Наш маленький мир вне штаба

Сквозь щель окна пробивается слабый свет, разбавляя мёртвую тишину комнаты звуками редко проезжающих мимо машин. Чуя лежит совершенно неподвижно, уже минут двадцать пялясь в стенку перед собой, нервно вслушиваясь в дыхание позади себя. Вдохи оттуда всё ещё рваные, сбивчивые, но однозначно куда более спокойные, чем полтора часа назад. Тишина, пусть и характерная, ночная, начинает напрягать, острыми когтями впиваться и давить на плечи. Как-то неправильно она ощущается сейчас. Они стали полноправными владельцами этой однушки на краю города чуть больше, чем пять месяцев назад. Старый район, куда почти никто уже и не заселяется, а потрёпанные жизнью пятиэтажки и вовсе хотят, кажется, снести, вот только руки у верхушки видимо не доходят и хорошо, если не дойдут ещё долго. Вообще-то, район для проживания довольно опасный — слишком частые землетрясения, которые как раз являются причиной, почему дома хотят сносить. Но когда работаешь в мафии, то не знаешь, будешь ли жив уже часов через семь или восемь, и тебе как-то на автомате становится плевать, где останавливаться зализать раны. Так что да, Двойной Чёрный избрал как своё убежище старый дом в тихом спальном районе почти что на краю города. Они оставались здесь возможно раз в месяц или два, когда работа совсем изматывала, а крови было слишком много. Общее решение было принято тогда, когда после использования Порчи Чую дополнительно подстрелили. Они быстро разобрались тогда с организацией одарённых, покусившихся на информацию, хранящуюся в Порту. Прибегнуть, однако, пришлось к крайним мерам; Арахабаки. И упасть наземь без сил Накахаре помогла пуля, которую ему из-за кустов всадила в живот какая-то оставшаяся в живых шестёрка. Чуя не помнит отчаянного крика Дазая в тот момент. Разбираться с этой мразью не было смысла; всё равно много с неё не возьмёшь, да и вряд-ли она останется в живых, связавшись с мафией. А вот Чую нужно было как можно скорее подлатать, пока не стало слишком поздно. Штаб, благо, был не слишком далеко, и Осаму бегом, с обмякшим на его спине напарником нёсся к месту эвакуации. Чудом, всё обошлось; крови много потерять не успел, рану зашил сам Огай, Накахару обкололи и прокапали кучей каких-то медицинских средств, да так, что он ещё долго не мог нормально ходить. Мори клянётся, он никогда не забудет той слишком прохладной для июня ночи, сильного ветра, повисшего безжизненной куклой на спине напарника Чую, и искрящееся неподдельным ужасом лицо своего приемника с немой мольбой о помощи. В ту ночь это случилось впервые. Накахара узнал об этом лишь спустя четыре месяца. То, чего никогда не забудет сам Чуя — холодный октябрьский вечер, в котором снег мешался с дождём, полутень их комнаты и дрожащие плечи, облачённые в белую ткань рубашки. Они тогда вернулись с миссии, достаточно изматывающей, хоть и с терпимым количеством крови. Однако, оба измотанные донельзя, подростки поняли, что их названное убежище находится от них в разы ближе штаба, потому единогласно было принято остановиться здесь. Всё было как и всегда: ввалились в тёмный коридор уставшие, скинули на пол плащи, пробрались в комнату. Далее, бинты, марля, спирт, обезболивающее, всё по классике жанра. А потом Чуя просто пошёл руки отмывать от своей и чужой крови. Тишину разбавлял скрежет зубов. Небольшое помещение освещала лишь одна не перегоревшая лампочка, оставляя слабые отблески на каштановых волосах. Тёмная невысокая фигура, судорожно вздрагивающая на футоне, заставила Накахару замереть в дверном проёме и выронить баночку со спиртом. Смеётся? Плачет? — Дазай? — ответа не последовало. Подросток сильнее затрясся, сгорбился, начиная глухо всхлипывать. Чуя смутно помнит, как добежал до футона и сел рядом. Помнит только больную ломанную улыбку, трясущиеся руки и без капли влаги, абсолютно сухие тёмно-карие глаза. Не плакал. Не смеялся. «Сухая истерика» - так они негласно назвали подобные припадки Дазая. Сухая, без слёз, сопровождаемая судорожными движениями, рваным дыханием, дрожащими руками и спиной. Осаму трясло всего и сразу, и хуже всего было то, что он не способен был хоть как-то это контролировать. Чуя никогда не винил его за это. Он винил себя за то, что не заметил этого ещё в июле. Винил за то, что всё ещё не может никак помочь. В тот