DiSINfection/Дезинфекция

Черный шевроле малибу едва не чмокнул задний бампер одной из трех патрульных машин – поди разбери, где свои, а где чужие – пристраиваясь у драйвэя дома номер один-ноль-пятьдесят-два. Малкольм тихо выругался, ставя автомобиль на ручник. Почти что у соседнего дома, передним левым колесом на бордюре, стоял шевроле SETINA криминалистической команды штата. Не тачка, а загляденье. Огромная, черная, блестящая, она была когда-то призвана в этот мир наводить ужас и подавлять волю. Подобные, но классом повыше, настоящие пижонские драндулеты под стать своим хозяевам, находились на службе у ФБР. Малкольм позволял себе робкую надежду не обнаружить этих парней с серьезными мордами где-то по близости в обозримом будущем. В конечном итоге, что ФБР, что федеральная полиция сначала смотрят на количество эпизодов. А согласно протоколу, их должно быть не менее трех; один – не повод расчехлять орудия. И тем не менее некий Роски Беннет, риэлтор, найденный мертвым на территории объекта реализации, мог стать камнем предткновения, потому что, во-первых, у Аллроя возникли сомнения и, о Боги, конфликт интересов с криминалистами и, во-вторых, с подобным уже сталкивались в Куинсе. Ко всему прочему, нельзя забывать о прессе! Пока нас спасает юрисдикция. Убийство или самоубийство? Добитый мыслями о журналистах, которые как мухи непременно слетались на любое дерьмо, Малкольм, совсем растерявший всяческое желание в это ввязываться, уже безо всякого энтузиазма взглянул на номер дома, сочетание цифр которого теперь больше не казалось ему забавным. Пускай даже в самом узком смысле. Тому, в чью честь дан этот бал, скорая помощь уже не требовалась. Малкольм провел в заглушенном автомобиле еще несколько минут, всматриваясь в пространство перед собой по большей части невидящим взглядом. Подготавливая себя к грядущему и никак не желая мериться с той горькой его частью, когда придется просить Тайлера побыть с матерью подольше, возможно даже пропустить сегодняшние занятия в старшей школе, возможно, придумать удобоваримые объяснения от его лица. Его левая рука все еще лежала на ручке двери. Щелкал остывающий мотор. С каждым таким щелчком, похожим в своей методичности на щелчки метронома, в его мыслепространство просачивалось все больше фактов о деле, начавшем закручиваться без малого месяц назад. Фактов, которые он получал и к которым пытался относиться нейтрально, как к гребаному прогнозу погоды. Фактам, которые ему удавалось удерживать на безопасном расстоянии. Первопричина неуверенности Джейдена Холла относительно специфики. Его смутила жестокость. Его смутило хладнокровие. Его ужаснуло безмолвие. Тот человек, неизвестный, прошел через выбранную для себя пытку молча. Сгорел, он сгорел. Совершил акт самосожжения. Газеты назвали его публичным, назвали актом веры. Местная паства подхватила эту оценку как вирус. Как бы они не причислили этого Джона Доу к лику святых... И теперь снова. То, что он с собой сделал, или то, что сделали с ним, мягко говоря, выходит за рамки, Малкольм. Единственный свидетель – тот молодой парень заправщик, Малкольм не помнил его имени – мог, конечно, и преукрасить, молодежи нравятся такие вещи, но Джейден принимал его слова за чистую монету; он по опыту знал, что пребывая в состоянии глубокого шока, сложно сочинить удобоваримую для должностного лица историю. Разумеется, было отчасти глупо давать этим мыслям ход сейчас, когда он еще даже не видел тела – предубеждение, худший из пороков для детектива – но предчувствие уже закралось в душу, подобно черному дыму. Движение по левому флангу заставило Малкольма повернуть голову. Малкольм увидел двух офицеров, осматривающих гражданский автомобиль – темный хэтчбек неясной марки – при помощи ручных фонариков. Все дверцы, как и багажник, были открыты; горели потолочные лампы. На переднем сидении можно было рассмотреть небольшую стопку бумаг, придавленную сверху камнем с лужайки для надежности и мусорный пакет, в который офицеры складывали всяческий мусор и не только, найденный в салоне. Один из офицеров поднял голову над кузовом машины погибшего как раз в тот момент, когда Малкольм решил, что пора действовать; из-за ветра или будучи увлеченным работой, он не слышал, как прибыл еще один экипаж. Дав знак напарнику продолжать без него, он поспешил в дом, чтобы, очевидно, доложить. Ветер, порывистый, принялся хлестать Малкольма по щекам, словно разгневанная женщина, стоило ему высунуться из прогретого салона шевроле. Он инстинктивно втянул голову в плечи и затолкал руки по глубже в карманы. Порядком отросшие каштановые волосы пришли в полнейший беспорядок, лезли в глаза, но это не помешало ему как следует осмотреться, прежде чем офицер местного полицейского управления подошел достаточно близко. Ярко светилось каждое окно этого большого, полутораэтажного дома, отделанного светло-серым сайдингом; по заиндивевшему в предрассветные часы искусственному газону стелились полотнища электрического света. Вышеупомянутая бригада скориков – жаргонное прилипчивое словечко, чтоб его – судя по всему, еще копошилась в доме. У несуразно огромного полосатого мастадонта, закрепленного за службой спасения, припаркованного на другой стороне дороги, топтался водитель, не нашедший ничего лучше, чем скрасить томительное ожидание сигаретой. Последний этап в работе этой конкретной команды с этим конкретным телом, увезти его туда, где над ним поработают тщательнее, но они не сдвинутся и на йоту до того, как он лично на все не посмотрит. А дальше... Дальше на повестку дня будет вынесен вопрос: первый или очередной? Придется созывать критическую группу, проводить анализ, объединять два расследования в одно. От одних только мыслей об этом, сердце Малкольма Рейда набирало темп. Укоряя себя за это, Малкольм ударил себя кулаком по груди, призывая сердце