DiSINfection/Дезинфекция

Всю дорогу до Куинса Сэму казалось, что он тащит дождевые облака за собой как на буксире. Иллюзия обернулась непреложной истиной, стоило ему обогнуть автозаправочную станцию у шоссе с западного фланга и застопорить арендованный вольво у противоположной обочины. Улыбаясь этой шальной мысли, Сэм выбрался из прогретого салона под накрапывающий дождь и осмотрелся. Слева от него, в паре миль за заправкой, проглядывался индустриальный райончик; несколько разномастных ангаров, гаражи, очевидно простаивающие мастерские, жмущиеся к материнскому зданию недостроенного в обветшалом прошлом какого-то завода. А справа, сразу за непригодной ни для высадки культур ни для строительства, полосой глиняно-каменистой почвы, в эту минуту обращенной в вязкое болотце, простирался сам Куинс: нагромождение однотипных многоэтажек и полное отсутствие зелени. Саму заправку обступал пустырь; все, что не было залито бетоном, перешло во владение сорняков, среди которых перекатывался на ветру, то и дело застревая в переплетени высохших стеблей, различный мусор. Держа в памяти скудный отчет Джейдена Холла, Сэм пересек пустынное двухполосное шоссе и остановился на потрескавшейся бетонной площадке в метре от проезжей части: именно в этом месте с месяц назад было найденно все еще пылающее по приезду спецслужб тело Джона Доу. Разумеется, стараниями погодных капризов, никаких физических следов тут не осталось, но Сэм все равно опустился на корточки, на случай если бетон по-прежнему мог хранить остатки электро-магнитного излучения. Ничего. Счетчик ЭМП заблаговременно включенный в кармане пиджака, не издал ни звука. Выпрямившись, Сэм зашагал к самой станции. Четыре заправочные колонки и административное зданьице – не дать ни взять – прямоугольная бетонная коробка, щеголявшая обшивкой из нового сайдинга, под крышей которого также располагался и продовольственный магазин. Миновав первую колонку, Сэм заприметил движение. В дверях магазинчика появился сухощавый, коротко стриженный, светловолосый парнишка с неподожженной сигаретой в зубах. Он бы закурил, собирался, очевидно, перехватив минуту-другую свободного времени, но появление чужака расстроило все его планы. – Помнится, я слышал, что это не безопасно, – цепляя на губы приветственную улыбку, сказал Сэм, кивая на «раковую палочку». То, что имя парнишки было ему известно, он решил пока не раскрывать. Прежде стоило разобраться, что он за фрукт. Незрелый, это понятно. Но как показывала практика, и в незрелых порой случаются вредители. Аллан Шоу – девятнадцати годков от роду – представлял собой переходную стадию между желторотым юнцом и молодым мужчиной. Все, что нужно было знать любому об этом периоде взросления, так это то, что первый набор зубов у таких особей уже вывалился, а с новыми, крепкими и дьявольски острыми, они еще не выучились справляться. Так что береги пальцы... Светловолосый не спешил убирать сигарету в пачку, которая была зажата в его опущенной левой руке разом с коробком спичек. Легкие порывы ветра, залетавшие под козырек навеса, организованного над входом, трепали его отросшую челку. – У нас нет канистр, – безо всякого дружелюбия выплюнул Шоу. – Вы ведь за этим? Нужен бензин на розлив? – Не совсем, – решив играть, условно, той же колодой, Сэм перестал улыбаться, высвобождая из внутреннего кармана пиджака свой значок. Демонстрация документа произвела должный, положительный эффект. – Агент Моррисон. Ответишь на пару вопросов, Аллан? – Аллан мигом избавился от сигареты (пачку поспешно затолкал в карман джинс); сошел с порога, в миг расправив до того сутулые плечи. Сэм знал – пробил по своим каналам – что Паркер Ойли – тот редкий случай, когда фамилия соответствует не только характеру, но и роду деятельности – который арендовал эту автозаправку на закате девяностых, давненько уже, что называется, пляшет на карандаше у местной администрации. И ходящий в числе наемных рабочих несовершеннолетний – не был единственным нарушением закона. Любое из этих нарушений могло в лучшем случае поспособствовать полному прекращению деятельности; в худшем – грозило уголовным преследованием, что так или иначе означало бы для Аллана потерю единственного источника не только заработка, но и независимости. Подобная перспектива могла и нагоняла страху, так что Аллан во мгновение ока превратился в кусок податливой глины в руках псевдо-агента. Аллан коротко кивнул, прижимаясь к дверному косяку, позволяя Сэму войти внутрь. Три рядя стеллажей с товарами первой необходимости и провизией, пара больших, дребезжащих холодильников с предсказуемым ассортиментом напитков, газетная стойка у кассы да лениво вращавшиеся потолочные вентиляторы – вот и все, чем располагал торговый зал автозаправочной станции Шэлл юго-восточного Куинса. Где-то на задворках подсобных помещений негромко играла музыка. Сэм узнал этот голос. Сэр Элтон Джон сообщал всем и каждому, кто мог его слышать: он все еще стоит здесь и никуда не собирается уходить. – Я могу заварить вам кофе, если хотите... – осторожно предложил Аллан, испуганной тенью следуя за Сэмом. – Да, было бы