Осень «Всё хреново» — Лето «Всё хорошо»

Сентябрь. Хмурый месяц новеньких канцтоваров, которые ещё не успели расхреначить в состояние несостояния ученики с первого по одиннадцатый класс, и унылая пора средненьких солнечных дней да физры на улице, куда треть народа ходит от скуки, вторая треть ради игры в футбол, а последняя — для выгула шмоток побохаче и возможности перетрясти самые актуальные школьные сплетни. Нет-нет, Елисей не сексист — вообще ноль предъяв к людям: потрещать и выебнуться в сентябре по-особенному любят все вне зависимости от пола и гендера. А также от «загадочного» статуса в соцсетях и стабильно растущих ценников в магазинах. Королёв-младший машинально присоединяется к общей движухе из дешёвой мишуры и скомканных блестящих фантиков (аналогично жалкая метафора): дерьмовое настроение дерьмовым настроем, а тренды — это святое. Ну или кому как. Елисею бы пережить-перетерпеть ещё один чёртов день, не потеряв маску мальчика-клоуна, золотого беспечного дитятки, безответственного придурка с опилками вместо мозга и с равнодушными лайками взамен мало-мальски совестливому сердцу. Так легче. После лета «взбалмошному парню» рано вставать отнюдь не привыкать, сверстникам на зависть: у него в строго образцовой, традиционно долбанутой семье что ни сезон, а всё строго по-образцовому, по-традиционному долбануто. Мать периодически отправляется налево к очередному красавчику фитнесс-тренеру и пропадает на полгода, словно в реку Лету из царства мёртвых, — отец, старательно штукатурящий фасад тру-альфы, у кого каждая мелочь под контролем и жизнь не тотальный пиздец, периодически в течение недели бухает. И не какую-то там настойку боярышника из аптеки за углом заглатывает залпом, а дорогущий, брендовый коньяк. Бренд алкогольный для бренда в эквиваленте человека. Если Елисей не выльет все бутылки водки и не переведёт все деньги на свою карту, когда бате хоть волком вой и на потолок гостиной с кремовыми, помпезными обоями лезь, тогда да: папенька и сивушной бадяге рад будет. «Вы чо, настоящие ж мужики ничего чувствуют — они пьют», — есть желание зло сарказничать, язвить, но некому. Ну либо бьют. Стены, мебель, других людей. Рубятся в приставку. Накуриваются. Трахаются по невменяемому угару. Просыпаются на улице в углу ледяной лавочки с окурками на груди. Список бесконечен. Слава богу? удачной комбинации карт от его величества Большого случая? вселенной? генетической предрасположенности? — отец Елисея хотя бы не ввязывается в тупое (и деструктивное) альфачество до сломанных рёбер и выбитых зубов в алкогольном флёре. Нет, он из домашних пристрастившихся к гадко-сладкой отраве. Испортить себе репутацию серьёзного, солидного, стабильно успешного бизнесмена, у которого коттедж — полная чаша и идеальные сын-подросток, жёнушка с интересной работой, прибыльными хобби и бриллиантами в ушах? Испортить «себя»? Да ни в жизнь. Расколотые в молотое стекло коллекционные бутылки, вдребезги разлетевшаяся по полу посуда, один огромный бедлам в унылом громадном доме остаются Елисею, а ведь клининг не вызовешь: не дай боже кто-нибудь узнает мерзкую, кривую, гнилую правду, пахнущую использованными презервативами и полуденным похмельем. Драить комнаты и убирать его блевотину Королёв-старший тоже оставляет на усмотрение своего сына. Покупать продукты, мусор отвозить куда подальше, чтоб ни единого подозрения, ни единого косого взгляда, платить за комуслуги, масло заливать в презентабельный батин автомобиль, шмотки ему отстирывать — всё Елисею. Добро пожаловать во взрослую жизнь. Лет этак с четырнадцати. Не аттракцион-тошниловка, а новогодняя тв-сказка. Елисей не жалуется. Ни за какие коврижки рот не откроет с бессмысленным, убогим нытьём — почти ежедневная его мантра. На утренней кухне заманчиво