уняться. Это не должно ему нравиться, не снова, не сейчас... И все же. Малкольм хотел, чтобы вопрос о первичности или вторичности прецедента был. Чтобы это было гребаное, прости Господи, убийство. (Или, на крайний случай, доведение до убийства.) Он проработал в правоохранительных органах Великой Страны Надежд достаточно, чтобы иметь на это причину. Образ обуглившегося тела Джона Доу из Куинса уже крепко окопался в его голове. И он не собирался уходить. Не после того, как его впустили. Подняв воротник своего пальто – настоящее произведение искусства с подкладкой из крашенного лисьего меха – Малкольм, морщась далеко не от холода, шагнул с асфальта на псевдо-газон. Под подошвами у него скрипели мелкие камни и фрагменты строительного мусора. Скорее инстинктивно, нежели осознанно, Малкольм делал пометки в своем воображаемом журнале, визуально знакомясь с местностью. Давал характеристику, от которой многое зависело. Пока все выглядело разрозненно. Недешевый район, где ценник, тем не менее, оправдывал только географическое положение. Местечко гнездования для тех, кто только недавно перешагнул черту среднего класса, но крайне далек от следующей ступени, потому как не отвадился от давнишней привычки метать бисер. Однотипные, одноэтажные, пустующие дома, едва вываленные на и без того перегруженный, захлебывающийся рынок недвижимости. Неужели они не понимают, что слово в слово повторяют гребаный детройтский сценарий?! Отдаленность от густо заселенных кварталов в добрые две-три мили. Три с половиной, если быть точным. Отсутствие линии разграничения между участками, что давало хороший обзор и место для незапланированного маневра. И вишенка на торте – безопасность, взваленная среди прочих на плечи городской полиции, а не на частные охранные компании. Есть о чем подумать, дамы и господа. Подобные первичные наблюдения: удаленность от людских глаз, глубина возможной заинтересованности третьих лиц – Малкольм не был уверен, что компания застройщик подсобит им, даже будучи такой заинтересованной стороной, как и отметки, сделанные мимоходом, скажем о возможности разыскать потенциальных свидетелей или просмотреть записи с камер наружного видеонаблюдения – в данном случае отрицательно по всем пунктам – становились базой для предстоящего расследования. Отправной точкой. Первым гвоздиком на пробковой доске, от которого потянутся ниточки к другим, на него похожим. Их будет много, в случае если они действительно имеют дело с каким-нибудь хотя бы мало-мальски спланированным преступлением. Одна, если человек сам свел счеты с жизнью. Да и той, по старинке, перевяжут тонкую папку с несколькими отчетами перед отправкой в архив. Потому что в самоубийстве чести нет – так принято думать. Об этом говорит священное писание или люди, имеющие право трактовать его великие истины. В это верят те, кого там не было; не было рядом с отчаявшимся человеком, не нашедшим, к большому сожалению, другого выхода. Так сказали месяц назад. Так скажут и завтра. Разница лишь в том, что у этого несчастного есть имя. – Детектив Рейд, сэр, мое имя Конрад Юботи, полиция Лонг-Айленда, – на губах чернокожего Юботи, низкорослого и округлого, обильно потеющего даже теперь, дрогнула улыбка. Он протянул Малкольму руку, и Малкольм ответил на рукопожатие. Конрад Юботи продолжил говорить, переходя к прямому докладу, едва они, шагая нога в ногу, двинулись к дому. Можно было поставить целое состояние на то, что плечи его при этом расправились бессознательно. Показатель долгой, преданной и ровной службы. Малкольм подумал, проникаясь зыбким уважением, что под фуражкой Юботи скрывается стремительно седеющая шевелюра. – Вам наверняка уже доложили о положении местных дел, но я, с вашего позволения, расскажу тоже. Со своего боку. Так мне знаете ли будет спокойнее... Так вот. Мои парни были здесь первыми. Заехали в район около четырех утра. Заметили брошенный автомобиль, а потом и свет в глубине дома. Действовали по инструкции, уверяю вас. Сообщили в отдел, описали обстановку, диспетчер разрешила осмотр. Дверь была не заперта, один вошел, второй, до поры до времени, оставался снаружи. Бедолагу отыскали в ванной комнате, в душевой кабине, уже без признаков жизни. Мой парень весь промок! До нитки! Пока сообразил, как выключить чертову воду... Информацию передали мне, а я уж, будучи на полпути, подсуетился... Когда приехал, понял, что поспешил очень не зря. Малкольм одарил офицера Юботи озадаченным взглядом, его брови при этом сошлись на переносице, но спросить он ничего не успел. Как не успел и выразить свое недовольство. В былые деньки, будучи еще кадетом полицейской академии, он стараниями преподавателей зарубил себе на носу практические истины, многие из которых начинались с отрицания. Первой среди прочих была о том, что неуважение ко всем сторонам инцидента недопустимо. Эмоциональная окраска недопустима. Присвоение кличек недопустимо. В рамках расследования существует только жертва и субъект. Никаких гадов, мерзавцев, несчастных, или бедолаг. Юботи, конечно, не был способен читать мысли – никто из них, к счастью не обладал таким даром – и потому не имел и малейшего понятия, какая страшная буря со свистом пронеслась мимо его головы, благодаря вмешательству третьих лиц. В дверном проеме гостиной, такой же безликой как и прихожая – голые стены, выкрашенные в кремовый цвет и светло-коричневый, не из дешевых, паркет на полу, некогда, вероятно натерный до блеска, но теперь затоптанный десятками пар тяжелых офицерских ботинок – в которую они только что переместились с крыльца, уже показался Аллрой Доннахью. Его высокая, крепкая фигура заметно выделялась среди остальных. Аллой был одет в светлые джинсы и свитер явно не из массмаркета; неизменные кроссовки почему-то сменил на резиновые сапоги с невысоким голенищем. Если у Малкольма волосы отросли