неплохо, – обычно Сэм так не поступал, даже вшивый полицейский кодекс предписывал вежливо отказываться от каких-бы то ни было предлагаемых напитков из соображений безопасности, но день обещал быть долгим. – Погода совсем испортилась, – бросил он, как бы невзначай, подходя к стойке кассы; психологический прием, призванный успокоить дознаваемого. Пуля, что называется, ушла в молоко. Аллан дольше положенного возился с кофеваркой, словно забыв на какие кнопки нужно жать, а подавая бумажный стаканчик с американо Сэму, пролил часть содержимого себе на пальцы. – Мистера Ойли нет на месте, – брякнул Аллан. Он не знал, зачем именно к нему сунулся федеральный агент, однако это не мешало ему строить предположения, на чем именно мистер Ойли – этот толстожопый мудозвон с вечно блестящей от кожного сала рожей – мог проколоться. По округе давно ползли слухи о делах-делишках мистера Ойли, да и сам Аллан догадывался, что на этой заправке иногда что-то да происходит, но от одной только мысли, что все накроется медным тазом, его бросало в дрожь. Аллану был нужен еще один год, чтобы навсегда распрощаться не только с Куинсом, но и со всем гребаным штатом Нью-Йорк; год, по истечению которого он как-нибудь да сможет убедить себя, что все это дерьмо приключилось не с ним. И ради этого он был готов клясться перед самим Господом Богом, что порядочнее человека, чем Паркер не сыскать в целом свете, а любые подозрения на его счет сущие идиотские выдумки. Поднимая взгляд на агента, Аллан уже точно знал, что добавить к уже сказанному и сделал это твердо. – Да и он вообще, кажется, не в городе. Сэм улыбнулся и, если бы смог видеть себя в этот момент со стороны, наверняка бы содрогнулся от ужаса: настолько неестественной вышла эта улыбка. Казалось, что некто другой, некто вновь зашевелившийся под обломками рухнувшей не так давно Стены, дергал вшитые в уголки его губ невидимые ниточки, заставляя их шевелиться. И это Он, а не Сэм, читал Аллана как раскрытую книгу. – Я здесь не по его душу, – Сэм сделал глоток обжигающего кофе и неожиданно для самого себя причмокнул от удовольствия. Качественные зерна... и в такой дыре... – на самом деле меня интересует один инцидент, которому ты стал свидетелем. Месяц назад. Аллан в недоумении уставился на агента; лицо его в раз стало бесцветным. – Тот парень... Он убил себя. Газеты сказали, это было актом жертвоприношения во имя какой-то веры, но правда лишь в том, что он спятил, – агент молчал, пытливо глядя, и Аллан на поводу у подспудного чувства, что тот ему не верит или того хуже в чем-то подозревает, продолжил говорить. Этот парень что твой заржавевший кран... И сколько на этот раз придется ждать, чтобы потекла чистая водичка? Эта чужеродная мысль, возникшая исподволь, спровоцировала внутри Сэма казалось бы беспричинную ярость, ни на что в сущности не направленную. Эта озлобленность, свойственная страдающим от какого-либо недуга животным, которые не в сих понять, что именно причиняет им муки, была субпродуктом вспыхнувшего красной лампочкой страха. Страха, на какой-то опасный момент балансировавшего на острие паники. Сэм что есть силы сжал не так давно порезанную руку. Тонкая кожа, которой успела затянуться рана, треснула... это было похоже на порез бумаги. Резкая, краткосрочная, отрезвляющая боль... – Зачем вам это все? – закончил Аллан. – Мы поменялись ролями, – грубо отозвался Сэм. – Я спрашиваю – ты отвечаешь, окей? Расскажи мне о той памятной встрече или, если хочешь чтобы мы закончили поскорее, просто предоставь доступ к записям камер. – Камеры... они не настоящие... – Сэм не собирался оговаривать условия дважды. Не стоило и надеяться, что он услышит что-то новое. Никакой чистой водички... Черт, что же за отвратное выражение. Джон Доу появился на заправочной станции поздно, около двух после полуночи. Аллан, поужинав горячими бутербродами и кофе, коротал время, поправляя и переставляя с места на место товары на полках. – Было тихо. Так тихо, что я слышал, как бьется мое собственное сердце. Этот парень тоже не навел шороху, когда объявился, но я каким-то образом его почувствовал. Стоял у дальнего стеллажа, рядом с витриной и в какой-то момент сместил взгляд, а он там... у крайней колонки. Я было подумал, что он здесь за тем, чего ищет любой другой – за топливом... – подумал, что его машина заглохла где-то на полпути сюда и остальную часть пути он прошлепал на своих двоих, но... что-то с ним было не так, агент. Он не оглядывался в поисках помощи, просто стоял и смотрел на колонку... А еще при нем не было канистры, да и вообще каких бы-то ни было других вещей... наплечной сумки, например... Мне захотелось спрятаться и в то же время продолжать вести наблюдение. За порог я бы не сунулся и под страхом смерти, но потом он... потянулся к заправочному шлангу и... поднял его над собой. Тогда-то я понял, что он собирается сделать, рванул через весь зал, к двери, а когда выскочил на улицу, он был уже до нитки пропитан бензином. – Чем он поджог себя? – Вроде бы зажигалкой, я не помню... не рассмотрел. Помню только, что вспыхнул огонек в секунду превратившийся в огромный