проект бунта предусматривал подъем населения во всех южных графствах – от Кента до Хэмпшира с подкреплениями, идущими с запада, из Девона и из Дорсета. Те, кто шли из Кента и из Суррея, должны были двигаться на Лондон. Бэкингем, двигающийся из Уэльса, направился бы со своими солдатами против армии короля в Мидлендсе, а в это время на южном побережье высадился бы Генри Тюдор. Крах мятежа: буря, затмение и предательства. Октябрь 1483 года Столкновение обещало оказаться жестоким. В действительности все случилось мгновенно: в течение 2 недель проблема была решена. Повстанцев обратили в бегство как ответные шаги суверена, так и, что в особенности сыграло роль, буря. Но, прежде всего, повстанцев сокрушила сама природа устроенного ими заговора, разношерстность союза лиц, преследующих различные цели и колеблющихся в вопросе, какой же линии поведения им придерживаться. Колеблющихся до такой степени, что иногда они плохо различали, - в каком же лагере очутились. Впрочем, подобные люди были готовы поменять лагерь, если ход событий окажется для них не выгоден. Единственное, что их объединяло, это опасение утратить занимаемое положение в государственной системе в качестве старых слуг Эдварда IV. К числу таких лиц относились: сэр Джордж Браун, сэр Джон Фогг, исполнявший обязанности казначея монаршего дома на протяжение 7 лет и затем ставший советником Эдварда V, сэр Уильям Хоут, его брат Ричард Хоут, член дома Эдварда V, равно как и его сын и тезка, а также сэр Томас Буршье, Томас Фиеннс, сэр Уильям Беркли из Беверстона, сэр Уильям Норрей, сэр Джиль Добени, рыцарь личной гвардии при Эдварде IV, сэр Джон Чейни, глава конюшен при Эдварде IV, сэр Роджер Токотс, Джон Харкурт, Лайнел Вудвил, епископ Солсбери, сэр Томас Сент-Леджер, супруг сестры Эдварда IV, Анны, Томас Грей, маркиз Дорсет, сын королевы Елизаветы от первого брака, сэр Уильям Стонор, рыцарь личной гвардии при Эдварде IV. Представлялось, что Стонор поддерживает Ричарда III, ведь он принимал участие в его коронации. Именно поэтому виконт Ловелл отправил ему 17 октября письмо с просьбой присоединиться к войску суверена. «Король велел мне прислать вам приказ находиться в готовности, равно как и всей вашей роте, дабы с максимально возможной поспешностью двинуться в Лестер в понедельник, в двадцатый день октября». Но вместо этого Стонор присоединился к восставшим. Перечисленные лица, чьи имена попали в Акт о лишении гражданских и имущественных прав, влившись в мятеж, не являлись при том настоящими сторонниками Генри Тюдора, и связи их с Бэкингемом твердо не установлены. Их мало согревало, какое имя станет носить монарх – Ричард, Генри или Эдвард, все, чего они желали, - сохранение личных выгод и личного статуса. Более того, значительная часть джентри, на которую рассчитывал Бэкингем, отказала ему в поддержке. Таким оказался, в особенности, случай с Тэлботами и Стенли, еще сильнее не доверявшими герцогу, чем королю. Вышеназванные две семьи довольно косо смотрели на возрастание влияния Бэкингема в регионах, где до этого считались хозяевами – в Уэльской марке и на севере Мидлендса для Тэлботов, и на севере Уэльса и в Чешире для Стенли. Разумеется, сторонниками Ричарда они также не были. Поэтому, когда бунт разразился, Тэлботы и Стенли очень заметно продемонстрировали охватившее их замешательство. Вот, что написал другу секретарь лорда Стрейнджа, сына Стенли: «Жители этого края чрезвычайно взволнованы из-за приказов короля и других лиц, так, что не понимают, - что им делать. Господин Стрейндж выступит из Латэма в ближайший понедельник с 10 тысячами ополченцев, но не известно, - в какую сторону. Говорят, - у герцога Бэкингема столько людей, что тот может направляться куда пожелает. Однако мне кажется, - ему окажут сопротивление, иначе будет крайне жаль. Посланцы появляются в этих местах каждый день, и от суверена, и от герцога». Томас, лорд Стенли, приходился мужем Маргарите Бофор, матушке Генри Тюдора, следовательно, было бы понятно, если бы он принял сторону Бэкингема. Впрочем, суверен не доверял лорду Стенли, потребовав, дабы тот сопровождал его в поездке по королевству с целью держать под более плотным наблюдением. Стенли колебался, но потом, взвесив все «за» и «против», встал на сторону Ричарда, хотя и без чрезмерного восторга. Что до Гилберта Тэлбота, он поступил ровно также, пусть и был отстранен монархом от своих обязанностей в работе мирных комиссий в Шропшире. Подобные отступничества стали двумя тяжелыми ударами для Бэкингема, которому не удалось даже объединить всех зависимых от него людей. Заговор был подготовлен плохо, заговорщики мотивированы довольно слабо. Дело заявило о себе тускло и обернулось очень печально. Все началось в Кенте, где восстания запылали уже 13 октября в Грейвзенде; их верховные вожди объединились в Мейдстоне с несколькими сотнями мятежников. Рассредоточившись, они двинулись в Гилфорд, куда добрались к 25 октября. Продвижение бунтовщиков остановил герцог Норфолк, вместе с лондонским городским самоуправлением помешавший им идти дальше, пока смута распространялась в сторону Уилтшира. В это время Бэкингем 18 октября выдвинулся из Брекона, направившись на северо-восток. Его отвлекали люди Хэмфри Стаффорда, разрушавшие мосты и преграждавшие пути для пересечения реки Северн. Герцог с трудом добрался до Уобли, но духовный настрой войск Бэкингема успел снизиться, тогда как Ричард в Лестере успел выпустить воззвание против мятежников, которые, по словам суверена, «без позволения короля созвали и собрали его подданных от имени величайшего изменника и бунтовщика, именующегося далее герцогом Бэкингемом, и епископов Или и Солсбери, намереваясь не только привести к краху своего господина и монарха с остальными его добрыми подданными, но также разрушить сами основы добродетели и распространить достойную проклятий практику порока и греха, что им прежде уже удавалось к огромному недовольству Божьему и дурному примеру для христианского населения». Таким образом, и как законный правитель, и как защитник нравственности, Ричард III призвал англичан выразить ему поддержку. Воззвания были разосланы по всей стране, требуя прислать солдат в Лестер, где сосредоточились силы монаршей армии. Между 30 сентября и 5 декабря хранителем Палаты Шахматной доски (министерства финансов) оказались выданы не менее 1 862 векселей. Тогда же за головы заговорщиков назначили цены. 1 тысяча ливров полагалась «любому, кто захватит вышеозначенного герцога и приведет того к Его Величеству». Столько же обещали заплатить за епископов Или и Солсбери. 500 марок шло за поддерживающих их рыцарей. 23 октября Ричард оставил Лестер и направился на юг. При его приближении мятежники Уилтшира разбежались, и 28 октября король вошел в Солсбери. Там суверен узнал о развале войск Бэкингема, рассеянных отдельными событиями. Действительно, начиная с 15 октября, страна подверглась удару одной из сильнейших бурь, которые когда-либо попадали в летописи. В течение 10 дней шли проливные дожди, и «дул самый мощный из ветров, о каком когда-либо говорили, что вызвало чудовищные наводнения (…), сносившие дома, собранный урожай, скот и приведшие к утоплению более, чем 200 человек», - как писал местный летописец. Хроника Роберта Рикарта, мэра Бристоля, заявляет, что происходили «самые крупные наводнения, и дул самый сильный из ветров, когда-либо в Бристоле, да и во всем графстве зафиксированных». Ричард лично чуть позже скажет о «исступлении и бурях», поразивших регион, поставив «жителей под удар, посеяв страх и разрушение». 