вечер Накахара не придумал ничего лучше, чем просто сесть и обнять дрожащего напарника. Успокаивающе гладил по спине, по голове, мягко прижимал крепче, ожидая, пока тот успокоится. Накахара даже представлять не хотел, как Дазай на протяжении трёх месяцев справлялся с этими приступами самостоятельно. Не хотел представлять, как Осаму, сидя где-то на полу в ванной, смотрит на размытые, дрожащие руки и не осознаёт чьи они. Не осознаёт, где сам находится. Больше всего напрягало одно: Чуя никогда не проверял, что напарник по часу делает в ванной. Никогда не задумывался, почему так долго шумит вода, а Дазай потом выходит по непонятным причинам весёлый. И ведь множество раз «сухие истерики» случались именно в этой квартире. Накахара не знал, стоило-ли вообще радоваться тому, что он всё же узнал о них. В конце концов, кто он ему? Они всего лишь напарники. Чужие абсолютно друг другу люди. Дазаю было стыдно после каждого приступа. Стыдно было, что кто-то видит его таким. Что Чуя видит. Ему стыдно было, что каждый раз напарник по случайности оказывается рядом, напрягается и думает, как помочь. Стыдно, что Накахара слышит от него вопросы вроде «где я?»,«как меня зовут?», «какой сегодня день?», после каждой истерики. Стыдно, что он каждый раз терпеливо отвечает, поддерживая берёт за руку, гладит, обнимает, слушает весь тот бред, что несёт Осаму во время дереализации. Стыдно, что Чуя пытается ему помочь, потому что он не привык к этому. Он привык, что всем по боку его проблемы. Привык не показывать перед кем-то свою слабость и уязвимость. Привык, что всем насрать на него, привык всегда и со всем справляться в одиночку. Чуя не привык. Будучи ещё лидером Агнцев, он всегда следил за тем, чтобы организация держалась вместе, за тем, чтобы между ребятами не было конфликтов. Он и сам всегда старался держаться рядом с кем-то, не оставаться одному. Ни то чтобы у Чуи был какой-то панический страх одиночества, отнюдь нет: наоборот, он легко способен справиться с любыми проблемами сам. Но вот смотреть, как пытаются справиться с ними близкие ему люди — нет. Ещё одним принципом Накахары было никогда не врать самому себе, потому и пытаться убедить себя в том, что до Дазая ему нет никакого дела не было смысла. Чуя из-за всех сил старался отрицать это, но в конце концов просто смирился с тем, что привязался к своему навязанному Огаем напарнику. Он хотел ему помочь. Не хотел видеть, как он пытается тянуть это на себе в одиночку. Хотел хотя бы просто быть рядом. Быть порознь всегда труднее. Осаму на самом деле тоже хотел, но боялся. Боялся казаться слабым перед кем-то. Однако и поделать с собой ничего не мог. Они оба просто не знали, что делать. Обычно, после «сухих истерик» они ложились вместе. Это получилось как-то само собой: первый раз Чуя просто боялся куда-то отойти и что-либо делать. Так и остался сидеть, стиснув дрожащее тело в объятиях, пока напарник не обмяк и не уснул прямо так. Накахара его уложил, ближе к стенке, а сам лёг с краю, и продолжал гладить каштановую макушку, пока не заснул сам. Дазай порой посреди ночи часто просыпался от кошмаров, подскакивал и каждый раз почему-то проверял наличие Чуи рядом. Тот тоже просыпался от резких звуков, снова брал за руку, прижимал крепче и шептал какую-то успокаивающую чушь, чувствуя себя по какой-то причине совершенно беспомощным в такие моменты. Порой они продолжали держаться за руки даже во сне, но ни один из них об этом не подозревал. Время шло, а Накахара всё больше задумывался о том, как вообще можно помочь человеку, который боится этой помощи. Они никогда не обсуждали этих приступов. Это стало таким же негласным правилом, как ложиться после них вместе, как предугадать дальнейшее действие партнёра в сражении, таким же, как не обсуждать ситуации с Флагами и Верленом. Чуя понимал, что для напарника эта тема возможно не менее болезненная, и потому не хотел давить, но решать с этим что-то надо было. Решение пришло в один момент само собой. Прошёл месяц с первого приступа, и за это время Чуя немного научился предугадывать это. Перед припадком и без того вечно приподнятое, наигранное настроение Осаму буквально било через край. Шутил чуть-ли не каждые две минуты, смеялся до того натянуто, что Накахаре хотелось заткнуть уши и выколоть глаза, лишь бы не видеть