факел. Я... было бросился к нему, но я ничего не мог сделать... меня обдало таким жаром... я отступил, оступился, упал... и так и лежал, пялясь во все глаза, а мог бы... мог бы побежать в подсобку и взять там какую-нибудь большую тряпку... попытаться его потушить. – Аллан свесил голову, он заламывал пальцы и говорил почти шепотом; Сэму пришлось податься вперед всем корпусом, чтобы слышать. – Но ты смог позвонить в полицию... – Да, когда он упал... упал как кукла, как тот манекен, которого мой друг однажды ради хохмы пнул в торговом центре. Тогда я вспомнил о телефоне, – Аллан прервался на полуслове, губы его дрожали. Сэму очень хотелось, отчаянно хотелось испытать сожаление к этому парню, считай ребенку, на долю которого выпал такой травмирующий опыт, ведь подобная эмпатия ни много ни мало – ископаемая редкость в современном обществе, но не смог... его голову до краев наполнил белый шум. Сквозь который, тем не менее, что то пыталось пробиться... Это походило на прорывающийся сквозь радиопомехи голос диктора. – Он тебя заметил? Может пытался подать какой-нибудь знак? – Может и заметил... но ему кажется было... все равно. Но как?! Как может быть все равно?! Как человек может дойти до такого?! Он был бездомным... так сказал детектив, но агент... спустя время... я задался вопросом, – обменявшись с Сэмом взглядом, Аллан продолжил, – на кой ему было тащиться сюда? Лежбище-то у них в другой стороне. И далеко, если на своих двоих топать... а он притопал. Если уж ему так не терпелось сделать с собой это... почему именно здесь? Это был хороший, очень хороший вопрос... – С этим нам только предстоит разобраться... – Сэм недоговорил, еще секунда и та единственная капелька питьевой воды, которая-таки вылилась из этого «ржавого крана», могла бы быть безвозвратно утеряна. Аллан Шоу что-то знал о расположении лежбищ бездомных. – Ты можешь сказать, хотя бы навскидку, откуда он пришел? – Точно не скажу... из Куинса, но Куинс сейчас куда не погляди – лежбище таких, как он... впрочем, в районе недостроенной консервной фабрики их бывает особенно много. Они там не живут, так отираются в поисках того, чем можно было бы поживиться... металл, кошки... Больше я не смогу вам сказать. – Ты и без того сказал достаточно, Аллан, спасибо, – Сэм протянул Аллану свою визитку. Не за тем, чтобы он позвонил ему, если вдруг вспомнит что-то еще, просто ему хотелось, чтобы она у него была. – Зачем мне это? – На всякий случай, – вот и все. Единственная косточка, которую он был в состоянии кинуть в разверстую пасть. – Аллан, последний вопрос, что называется, не для протокола: почему ты здесь остался? Обычно... после такого, люди бегут как от огня, – только заметив, как искривилось лицо мальчишки, Сэм понял, насколько пугающий вышел каламбур. Аллан шумно втянул воздух через нос. Времени на раздумья, как именно ответить в этот раз ему не потребовалось. – Я собираюсь уехать. Собираюсь учиться. В Вашингтоне. У меня есть все шансы на получение спортивной стипендии, но все что остается после – только моя забота. Это единственное место, где я могу работать не будучи совершеннолетним, и я собираюсь заработать каждый возможный пении. Вы понимаете? – Понимаю. Очень хорошо понимаю. – У мамы есть деньги, – начал было Аллан, – но они закопаны. Потому что они зло, потому что Библия учит находить счастье в мелочах, – Аллан прикусил язык, а Сэм не удосужился дать ему той реакции, которая могла бы пустить трещины по запруде у него на сердце. Такая запруда есть у каждого, и ее строительство порой занимает годы. Она не пускает в душу боль и разочарования, фильтрует обиды. Без нее никак... У Сэма тоже была такая запруда. Затем на ее месте выросла Стена... а потом... потом и без того известно, что случилось. – Вам когда-нибудь хотелось покончить с собой? – неожиданно даже для самого себя спросил Аллан, тут же стушевавшись. Он уже жалел о своей неосмотрительности... Паркер как-то уже грозился укоротить ему язык, жаль, что угрозы только и остались угрозами. Сэм не слишком любил откровенничать – черта присущая любому, за кого не возьмись в роду Винчестеров – но иногда обстоятельства становятся сильнее внутренних убеждений, а социальные роли, пускай и навязанные, попросту перестают существовать. Тогда остаются два простых человека, поочередно задевающие болевые точки друг друга, испытывая при этом необъяснимое, извращенное удовольствие. – Да. – Думаю, всем однажды хотелось. А тот парень... он просто не нашел причины отказаться вовремя. Но даже когда все летит к черту, разве не остается на месте любовь к себе? Из-за страха перед клеймом нарциссизма эту любовь стали называть чувством самосохранения. Разве не было бы логичным покончить с ежедневным кошмаром... без такой боли? Если это простой отказ от существования, а не посыл... и не демонстрация? Сэм оказался парализован силой этой мысли. Он так и не нашелся, что ответить Аллану, а уже через секунду интимность их диалога была безжалостно уничтожена. В магазин ворвался новый посетитель и потребовал заправить его пикап. Сэму пришлость сматывать удочки. Сам не свой, он добрался