15 октября соединились в одно и сильнейший прилив, и полное лунное затмение, продлившееся с 23 часов 47 минут до 32 минут после полуночи, что отмечено в современных явлениям астрономических таблицах. Это соединение придало феномену большую серьезность. Прилив направился в устье реки Северн, вышедшей далеко за пределы берегов, тогда как ветер той ночью разошелся. Полная луна на несколько минут исчезла, и воцарилась атмосфера наступления апокалипсиса. Летопись Адама из Бристоля описывает, как «луна оказалась затемнена, море вздулось, и не осталось ничего, кроме слабого просвета, переливающегося различными оттенками», пока на вершине «не появился еле заметный свет», и тогда луна «вновь засияла». Легко представить, как умы были испуганы подобными небесными знамениями. Бэкингема сопровождал астролог из Кембриджского университета, Томас Нандик, но обычные его размышления не оказали никакой помощи небольшой армии, шлепавшей под проливным дождем в грязи. Они только могли спасти несчастных. Джон Мортон бежал. Сначала в окрестности Или, а затем во Фландрию. Остальные руководители мятежа укрылись в убежищах, некоторые из них добрались до побережья, откуда отплыли в Бретань. Что до Бэкингема, осознав, что все потеряно, он переоделся и также бежал вместе со слугой, Ральфом Баннастером (или Баннистером), доставившим господина прямиком к шерифу Шропшира. Оказавшись приведен в Солсбери, Генри Стаффорд сразу предстал перед трибуналом и был осужден на смерть комиссией, возлавляемой заместителем коннетабля. В надежде добиться прощения, Бэкингем назвал имена своих соратников и потребовал встречи с Ричардом. Его требование отвергли. 2 ноября Генри Стаффорда обезглавили на рыночной площади Солсбери. Морская экспедиция Генри Тюдора также пострадала от разразившейся 15 октября бури. Выйдя из Пемполя, 15 кораблей при пересечении Ла Манша подверглись рассеянию, и лишь 2 из них, на одном из которых плыл Генри, достигли английских берегов в районе Пула. Там на взморье они столкнулись с ожидавшими их войсками. Но настроенными дружественно или враждебно? Генри выслал лодка для уточнения сложившегося положения. Люди с берега подтвердили, - их отправил Бэкингем, он одержал победу и прислал солдат, дабы сопроводить к себе Тюдора. На самом деле, это были войска Ричарда. Усомнившийся Генри Тюдор предпочел продолжать плыть в направлении запада до Плимута, где узнал о разгроме Бэкингема, прибытии суверена в Эксетер и об оказании ему там прекрасного приема. Генри Тюдору не осталось ничего, кроме как вернуться в Бретань. Там он обнаружит нескольких участников заговора, успевших спастись бегством: маркиза Дорсета, обоих Кортни, Джона Чейни, Джиля Добени, Джона Холвелла и некоторых других. Для разгрома мятежа понадобилось 15 дней, на протяжение коих получилось обойтись без битв, исключая стычку в Сассексе и несколько суток сопротивлявшийся герцогу Норфолку замок Бодиам. Ричард, победитель, пусть и ослабленный. Ноябрь-декабрь 1483 года После проведенной в Эксетере недели Ричард двинулся в сторону столицы, куда вошел 9 ноября, встреченный мэром, городскими старейшинами и 500 представителями знати в лиловых одеяниях. Он остановился в доминиканском монастыре (Блэкфрайарс) и 26 октября, в процессе церемонии, вернул Большую печать канцлеру Расселлу. Осталось извлечь из произошедшего эпизода необходимые уроки. В новом воззвании, разосланном по королевству, король делал различие между «добрыми подданными», которые оказались «обмануты и ослеплены» бунтовщиками, но затем осознали совершенную ими оплошность и подчинились «благожелательному и верному руководству», и теми, кто воспользовался его милостью. Что до возглавивших мятеж, за их головы опять выставили расценки. 300 марок серебром или 10 ливров обещали выплатить за захват с пожалованием «благодарности и монаршей милости». Те, кто приютят мятежников или окажут им помощь, будут считаться такими же восставшими и предателями, как и вышеозначенные, ответственность за что возлагается на комиссаров. Те, из описанных, кто изберет покорную линию поведения, «получат достойное возмещение, но оставшиеся окажутся наказаны в соответствии с законом». Позиция Ричарда III по отношению к заговорщикам представляла собой смесь снисхождения и подавления, раскрывающую подоплеку постигшего короля затруднения, ведь очень часто заинтересованные лица в процессе восстания меняли занимаемый ими лагерь, а множество других испытывали колебания. Чрезвычайная жестокость могла породить новые заговоры и лишить организации управление государством, в котором достойная доверия личная политика уже испытала ограничения. Вот почему, отходя от обычной для средних веков практики, подавление стало казаться относительно смягчившимся. Осуществили только десяток казней, в число коих были включены казни герцога Бэкингема, сэра Томаса Сент-Леджера, супруга Анны, герцогини Эксетер, сестры Ричарда, двух приверженцев сэра Томаса и пяти королевских йоменов. Несомненно, количество расправ могло бы оказаться намного масштабнее, если бы большая часть руководителей мятежа не успела сбежать за границу. Из 103 человек, упомянутых после заговора в Акте о лишении гражданских и имущественных прав, треть воспользовалась прощением. Среди них находились Уолтер Хангерфорд, сэр Джон Фогг и Рейнольд Брей. Графиня Маргарита Бофор, матушка Генри Тюдора, выпуталась из сложившегося положения, подвергнувшись лишению всех своих титулов и передаче принадлежавших ей земель следующему мужу, Томасу Стенли. Однако определенные санкции оказались тяжелы, как те, к примеру, что коснулись родственников восставших. Комиссии по установлению мирного урегулирования отправились к Джону, лорду Одли, так как в заговоре принимал участие его брат Томас. То же самое произошло и в случае с Ричардом, лордом Дакром, из-за позиции его сына. Равно пострадал и Томас, лорд Лауэрр, и Джон, лорд Бернерс, как и сэр Джон Донн, зять лорда Гастингса, как и Роберт, лорд Пойнингс. Ричард Белл потерял место службы в качестве чиновника, относящегося к конторе, взаимодействующей с личной печатью. И напротив, возмещения хлынули дождем на тех, кто сохранил верность короне, или, хотя бы, остался нейтрален, что в некоторой мере утешило Ричарда. Он распределил между такими подданными имущество, титулы и владения Бэкингема. Граф Нортумберленд получил статус Главного Канцлера, земли и права на сеньорию в Холдернессе, коннетабльство Дунстанбурга и Кнарсборо, имения в Кенте, Эссексе, Девоне, Дорсете, Сомерсете, Саффолке, Глостершире и в Уэльсе. Уильям Герберт, граф Хантингтон, был назначен верховным судьей на севере Уэльса. Слуга Бэкингема, Ральф Баннастер, доставивший господина властям, тоже не канул в реку забвения: ему пожаловали имение Илдинг в Кенте, содержание в 4 ливра и службу по охране крепости Рочестер. 