по причине свойственной ему в последние недели безалаберности, то разделенная на прядки челка Аллроя, доходившая ему почти до линии бровей, при условии почти выбритых висков, была частью нового имиджа. Удивительно, но то, что для многих других мужчин могло бы стать самоубийственным шагом в плане стиля и привлекательности, Аллрою действительно шло. Все дело было в цилиндрической форме его головы и филигранном взаимопонимании между парикмахером и барбером. Не иначе. Малкольм улыбнулся уголками губ. Убежденный холостяк Аллрой Доннахью слыл в полицейском упправлении Нью-Йорка охотником двух фронтов. Если вы понимаете, о чем речь. – О, Малкольм! – воскликнул Аллрой и поспешил подойти ближе. Руки не протянул, так как они были затянуты в латексные синие перчатки. – Рекордное время прибытия. Как всегда. Спасибо. Ровно такие же перчатки Малкольм с молчаливой благодарностью, а именно кивком головы, которую Аллрой мог так же принять и на свой счет, получил от криминалиста, заканчивавшего свою работу в помещении. Только теперь Малкольм заметил в опущенной левой руке Аллроя пластиковый зип-пакет для улик. Внутри полупрозрачного пакета лежало что-то, похожее на металлическую губку, перепачканную кровью. Если улики трансформируются в вещьдоки – это говорило только об одном, из места выжали все на этот час возможное. Сработали быстро, но удивляться было нечему. Дом был практически пуст. Передавая, словно опомнившись, пакет Малкольму, Доннахью, что было полностью в его характере, выдал нечто, абсолютно не относящееся к делу. Нечто, что заполнило некоторые пустоты в понимании Малкольма и одновременно ввело в ступор офицера Юботи. – Будь у Зиппо та же прыть, как у тебя, я бы, наверное, сейчас в этом всем не копался. Кому-то не из отдела, а именно почти всем так или иначе оказавшимся в поле его воздействия, могло показаться, что Аллрой страдает каким-то расстройством психотического спектра, вроде синдрома Туретта, но на самом деле все было куда проще. Аллрой Доннахью представлял собой человека чрезвычайно деятельного, а так же словоохотливого, особенно в период осваивания чего-то нового. В этот раз это конный спорт... А ведь совсем недавно только и было что разговоры об аукционах для филателистов. Не отрываясь от изучения улики – металлическая губка была один в один та, которой раньше пользовалась Лора для чистки стыков между каменных плит на заднем дворе их дома – Малкольм заговорил, разумеется, не без доли сарказма, в надежде, что одно неуместное заявление, наложенное на другое, в конечном итоге нейтрализует этот гастролирующий театр абсурда. И едва не перегнул палку. – Никак не остепенишься? Только имена. Всегда только имена. Сегодня одно, а назавтра – уже другое... – очень вовремя взглянув на Аллроя из подлобья, на его вытянувшееся в недоумении лицо, Малкольм поспешил дать заднюю и, повернувшись к офицеру Юботи, добавил ровным тоном. – Зиппо – это лошадь. Детективу Доннахью никогда не были чужды тотализаторы. Не то, чтобы мы все это поощряли... Аллрой усмехнулся. Ему не потребовалось и десяти секунд, чтобы смекнуть, в чем дело. У Рейда и без того всегда было хреново с юмором. – Кличка, Рейд. Зиппо – это кличка. У лошадей не бывает имен. - Да и эта кличка странная... Что за радость называть лошадь в честь зажигалки? И у него, кажется, только что объявился конкурент. Аллрой с легкой улыбкой пожал плечами на заявление офицера, но едва опустив взгляд на зип-пакет в руках Малкольма, вновь переменился. Веселости и след простыл. Они снова были на месте преступления, там, где оборвалась чья-то жизнь. Ниточка связи, в умозрительном смысле протянутая от этой окровавленной металлической губки чему-то, скрытому в стенах этого дома, нервировала сама по себе, словно инородный предмет, что-то вроде волосинки или частички материи, застрявшей в горле, словно лошадь, названная в честь автоматической зажигалки. Это было неправильно. – Пойду узнаю, как обстоят дела у ребят снаружи, – сказал Конрад, и, не дожидаясь ответной реакции, развернулся и вышел вон. – Металлическая губка? Серьезно? – Подробный отчет будет готов только через пару часов, но я лично видел, как медики вытащили из ран мистера Беннета несколько кусочков тонкой металлической проволоки. Этой самой... Они застряли в... В общем, тебе лучше самому посмотреть. Потом я, может быть, вверну пару фактов. Полный недобрых подозрений Малкольм последовал за Аллроем вглубь необжитого дома, к ванной комнате. Разглядев улику подробнее, чем хотелось бы, теперь он просто нес ее в руке, стараясь не сжимать пальцы слишком сильно. От одного ощущения этой текстуры к горлу поднимался кислый комок, а мысль о том, что эта металлическая губка могла вдруг сдвинуться с тихим, влажным шипением и хлюпаньем, вызывала едва ли не панический ужас. Сказанное Аллроем не давало ему покоя. Они не знали, с чем столкнулись. То, что сделал с собой этот Роски Беннет, или то, что сделали с ним, выходило за рамки. У Джейдена Холла, кажется, имелся в запасе схожий по жестокости инцидент. Аллрой постарался снова сконцентрироваться на обстановке. В доме было три жилых комнаты, не считая гостиной и кухни. С удобствами – счастливым покупателям скажут, что это подарок от компании-застройщика, иначе и быть не может – только кухня и ванная. Закончившие с осмотром медбратья устроились на камбузе и цедили все горячий кофе из термоса, передавая друг другу наполненную крышку. Малкольм повел носом, стараясь уловить бодрящий аромат, но в этой части дома во всю гуляли сквозняки, да и к тому же его ноша, поминутно прибавляющая в весе, не оставляла минут для праздных радостей. Еще один из криминалистической бригады мерил шагами будущую хозяйскую спальню в попытке до кого-то дозвониться. Третий и последний, сдавалось Малкольму, еще работал в ванной. Как и фотограф. Яркие белые вспышки буквально