до припаркованного у обочины вольво и рухнул на водительское кресло. Его застегнутый пиджак был сплошь усеян мелкими дождевыми камплями, морось щекотала шею, пот скопился над верхней губой. Сэм сидел и смотрел на себя в зеркало заднего вида. «Ржавый кран» оказался не такой уж и пустой затеей. Джонни Доу – кем бы он ни был на самом деле – однозначно заставили поджечь себя, высказанное Аллоном окончательно утвердило в этом Винчестера. Оставалось только понять – кто. Вопрос «зачем» в таких случаях обычно отпадал... Все это выглядит так похоже. Новая, не принадлежащая ему мысль заставила Сэма застыть на месте. Рука с ключом повисла на пол пути к зажиганию. Неужели ты не подумал о Джессике... там в магазине, слушая этого паренька? О том, как она, истекающая кровью, пригвожденная к потолку, тянула к тебе руки, умоляя о помощи? А потом горела... Пожалуй, папочку преследовала такая же картина... Разразившийся целой речью спустя недели упорного молчания голос смолк, удовлетворенный произведенным эффектом. Сэм боролся с желанием закричать. Он узнал этот голос... Люцифер. Недостроенную консервную фабрику, о которой обмолвился Аллан Шоу, Сэм нашел без труда, ее уже полуразрушенный, частично обгоревший остов доминировал над приземистой застройкой юго-западного Куинса. Объезжая ее сначала с левого, а затем и с правого фланга, Сэм насчитал никак не меньше шести обособленных групп бездомных. Центром притяжения каждой был свой импровизированный костерок. Огонь разводили в импровизированных очагах, сложенных из битого кирпича прямо на земле, в старых перекошенных бочках или в ржавых, ни для чего более не пригодных металлических посудинах. Люди грелись у огня, готовили пищу, даже выпивали, разжившись с кем-то початой и забытой где-нибудь на бордюре бутылкой пива, оживленно общались. Вместе с ветром в открытое пассажирское окно вольво влетал их каркающий смех и нескладные голоса. Кто-то пытался стирать, используя недавно собранную дождевую воду. Кто-то бродил от группы к группе, собирая последние известия, разнося слухи, а, может быть, и предлагая вполне предсказуемый сушеный товар... У глухой же стены фабричного цеха, кажется, локализовался стихийный базарчик. Мужчины и женщины перебирали сваленные горой на старое покрывало, как на прилавок, украденные, а может, и подобранные на местных свалках вещи: посуду, кухонные принадлежности и одежду, средства личной гигиены. Кто-нибудь то и дело встряхивал обнаруженный бутылек, разворачивал, чтобы приложить к себе футболку или брюки, мерил какие-нибудь старые кроссовки, торговался по поводу ложки или чугунной сковороды, выброшенной персоналом местных забегаловок. Присутствие Сэма не могло оставаться незамеченным долго. Он едва-едва тащился, чтобы не производить лишнего шума, но головы все равно поворачивались в его сторону, информация о постороннем на горизонте распространялась, как вирус, десятки пар глаз принимались неотрывно следить за его действиями, расценивая нависшую угрозу. Некоторые из бездомных, решив не испытывать судьбу, принялись поспешно сматывать удочки. Первыми исчезли пешие торгаши. Чувствуя, что здесь ему ловить нечего, Сэм двинулся дальше, съезжая наконец со второстепенных, заставленных брошенными автомобилями косых улочек на авеню. Смс от брата пришло как раз в тот момент, когда Сэм остановился на перекрестке в ожидании разрешающего сигнала светофора. «Есть новости, Сэмми? У меня да. Я в участке. Мы в дерьме». Не будь в этом сообщении последнего уточняющего элемента, Сэм, пожалуй, бы даже удивился. Его ответ был коротким, но емким; пальцы рук все еще бесконтрольно подрагивали. А правая так и вовсе едва слушалась. Стоит ли говорить, что за прошедшие полчаса Сэм расковырял старую рану в кровь. Пока что это был единственный из известных ему способов контролировать галлюцинации. Чертовы галлюцинации... вот, чем это было. Галлюцинации и ничто больше. Сэму пришлось повторить это вслух. Несколько раз к ряду для пущей убедительности. Телефон вновь пискнул. «Просмотри сводки», – сухо посоветовал Дин. Похоже, они где-то прокололись. Преодолевая метр за метром с черепашьей скоростью, Сэм все глубже проникал в те райончики Куинса, которые ни дать ни взять демонстрировали истинное положение дел в краю больших надежд. Повсеместная разруха и запустение да повальная нищета на фоне безработицы под соусом из социального разложения. Побочные эфекты в данных условиях предсказуемы, это любой социолог вам скажет; высокий уровень преступности, ни коим образом не контролируемые трафики наркотической и алкогольной продукции, и, как следствие, астрономические цифры в сводках о приросте смертности. В туристических брошюрках никогда не напечатают фотографии всех этих людей, спящих в лучшем случае на лавочках автобусных остановок, людей, лишившихся крова, чьи пожитки умещаются в тележку из супермаркета, этих детей, что могли бы учиться в школах, но вместо этого бесцельно шатаются по улицам с камнями наперевес, в надежде найти какое-нибудь уцелевшее окошко или фонарь, чтобы поразвлечься. Оставив позади еще несколько некрупных лежбищ бездомных, Сэм