25 скромных содержаний были равно выплачены представителям второго ранга заявивших о себе сторонников. Но именно Стенли добились самых роскошных вознаграждений «за особенную и верную службу, которую они выполняют по отношению к нам не только из благоволения перед нашим правом и титулом (…), но еще и пресекая измену и вред предателей и мятежников». Сэр Уильям Стенли стал хранителем замка и капитаном города Карнарвон с гарнизоном, насчитывающим 24 человека. Томас, лорд Стенли, «наш наивернейший и возлюбленный советник» получил сеньорию и крепость Кимболтон в Хантингтоншире, службу коннетабля-хранителя и ежегодное содержание в 100 ливров вместе с имением Торнбери в Глостершире. Управление севера Уэльса с огромными цитаделями, возведенными еще Эдвардом I, подверглось полному переустройству, ибо его основным руководителем являлся Бэкингем. Ричард Хаддлстон, рыцарь личной гвардии суверена, стал хранителем крепости Бомарис, капитаном городов Бомарис и Англси, а также шерифом Англси. Томас Тунстелл, личный конюший, стал капитаном крепости и города Конвей. Сэр Джеймс Тирелл получил идентичные обязанности в том же регионе. Если бунт октября 1483 года плачевно и немедленно был разбит, это не помешало ему внести значительный вклад в ослабление власти Ричарда III. Прежде всего он обнаружил слабость сторонников короля. Пусть могущественные бароны и не поддержали Бэкингема, полета на крыльях на помощь суверену с их стороны равно не увидели. Отступничество особенно затронуло членов старого дома Эдварда IV: здесь сосредоточилась треть, а может статься, и половина от сотни лиц, кого перечисляли в Акте о лишении гражданских и имущественных прав. Данные круги не приняли устранения от власти сына их прежнего господина. Впрочем, заговор подтвердил и сделал основательнее разрыв в стране между севером и югом. В восстании были замешаны 48 % шерифов из 14 южных графств. Повторное перераспределение имущества после краха мятежа лишь усилило противостояние. Большая часть земель, используемых на юге в качестве вознаграждения, жаловалась в пользу сеньоров севера, которые, с точки зрения южан, выступали как агенты, если не как шпионы монарха, - о чем недвусмысленно упоминает Кройлендская летопись. «Какое количество владений и наследств оказалось собрано впоследствии казной суверена! (…) Он распределял их среди своих людей с севера, поставленных в данных краях, к великой досаде южан. Последние не переставали роптать и каждый день сильнее желать возвращения прежних господ, сменивших бы тиранию, устроенную действующими ныне». Более, чем когда-либо Ричард превратился в короля Севера. Разумеется, уже имели места назначения «северян» на юг страны во время правления Эдварда IV: таковых можно было насчитать порядка 35 прецедентов. Но с приходом к власти Ричарда движение обрело новые масштабы. В 1484 году две трети недавно назначенных шерифов к югу от Темзы состояли из выходцев с севера. Круг верных сторонников, на кого мог бы рассчитывать монарх опасно сокращался. Определенные представители его ближайшего окружения даже принимали участие в заговоре. 5 королевских йоменов подверглись повешению. 33 человека из восставших являлись мировыми судьями, причем 10 из них были избраны лично Ричардом. Среди шерифов, на которых суверен думал уверенно положиться, многие его предали. В их числе звучат имена Джона Уингфилда в Норфолке, Джона Трефри в Корнуолле, Уильяма Беркли в Саутхэмптоне, а также сэра Томаса Арундела и Уолтера Хангерфорда. Ричард ощущал, что его окружают возможные предатели, и свойственная монарху недоверчивость удваивалась. Все замки на ведущих к нему в покои дверях пришлось поменять. Уровень охраны усилили. Выражение «паранойя», выдвигаемый некоторыми историками, может быть, чрезмерен, но суверен чувствовал себя все более одиноким среди драматически уменьшающегося круга близких. Дабы укрепить преданность оставшихся он прибегал к подаркам, умножая количество щедрых шагов по отношению к окружению. Содержание в размере 20 марок оказалось пожаловано 18 декабря Джоан за ее добрые услуги королю на протяжение его молодости и его матушке, герцогине Йорк. 100 ливров пошло 3 декабря «нашим домашним слугам и комнатным пажам (…) в награду за ближайший праздник Рождества». 6 января мэру и старейшинам Лондона пожаловали золотую чашу с жемчужинами и драгоценными камнями за службу в период приемов. Неделю спустя те же лица оказались удостоены поистине королевского подарка: 10 тысяч ливров за возведение укреплений и создание рвов вокруг предместья Саутуорк, включенного в тело столицы. Сказочная сумма так никогда и не была выплачена, но намерение, с которым о ней заявили, скорее всего политического характера, действительно, разнеслось далеко. Ричард, продолжавший распределять отсутствующие у него деньги, стал прежде всего получателем выгоды, чем ее создателем для городского самоуправления, у которого он брал принудительные займы. «Король лично настаивал, чтобы ему одалживали конкретные суммы денег», - утверждает Кройлендская летопись. Его принудили отдавать в залог драгоценности короны, даже продавать их. Так произошло, например, с 24 подносами, 22 тарелками, 21 серебряным блюдцем, 5 чашами и 7 кувшинами, отнесенными 23 декабря к ювелиру, Эдмунду Шаа, в обмен на 550 фунтов стерлингов 13 су и 4 денье. Ричард занял 100 ливров у торговца Ричарда Гарденера в обмен на золотую солонку, инкрустированную драгоценными камнями и 100 ливров у городского самоуправления, в обмен на золотой венец. Таким образом, борьба с мятежом обошлась короне дорого, чрезвычайно дорого, «не менее, чем если бы пришлось сразиться армиям», - снова возвращается к эпизоду Кройлендская летопись, ибо следовало объединить множество людей, нуждающихся в жалованье. Но это не помешало суверену приобрести за 764 ливра посуду «для подарков на Рождество». Хотя и у щедрости существовали свои границы. Подобная линия поведения порождала зависть у тех, кто считал себя недостаточно вознагражденным за проявленную верность. Удовлетворить пожелания каждого Ричард не мог. В Девоне он перераспределил земли, стоимостью в 1 400 ливров, между 19 сеньорами, из которых только 4 являлись уроженцами этой местности, разделившими между собой лишь 180 ливров. В отчаянных попытках укрепить связи с подданными, монарх равно прибегал к средневековой практике, ставшей довольно призрачной в эпоху реализма и прагматизма: к настаиванию на присяге в верности. Его тезка и давний предшественник, Ричард I, «Львиное Сердце», уже использовал такое в конце XII века. В январе 1484 года король отправился в Кент, очаг начала бунта. После остановки в Кентербери он собрал в Сэндвиче шерифов, наказав им вызвать всех мужчин от 16 до 60 лет и заставить тех принести на Евангелиях присягу в верности и преданности суверену, а также «принять участие и быть готовыми жить и умирать, вопреки намерениям любой земной твари, оказывая сопротивление и сокрушая врагов монарха, мятежников и предателей, о которых станет известно». Ричард обязал множество своих сторонников, таких как сэр Мармадьюк Констебл, сэр Ральф Эштон, сэр Томас Буршье и Уильям Малеверер, организовать идентичные принесения клятв в верности, особенно на юго-западе страны, на севере Уэльса и в землях Уэльской марки. Равно суверен напомнил о запрете на ношение «любой ливреи, одеяний, знаков отличий и опознавательных облачений», то есть о запрете практики клиентских взаимоотношений и личных армий, системы ливреи и службы. В воззвании к жителям Кента он обещал «надзирать, чтобы управление правосудием было обеспечено для всего государства, преобразовать, покарать и положить конец всякому вымогательству и давлению». Ричард взял на себя обязательство исправить совершенные ошибки и запретил осуществление личной мести. Самые опасные из мятежников, тем не менее, оказались вне области досягаемости, укрывшись в Бретани под покровительством герцога Франциска II. Король поставил целью надавить на последнего, дабы тот прекратил помогать изгнанникам, пусть даже и возвращаемым им в родные пенаты. Для этого Ричард опять запустил войну на море, проводимую против бретонцев английскими пиратами. Назначенный монархом адмирал, герцог Норфолк, являлся моряком первого порядка, он велел снарядить многочисленные корабли, которые увеличили бы количество захватываемой добычи. 