пахнет кофе из машинки последней модели и приятно бутербродами из свежего хлеба с маслом и докторской колбасой: типикал домашний уют. Мальчик-клоун только с грустью хмыкает пустой, вот вообще не уютной без других людей комнате, одиноким стенам, беспризорным тарелкам, брошенным ложкам. Отец уже уехал. Наверное, от стыда. И в школу теперь предстоит плестись на собственных двоих. «Да и хер с ним. И пешком дойду, не сахарный, не растаю», — в Елисее бьётся в истерическом припадке злость, вибрирующая в крови, звенящая в костях и рвущаяся наружу: вон из тела, вон из сердца! — и ему самому бы вон из этой грёбаной вселенной, где вечно нужно решать проблемы больших, однако пиздецки незрелых взрослых. Мать его юзает порой похлеще её пока де-юре супруга: батя хотя бы по пьяни не изливает сыну душу, жалуясь на мужиков-козлов и дерьмовый секс. Ещё бы. Он и откровенный разговор о личном? Стереотипнее него разве что, например, условный кавказец-мусульманин из очень традиционной, зажатой принципами семьи. Вот геям можно горевать, плакать, тосковать, а женщинам — уметь признаваться в любви и в боли, выгонять изнутри обиду нетрезвыми танцами и кошачьим пением-завыванием. Но реальным мужикам? Нет. Чесслово, лучше бы отец Елисея визгливо выкрикивал строчки из треков Меладзе, укутавшись в махровый плед с котиками и налепив под глаза анти-эйдж патчи, а не пропивал бы нервные клетки, уходя в себя и скорбя в обнимку с бутылкой. А в идеале бы наведался к психологу-мозгоправу. Елисея трясёт. Безответственный мальчишка никак разберёт: то ли ему хочется заорать во всю глотку с благим, изощрённым матом, а то ли выдавить каждую слезинку гнева и отвращения, непонимания, худшего чувства преданности, своей несущественности, нулевой значимости, ничтожности, заёбанности. Однако, по привычке отмахнувшись от обоих чересчур эмоциональных вариантов, он опять отдаёт предпочтение «нормальному» третьему, для «нормальных», крутых семнадцатилетних парней. Не уязвимых. Елисей на автопилоте устраивает на макушке модное воронье гнездо, машинально роется в шкафах со скептическим выражением лица и на ходу доедает клубничный йогурт, насвистывая «Mockingbird» Эминема вперемешку с забаненным цензурой русским рэпом из «Тик-Тока». Обычное, блять, утро. Прям хоть фанфики с натуры пиши. Идеальный ребёнок из Елисея банально не получился, вопреки дохулиону секций-хобби, «…достойно…» расширяющих кругозор, веренице репетиторов и тренеров на любой вкус и запрос. И стобалльник егэшный вряд ли выйдет. Неблагодарный, заносчивый, несерьёзный богатенький придурок. Ну да, совсем как бумажный автобусный билетик из нулевых, который выкидывали на ветер сразу за дверьми общественного транспорта: помятый и оборванный (мусорный), говоря словами матери, чьи хмурые глаза Елисей в прошлый раз видел в мае хорошо хоть этой весны. Мысли об экзаменах и учёбе ощущаются прокисшим молоком и солёной кровью во рту. От мыслей про своё восемнадцатилетние и подарок откупающегося отца в эквиваленте новенькой, личной тачки, от тревожной досады у Елисея рядом со школой случаются удушье и желание засунуть два пальца в рот и выблевать, выблевать все внутренности на потрескавшийся асфальт, сквозь который проросла бесяче жизнерадостная травка. Елисей хочет заниматься собственными треками, а не сдавать ебучее ЕГЭ. Не тыкать чёрной ручкой в бланки, добровольно-принудительно застряв в аудитории для издевательств. А нет, погодите, ебучий. Мужской род, гайз, задание номер семь первой части по русскому языку. Да, Королёв-младший — вот так сюрприз! — не бестолковый идиот. Тусовки — лучшее место, чтобы теряться. Притворяться, играть зазубренную до боли в дёснах, до оскомины роль: «Привет, я нормальный. Я весёлый. Я есть». Вписки — лучшее место несуществования, где