решил попытать удачи в самом что ни на есть анклаве, неравномерно расползшемся вокруг недостроенного офисного здания, подобно какой-нибудь раковой опухоли. Анклав имел суверенную территорию, обнесенную сеткой-рабицей; у парадных ворот красовалась табличка, сообщавшая всем и каждому, что данный концентрационный лагерь для лиц без определенного места жительства, именуемый Ковчегом, находится в ведении местных благотворительных фондов. Концентрационный лагерь... от одной только формулировки по спине пробегали мурашки. И кому подобное могло прийти в голову? Отыскав наиболее безопасное место для парковки у жилой многоэтажки, на первом этаже которой мирно функционировала общественная прачечная, Сэм потратил несколько минут на подготовку к вылазке. Развязал и снял галстук, расстегнул верхние пуговицы рубашки, избавился от пиджака, в карманах которого оставались липовые удостоверения агента ФБР. В сложившейся ситуации они что красная тряпка для быка. Проверил наличие пистолета за пазухой. Взлохматил волосы в качестве заключительного штриха. Только идиот осмелится щеголять среди местных по форме. В лучшем случае рискуешь очнуться где-нибудь в подворотне с проломленной башней. В худшем – не очнуться вовсе. Меряя шагами загаженный тротуар по направлению к ограде лагеря, Сэм был заранее готов к неудаче. В конечном итоге, искать пристанище одного единственного бедолаги в сомне точно таких же, побитых жизнью бедолаг, не зная ко всему прочему ни его примет, ни имени, задачка посложнее той, где исходные условия – это игла и стог сена. Такие люди постоянно пропадают. Умирают. Мигрируют. В редких случаях оказываются задержанными полицией... Они – призраки, заблудшие души, а их судьбы – призваны сеять страх и ужас легенды, передавать из уст в уста среди тех, кто уверен – с ним такого никогда не случится... Оставалось только полагаться на робкую надежду, продиктованную логикой. Ковчег был концентрационным лагерем, местом, находящимся на попечительстве у благотворительных фондов, а значит и местом, где люди могли задерживаться подольше, вести, так сказать, оседлый образ жизни, предполагающий наличие хотя бы шапочного знакомства друг с другом... Если Джонни Доу прожил здесь достаточно, чтобы намозолить кому-то глаза, у Сэма имелся какой-никакой шанс узнать о нем по больше. А Сэму действительно хотелось узнать... и не только потому, что исследование его останков вероятно подарило им обрывок нити, ведущей прямиком к твари, не только потому, что его социальные контакты могли располагать и другими такими же обрывками. Было в этом всем что-то еще, что-то важное, и оно притягивало что твой магнит железную стружку. Понимая, что у парадного входа его не ждет радушный прием, Сэм двинулся окольными путями. Поплутав некоторое время в хитросплетении проулков и тупиков, он сам того не ведая, обнаружил переулок, ведущий к черному ходу. Отшагав добрых два десятка шагов вдоль провисшей на проржавевших направляющих сетки рабицы, Сэм наткнулся на дыру размером с обычную одностворчатую дверь, служившую импровизированным входом на территорию лагеря. От входа, зажатый между двумя глухими стенами, тянулся своего рода переулок шириной метра в три или четыре, а в метрах десяти или пятнадцати резко сворачивавший налево. Ковчег похоже испытывал трудности с размещением постояльцев, поэтому даже этот непривлекательный клочок земли не пустовал: был отдан под «жилую застройку». Сэм увидел три полноразмерные палатки по левую сторону и две лежанки, с привязанными над ними на торчащие из земли металлические пруты мусорными пакетами в качестве крыши – по правую. Поспешно оценив обстановку и предположив, что все до единого обитатели по какой-то причине отсутствуют, Сэм переступил «порог». И уже через мгновение услышал, как взводится курок. Кто-то невидимый взял ему на мушку. Нет, Сэмми, разве ты заметил хоть какое нибудь движение? Присмотрись внимательнее... кто-то просто прячется... слишком напуганный. Надеется, что одного этого звука будет достаточно, чтобы обратить незваного гостя в бега. Пожалуй, его пугалка даже не заряжена... откуда, скажи на милость, у здешнего контингента деньги на лишний патрончик? Если таковой и имеется, они сберегут его для себя, для самой темной ночи. Сэму хотелось бы верить, что этот голос – голос его собственного разума.. А есть ли разница, ковбой? Но это было не так... далеко не так. Выбирать не приходилось. Сэм, скрепя сердце, был вынужден прислушаться и пойти у этого голоса на поводу, в конечном итоге, он, похоже, играл в его команде. Высвободив собственное оружие, Сэм снял его с предохранителя и сделал несколько шагов вперед, держа пистолет на изготовку. – Не уверен, что у тебя есть хотя бы один патрон в обойме, друг... и дважды не уверен, что ты, даже если держишь свою пшикалку как положено, тобишь дулом от себя, сможешь контролировать прицел и отдачу. Промажешь и моя счастливая десяточка станет твои последним ужином. Обогнув первую же палатку, Сэм наткнулся на еще одну лежанку; на старом детском матрасе, среди пары пакетов с одеждой и прочего скарба, разложенного тут и там, в некотором