Давай будем трахаться, но не влюбляться

— Блядь. Юра откидывает голову, напрягаясь всем телом, облизывает губы, закусывая нижнюю, морщится. В прошлый раз всё было по-другому. В прошлый раз было легче. В прошлый раз они лежали на диване, в свёрнутом Костей гнезде, нежились в руках друг друга и обменивались дыханием, целуясь долго и сладко. Не было ни тумана, застилающего сознание, ни дрожи в конечностях, ни этого одуряющего запаха, пропитавшего, кажется, всю квартиру. Было проще. Были метки, поставленные с полного и осознанного сознания, были слова любви и признания, было понимание того, что они наконец-то вместе. Было проще. Сейчас же от одного взгляда на Костю, такого красного, такого разгорячённого и темноглазого, сводило все мышцы и поджималось под ложечкой. Юра боялся не сдержаться. Нет, они, конечно, спали до этого, и Юра не боялся причинить боль, потому как за три месяца успел выучить как и где Косте нравится, но… Но узел это другое. Узел это серьёзно, это опасно, это… Это ведь унизительно, быть вот так, нанизанным на чужой член, беспомощным, содрогающимся и искеающим спермой и смазкой, без возможности хоть что-то контролировать. Юра не мог так поступить с Костей. Просто не мог. Он трет ладонью по ширинке, разминая стоящий колом член и морщится. Надо покурить. Он дрожащими руками обшаривает карманы, доставая зажигалку и помятую пачку, дышит через рот, тяжело поднимая грудь. — Блядь, — хрипит, когда огонь не высекается даже с третьего раза. — Да с-с-сука! Что ж такое-то, почему даже на кухне, куда Костя от самого начала течки не заходил, пахнет так сильно и так сладко? За что Юре это наказание? Неужели за его слепоту все эти годы? Карма всё-таки существует? Он откладывает сигареты на разделочный столик и тянется к ширинке. Надо подрочить. Надо снять это напряжение и с трезвой головой ответственно подойти к процессу. Надо сходить в аптеку за подавителями обоняния, надо купить успокоительного и воды, надо… Запах. Чертов его запах повсюду. Да будь неладен он, его течка, из-за которой Юра не может… — Юр? Запах бьёт в нос резко и сильно, широкие ладони ложаться на бедра, обнимая Юрины руки, горячая грудь прижимается к спине. — Юр, я… Я хочу, Юр. Давай? Юра сглатывает тяжело, чувствуя как начинают ныть десна, выдвигая удлинняющиеся клыки. — Юр… В чужом-своём-своём-своём голосе мольба и усталость. Юра разворачивается, вглядываясь в золотой, затянутый поволокой взгляд и поджимает губы. — Мы пока… Я пока могу остановиться, Катюш. А может ли? Костя целует его, прогинаясь в спине и стонет тихо-тихо. — Юра… Юрочка… Юра сдаётся. Костя жмётся к нему, обнимая всем телом, протирается пахом о пах и хрипит, заполошно выдыхая Юрино имя. У Юры в глазах темнеет, а по рукам бегут мурашки. Желание обладать, желание сделать хорошо, желание забрать то, что по праву принадлежит ему, застилают сознание, лишая воли. Юра целует Костю грубо и глубоко, проталкивает язык в чужой рот, прикусывает губы, вминая пальцы в дрожащие бедра. Он пьет чужие стоны как крепкое дорогое пиво, пропуская пузырьки феромонов в кровь. — Юра, — зовёт его Костя беспомощно. — Юра, Юра, скорее. Юра прижимает своего омегу к столу, заставляя его облокотиться о гладкое дерево, стягивает с него домашнюю футболку и мягкие, заношенные штаны, замирает, любуясь. У Кости тело красивое. Сильное, мускулистое, а сейчас ещё и гибкое, податливое воле Татищева. Юра проминает мышцы спины, специально нажимая на метку, вслушивается в протяжный, полный тоски и желания стон. Улыбается, чувствуя как распирают челюсть клыки. — Катюша, — зовёт он ласково. — Мой хор-р-роший. Костя отзывается мгновенно: выгибается в пояснице и отклячивает задницу, призывно отводя бедра. — Юра, — зовёт он. — Юрочка… Юра потирает влажное пятно на чужих боксерах, обхватывает через ткань истекающий предсеменем член и сжимает крепко, но не до боли. — Мой хор-р-роший, — повторяет, — ты др-р-ожишь. Костю и правда бьёт крупной дрожью. Он хрипит, скребя ногтями по столешнице, мотает головой. — Юр, — выстанывает. — Юр, давай, пожалуйста, а? Юр, Юра… Юра скалится. Стягивает чужие трусы, припускает свои и одним слитным движением заталкивает покрасневший и набухший в основании член в приоткрытое — готовился Костя, наверное, сам себя пальцами или игрушками растягивал — отверстие. Внутри Кости жарко, тесно и так, сука, влажно, что под ноги к Юре вместе с пошлым хлюпаньем, вылетают капли смазки. Он обнимает Костю поперек бёдер и несколько раз с силой насаживает его на себя. Звуки, которые издает Уралов, нельзя описать. Они жалостливые, дразнящие, пронизанные, восторженные, что Юра не может уговорить себя быть мягче и медленнее. Он Костю натурально трахает. И Костя совершенно не против. — Юра, — хнычет он удивительно высоким голосом. — Юрочка, не сдержива! А-а-а! Юра не сдерживается. Переворачивает Уралова на спину, вгоняя член ритмично и с оттяжкой, вгрызается в метку, чувствуя солёный вкус крови и наслаждаюсь им. Его омеге хорошо. Его омега подмахивает ему, насаживаясь глубже и сильнее. Его омега извивается под ним, прося большего. Узел набухает сразу и резко, задевая кольцо мышц и Юра только зло сжимает зубы. — Юр, — хрипит Костя. — Юр, он не… Не! Юра трясет головой, обхватывает чужой член пальцами, постукивая по нежной головке и зажимая уретру. — Тщ-ш-ш, — шипит он властно. — Тиш-ш-ше, Костюш-ша. Тиш-ш-ше. С-с-с-ейчас-с. Прямо под искры поступающего оргазма он проталкивается на всю длину и застывает, отпуская себя. Восторженный Костин крик становится лучшим аккомпанементом для его разрядки. — Юр… — слабо стонет тот обмякая и растекаясь по столу. — Юр-р… Юра может представить, каково это и, когда зрение наконец-то к нему возвращается, бережно гладит чужую, мокрую от пота и спермы грудь. — С-с-с, — просит он тихо и ласково. — Всё хорошо, Катюш. Только… Т-только н-не двигайся… Костя его уже не слышит, а только безвольно закатывает глаза, сотрясаясь вторым, но явно не последним за сегодня, оргазмом.