человеческая ценность измеряется сторизами в «Инстаграм» и тем, на камере у кого в телефоне чётче видно пятнадцатисекундное видео длиною в чью-то обдолбанную, фейковую жизнь. Елисея от них сейчас до гадливости и омерзения тошнит. От вписок, тусовок и ленты «Инсты». От людей. Ему в день рождения после уроков честно проходить экзамен на права — категорическое условие отца. Без взяток гаишникам, без конвертов инструкторам. Самому. Своей головой. И тут Елисей с отцом на редкость полностью солидарен: хреново быть мудацким быдло-ублюдком, калечащим и сбивающим насмерть прохожих. У Елисея ноль охоты заглатывать бухло в стиле «Хэппи бёздэй» и флиртовать со сверстницами, пантоваться родительскими деньгами, кальянить и приобщаться к пустому, бессмысленному трёпу. Зато есть чёртова. Мариинская. впадина. желания тупо и примитивно исчезнуть, сбежать ото всех, от всего. Потеряться можно и в одиночестве, в клетке собственной комнаты, сводящих с ума одиноких, абсолютно одинаковых четырёх стен. И хуй с ними, с плакатами и фигурками: странному мальчику одинаково пусто в груди. Руминации, как кровососущие насекомые, хуже комаров в сырости: перегрызут, иссушат, опустошат и найдут везде, где бы ты ни пытался от них спрятаться, куда бы ни полз в истощении и отчаянии. Елисей молча курит возле забора задней парковки, в укрытии от потенциальных фантичных собеседников, глубокими затяжками с циничным выражением лица пихает в себя горький дым; и тогда, резко повернув, орущая благим матом учительница за рулём от души впечатывает свою новенькую, элегантную Кию в ближайший пришкольный столб. Ярослава Олеговна. «Эффектная женщина! Даже лексикой-то ненормативной вон ебашит с чувством, с толком, с расстановкой — хоть картины пиши. Интересно, кого она только что так ненавистно послала в пешее эротическое?» — проносится в голове у Елисея, который, не смотря, не видя, стряхивает пепел с медленно догорающей сигареты и завороженно, и с искренним любопытством наблюдает за маленькой, изящной, издалека почти девочкой, но по идее должной быть приличным, порядочным педагогом. Презентабельным. То есть сказочным розовым пони, простите. А что, учителя у нас уже не люди в нынешнем цифровом веке? У них нет собственных печалей и заморочек, причин для криков в хрипы, раздирающие горло, в грёбаный ноль? — Тоже мне, раскомандовался, блять! Я ему больше не жена, пусть на свою Натусика-нетакусика орёт! — С места Елисея отчётливо слышно, как по пустой — к счастью — парковке эхом крадётся злобное шипение не женщины, а всамделишной разъярённой кошки, готовой расцарапать первому попавшемуся под горячую руку невезенчуку и лицо, и член, если невезенчук невзначай окажется мужиком. Ярославе Олеговне, с её-то шикарной фигурой и широко известным нравом-кипятком, да с пламенно подпрыгивающими около мраморных плеч кудряшками подошёл бы обтягивающий латекс пиздец как хорошо! Елисей невесело хмыкает в мыслях, провожая нервную, дрожащую от гнева учительницу восхищённым взглядом; он одновременно чувствует себя и разбито, горестно, разлаженно, и внезапно заинтересованно, околдованно, заинтригованно. Уголки губ угрюмого королевича неподконтрольно взлетают в добрую, подтрунивающую улыбку. Взлетают и вопреки неожиданному, будто обволакивающему теплу в глазах ехидно, язвительно опускаются назад в цинично, плотно сжатую полоску. «Ещё один человек, у кого, походу, игра в семью не задалась, с треском провалилась в Тартарары́. Вот её муж — совсем слепой? Или тупой? Наверное, только идиот либо последний гондон не смог бы оценить такую характерную женщину. И ведь стопудово «полюбовно» разошедшаяся пара абсолютно пре-по-лю-бовнейшим образом ребёнка не может поделить», — Елисей с грустной насмешкой прищуривается, ловко стряхнув пепел с ярких