подобии порядка полусидела, полулежала, опираясь на что-то вроде подушки, чернокожая женщина. Спустя мгновение стало понятно, почему ее поза выглядела так гротескно. У женщины не было ног. Ее культи оканчивались не многим ниже колена. Дряхлый револьвер-кольт тем не менее, она держала правильно, держала крепко, обоими руками; узкое дуло смотрело Сэму точно в солнечное сплетение. Сорок пятый калибр; малышки такого рода было бы достаточно, чтобы превратить его ребра в труху. Сэм опустил оружие. Незнакомка не последовала его примеру. Они по прежнему были одни. Их наверняка услышали, но чужие проблемы есть чужие проблемы. Никто и не подумает сунуться в этот переулок. – Кто ты такой? Чего шаришься тут? Мы не торгуем! – она выплевывала слова, как кожуру от семечек. На лбу у нее выступил пот. Лицо исказила жуткая гримаса; смешение плохо сдерживаемого страха и ярости. Сэм снисходительно усмехнулся. Он уже знал, какой тактики придерживаться. – Я не за товаром, я за оплатой, – эффект от сказанного был молниеносным. Чернокожая тут же спрятала кольт. Палить в трясунов – так на местном жаргоне называют коллекторов на рынке наркоты – билетик в один конец. – Должничка ищу... с утра шатаюсь по вашим помойкам и дьявольски устал. Нервы сдают, сечешь? – для красноречивости момента, Сэм с деланным интересом покрутил пистолетом, изучая его; держал он его в покалеченной руке и это тоже было частью разыгрываемого спектакля. – А хозяин не любит ждать. Ему ответы нужны... Буквально изнемогает от желания узнать Тот или не Тот парниша решил, что будет куда лучше превратиться в шашлычок, вместо того, чтобы честно отработать ссуженное... Бьюсь об заклад, он под разными именами шкерится, но, может, захаживал к вам... за хаваниной? Или шконку просил? А потом исчез... ни слуху ни духу, с месяцок назад? Чернокожая попыталась забиться по глубже под свой навес, точно мышь в норку. Лицо ее вытянулось, глаза и без того большие, сделались огромными. Она, кажется даже побледнела... ровно настолько, насколько позволял цвет кожи. – Б... Был такой. Кантовался тут пару месяцев... Спал вон там, – она кивнула куда-то за спину Сэму, но он не обернулся, продолжал сверлить ее внимательным взглядом. И не переставал улыбаться. – Мы... все звали его Эйбом, но настоящего его имени я не знаю, нет. С ним что-то приключилось тогда... будто бес вселился... орал, метался, потом сбежал. Говаривали, это он сгорел. На заправке-то. Сэм причмокнул, губы его горели. Давненько он так не выражался. И этими губами ты целуешь свою мамочку? Ах, да... – Заткнись... – прошипел он, обращаясь к голосу в голове. Чернокожая естественно не могла об этом знать, но все равно, на всякий случай, смолкла. – И где его место? – Да уж сразу за вами... как я и сказала, но там уже другой обосновался. – Мне вещи его нужны. Все до единой. – Сумка только была. Я ее припрятала. Вдруг бы вернулся. Сэм нахмурился. – С чего бы такое благородство? Чернокожая не ответила; ей потребовалась минута другая, чтобы развернуться на культях и провести инспекцию среди своих пожитков. Наконец она выудила бывшую когда-то давно темно-синей, а теперь угольно черную, продолговатую спортивную сумку. Подбросила ее к ногам Сэма. Судя по тому, с какой легкостью она это сделала, сумка почти ничего не весила. На поверку так и оказалось. Легче легкого. Сэм окинул женщину полным скептицизма взглядом. – Хочешь сказать тут... все? Чернокожая внезапно вся подобралась, в ней уже не было ни унции страха, его подчистую выжгло унижение, которым буквально сочились слова Сэма. Теперь она была полна праведного гнева, питаемого жалостью к своей неполноценности. Сколько она подобного натерпелась! Сколько раз отводила глаза и сжимала да скрипа челюсти в ответ на оскорбления, сколько раз сворачивалась в клубок под градом пинков и ударов не в силах оказать даже минимальное сопротивление. Ее называли последними словами, поливали помоями, грозили самыми страшными пытками, какие только в силах изобрести обоженное наркотой сознание, порой даже подкрепляли свои угрозы практикой и свидетелями тому выступали бесчисленные шрамы на ее теле, но то, что собирался сделать с ней этот гориллоподобный мудила – повесить на нее клеймо воровки, хуже того, воровки, позарившейся на вещи мертвого – это уже было слишком. Никогда прежде она так горько не сожалела о том, что не может просто встать и плюнуть в холеную белую морду. – Да, я сплю на грязных тряпках, и постелью мне служит зассанный каким-то белым младенцем матрас молодой человек, да, я не могу позволить себе душ чаще раза в неделю, потому что до общественной бани каждый раз приходится добираться на своих двоих, а злогребучей крышей мне служит мусорный пакет. Да, я питаюсь тем, что вы не в состоянии слопать за ужином, и у меня зачастую возникают проблемы с тем, чтобы подтереть собственную задницу, но Сьюзи Ван-Хутен, так меня зовут, белый ты черт, и я хочу, чтобы бы это запомнил – никогда, никогда, слышишь ты меня, не опустится до воровства у мертвых! Я не лишилась совести, я помню, что значит быть добропорядочным человеком! Но думать так, ровно