18 декабря Томас Уэнуорт был назначен капитаном флота, «отправленного в море для признания флотом нашего противника в Бретани». Товары, захваченные у бретонских купцов, выставили на продажу в Лондоне. Незадолго до Рождества суверен выпустил письма с разрешением «определенным бретонским заключенным вернуться домой для поиска денег на выкуп как себе, так и своим товарищам». Чтобы обеспечить безопасность торговых английских судов, монарх организовал систему сопровождения, как для кораблей, выходящих по маршруту в Исландию. «Как стало нам известно, некоторые из вас намерены в ближайшее время отправиться в Исландию без обеспечивающего вашу безопасность сопровождения (…). Мы запрещаем вам покидать наши порты отдельно друг от друга без нашего на то соизволения и повелеваем, дабы вы собрались в одном из наших названных портов, как вам будет удобно, хорошо снаряженные и сплоченные ради вашей же безопасности. Таким образом, вам следует двинуться вместе к Хамберу и там ожидать наших судов из Халла, готовых осуществлять вашу защиту». Со своей стороны, Франциск II усилил укрепления на бретонском побережье. Изгнанники соединились в городе Ванн. Центром для них стали Генри Тюдор и маркиз Дорсет. В день празднования Рождества они принесли Генри в соборе присягу, «словно он уже был королем», - пишет Полидор Вергилий, обещая пожертвовать «не только землями и владениями, но равно жизнью, вместо того, чтобы страдать, выносить и позволять Ричарду править ими». Генри поклялся, - «сделавшись сувереном, он женится на Елизавете, дочери короля Эдварда». Ланкастеры и Йорки, наконец, слились бы в единую династию, что положило бы конец войнам Алой и Белой роз. Подобный проект означал, по меньшей мере, одно не подлежащее сомнению положение: каждый впредь считал, хотя и не имея на то никаких доказательств, что Эдвард V и его младший брат, герцог Йорк, погибли в Тауэре, по всей вероятности, от рук убийц. Убийство принцев: тайна Лондонского Тауэра Тут мы прикасаемся к центральной точке истории Ричарда III, к тому эпизоду, вокруг которого оказалась возведена слава проклятого короля, кровожадного тирана и чудовища. У данного эпизода не существует свидетелей и неопровержимых доказательств, как и благоприятных обстоятельств для подкрепления размышлений. Самые безумные предположения и ложные тайны подпитывают издание крайне прибыльной псевдоисторической литературы. Начиная, по меньшей мере, с XVIII столетия, сторонники и противники Ричарда нападают друг на друга из-за исчезновения из Тауэра двух принцев. С тех пор обвинение в убийстве раздавалось повсеместно, пока в ХХ веке не были совершены попытки реабилитации, посеявшие в умах сомнения. Сначала вспомним, что, в отсутствии официальных доказательств, мы попадаем в сферу правдоподобности, но ровно до той минуты, пока та основывается на строго разумном подходе и может достигать уровня почти уверенности. Вот каковы имеющиеся у нас границы. Прежде всего, исследуем источники. Они отличаются чрезвычайной неудовлетворительностью: ни один из официальных документов, не говоря о современных летописях, не содержит больше рассказов о слухах, очень скоро начавших приниматься за доказанные факты. Два принца находились в Тауэре с 10 мая – что касается низложенного 13-летнего монарха Эдварда, и с 16 июня, что относится к его брату, 11-летнему Ричарду, герцогу Йорку. Мальчиков поселили в одну из башен внутреннего кольца, Садовую, с тех пор именуемую Кровавой башней. Иногда их видели «стреляющими из лука и в разное время играющими в саду Тауэра», - как свидетельствует Большая летопись. Затем, 6 июля, после коронации Ричарда III, братьев «переместили в так называемые покои Тауэра, и день за днем стали видеть все реже за решетками и окнами», - докладывает Манчини, - «пока однажды больше уже не увидели». Могила оказалась скрыта. Никто точно не знает – когда. Полагают, что мальчиков перевели в центральную башню, массивную Белую башню, лишив их слуг. Начиная с этого момента мы имеем дело со слухами. Дурным предзнаменованием стал указ монарха от 18 июля. Ричард велел выплатить 17 мужчинам сумму, размером в 52 фунта стерлинга и 20 денье, «за их услуги, оказанные нашему весьма возлюбленному брату, покойному королю (…) и Эдварду Бастарду, ранее именуемому сувереном Эдвардом V». Не означало ли это, что последний не имел необходимости в слугах по причине смерти? Что определенно, так это крайне быстрое распространение слуха об убийстве обоих подростков. Самый старый и самый достойный доверия источник описанного – летопись Доменико Манчини. Итальянец относился к излагаемому делу без предвзятости, он покинул Англию сразу после венчания Ричарда на царство, взявшись за создание своего труда с декабря 1483 года, проводимого в Божанси. В особенной связи Манчини пребывал с английским гуманистом Джоном Аргентайном, врачом Эдварда V, одним из последних лиц, видевших низложенного короля живым. «Врач Аргентайн – последний из окружения и службы короля, докладывал, что юный самодержец, словно жертва, приготовленная для заклания, искал отпущения совершенных им грехов в исповеди и в ежедневном покаянии, ибо верил, что его ожидает смерть», - писал Манчини, прибавляя, - «Уже подозревают, что Эдварда спровадили. Однако, случилось ли так на самом деле и каким образом, - обнаружить я не могу». Это служит честным признанием в отсутствии осведомленности, что говорит в пользу достоверности повести Манчини. Такую же осторожность проявила Кройлендская летопись, составленная весной 1486 года. В ней было заявлено, без принятия какой-либо из сторон, что «распространился слух, согласно коему, сыновья короля Эдварда погибли насильственной смертью, пусть и не понятно, какой конкретно». Мэр Бристоля, оказавшись убедительнее, записал в своем календаре, относительно периода сентября 1483-сентября 1484 года: «В этом году в лондонском Тауэре заставили замолчать обоих сыновей короля Эдварда». С конца сентября 1483 года писец из Колчестера мельком упоминает об «умерших сыновьях Эдварда IV». В рассказе о пребывании в Англии в апреле 1484 года силезский рыцарь Николас фон Попплау, не колеблясь, утверждает, - «ныне правящий король Ричард, как говорят, также умертвил сыновей короля Эдварда, дабы быть коронованным вместо них». К 1500 