выплескивались на стены узкого коридора. Сюда, за счет планировки, сквозняки, увы, не добрались. В коридоре пахло кровью. Этот терпкий, въедливый запах, оставляющий привкус металла на языке спутать с чем-то еще было просто невозможно, он окутывал, подобно тяжелому одеялу, но Малкольм мог поклясться, что распознал и другой. Тонкий, если не сказать, что прерывистый. Приятный, черт побери... Искусственный. Что-то освежающе-цитрусовое. – Это гель для душа? Почему здесь пахнет гелем для душа, Ал? Аллрой не ответил – догадка была верна. Ответ на второй вопрос лежал в прямом смысле у него под ногами. А, точнее, он был на ногах Доннахью. Малкольм еще в первые минуты отметил, что тот обут в резиновые сапоги взамен кроссовок, теперь же к этому добавились жалобы офицера Юботи на счет промокшего офицера. Он никак не мог понять, как отключить воду. Малкольм на своем опыте знал, что это довольно распространенная проблема среди людей старшего поколения – современная сантехника. Сам не раз оказывался в вопиюще неудобных ситуациях. Особенно это касалось номеров отелей класса выше трех звезд. Везде кнопки – зачастую даже сенсорные – вместо привычных рычагов или как их там... Малкольм сжал в руке металлическую губку в зип-пакете, и по его спине побежали мурашки. Вода, льющаяся на опешившего офицера дорожной полиции, и, очевидно, на обнаруженное им тело. Аромат цитрусового геля для душа. Губка... Что за нахрен тут произошло?! В очередной стерильной вспышке, озарившей скромное по квадратуре помещение, Малкольм увидел все отчетливо-резко. Аллрой прошел вперед, необходимость его комментариев, как бы не чесался язык выложить все с порога, отпала. Последний из криминалистической троицы – немолодой, среднего роста, костлявый, в наглухо застегнутом белом тонком комбинезоне из тайвека – одарил Малкольма недолгим взглядом. Малкольм не мог знать наверняка, но это, очевидно, и был Уилсбери, о котором предупреждал его Аллрой по телефону. Нижняя часть его лица была скрыта под медицинской маской, однако он приспустил ее, открывая на показ тонкие, розовые губы. Улыбнулся нервной, кривоватой улыбкой, замещая ей приветствие и как бы спрашивая: ну как вам, детектив? Занятно, не так ли? Свяжи тут воедино хоть что-нибудь, и я пожму тебе руку. Малкольм Рейд смотрел внимательно... И ему не понравилось, что он увидел. Разбросанные элементы одежды: джинсы (один серый носок торчит из штанины, второй, вероятно, скатался и застрял), рубашка, надельная майка, трусы – бесформенные кучки мокрой ткани на кафеле, залитом водой; воды много, никак не меньше полудюйма. Кровавые росчерки, тонкие, похожие на щупальца, кое-где завивающиеся, тянулись по поверхности жидкости от основания душевой кабины, от более широкого пятна. Мысли о нарушениях при заливке пола мешали... Мысли о чавкающих при ходьбе ботинках мешали... Малкольм тряхнул головой, в попытке сосредоточиться. Раздевался погибший явно не без спешки. Его кто-то подгонял? Угрожал оружием? Возможно. Самоуйбицы обычно не спешат... Только если не пьяны, как черти. Стоит запросить токсикологическую экспертизу. Обувь – не дешевая пара ботинок – один, правый, лежал на боку рядом с резиновым половичком в подкрашенной кровью воде, второй приземлился точно на подошву около раковины. Бурые подтеки и набухшие, тяжелые, частично свернувшиеся капли крови, почему-то наводившие на мысли о пуливилизаторе, на раздвижных дверях душевой кабины и на пластике, которым она отделана изнутри. Тело мужчины, чернокожего, лет сорока, покрытое зияющими ранами, нанесенными непонятным – непонятным ввиду того, что ошалевшее восприятие было еще не в состоянии завязать последний узелок – приспособлением на белом акриле, застывшее в коленно-преклонной позе, упирающееся теменной областью головы в плексеглас. Подойдя ближе, Малкольм подумал о проникающем ранении грудной клетки, но в следующее мгновение отказался от этой версии, заключив, что расположение капель слишком хаотично, а значит, не выдержит проверки логикой. Оставив зип-пакет со стальной губкой на мраморе у чаши раковины, он наклонился к телу. Опускаться на корточки было слишком рискованно. Он уже замочил туфли, но не мог позволить, чтобы испортилось и пальто. Версия о наблюдателе не рухнула, но завибрировала и пошла крупными трещинами, пока Малкольм изучал повреждения на теле убитого. Некоторые из них были глубокие, как, допустим, на плечах и на шее и, кажется, еще на верхней части грудины, сразу под горлом; некоторые, наоборот поверхностные: на руках, на боку, на бедрах. Последних было значительно больше и похожи они были на те, что остаются после падения с мотоцикла. Когда верхний кожный покров стесывается об асфальт. Два слова перемигивались в мыслях Малкольма. Уверенный – неуверенный... Как будто отрываешь лепестки у ромашки. Брови Малкольма Рейда во второй раз за вечер сошлись на переносице. Столкновение двух модус операнди казалось слишком резким, почти карикатурным. С одной стороны, полное ненависти к себе самоубийство, подобное которому человек в здравом уме не совершит – инстинкт самосохранения даже в этом случае подкинет куда более щадящий вариант. С другой – результат психологического насилия, вопиющее проявление власти одного человеческого индивида над другим. Торжество первобытной жестокости. – Если наблюдатель и был, то мы скорее всего имеем дело с садистом, – догадки в голове Малкольма вспыхивали и гасли как светлячки, им становилось тесно, они искали выхода. Взявшись за плечо погибшего, он отклонил тело на себя и в сторону, второй рукой приподнял поникшую голову. Кожа у ключичной впадины буквально отсутствовала, выставляя на показ мешанину из изувеченных жил, артерий и хрящей. Торс, паховая область, бедра были залиты кровью, – он... захлебнулся и истек кровью одновременно, – сказал Малкольм, возвращая тело в изначальное