наоборот, считать нас чем-то вроде куля с дерьмом у вас сродни мышечной памяти... и это... это вас и погубит! Этот парень, Эйб, он попал на улицу недавно... привыкший к другим реалиям, он не умел... шкериться. Едва ли знавал таких слов! А по ночам он рыдал, что тот младенец... Рыдал не в силах выносить ту боль, что скреблась в его душе дикой кошкой, и таскай он с собой хоть слиток золота, Сьюзен Ван-Хутен пальцем бы к нему не притронулась... А теперь, если ты все сказал и получил все, чего тебе было нужно, проваливай подобру-поздорову, пока кто-то не решил и с тебя стрясти пару должков! Она все кричала и кричала, надрывая глотку, проклиная его на разные лады, пока Сэм, втянув голову в плечи, возвращался к своему вольво. Он, черт-побери, перегнул палку... да так, что она разлетелась в щепу. Придется постараться, чтобы вытащить все до одной эти мелкие занозы, которые так и кололи, так и резали кожу подобно лезвиям. Бросив сумку Эйба на пассажирское сидение, Сэм осушил поллитровую бутылку минералки, что, оставаясь на приборной панели успела порядком нагреться, а затем с минуту остервенело тер и тер лицо, пытаясь вновь почувствовать себя собой. Люцифер не казал носу... видимо, даже он счел такой расклад слишком отвратительным, чтобы его комментировать. К вещам Эйба Сэм не прикоснулся пока не оставил злосчастный Куинс за кормой. Припарковавшись у круглосуточного магазинчика где-то на полпути в Клин-Хайтс, Сэм заглушил мотор. Перетащил сумку на колени и расстегнул молнию. Внутри оказался скудный набор сменной одежды, пара на удивление недешевых кроссовок, жестяная кружка и ложка, просроченный батончик с мюсли из категории тех, что Сэм покупал и себе, детская игрушка осьминог без одного щупальца, да моток серой ткани, который на поверку оказался женским платком и который служил саваном для небольшой – десять на пятнадцать – фотографии в рамке. Семейное фото, которому место на каминной полке в гостинной. Улыбающиеся лица. Мужчина, судя по всему тот самый Эйб, поджарый, высокий, темноволосый, белокурая женщина, далеко не красавица с обложки модного журнала, но вполне милая и мальчик лет семи-восьми с этим самым осьминогом в руках... любимая игрушка. Некогда счастливая семья. А по ночам он рыдал, что тот младенец... Рыдал не в силах выносить ту боль, что скреблась в его душе дикой кошкой, – повторил в голове голос Сьюзен Ван-Хутен, и Сэм вдруг обнаружил, что его глаза полны слез. Сэм проморгался, запрокинув голову. Шумно втянул воздух через нос. Что могло случиться с этим человеком? Что под конец пути привело его в Ковчег, сделало его той самой, забытой самим временем, заблудшей душой? Что, если не сам итог, оговоренный бытностью безомного, толкнуло его за край пропасти в объятия страшной смерти? На некоторые из этих вопросов Сэм мог ответить самостоятельно. Эйб остался совсем один. Кто-то или что-то отобрало у него жену и сына... будь это обычный развод, желтый осьминожек не болтался бы в этой сумке, остался бы с мальцом, как напоминание, что не все еще потеряно, как связь с беззаботным прошлым. Значит, что то более серьезное, что-то... необратимое, повлекшее за собой последствия... Какая-то трагедия, разделившая жизнь на до и после. Ответы на другие вопросы хранили в себе боковые карманы сумки. В одном Сэм обнаружил лишь недоеденный бургер в оранжево-зеленом пергаменте. В другом – удостоверение личности. Нулевая жертва обрела имя. Дуглас Макэйб. Вытащив фотографию из рамки, Сэм узнал и другие имена. В порыве удушающего отчаяния, Дуглас увековечил память о родных. «Моя Эмми. Мой Джас». Вот так просто, корявым почерком, Дуглас сообщал этому миру, что те, кого забрала Судьба, никогда не исчезнут из его мыслей. Чуть выше имелась другая надпись, в которой чувствовалась старательная, но, очевидно, детская рука: «Папа, мама, Френки и я – самая красивая семья!». Френки... Осьминожек Френки... Телефон зазвонил так неожиданно, что Сэм буквально вздрогнул всем телом. – Скажи что у тебя есть хоть что-то, – процедил Дин в трубку. С горечью Сэм подумал, что был бы счастлив располагать куда меньшим, чем то, что он как вольно так и невольно успел нарыть. – Я знаю, кем была нулевая жертва. Аллан Шоу, мальчонка с автозаправки, задал мне направление, куда податься в поисках лежбища. У меня на руках его вещи. Парня звали Дуглас Макэйб. – Я тоже порылся в грязном белье... – в голосе Дина сквозило отвращение. Было слышно, с каким остервенением он хлопнул дверцей импалы. Раз уж так разошелся, что позволяет себе подобное в отношении детки, можно было заключить: слова о дерьмовости ситуации в которой они оказались, не были простой бравадой, – один подлец, другой засранец... А еще этот детективишка Холл, верткий, цепкий как дворовая шавка, мне пришлось следить за языком весь брифинг, а потом раскрыть ему пару карт, чтобы он занялся косточкой, и отвалил на какое-то время. – Брифинг? Ты участвовал в полицейском брифинге? – И был великолепен! – кто бы сомневался, усмехнулся про себя Сэм. – Ты просмотрел сводки? Мы проворонили новую жертву... Мне пришлось хватать все на лету. – Нет. Собирался сейчас этим