году летописец Джон Ру в его «Истории королевства Англия» полагает, что знает о совершении двойного убийства при помощи яда. А безымянный хроникер фиксирует, что Ричард «также послал на смерть двух детей короля Эдварда, по причине чего он утратил сердца народа». Роберт Фабиан в своих «Новых Летописях» от 1504 года удовлетворился сообщением, - «прошел общий слух, что король Ричард тайно и осторожно умертвил в Тауэре обоих сыновей брата». Наконец, в 1512 году Большая Лондонская летопись докладывает, - «среди населения много шепчутся, что монарх убил детей короля Эдварда» и что «одни утверждают, - мальчиков убили, задушив перьевыми перинами, другие - их утопили в мальвазии, третьи – напоив отравленным зельем». Все эти рассуждения вдохновлялись предшествующими убийствами и казнями Ричарда II, Генри VI и герцога Кларенса. Пересуды не замедлили проникнуть и за границу. С 23 сентября 1483 года Папа Сикст IV стал проводить поминальную службу по «Эдварду, королю Англии», не уточняя его порядковый номер: IV это Эдвард или V? По обычаю, подобный вид службы проводился после получения известия о смерти, поэтому удивляла ее связь с Эдвардом IV, скончавшимся еще 5 месяцев назад. Несомненно, Папа узнал новость от архиепископа Анджело Като, покровителя Манчини. Во Франции, согласно де Коммину, Людовик XI посчитал, что Ричард оказался «крайне жестоким и дурным», ибо «велел умертвить обоих сыновей брата, короля Эдварда». Это позволяет предположить, - преступление было совершено сразу после коронации Ричарда III (6 июля), ведь Людовик XI скончался 30 августа. В любом случае, Филипп де Коммин категоричен, утверждая в другом отрывке, что герцог Глостер «приказал убить двух своих племянников и сделался сувереном, назвавшись королем Ричардом». Согласно генеалогической таблице от 1513 года, капеллан Эдварда IV находился при дворе Людовика XI, когда последнему сказали, - «Ричард, герцог Глостер, Защитник государства, приказал заставить замолчать своих племянников и захватил корону». Затем, в январе 1484 года, во время заседания в Туре Генеральных Штатов, канцлер Франции, Гийом де Рошфор, произнес речь, настоятельно прося депутатов доверить регентство от имени ее младшего брата, Карла VIII, Анне де Боже, дабы избежать трагического исхода, подобного пережитому в Англии. «Взгляните, прошу вас», - объявил он, - «на события, случившиеся в этой стране после смерти короля Эдварда. Вспомните детей, уже взрослых и отважных, безнаказанно убитых, и корону, переданную их убийце с милостивого соизволения народа». С точки зрения общественного мнения и политических кругов, смерть принцев в результате убийства представлялась не подлежащим обсуждению фактом уже с конца 1483 года. 30 лет спустя Томас Мор посвятил ей подробный рассказ, к сожалению, скорее напоминающий роман, чем подлинное историческое исследование. Повесть Томаса Мора, создателя легенды Рассказ Томаса Мора относится к неоконченной биографии Ричарда III, которую он начал писать в 1513 году. Тогда как до настоящего момента речь шла исключительно о слухах, но без подробностей, здесь мы сразу оказываемся лицом к лицу с отчетом, сделанным с тщательной дотошностью, доступной лишь действующему лицу, либо непосредственному свидетелю. Согласно Томасу Мору, Ричард III, пока поднимался по течению Темзы в начале поездки, приуроченной к концу 1483 года, послал слугу, Джона Грина, отдать приказ хранителю и управляющему Тауэром, сэру Роберту Брекенбери, убить обоих принцев. Брекенбери, в тот момент молившийся, отказался выполнять «столь порочный и зверский приказ». Грин доложил о его ответе Ричарду, когда король сидел на стуле с отверстием (не обязательное уточнение, но метящее в создание у злодея смешного образа). Тот воскликнул: «О, кому же мне довериться?», что напоминало слова Генри II, пытающегося отыскать кого-то, кто избавил бы его от Томаса Беккета. И тут паж предложил кандидатуру Джеймса Тирелла, представленного готовым на все честолюбцем, занимавшимся вначале для Ричарда довольно низкими делами. Разбуженный посреди ночи Тирелл согласился, наняв двух убийц: Майлса Фореста и Джона Дигтона, «крупного негодяя, жирного, сильного и ограниченного». Трое мужчин явились в Тауэр, снабженные посланием от суверена с повелением Брекенбери предоставить им ключи ровно на ночь и отослать обычно дежурящую стражу. В полночь, в час преступления, Форест и Дигтон вошли в келью принцев. «Они завернули их в постельные принадлежности, спутали по рукам и ногам, заткнули детям рты и уши покрывалом, так что через минуту оглушенные, задушенные и уже не дышащие мальчики отдали Господу свои невинные души, оставив убийцам на кровати лишь трупы». Тирелл подошел проверить содеянное и приказал закопать их «у подножия лестницы, достаточно глубоко под землей, завалив основательной грудой камней». Узнав о произошедшем, Ричард сказал, что удовлетворен, «но не разрешил, как я слышал оставить детей погребенными в столь презренном месте (…). Говорят, что священник сэра Роберта Брекенбери откопал тела и тайно перезахоронил в исключительно ему известном уголке. И после его смерти тот уголок найти не сумели». Все это дело отличалось неправдоподобностью, избытком противоречий и нелепостей. Тирелл долгое время являлся приближенным Ричарда, которого тот в 1482 году произвел в рыцари-знаменосцы и сделал главой кавалерии, тогда как Томас Мор писал, что с королем сэра Джеймса познакомил паж. Брекенбери, осмелься он отказать суверену в требуемой услуге, навлек бы на себя гнев Ричарда, сэр Роберт, напротив, находился в рядах верных сторонников властителя. Да и кто поверит в историю о передаче ключей от Тауэра всего на одну ночь? И в то, что священнику достанет сил лично в течение ночи выкопать два тела, только что погребенных и затем перевезти их и осуществить повторное погребение в другом месте? В то, что никто не испугался произошедшего ночью преступления, когда три подозрительных субъекта оказались в Тауэре сами по себе, а на следующее утро оттуда исчезли принцы? И здесь неправдоподобные детали не прекращаются. Откуда Томас Мор взял использованные им сведения? Из предполагаемой исповеди самого Джеймса Тирелла! Последний, действительно, продолжил восхождение по служебной лестнице при Генри VII, но в 1501 году он попал под суд и был осужден на смерть за участие в заговоре. «Совершенно правдиво и хорошо известно», - пишет Мор, - «что в период, когда сэр Джеймс Тирелл пребывал в Тауэре за совершенную против Генри VII измену, и он, и Дингтон подверглись допросу и признались в убийстве уже описанным нами образом, тем не менее, ничего не смогли сказать о месте, куда перенесли тела». Это подняло новую волну вопросов. Почему Генри VII не распространил по королевству текст предполагаемого признания? Подобный шаг оказался бы лучшим способом заставить угаснуть слухи, согласно которым оба принца продолжали оставаться в живых. Начиная с первой минуты его правления самозванцы принялись выдавать себя за Эдварда или за Ричарда, герцога Йорка, опровергая тем законность Генри. Почему он не приказал устроить раскопки по всему периметру Тауэра с целью обнаружить тела и продемонстрировать официальное доказательство своих прав? Почему Джон Дигтон не заявил о себе ни