положение. Его голос звенел отвращением. Он развернулся к Аллрою. Фотограф уже ушел, но с домом не закончил. Малкольм еще мог слышать, как щелкает затвор фотоаппарата. – Криминалисты уверены, что мистер Беннет, – говоря, Аллрой покосился на Уилсбери, не поворачивая при этом головы. – Роски Беннет, был в доме один, когда все случилось. Уилсбери выпрямился, закончив с осмотром сливного отверстия раковины – ей, похоже, не пользовались сегодня, кровь попала на нее случайно – но криминалист был обязан проверить. Ватная палочка отправилась в еще один маленький и вытянутый зип-пакет. Затем Уилсбери подцепил оставленную Малкольмом улику и определил все вместе в специальный армированный криминалистический чемоданчик, что стоял открытым почти у самого выхода из комнаты. Вид этого чемоданчика неизменно вызывал у Малкольма ассоциации с черными трансплантолагами. Прежде чем Уилсбери раздраженно захлопнул чемоданчик, Малкольм смог рассмотреть и бутылек с гелем для душа, который Роски Беннет использовал для своего последнего омовения. «Цитрусовый Взрыв» от Лапите Марселье. Такое, скорее всего, купила бы женщина. Еще одна загадка в копилку. Их с Доннахью внимательно слушали. Уилсбери не терпелось ввязаться в разговор, но причина все еще была недостаточно веска. Малкольм перевел взгляд на коллегу. Что же, он сделает причину таковой. – И все-таки я вижу тут две модели поведения, а совместимы они могут быть только при условии наличия внешнего катализатора, тобишь, субъекта убийцы, – господи, его слова так и сочились ядом. – Если мы, конечно же, не имеем дело с неклассическим самоубийством. Полагаю, что не имеем, потому что никто еще не заикнулся о записке. Росски Беннет оставил что-то, что можно было бы считать предсмертной запиской? – Мы еще не копались в его телефоне, не перебирали бумажки из его машины и содержимое дипломата, да и вещи тоже еще не проверяли, – Аллрой кивнул на разбросанные по полу элементы одежды, которыми Уилсбери собирался заняться с минкуты на минуту. – Записка может оказаться, где угодно. Малкольм покачал головой. – Самоубийство – это всегда своего рода манифест... человек хочет, чтобы все узнали обо всем. И сразу. Записка оставляется на видном месте. Примагниченной к холодильнику, например, или педантично разложенной на рабочем столе... Иногда ее, конечно, кладут в карман, но тут маловероятно, что именно такой случай. Беннет знал, что вещи окажутся в воде, а такие документы не должны быть искажены или окончательно испорчены. Если она у мистера Беннета будет обнаружена, скажем, в бардачке автомобиля, смятая или недописанная, это может натолкнуть на мысль о неуверенности. Или, вот опять, о внешнем воздействии. – На дворе двадцать первый век! Может, он пошел в ногу со временем и оставил слезное видео-обращение, скажем, на ютюбе, – вставил свои пять копеек появившийся на пороге ванной второй криминалист. Тот самый, что трепался с кем-то по телефону. Возросшая популяция криминалистов на квадратный метр заставляла Малкольма нервничать. Нервничать вдвойне заставляло сохраняющееся молчание Уилсбери. Еще одно третейское мнение могло укрепить его собственное касаемо специфики дела. Возможно, Малкольм опростоволосился, принимая молчание за неготовность вступить в конфликт. Уилсбери мог попросту искать дополнительные причины вывести грядущее расследование за рамки их юрисдикции. Черт. За размышлениями об Уилсбери, Малкольм полностью пропустил мимо ушей слова второго выскочки и снова сосредоточился на Доннахью. Светло-серые глаза Аллроя горели живой мыслью. Он точно понимал, куда дует ветер, но и в словах второго криминалиста, очевидно, отыскал что-то дельное. На вопросительный кивок Малкольма лишь отмахнулся, мол, обсудим все потом. – Ладно, – наконец изрек Уилсбери, – как сказал один умный человек: любая версия имеет место быть ровно до тех пор, пока не отыщется предлог от нее отказаться. – Стрела, что называется, поразила цель, так как Малкольму было известно наверняка, какого такого умного человека цитирует Уилсбери. Губы Рейда бесконтрольно подернулись. – Эта точка зрения, как и вердикт вашего коллеги, идет вразрез с выводами моей группы. Объяснитесь. Малкольм вскинул брови. Чего уж он точно не ожидал на месте преступления, так это криминалистических дебатов, и не где-нибудь, а в паре шагов от трупа. Аллрой сложил руки на груди. Его взгляд метался от Малкольма к Уилсбери и обратно. Губы его поджались. Ему это не нравилось. Второй криминалист исчез, но только затем, чтобы объявиться снова спустя минуту. С собой он притащил пакеты для улик побольше. Очевидно, для одежды мистера Беннета. Разведенная им деятельность заставила компанию детективов и Уилсбери частично переместиться в коридор. Аллрой остался на своем месте, у порога. – Окей. Хорошо. В пользу внешнего воздействия свидетельствует вообще все здесь. Вся обстановка. Вещи сняты и разбросаны в спешке, словно его постоянно понукали и подталкивали. Человек, решивший самостоятельно уйти из жизни навряд ли захочет, чтобы у нашедшего его после сложилось мнение о нем, как о неряхе. Дверцы душевой кабины не были закрыты. Минус в пользу в самоубийства, мы ведь помним и последнем впечатлении, и плюс в копилку наблюдателя. Закроешь их и шоу уже не будет таким красочным. Таким четким, – Малкольм перевел дух. – Вероятнее всего, второй использовал для контроля огнестрел. С холодным оружием у жертвы больше шансов вырваться, особенно если жертва комплекции мистера Беннета... Огнестрел, которым не воспользовался. Почему – вопрос на миллион, ведь местечко-то тут тихое. И раны. Поверхностные перемежаются с глубокими... Какие-то были нанесены самим Беннетом, как показатель... этим он словно говорил: «да, да, приятель, я тебя слышу, видишь, я делаю, что ты хочешь». Так, обычно, тянут время. И снова минус в пользу версии о