заняться. И Макэйбом тоже. Может в его биографии как раз и отыщется ключ к пониманию того, чем именно они привлекли к себе ненужное внимание. – Что касается второй жертвы, Калверта Джейкоби, так это дальнобойщик из Денвера, случайно оказавшийся в городе. Бьюсь об заклад, женушка сбежала от него именно потому, что устала напоминать о необходимости смены трусов. Удивительно только, что вытерпела так долго. Не удивительно, что ее совсем не расстроила новость о его смерти. – Трусов... – А Роски... он, как пить дать гулял на стороне. И ухитрялся сэкономить. Совместил, так сказать, приятное с полезным, использовал для своих тайных рандеву те дома, которые собирался продать. Я понял это, едва задавшись вопросом, на кой черт ему был нужен гель для душа. Не новый, кстати. Сомневаюсь, что тварюга позаботилась бы об этом. Пазл сложился окончательно, когда среди изъятых из его машины вещей я нашел и другие инструменты для чистки перьев. Полотенце, зубную щетку... – Сволочь... Но Тамара подозревала, если не знала наверняка, то подозревала точно. Почему не указала на дверь, не подала на развод? Дин промолчал. Сэм и сам был готов ответить на этот вопрос. Этот неравный брак, ибо не может быть равным союз между охотником и простым обывателем, не привыкшим бояться темноты, изначально выступал чем-то вроде воздушного замка, иллюзии, ширмы, если угодно, за которой Тамара сама выбрала жить. Все это: собственный дом, муж, ребенок, связанные с этим каждодневные заботы – позволяло ей засыпать с мыслью, что она нормальный человек. Чудо, что ей в принципе это удалось. Ни ему самому, ни Дину такого шанса не выпало. – Аллрой спросит ее и об этом. Сразу после того, как вытащит из нее все, что она сможет рассказать об Айзеке и его исчезновении, при, цитирую, "весьма туманных обстоятельствах". Они рассматривают версию с ее непосредственным участием, Сэм. – Этого стоило ожидать. – Ты... в порядке? На чердаке все тихо? Иногда молго бы показаться, что Дин, вольно или невольно становившийся за эти годы сосудом для той или иной сверхъестественной пакости, заимел в своем арсенале некоторые экстрасенсорные способности. Словно бы они раз за разом оставляли в нем, в память о себе, частицу своей проклятой благодати, которая по какой-то причине не была в последствии отторгнута его насквозь охотничьей натурой, как патоген. Сжав вновь изувеченную руку в кулак, Сэм в оцепенении наблюдал за тем, как набухает и готовится сорваться вниз, аккурат в расстегнутую сумку Макэйба, капелька темно-бардовой крови. Раз – и она уже впиталась в угольно-черную джинсовую ткань. – Полный порядок... все под контролем. Что дальше? Когда ты так бессовестно врешь, не моргнув и глазом, я весь горю, Сэмюэль. – Я собираюсь осмотреть тот дом в Хемпстеде. Так, для галочки, потому как вещички Беннета и Джейкоби чисты на предмет проклятых вещей, серы, эктоплазмы и прочей мерзости. Единственное, что показалось мне странным и что я разумеется не оставил под носом у детектива Холла, обнаружилось в мусоре. Ообертка от бургера и чек, имеющие отношения к одной и той же забегаловке, в которой что первый, что второй приобрели свой последний ужин. Я бы мог отправить тебя на штраф-стоянку, куда оттащили трак Джейкоби, но что толку жечь бензин по напрасну... – Обертка от бургера, говоришь? – Сэм запустил руку в бокой карман сумки Макэйба, вытащил недоеденный сандвич, по всему видимо припасенный Дугласом на утро, до которого ему так и не удалось дожить. Разворачивать не стал, запашок из без того был что надо. – Она, случайно, не в оранжево-зеленых тонах? – Такая самая... откуда ты... – Нашел такой же, полусъеденный, в сумке Дугласа. Судя по запаху, ему как раз может сравняться месяц. – Чувствовал же! Название этой бадеги на обертке прочитать сможешь? – Да, думаю да... – Сэму пришлось расправить какую-то часть обертки. Аромат тухлой говяжьей котлеты тут же ударил в нос. – Ма-Ма-Донна. Ох, черт, Если они хотели таким образом отдать должное Матери Материализма, то у меня для них плохие новости. Вышло-таки скверно. – Спросили бы меня, я бы сказал, что у них хреновое чувство юмора. Но это... похоже на настоящую зацепку. Вот только как быть с доказательной базой? Предположим, что источником сока смоковницы, который наша тварюга каким-то образом использует для установления контроля над жертвой, являются эти бургеры. В желудке Макэйба его следы остались. Беннет пока под вопросом, но если расшевелить коронера, ответ скорее всего будет положительным. Что до Джейкоби, то он наглотался антисептического геля, полагаю, его пищеварительная система превратилась в решето. – Она прям таки фонтанирует идеями... Чем-то смахивает на еженедельную кулинарную колонку в дамском журнале. «Десять блюд из картошки» или что то в этом роде, – Сэм тяжело перевел дух, откидываясь на спинку водительского кресла; поскольку брат молчал, Сэм мог услышать натужный рокот мотора импалы. Эффект не хуже, чем у аллрозолвана, – и тем не менее, два из трех, Дин. Достаточным бывало и меньшее. – Попытайся в таком случае разнюхать на счет столовки... Пора уже начать сводить концы с концами!