в одном из документов? Все сильнее кажется, что Томас Мор построил рассказ, отталкиваясь от разговоров и обрывков слухов, долетающих из разных уголков, особенно со стороны Джона Мортона, одного из участников заговора Бэкингема. Мор получал у него образование и обрисовал чрезвычайно лестно общий портрет епископа. Кроме того, еще одна деталь ставит версию Томаса Мора под сомнение. В 1517-1518 года, 5 лет спустя после издания «Ричарда III» сэра Томаса, свою «Историю Англии» написал Полидор Вергилий. В качестве официального монаршего историка, он имел доступ ко всем государственным документам и самым надежным источникам. Итак, версия Полидора Вергилия совсем не совпадала с выдвинутой Мором. Согласно ему, Генри VII просто сказал, что Тирелл признался в убийстве. На сем эпизод завершался. Его не расцвечивали подробности, как, к примеру, «нельзя знать с точностью, каким образом обрекли на смерть этих двух детей». На указанную тему ходили самые причудливые басни. В 1529 году зять Томаса Мора в произведении «Прошлое людей, летописи различных королевств и особенно Королевства Англии» рассказывает, - принцы, до того как их вытащили и убили, укрылись под кроватью. Потом он меняет мнение: мальчики спрятались в сундуке, где их и заперли, после чего погрузили его в Темзу. Эту историю в 1548 году повторит Эдвард Холл. Роберт Пинсон поделится точной датой убийства в «Великой хартии вольностей со статутами 1508 года»: 22 июня 1483 года, за 2 недели до коронации Ричарда III. Все вышесказанное – плод деятельности чистого воображения. Пришлось дожидаться 1674 года, чтобы обнаружить, наконец, точные подробности. На протяжение нескольких лет предпринимались работы по восстановлению лондонского Тауэра. Особенное внимание уделили снесению башенки, прилепившейся к южной стороне центральной – Белой – башни. В ней была устроена лестница, ведущая к часовне Святого Иоанна. В июле 1674 года рабочие выкопали под фундаментом описанной башенки, на глубине 3 метров, деревянный сундук с двумя лежащими внутри детскими скелетами. Безымянный свидетель заявлял: «Сегодня я видел рабочих, вынимавших из-под лестницы Белой башни скелеты двух принцев, предательски убитых Ричардом III. Это были косточки мальчиков, лет 10-ти, вокруг которых лежали кусочки обивки и бархата». Костяки, разрушенные инструментами рабочих, поместили в каменный саркофаг и стали демонстрировать, посреди развалин, заинтересованной общественности. Кто-то из посетителей этим пользовался, унося крохотные кусочки как реликвию, поэтому служители замещали утраченное костями «уток, петухов, куриц, кроликов, овец, свиней и крупного рогатого скота», что покажет исследование их королевскими врачами. Произведя сортировку, скелеты поместили под крышу Тауэра, а в 1678 году – переложили в созданную Кристофером Реном величественную урну в Вестминстерском аббатстве, где те покоятся вплоть до настоящего времени. В 1933 году останки отдали для научного изучения доктору Лоуренсу Таннеру и профессору Уильяму Райту. Выводы, с учетом допустимого предела минимальной неуверенности, вытекающей из доступных эпохе методов, являются следующими: речь идет о двух юных подростках мужского пола и хрупкого телосложения, в возрасте от 12 до 13 лет относительно старшего, и между 9 и 11 годами – относительно младшего. Мальчики приходились друг другу близкими родственниками и жили почти 5 столетий тому назад. Обрывки бархата показывают, насколько изысканную и дорогую ткань они носили. Одежда была сшита в Италии, в XIV веке, и использовалась при английском дворе. Сомнений не допускалось – перед исследователями лежали останки Эдварда V и его брата Ричарда, герцога Йорка. О ком еще могла идти речь? Не каждый день у подножия лестницы Белой башни погребают 2 трупа подростков! На протяжение всей истории Тауэра не обнаруживается другого подозрительного исчезновения пары подростков соответственно 13 и 11 лет. Добавим сюда, что анализ зубов старшего ребенка показал крайне серьезное заболевание по типу остеомиелита, должного вызывать хроническую сильную назойливую боль, часто сопровождающуюся подавленным настроением и непреодолимой усталостью. Это в точности совпадает со свидетельством Манчини, слышавшего признания врача Эдварда, доктора Джона Аргентайна. Согласно словам последнего, Эдвард испытывал такую угнетенность, что перестал умываться и заботиться о себе, - «он считал, смерть уже близко». Место обнаружения тел придало определенную правдоподобность рассказу Томаса Мора, ведь в соответствии с его трудом, Ричард велел закопать племянников «у подножия лестницы, достаточно глубоко под землей». Наконец, оно опровергло историю о священнике, переместившем трупы. Мор, по всей видимости, смешал множество необоснованных слухов с достоверными свидетельствами. Неразрешенные вопросы: с трудом раскрываемая тайна Что, напротив, представляется ясным, это то, что у Ричарда III существовал прекрасный повод для убийства обоих его племянников. Некоторые историки, правда, очень редкие, продолжают оспаривать данное утверждение. Особенно отличаются в спорах члены весьма почтенного Рикардианского общества, собравшего в своих рядах защитников памяти суверена. Действительно, большая часть вопросов остается без ответов. Первый из них – самый простой: зачем Ричарду понадобилось убивать племянников? Потому как он не мог поступить иначе. Содержать в темнице низложенного монарха, значило подвергать себя угрозе постоянных заговоров его сторонников, стремящихся восстановить того на троне. Все предыдущие случаи оканчивались именно так: и Эдвард II, и Ричард II, и Генри считались умерщвленными в тюрьме. Добравшись до такой стадии, Ричард III, с точки зрения потомков, не имел иного решения, тем более, что Эдвард V был чрезвычайно юн, и угроза могла превратиться в постоянную на срок порядка десятка лет. И потом, его брату следовало наследовать Эдварду, поэтому даже не обсуждалось исчезновение и этого мальчика. Если смотреть на «законный» порядок наследования, то существовало и третье лицо, чьи права опережали права Ричарда, и кто мог оказаться опасен: это еще один племянник суверена – Эдвард, граф Уорик, 8-летний сын Джорджа герцога Кларенса. Почему и его не убили вместе с двоюродными братьями? Называют 2 причины. С одной стороны, отец мальчика, герцог Кларенс, утратил все принадлежащие ему права, добившись приговора и казни, согласно Акту о лишении гражданских и имущественных прав. С другой стороны, Ричард III приказал воспитывать ребенка в Шериф Хаттоне, а после смерти родного сына размышлял о возможности сделать его своим наследником. Следующий вопрос посложнее. Как так произошло, что Ричард никогда не отрицал, ни официально, ни в личных беседах, совершения убийства племянников? Насколько нам известно, вопреки враждебным слухам, он ни разу не поднимал данный вопрос. Говорит ли это о признании или об отрицании? В действительности, еще тогда, у Ричарда почти не существовало выбора. Если бы он стал отрицать убийство, его бы попросили продемонстрировать народу двух принцев, и это только всколыхнуло бы волнения. Если бы король подтвердил преступление, то подарил бы противникам опасное оружие. Храня молчание, Ричард поддерживал в населении сомнения и мог надеяться, - со