самоубийстве. Захотите ли вы продлевать муку? Нет. Никто не захочет. Обычно все происходит быстро. Все дело в инстинктах... Надеялся ли он на чью-то помощь или поджидал удобного момента для оказания сопротивления? Еще один сложный вопрос, – Малкольм помолчал. – Кто-то должен был очень постараться, чтобы заставить его сделать с собой такое. Ну, или на крайний случай, посодействовать напрямую... Пока Малкольм рассуждал, картина произошедшего, во всяком случае, ее часть, для него сложилась. Стесанный характер повреждений, застывшие в особо глубоких ранах пузыри – мыльные, без кислорода – белесые потеки на боках и голенях, гель для душа, аромат которого он почувствовал еще в коридоре и чувствовал от трупа, но отсекал, железная губка в пакете для улик. Судорожно и сухо сглотнув, Малкольм перевел взгляд на Аллроя. Доннахью оставался серьезным и прямым. Да, теперь они оба посвящены в эту историю. Уилсбери, который готов был вмешаться в монолог Рейда буквально после каждой фразы, наконец, заимел возможность обозначить свои контраргументы. – Согласно дактилоскопической экспертизе, во всем доме только одна пара отпечатков пальцев, детектив Рейд. Одна цепочка следов обуви. От двери и напрямую к ванной, – Саймон, точно, теперь Малкольм отчетливо вспомнил этого безрогого черта, Уитберри явно начинал выходить из себя. – Мы, разумеется, сверим их с отпечатками мистера Беннета , сверим и размеры обуви, однако причин для сомнений у меня и моей команды нет. Он был здесь один. Не знаю, что за дерьмо заставило его себя так возненавидеть, но ему никто не помогал. Когда мы приехали, ключ торчал в замке входной двери. Снаружи. Слишком недальновидно для продуманного наблюдателя, которого вы пытаетесь нарисовать, детектив Рейд. Наблюдателя. Который, что, обучился мастерству леветирования? И не забывайте про машину. Одну не спрятанную пускай бы даже в гараж машину. Горящий свет. Ничуть не странно для незаселенного района. Ситуация входила в смертельное пике. Аллрой очень вовремя это заметил, как и повисшее буквально на кончике языка Малкольма предложение для Саймона. Предложение закрыть свою пасть. Крыть Рейду было уже нечем. Конфликт оставался неразрешенным. Вопрос оставался открытым. Аллрой стал медленно понимать, что зря притащил сюда Малкольма. На счастье ситуация разрешилась сама собой. Уитбери сам решил, что с него достаточно. Сообщив, как бы для проформы, что отчет об осмотре места происшествия они получат не раньше пяти вечера, он ушел, на ходу стаскивая перчатки. Малкольм Рейд проводил Саймона Уилсбери взглядом, нервно покусывая губу. – Он взбешен и... растерян. Я понимал это с самого начала, – сказал Аллрой Малкольму, – ставит под сомнение нашу компетенцию, потому что не уверен в собственной. Он... как и мы, чувствует, что здесь был кто-то еще. Об этом свидетельствует часть фактов, в то время, как другая их часть это опровергает. – Чертовщина какая-то. Такого не может быть, Ал... – Малкольм еще раз посмотрел на изуродованное тело Роски Беннета. – Не может. Оставшийся безымянным криминалист на мгновение оторвался от работы, чтобы посмотреть на Малкольма. – Попытаемся разобраться. Привлечем Джейдена, посмотрим, что там у него с делом мистера Доу. Снарядим людей, пускай поговорят с новоиспеченной вдовой и коллегами, мало ли какие могут быть стресс факторы. Назначим обыск дома и офиса. Может, что-то и всплывет, – Аллрой выдавал одну часть плана за другой по мере того, как они продвигались по направлению к выходу. Попутно он дал отмашку медикам, что тело можно будет увозить, как только в ванной закончат сбор одежды. – Разве я передавал тебе свои обязанности?- не без издевки, но издевку, разумеется, шуточную, спросил Малкольм, едва они оказались на ступеньках крыльца. – Разве это не происходит по умолчанию при отсутсвии прямого начальства? – в тон Рейду ответил Аллрой вопросом на вопрос. Малкольм усмехнулся, втягивая голову в плечи. На улице ничуть не потеплело. При каждом вздохе в воздкхе образовывалось сизое облачко пара. Над Хемпстедом вставало солнце, день обещал быть ясным, однако приветливее район выглядеть все равно не стал. В сумраке или под покровом ночи можно поддаться великой силе воображения и решить, что обитатели домов просто спят, наглухо зашторив окна. А фонари под козырьками крылец не работают или разбиты. Свет же обнажал истину. Выводил пустоту в фокус. – Одна пара отпечатков. Одна цепочка следов. Одна гребаная машина. Все так, – Малкольм кивал в такт собственным словам. Дело, как подумал Аллрой, очевидно крепко схватило его за яйца. – Но. Как и отсутствие следов взлома, все это не дает однозначного ответа об отсутствии, без тавтологии увы, никак, в доме или по близости другого человека. Роски могли пасти снаружи. Район считай мертвый, некому рассказать, была ли тут вторая машина. Он мог сам, черт побери, впустить субъекта в дом. Перчатки и скажем, бахилы, а этот парень, или те, кто его нанял – можешь бить меня, но это похоже на заказную расправу, учитывая род деятельности Беннета – должен был позаботиться о таких мелочах, исключая возникновение подозрений у таких парней, как Уитбери о наличии лишних персон. – Проявленная жестокость говорит о чьих-то сильно обманутых чувствах. Кого-то из близкого круга, вероятно. А на счет Уилсбери, возможно, дело в недостатке опыта... Малкольм развернулся к коллеге всем корпусом. Голос его, когда он заговорил снова, был происполнен негодования. – Шутишь? Уилсбери, пускай и не так долго, греет свое местечко в криминалистическом, но он умен. Умен, как черт, это я тебе говорю. Так что оставь. Спишем все на растерянность, – Малкольм помолчал и продолжил по существу. – Субъект без предпочтений по части расы и социального положения, у которого к тому же за пазухой в качестве основного оружия не нож и не чертов пистолет, а слово... не менее