штанов, и точно целится окурком в ближайшую урну. Он вспоминает маленького мальчика, вцепившегося в руку матери-биологички на первосентябрьской линейке и лепетавшего что-то о папе и их экскурсии в особенном охранительном парке с новой папиной подругой. Вспоминает криво приподнятую бровь Ярославы Олеговны в косо отглаженной рубашке и небрежно накинутом пиджаке. Было бы неплохо, если для разнообразия детей бы не рвали на части родители в припадке собственничества, злости или мести. Было бы неплохо, если хотя бы раз в году сыновья и дочки попадали в здоровую семейную систему координат, как окурок ювелирно приземляется сейчас в огромную мусорную банку. Только дети не мусор, а жизнь сложнее пластика и железок, денег и брюликов. Неожиданно для себя Елисей отчётливо замечает у Ярославы Олеговны специфическую хромоту и почти тапочки вместо её обычных острых, словно иголка, шпилек. Точно так же двигалась молодая тренерша по танцам, Валентина Лисандровна, группу которой Елисей посещал в одиннадцать-двенадцать лет — реализовывал очередную материну причуду, очередную жалкую попытку сделать из забавного, непоседливого сынишки хорошего, правильного, а лучше сказать, идеального золотого мальчика. Профдеформация. Издержки профессионального бального спорта, и ничего более. «Ерунда», — возможно, поморщившись и отмахнувшись, утвердят матёрые, прожжённые жизнью спецы-танцоры. «Наверняка не первая и не последняя травма». Сколько времени юная Ярослава отдала гулким и просторным залам, элегантным ту́флям и роскошным костюмам? Отточенным поворотам и музыкальным качелям? Десять? Пятнадцать лет? «Ей стопроцентно очень, очень больно! Блять, почему эта неугомонная женщина не могла отпроситься на один чёртов день!?» Елисей знает Ярославу Олеговну со своих четырнадцати, когда та в восьмом классе вела у них химию и биологию, получив в надзирательство себе на искреннюю радость (нет) толпу гормонально неадекватных детей. А сегодня ему хочется и крепко встряхнуть за плечи вспыльчивую бывшую танцовщицу, и открыто выразить ей глубочайший респект, ведь недалеко от просматриваемой части школьного двора Ярослава Олеговна, будто бы испытывая целый ноль трудностей, легко меняет походку на свою всем привычную, да так, словно не идёт с церберной хваткой ослепляющей пульсации в ноге. А боль-то есть: Елисей увидел, понял дискомфорт по слишком медленным шагам для всегда энергичного педагога, женщины-бури, девочки-крах. Она не летела, а еле топталась по задней парковке, старательно удерживая хлипкое равновесие и увесистую сумку в руках. На запястье у парня вибрируют смарт-вотч. Пора заканчивать курить, пока не спалили и нудные просветительские морали не зачитали. Надо тащиться на первый урок. Класс — сплошная социальная холодность, пластиковая наигранность, целлофановый пакет из пустых разговоров и дешёвых пантов. Не с воодушевляющим ремонтом комната и не коллектив из сверстников, застрявших друг с другом в большинстве своём последние десять лет, — неа. Это белый шум и вылизанный круг наебательства себя и остальных по случайности оказавшихся рядом людей, если не душных, то с отборным душком. Несколько ненарисованных картонок — крошечная группка с достойным интеллектом и реально интересными увлечениями — не предпочитают таких, как он: чересчур богатые родители и волочащийся за данным фактом отвратительный шлейф, чересчур вросла в плоть карточная масть шута и выёбывающегося «пацана». Да почему всё здесь выглядит грёбаным пылесборником самых отбитых шаблонов и стереотипов, клонов из написанных словно по таргетинг-алгоритму историй для девочек с Ваттпада и «трушных» мальчиков с улиц? Грязное, мыльное, ненастоящее. Неискреннее. Банальное до оскомины на зубах. От увеселительного абсурда происходящего Елисею хочется