временем споры угаснут. Согласно Полидору Вергилию, полезным было бы даже позволить слухам распространяться без какого-либо ответа на них. Ричард, говорил историк, «положа руку на сердце, и не скрывал убийства, но на исходе нескольких дней пропустил разговоры о совершившимся преступлении просачиваться за границу, дабы теперь, когда от Эдварда не осталось в живых никого из наследников мужского пола, народ принял бы его своим владыкой». Третий вопрос: почему враги Ричарда равно вели себя чрезвычайно осторожно относительно речей об убийстве, ведь это могло бы обратиться в мощнейший аргумент, чтобы представить его кровожадным тираном? Общий ответ в том, что, прежде всего, заинтересованность в исчезновении принцев имелась у большинства, ибо открывала самым честолюбивым море возможностей. Кроме того, у каждого существовали личные постыдные мотивы не прикасаться к проблеме. Лишь у одного человека была причина для негодования без оглядки на дополнительные доводы – у матери детей, Елизаветы Вудвилл. Тем не менее, она никогда не выразила не малейшего намека на откровенное обвинение в адрес Ричарда, помимо прочего, уже успевшего приказать казнить другого ее сына, рожденного от первого брака, сэра Ричарда Грея, как и ее брата, графа Риверса. Разумеется, Елизавета проливала слезы, узнав о возможном послании мальчиков на смерть, пока она влачила долгие дни в Вестминстерском аббатстве, но в 1484 году молодая женщина свершившийся факт приняла и с хладнокровной прагматичностью позволила дочерям появиться при дворе, потребовав даже у их изгнанного брата, маркиза Дорсета, оставить дело Генри Тюдора. Подобный поворот вводил в заблуждение, но некоторые историки полагали, что видят в нем доказательство осведомленности Елизаветы о так и не состоявшемся убийстве ее детей. Вероятно, речь могла идти больше о реакции женщины, предоставившей на протяжение своей жизни множество примеров безграничного честолюбия и прагматизма, не обремененного угрызениями совести. Это стоило Елизавете крайней степени нелюбви народа. В описываемый период, как мы увидим, возникли пересуды и о возможном проекте брака между ее дочерью, Елизаветой, и недавно овдовевшим Ричардом III. Не этим ли объясняется тайная надежда вдовствующей и низложенной королевы вернуться на первые роли в качестве тещи суверена, пусть он и являлся убийцей ее детей? Не будем забывать, что мы вступаем в эпоху Возрождения, когда нравственные ценности потерпели крах на всех уровнях, а умы, в течение 30 лет гражданской войны, привыкли к разного рода преступлениям. Другая обуреваемая честолюбием и не отягченная угрызениями совести женщина также сохраняла полное молчание относительно вероятности убийства принцев. Мы говорим о Маргарите Бофор, матери Генри Тюдора. Для леди Стенли исчезновение сыновей Эдварда IV оказалось доброй вестью, увеличившей возможности ее собственного чада стать королем. Что до последнего, его позиция была довольно ясна. Несмотря на то, что Генри являлся основным противником Ричарда III, что он сразится с королем при Босуорте, после чего наречется Генри VII, молодой человек продемонстрирует сильнейшую осторожность относительно двойного убийства в Тауэре. Хотя мог бы воспользоваться им, дабы очернить образ соперника, лишив его доверия в глазах общественного мнения. Напротив, Генри сохранит молчание. И даже в официальном Акте о лишении гражданских и имущественных прав, одобренном Парламентом в начале своего правления, то есть в конце 1485 года, вынесет против Ричарда III обвинение, состоящее в «великих, противоестественных и злонамеренных клятвопреступлениях, убийствах и тяжелых проступках, в пролитии крови детей и многочисленных злодеяниях, в омерзительных оскорблениях и в гнусностях против Господа и людей…» Использование приведенной туманной формулы – «пролития крови детей» - без дополнительных уточнений удивило историков. Профессор Эрнест Фрейзер Джейкоб изумился тому, что «Генри никогда не заявлял о прямых обвинениях, хотя мог добиться открытых признаний своих современников, подобных Тиреллу и Аргентайну». Его недостаток пыла в поиске трупов не менее удивителен. Генри Тюдор осознавал, - после Босуорта он стал главным заинтересованным лицом в исчезновении принцев, что открывало ему дорогу к трону. Причем, до такой степени, что кое-кто был способен счесть его автором случившегося, пусть это и не выдержало бы серьезной критики, особенно, учитывая возраст подростков, чьи скелеты обнаружили. Просто Генри не желал оживлять данную мрачную историю, которая могла стать затруднительной как для него, так и для некоторых других. Существовал еще один персонаж, кому смерть принцев оказалась бы на руку, переживи он мальчиков. Это герцог Бэкингем, также рассматриваемый кругом лиц в роли вероятного заказчика преступления. Честно говоря, данное предположение стоит исследовать внимательнее. О нем задумываются уже с XV столетия. В рукописи на латыни из Бодлианской библиотеки Оксфорда можно прочесть, что Ричард, прежде чем отдать приказ об умерщвлении принцев, «как говорят, сначала совещался с герцогом Бэкингемом». Дневник безымянного лондонца утверждает, - «в этом году король Эдвард V, ранее принц Уэльский, и Ричард Йорк, его брат, - сыновья короля Эдварда IV, оказались обречены на смерть в стенах Тауэра по совету герцога Бэкингема». Аналогичное заявление располагается в голландской рукописи – в Божественной Хронике, - что демонстрирует, как это мнение успело проникнуть за границу. Впрочем, де Коммин, обращая обвинения к Ричарду, упоминает о «герцоге Бэкингеме, велевшем убить двух детей», а Жан Молине в своей «Хронике», составленной в начале XVI века, сообщает, - «в тот день, когда были убиты сыновья Эдварда, в Тауэре появился герцог Бэкингем, коего полагают предательски покусившимся на мальчиков, дабы утвердить его притязания на корону». Все это отчасти легковесно, однако указывает на восприятие и передачу приведенной версии, а историки обнаруживают новые улики, ее укрепляющие. Стоит начать с монарших честолюбивых замыслов Бэкингема, ведущего происхождение от младшего сына Эдварда III, Томаса Вудстока. Генри Стаффорд стремился к короне «всеми возможными средствами», - как писал Полидор Вергилий. Далее, именно герцог на старте мятежа первым выдвинул против Ричарда это обвинение: каким образом мог он находиться в курсе случившегося? В переполненной негодованием приписке Ричарда III под посланием к канцлеру суверен называет Бэкингема «самым подлым из живших на свете изменников», что способно служить намеком на совершенное преступление. Сразу после задержания Генри Стаффорд умолял о встрече с Ричардом: не для того ли, чтобы облегчить свою совесть? О том же строят предположения Фабиан и Вергилий. Виновность Бэкингема равно делает понятными как примирение с Ричардом Елизаветы, так и молчание о деле Генри VII, не сумевшего бы обеспечить доказательства против предшественника-монарха. Что до последнего, как написал его биограф, Пол Мюррей Кендалл, у Ричарда «целью было заставить забыть, и потом принять исчезновение принцев. Объявить об их гибели являлось равносильным напоминанию подданным о мрачных обстоятельствах своего захвата трона и возрождению стольких сомнений против себя, сколько не удалось