небылица, нежели субъект обучившийся левитации. Аллрой согласно кивнул, поглубже заталкивая руки в карманы джинс. Вся его верхняя одежда оставалась в машине, и он начинал основательно замерзать. Лицо так и горело под натиском ветра. Роски Беннет – черный. Мистер Доу из Куинса – белый. Субъект, судя по всему, беспринципный. Беспринципный. Безжалостный и крайне убежденный в правоте своих действий. Как бы не пришлось иметь дело с каким-нибудь религиозным фанатиком. – Если тело Джона Доу еще хранится в морге учебного корпуса институса судебной экспертизы Нью-Йорка, мы, вероятно сможем добиться его полной токсикологической эккспертизы наравне с Беннетом. Подозрения одного Джейдена не сыграли большой роли в прошлом месяце; дело закрыли, но вкупе с нашими подозрениями, система даст заднюю. – Осторожно, Ал... Как бы в спешке не наломать дров. – Эти дела связаны. Я чувствую. Да и ты тоже, – Донахью удалось таки поймать взгляд Рейда, и он окончательно утвердился в точности своего замечания. Чувствует, однозначно чувствует... но, почему-то хвост у него так и дрожит. Не поджат еще, но дрожит дай боже! – Схожий бесчеловечный подход к самоуничтожению. Или... уничтожению себе подобных. Но схожий ведь! Жизнь у мистера Доу, конечно, была не в пример жизни Беннета, но по подворотням Нью-Йорка ютятся тысячи людей. Даже десятки тысяч, блин. Без убийств и самоубийств там не обходится, однако многие ли сжигают себя заживо, не приняв на душу лишнего? Малкольм подумал о сильно расходящихся социальных статусах жертв, но начал с другой причины умерить пыл напарника. – Там был свидетель. Настоящий. Задокументированный. Вот, где все идет наперекосяк, Аллрой. И свидетель никого не видел! Да и нельзя сказать наверняка, был ли тот парень пьян или... под кайфом. – Как и Беннет. Дождемся экспертизы. Сопоставим факты... а дальше будет ясно! И не забывай, свидетелю-то всего девятнадцать. Мальчишка, на долю которого выпало такое... Да он во все глаза пялился на человеческий факел. Ты остался без утреннего кофе, верно? – Я приехал сюда из больницы. Там нет кофемашин. Аппарат и тот сломан. – То-то я и смотрю, что ты брюзжишь по любому поводу. Поехали, заскочим в пекарню по пути в управление. Или ты... Аллрой был-таки обязан вставить это «если». И не только из эстетических соображений. Последние недели он стал регестрировать слишком много тревожных знамений со стороны Рейда; нельзя было сказать, что не делал этого прежде, не наблюдал за ним. С точки зрения психологии, на чей алтарь Аллрой положил всю свою юность, Малкольм был крайне занимательным объектом, и все же, исследовал он его крайне осторожно, иногда даже из-под палки собственного вечно голодного натурализма. Но, когда Лоре, супруге Малкольма был поставлен смертельный диагноз, в нем окончательно что-то сломалось... некий переключатель между двумя его личностями, существование которых подтвержалось даже физически. Разные интонации, сменяющие друг друга привычки... различные почерки в отчетах; Малольм даже писал попеременно то правой, то левой рукой, соответственно случаю теряя навык работы другой конечностью. Аллрой проверял... задавал наводящие вопросы, ссылаясь на забывчивость, и выяснил наверняка, что смена личностей для самого Малкольма проходит бесследно, он этого не запоминает, автоматически подстраиваясь под темперамент каждой. И сейчас, вставив свое «эстетическое если» и не получив никакого ответа, он окончательно, читай для проформы, убедился, с какой именно личностью имеет дело. Ведущей. Праворукой. Эгоцентричной, эмоциональной, с хорошо развитой интуицией. Крайне профессиональной на однажды избранной стезе. Положительно для них. Положительно для мистера Беннета и мистера Доу... Резко отрицательно для Лоры и Тайлера. Губительно и для самого Малкольма тоже. Переключатель-то вышел из строя. Об этом говорила ярко выраженная, хаотично направленная агрессивность. Рассудительность, как в случае с Уитберри полчаса назад, еще тормозила процесс, тормозил его и сам Аллрой, сводя к юморескам особо тревожные моменты, но как долго еще продержится на такой умозрительной «термопасте» его перегруженный мозг, прежде чем все другие предохранители полетят к чертовой бабушке? Аллрой не мигая наблюдал, ощущая как горький ком от снова возникших в голове мыслей о предательстве снова давит горло, как Малкольм, одарив напарника одновременно растерянным и обозленным взглядом, снялся с места и поплелся к своему шевроле. Сев за руль и запустив двигатель, Малкольм сверился с часами на правом запястье. Часовая стрелка неумолимо подбиралась к девяти утра. Стащив наконец латексные перчатки, Малкольм нервно скомкал их и бросил куда-то под заднее сидение. Своего лица в этот момент он видеть не мог, а увидев, наверняка бы испугался, осознав сколько ненависти плескалось в его горящем взгляде. Немного прогрев машину, он развернулся резче положенного, использовав драйвей на противоположной стороне улицы; взвизгнули покрышки, и пристроился бампер в бампер за темно-синей митцубиси Доннахью. Через пять минут новоотстроенный район Хэмпстеда остался позади. Малкольм предпринял попытку отправить Тайлеру извиняющееся смс-сообщение и даже напечатал несколько слов, пока светофор упрямо горел красным в квартале от горячо любимой всеми сотрудниками полицейского управления пекарни, носившей сомнительное название «Культ Круассана». Напечатал, но так и не отправил. В пропасть пробитую в душе Рейда самой совестью рухнуло еще несколько увесистых камней. Рухнуло и исчезло в непроглядной тьме. По приезду в отдел Малкольм, как только стал известен адрес, снарядил Аллроя Доннахью известить о произошедшем новоявленную вдову мистера Беннета, приставив к нему молодого офицера Харрисона, уже никак не менее полугода метившего в его отдел, а сам, в ожидании первичных отчетов от сотрудников дорожной