кричать, чтоб до сипа, до красной глотки! Однако снегом на голову в июле на него сваливается хоть одна вполне сносная, даже приятная новость: биологию в этом году будет вести Ярослава Олеговна. Да, барышня шальная, дама деловая. Нет, ну а что, в их школе прям вагон и огромная тележка нормальных учителей? Умеющих объяснять? Проявляющих эмпатию и адекватность? Умеющих удивлять? Ага, конечно, только соседним школам на радость увольняй. Елисею нравится с ней спорить. С Ярославой Олеговной. Директрису, например, Елисей безо всяких мук совести как можно жёстче и изощрённее высмеивает за чванство, лицемерие и совдеповские лозунги. Но Ярослава Олеговна? Нееет, с ней просто интересно, прикольно до бешеного азарта пререкаться, накалять оживлённые дебаты, топить друг друга не подвергающимися сомнению аргументами-фактами! Она ему слово — он ей десять против! Классическая модель. Жаль, несмотря на искреннее сочувствие и желание поддержать её, вначале королевичу не удаётся удержать на цепи свою отъявленную, отравленную желчность — плод внутренней ярости и то ли заплесневелой скорби, а то ли зелёный тоски. — Получается, по-вашему мужчины — генетически слабый пол? Вообще нормально! Неторелантненько. Нехорошо быть сексисткой, Ярослава Олеговна. — Я этого не говорила, Королёв! Нечего додумывать. — Кудрявая валькирия, если бы у неё могли блестящие праведным гневом глаза, уже давно бы превратила мальчика-клоуна в жалкую горсточку пепла: Елисей опять в амплуа прилипчивого пианиста, с ухмылкой клацающего по чужим нервам. — И раз на то дело пошло, предположи, пожалуйста, какую выгоду с точки зрения эволюции способен принести нам названный тобой сексизм? — Кажется, упрямица решила взяться за тяжёлую артиллерию и взорвать Елисею мозг. Би-о-ло-гич-ка. — Без понятия. Вы же учительница, вам и объяснять. — Ученик самодовольно складывает руки на груди и прищуривается с видом наигранного превосходства. Шут. Шут, отлично выводящий на эмоции. — Насколько мне известно, принципы педагогики российских школ за ночь не поменялись, а ещё вчера вечером я более чем имела право попросить не знающего манер подростка высказать собственное мнение у доски и поразмышлять, а не хамить... Ладно. Не сейчас, так потом. Жду от тебя реферат на следующем уроке. Всем полезны дискуссии и навыки выстраивать рассуждение. — Ярослава Олеговна в открытую злорадствует, гордо вскинув подбородок, стервозно прищуривается в ответ, отзеркаливая Елисея, и подчёркивает свои изящные скулы нарочито бесстрастной улыбкой. С едва заметной угрозой в приподнявшихся уголках губ. Её мимика очень красноречива и будто бы с размаху швыряет ему в глаза простое «Нет уж, дорогой: ты неудобную тему начал — ты и заканчивай». — Так нечестно, ващет! — Не развязничай, Елисей! Тебе это всё равно не даст возможности теперь отвертеться. Иди на место, пока я добрая: хватит с тобой на сегодня. — У парня аж плечи вздрагивают оттого, как она произносит его имя: словно лаская языком гласные, хрипло растягивая сахарные «л» и «с», и с чёртовыми эмоциями! — не на манер бездушного робота, а именно так оно звучит на губах у других. И ведь произносит-то с досадой. Его имя... Дальше школьный день проваливается в туман недействительности, однообразности, застывающей липкой смолы и прогнившей скомканной карамели. Для Елисея точно. Он ни на что толком не обращает внимания. Вокруг белый, оглушающий гул. Будто в жизни у него странная, не определённая ещё, но стопроцентно особенная, влияющая на будущее, хрупкая пружинка щёлкнула. Дома Елисей внезапно решает взамен игр на приставке сразу сесть за реферат и параллельный просмотр танцевальных выступлений Ярославы Олеговны, частично сохранившихся на «Ютубе». Почему? Ему не нужно много размышлять, чтобы разобраться в причине.