бы привести свидетельств виновности герцога». Историк делает вывод, - «Бэкингем представляется более правдоподобным убийцей принцев, нежели Ричард», допуская, что «имеющиеся в наличии доказательства не позволяют дать определенный ответ». Таково же мнение и второго прославленного историка, профессора Эрнеста Фрейзера Джейкоба, для которого бунт Генри Стаффорда против Ричарда «без сомнения был вызван убежденностью, что он поставил на плохого скакуна». Что выдвинутое против суверена обвинение предназначалось дабы «увеличить ярость и негодование тех, кого он намеревался повести против Ричарда III». В конце концов, ничего довольно основательного не дает усомниться, из-за отсутствия новых подробностей, в широко распространенной среди специалистов точке зрения. Они полагают, что Ричард III, спустя совсем малую долю времени после коронации, отдал приказ об убийстве принцев. Детали расправы, конечно, никогда не станут известны, но желание скрыть совершенное преступление наличествует, его демонстрирует выкапывание ямы, глубиной в 3 метра, для захоронения тел, а подобную работу легкой не назовешь. Ричард и Макиавелли: практика и теория политического реализма Согласно Большой летописи Лондона: «Когда известие об этом ненавистном событии распространилось по государству, сердца людей охватила такая боль, что они, позабыв о всяком страхе, принялись повсюду плакать, когда же для слез уже не осталось сил, стали восклицать: “Существует ли человек, равно враждебный Господу, святости и религии, как и народу, который не остановился бы перед ужасом от столь гнусного преступления?”» Новость о двойном убийстве подняла бы волну общего возмущения. Действительно? Кажется, что, наоборот, реакция населения оказалась бы на удивление сдержанной, вопреки предполагаемому условными размышлениями летописи. Европейские дворы, совершенно точно, не были бы поражены: убийство на почве политики в течение столетия превратилось в повседневную практику, как это случилось во Франции с убийствами сначала герцога Орлеанского, а затем – герцога Бургундского – Жана Бесстрашного, или в Италии, где во Флоренции знали о целом ряде кровавых заговоров, пик которых пришелся на убийство Джулиано Медичи в 1478 году в переполненном соборе. Сами Папы Римские вряд ли бы испытали волнение: мы говорим об эпохе Борджиа и уже видели, что Сикст IV, Франческо делла Ровере, даже не заметил произошедшего. На полуострове закалывали и отравляли, не зная меры. Вопрос об отлучении от Цнркви Ричарда III никогда не поднимался. Кардинал Буршье, архиепископ Кентербери, также хранил молчание: он помазал на царство Ричарда, а потом Генри совершенно одинаково, без видимых душевных волнений. Духовенство бровью не повело, а общественное мнение, пресыщенное повторяющимися убийствами на протяжение войн Алой и Белой розы, тем более выразило безразличие. Да, убийство детей породило бы осуждение серьезнее, чем убийство взрослых, и библейский эпизод с избиением невинных младенцев уже всплыл в средневековых умах, но контекст постоянного насилия политической жизни конца XV века притупил нравственное сознание. «Ведь совесть - слово, созданное трусом, Чтоб сильных напугать и остеречь», - скажет сам Ричард III в трагедии-хронике Шекспира. Кроме того, как мы уже видели, нам приходиться входить в период преобразований нравственных и политических ценностей, нормы которых скоро продемонстрирует Макиавелли. «Государь» был издан в 1513 году, тогда же, когда Томас Мор написал «Ричарда III». Тут нет совпадения – исключительно дополнение. В определенном смысле, жизнь Ричарда III являлась воплощением на практике предписаний, теоретически перечисленных Макиавелли и дополненных «Рассуждениями о первой декаде Тита Ливия» между 1513 и 1517 годами. Просто практика опередила теорию. Ричард не был знаком с трудом флорентинца, родившегося 17 годами позднее его – в 1469 году, в далекой Италии. Наконец, что любопытнее, Макиавелли никогда не делал ни малейшего намека на англичанина, чье поприще стало идеальным воспроизведением его теории. Хотя и в Италии у него имелось в распоряжении достаточно примеров. Остается лишь поразительное и откровенное подобие между теорией, выдвинутой одним, и практикой, осуществившейся другим. 1483 год завершился, тем не менее, для Ричарда III скорее благоприятно. Он оказался чрезвычайно плодовит на потрясения, в результате которых друг друга сменили три короля: Эдвард IV, Эдвард V и Ричард III. Последний стал доказательством замечательного предназначения. В течение нескольких месяцев герцог Глостер, кем он был, добился низложения Эдварда V, устранил с пути самых опасных противников и завладел короной, поспособствовав исчезновению племянников. Ричард усмирил заговор Бэкингема и вынудил признать свою кандидатуру как европейских суверенов, так и английское общественное мнение, алчущее сильной власти. К 31 году король мог предвосхищать для себя долгое и мирное правление. Как бы то ни было, победоносное продвижение по направлению к трону ознаменовалось множеством жертв. Начиная с мгновения, когда Ричарда объявили Защитником государства и до мгновения, когда он присвоил себе бразды власти, монарх парадоксальным образом лишился управления своей судьбой. Суверен попал в безжалостное переплетение шестеренок, совершивших поворот к новым насильственным действиям. Приходилось все дальше заходить в применении силы и совершении преступлений под угрозой самому оказаться разбитым лично запущенной адской машиной. Став королем через переворот и двойное убийство, Ричард столкнулся со знаменитой дилеммой, описанной Макиавелли в «Государе»: быть любимым или быть внушающим страх? Бесспорно, Ричард III предпочитал быть любимым, что подтвержают его великодушные поступки, пожалования, вознаграждения, благочестие, настаивание на справедливости, чистоте и добродетели. Но здесь не принималась во внимание человеческая природа, которую вела вперед борьба за выживание, а не альтруизм. Ричард наглядно воплощал в себе знаменитые слова со страниц Макиавелли, пессимиста, и оттого реалиста. «По этому поводу может возникнуть спор, что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись. Говорят что лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх. Ибо о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества, но когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернуться. И худо придется тому государю, который, доверясь их посулам, не примет никаких мер на случай опасности. Ибо дружбу, которая дается за деньги, а не приобретается величием и благородством души, можно купить, но нельзя удержать, чтобы воспользоваться ею в трудное время. Кроме того, люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно. Однако государь должен внушать страх таким образом, чтобы, если не приобрести любви, то хотя бы избежать ненависти, ибо вполне возможно внушить страх без ненависти». Ричард III, который стремился, чтобы его любили, противился внушать страх. Но каждый шаг, уводивший его все дальше к власти, совершался именно через внушение страха и направлял ниже и ниже по лестнице. «Я спускаюсь, спускаюсь и никогда не остановлюсь», - мог бы он сказать, подобно Эрнани. 1484 год станет для Ричарда годом дилеммы, описанной Макиавелли.