настолько ломанной улыбки на знакомом лице, не слышать фальшивого смеха знакомым голосом. Движения становились неимоверно резкими, Дазаю будто-бы на месте не сиделось, то и дело дёргался, делал что-то беспрерывно. А в один момент начинал заговариваться, забивался куда-то в угол и начинал трястись. В этот раз всё было почти так же. Их завалили отчётами о выполненных в этом месяце миссиях, а сидеть в ледяном кабинете ночью, к сожалению, до сих пор без отопления и в ноябре как-то совсем уж не хотелось, потому напарники направились разгребать всё это в свою уже обжитую немножко квартиру. Они дотащили всё это бумажное добро в ручную, с горем пополам разделись, приволокли документацию на кухонный стол, и сели за него же заполнять её. Дазай всё это время продолжал что-то болтать без умолку, нести какой-то бред про собак, потом перешёл на обсуждение лучшего способа умереть, а потом начал шутить какие-то идиотские шутки про смерть. Когда смех стал совсем глухим и рваным, Накахара понял, что началось. Дазай буквально стёк со стула, упал на пол стал давиться воздухом, обхватив себя руками. Чуя уже без лишних вопросов и разговоров спрыгнул вслед за ним и стиснул в объятиях, начиная поглаживать. Чужой нос уткнулся ему в шею, а Накахара закрыл глаза, что-то шепча. Пока не почувствовал обжигающую влагу на коже. Он глупо, не осознавая, что делает отодвинул от себя напарника, просто, чтобы убедиться, что ему не показалось. Не казалось. Один единственный, видимый миру кофейный глаз чуть красноватый, наполненный солёной водой. Повязка на втором тоже намокла, и уже струилась горячими потоками по бледному лицу, обжигая скулы. Чуя принялся отдирать бинты: он никогда не верил дурацким слухам о том, что у Дазая нет второго глаза, или он видит только одним. Как выяснилось, был прав. Под влажной марлей действительно оказался второй, точно такой же обычный тёмно-карий глаз: не слепой, не другого цвета. Точно такой же, с золотым отблеском, и наполненный слезами. Перестав возиться с бинтами, Накахара снова прижал напарника к себе так крепко, как только мог, шептал что-то успокаивающее, какую-то абсолютную чушь, это дурацкое «всё в порядке», или «я с тобой». Ничего не было в порядке. Однако второе было чистейшей правдой. Дазай плакал около получаса. Иногда затихал, иногда начинал всхлипывать громче, иногда сам прижимался крепче, сильнее цепляясь за Чую, убеждаясь, что он действительно здесь и с ним. И только когда окончательно успокоился, смог куда-то в чужое плечо выдавить тихое: — Прости. Накахара лишь тяжело выдохнул, продолжая поглаживать каштановую макушку. —Всё в порядке. Сходи умойся, только не долго, ладно? Осаму слабо кивнул в знак согласия. Чуя его выпустил, встал сам, а потом помог подняться напарнику, и пока тот шёл в ванную, поставил старый чайник кипеть. Они просто пили чай. Молча сидели и пили кипяток, не обмолвившись и словом о произошедшем. По итогу Двойной Чёрный решили плюнуть на всю документацию, и просто завалиться спать. В конце концов, после такого сил не осталось ни у Дазая, ни у Накахары. Что-нибудь придумают, время ещё есть. А ещё, в этот раз они почему-то легли каждый на свою кровать. И вот, Чуя бессмысленно, мёртвым взглядом пилит стену почти полчаса, понятия не имея, что вообще делать в этой ситуации. Осаму, в общем-то занимается тем же самым. Иронично получается: у них бесконечный запас подколов и оскорблений в сторону друг-друга, они легко могут начать ссору буквально из воздуха, без слов понять, какую тактику применить на задании в этот раз, но обсудить проблему и прийти к её решению —нет. За окном в который раз что-то движется, стучит, и Чуе хочется психануть; почему-то именно сегодня все звуки, пусть и редкие крайне раздражают. Наверное, от бессилия просто хочется что-нибудь снести. Какого-то чёрта мысли в голове всё никак не формируются во что-то связанное, путаются, склеиваются мерзким комком, который хочется взять и выдрать из головы, чтобы не мучиться. Наконец Накахара не выдерживает. Переворачивается на спину и зовёт тихо: — Дазай. С той стороны слышится слабое шевеление, и Чуя почему-то облегчённо выдыхает. Можно подумать, Осаму может умереть прямо вот так, ночью, лёжа на футоне. Хотя кто его знает... Напарник отзывается не сразу. Долго молчит, будто-бы размышляя, стоит