полиции и криминалистов, копался в своем кабинете, успевшем за прошедшие недели вынужденного запустения порядком запылиться. Джейден Холл, которому Аллрой позвонил еще по дороге в участок, должен был объявиться в течении часа. Приглашение стать частью фокус группы – пускай пока только умозрительной – по новому делу, которое, к тому же, могло быть как-то связано со странным «висяком» в юрисдикции его собственного отдела в Нью Гайд Парк позволит ему наконец глотнуть свежего воздуха. Получивший разрешение на перевод из родного Нью-Арка каких-то шесть или семь месяцев назад, Джейден вполне осознанно лишил себя права на принятие участия в какой-либо оперативной работе ввиду обязательной в этих условиях перепроверки личностных и профессиональных качеств. Говоря по-английски, Джейден позволял изучать себя под микроскопом. В Нью-Арке у него была собственная полностью укомплектованная команда следователей, целый штат офицеров и кабинет, не в пример обители Малкольма Рейда, дела шли в гору. Через год-другой он мог дослужиться до главы отдела по особо тяжким преступлениям с назначением в Филадельфии, в Торонто или даже в Вашингтоне, уже будучи старшим следователем криминалистом в свои неполные тридцать пять, но стоило только возникнуть разговору о его переводе на другой берег Гудзона, Джейден схватился за эту возможность мертвой хваткой и не отпускал, пока не было ударено по рукам. Он бросил на произвол судьбы все свои старые наработки... Бросил ради посредственной должности рядового детектива и рабочего стола в общем зале полицейского управления округа Куинс. Коллеги и знакомые терялись в догадках. Всем тем же, кто издевался над ним после его позорного провала в Академии ФБР, но в буквальном смысле кусал локти, наблюдая за стремительным подъемом по карьерной лестнице в полиции – в патрульных Джейден не задержался и год, получив место в убойном – представился шанс выдохнуть. «Идиот», – говорили люди, пакуя злорадство в обертку растерянности и осуждения. «Идиоты», – думал Малкольм. «Дырявые мешки с дерьмом», – отзывался сам Джейден. Эту философию жизни, к тому же, вполне рабочую, он перенял от единственного родителя – отца, никогда не имевшего хоть какого-то образования, всю жизнь тянувшего лямку разнорабочего и теперь мирно доживавшего последние годы на старой фазенде где-то в дебрях Оклахомы, именовавшейся семейным гнездышком. Откат в карьере Джейдена был искусственным. Показательным. Решение на такой эксперимент – спонтанным, но расчетливым. Оно подводило черту. Позволило, уходя, окончательно оборвать все ненужные связи. Теперь Джейден копался в Нью-Йорке. Городе, а не штате. Вот, что по-настоящему было важно! У него в руках было яблоко, в то время пока другие по-прежнему довольствовались жалким огрызком, и он вот-вот был готов отхватить свой кусок от наливного бочка. Стоило улыбающейся физиономии Джейдена Холла просунуться в его кабинет, Малкольм Рейд как на духу осознал, что Рубикон пройден. Связано это убийство-самоубийство с делом его Джона Доу или нет, Джейден его не оставит. Именно этого он и ждал, просиживая в «красной тряпке» – так среди своих за неоправданно яркие красного кирпича стены называли здание полийеского управления в Нью Гайд парк – новой возможности показать себя, как это было несколько лет назад с делом серийного убийцы бездомных в Ист-Оридж, вытащившим его с промозглых улиц. Если бы не башковитый патрульный, указавший на одну крайне важную деталь, на подпись субъекта, мгновенно объединившую все убийства в одну серию: все жертвы, будь-то женщины или мужчины, были так или иначе, полностью или частично посмертно прикрыты от дождя и лишних взглядов – дело чистильщика и не открыли бы. А теперь этот подонок, когда-то мать дала ему имя Сезил, Сезил Островски, стал очередным ярмом на шее у налогоплательщиков. Будь здесь Аллрой, знавший, тем не менее, Джейдена куда хуже Рейда – Малкольм с Холлом познакомились еще будучи кадетами Академии ФБР, и после не раз встречались на семинарах по криминалистике в Куантико, где спустя годы сам Малкольм выступал уже приглашенным экспертом – резюмировал бы, что они запустили еще один новый цикл, и Малкольм, в кой-то веки, не сказал бы ему и слова против. Эта мысль окончательно привела его в чувство, довершив начатое крепким зерновым кофе. Малкольм оставил в покое коробку с личными вещами – если личными вещами мог называться тот хлам и ворох мусора, что изьяли из автомобиля покойного мистера Роски Беннета, перебором которой занимался последние пятнадцать минут, и встал чтобы поприветствовать Джейдена крепким рукопожатием. – Кабинетная работа не идет тебе на пользу, Холл! – воскликнул Малкольм. – Ты потяжелел фунтов на десять с тех пор, как мы в последний раз виделись! Красивое точеное лицо Джейдена наигранно возмущенно вытянулось. Его улыбка погасла только на секунду, соответствуя сцене. – Шесть! Твой глазомер ошибается. Джейден сумел не выказать нахлынувшего на него смущения, что так любит растирать мочки ушей до красна. Не далее, чем пару дней назад, Моника подловила его домывающим посуду после завтрака и, запустив руки под футболку, не больно ущипнула его за небольшую – почти совсем незаметную – складочку на животе, пригрозив перестать выпекать его любимые булочки с маком. – Как оказалось, сластолюбие не единственный ваш грех, детектив... – она горячо шептала, плотно прижавшись губами к его уху, а руки, оставив в покое живот, поползли выше; тонкие, но сильные пальцы нашли новые объекты для терзаний, и это уже было неприятно. Ровно до того момента, как не начало приносить недюженное удовольствие. Их бурный роман жил каких-то восемь месяцев, а Джейден уже лелеял мысль о покупке обручального кольца... – Весы твои ошибаются, – удачно отбил подачу Малкольм, приглашая коллегу садиться. – А мой глазомер всегда точен! Доказано. Кофе?