ли вообще отвечать, и рыжеволосый уже успевает пожалеть о том, что вообще решил завести разговор, пока не слышит едва различимое: — Чего? — шёпот сиплый, хриплый до того, что у Чуи сжимается сердце. Только сейчас он осознаёт, насколько сильно скучает по старому Дазаю —с придурью, с его всё теми же тупыми шутками, зато с неподдельным, не изломанным смехом. В какой-то момент Чуя понимает, что так и не придумал заранее, что именно будет говорить, и Исполнителю хочется хлопнуть себя по лбу. Придётся импровизировать. — Послушай меня пожалуйста, —голос звучит как-то слишком уж неуверенно, но Накахара честно старается этого не замечать,—я не хочу на тебя давить, но... — Чуя, не надо. — его прерывают резко настолько, что Чуя действительно замолкает, а затем добавляют очень тихо и неуверенно: — пожалуйста... Это «пожалуйста» звучит до того отчаянно, словно мольба, что у Чуи вновь всё сжимается внутри и он окончательно принимает решение действовать. Ну не может так больше продолжаться. — Дазай. Правда, не хочу. Но и стоять в стороне тоже не хочу. Я понимаю, — голос предательски дрогнул, — что тебе тяжело будет это хоть кому-то рассказывать. Тем более мне. Но я правда очень хочу помочь тебе, неважно как. Я не знаю причины, не знаю как, но хочу. Просто постарайся рассказать хотя-бы чуть-чуть, если сможешь. Я постараюсь сделать всё, что смогу, обещаю. И прости пожалуйста, зато что не обратил внимания раньше. Я к сожалению не умею читать мысли, но... Но если всё же захочешь поделиться, то я всегда рядом. Ты мне... — слова предательски застревают в горле комом, упорно не хотят выходить наружу, но назад пути уже нет, — не чужой. Мне не плевать на тебя, правда. Просто... Просто знай, что ты не один, хорошо? — Чуя... Чуя всё таки хлопает себя по голове, миллион раз жалеет, что решил попробовать сломать стены, и продумывает сотни тысяч вариантов, как объясниться, как вдруг слышит: — Я постараюсь. Обещаю. Накахара даже как-то теряется, но внутренне ликует. Это шаг. Пусть и небольшой, но всё же важный шаг для них обоих. — Я верю. Оба замолкают на какое-то время, а потом Дазай опять зовёт чуть слышно: — Чуя.. Тот оборачивается, уже полностью ложась на другой бок. — М? Со стороны Осаму слышаться что-то невнятное, и Накахара готов поклясться, что даже в темноте видит, как мнётся напарник. А потом его прошибает догадкой. — Лечь с тобой? Дазай кивает, понимая при том, что Чуя этого не увидит. — Ага.. Пожалуйста. Чуя слабо усмехается почему-то, и умиляется такой простой просьбе. Не может не умилиться. Насколько же сильно Дазай боится быть слабым перед кем-то, кошмар просто... «Кто бы говорил!» — ворчливо подсказывает внутренний голос. Накахара перекатывается на пол и на четвереньках ползёт к соседнему футону. Странно конечно, но чего вставать посреди ночи? Чуя ложится рядом с Дазаем и впадает в шок, когда понимает, что его взяли за руку. Они лежат так, молча пялясь в потолок ещё пару минут, а потом Осаму вдруг шепчет: — Она почти забрала тебя у меня. Накахара не врубается. — Она? — Смерть, — Дазай издаёт какой-то странный звук, то-ли всхлип, то-ли просто вздохнул неудачно. Чуя успокаивается, когда понимает —вроде нет, не плачет. Видимо, второй раз не даст себе. Это хорошо или плохо? — почти забрала как его. — Его? — переспрашивает Накахара и чувствует себя идиотом. Шатен кивает, видимо боясь говорить что-то ещё. Когда он сжимает руку сильнее, Чуя осознаёт, что напарник всё же действительно пытается не заплакать. Он сильный. Невероятно сильный. Чуя очень ценит уже то, что он попытался рассказать. Он поворачивается на бок, обнимает Дазая обеими руками, и грустно улыбается, когда его судорожно прижимают в ответ. — Ч-ш-ш, — Накахара уже на автомате начинает гладить чужой затылок. Видимо, вошло в привычку. — расскажешь, когда сможешь. Не торопись. Я буду жить, обещаю. Дазай благодарно кивает, до крови закусывая губу и мысленно отвешивая себе пощёчину, чтобы глаза не намокли вновь. — Спасибо, — нос Дазая вновь утыкается Чуе между плечом и шеей, на что Накахара тычется своим Осаму в волосы. — Не за что, — отвечает Чуя, а потом шепчет настолько тихо, что сам почти не слышит: — я рядом. Дазай слышит. И засыпает, почти без тревоги на сердце, вслушиваясь в ласковый шёпот, растворяющийся где-то в собственной макушке.