Vem da Greš (I Wish I Dared)

Йере потянулся своим усталым и хронически недосыпающим телом в кромешной темноте, которая стояла в Финляндии в ноябре в 8 утра. Он почувствовал, как хрустнули его кости, и резкий звон в голове. Он продолжал говорить, что больше не будет собирать тусовки после концертов, но это всегда превращалось в «ах, всего одну», что потом часто трансформировалось в «пью, пока чуть не вырублюсь на полу». Каким-то образом все стало еще хуже после того, как парни из Joker Out уехали. Конечно, они достаточно неплохо повеселились все вместе, но это было как-то более… здорóво? Если в этом вообще есть смысл. Они пили до тех пор, пока в хорошем смысле не сходили с ума, а затем отправлялись доспать то немногое время, что оставалось до утра. Сейчас же ему все больше казалось, что он пьет для того, чтобы утопить часть себя. Этот настойчивый тоненький голосок, продолжающий кричать ему о том, что он совершил самую большую ошибку в своей жизни, позволив Бояну уехать, так ничего и не сделав со своими чувствами к этому человеку. Со всеми этими прикосновениями и поцелуями в свете софитов, как только они оказались за сценой, он ни разу не осмелился поднять эту тему или даже просто заикнуться, чтобы увидеть реакцию молодого человека. Перед камерой он был раскрепощен: это всегда можно было списать на шутку или фансервис. Вдали от глаз общественности ему пришлось бы кое-что объяснить. Оказалось, он был слишком большим трусом для этого. Было несколько ситуаций, в которых он почти набрался смелости. В течение их первого полноценного дня вместе, после окончания концерта, они, как обычно, проводили время вместе и выпивали. В какой-то момент он заметил, что Боян пристально смотрит на него, словно лазером прожигая путь прямо в мозг глазами, которые, казалось, искали что-то глубоко внутри. Йере на самом деле встал и пересел ближе к парню, решительно готовый спросить молодого человека, есть ли что-то, что тот хочет спросить, или просто почему, черт возьми, он так уставился. Вместо этого его глупый клоунский образ должен был выйти на передний план и кокетливо сказать: — Нравится видок, Джокермэн? И вот так просто момент был упущен. Проклиная себя, Йере пообещал больше не упускать подобных шансов. Поэтому, естественно, когда возможность снова представилась, он так и сделал. После окончания последнего концерта они оба все еще были на взводе. По их венам текло столько адреналина, что, Йере мог поклясться, он мог бы привести в чувство по меньшей мере пятерых людей, находящихся в коме. Они танцевали так, как никогда раньше, близко друг к другу, прикасаясь и сжимая друг друга в объятиях, как будто умирали с голоду и это был их хлеб насущный. И тогда Боян задал тот самый вопрос. — Эй, Йере, когда мы выступали сегодня, ты собирался поцеловать меня? Йере точно знал, о каком моменте говорит Боян. Молодой человек никогда еще не выглядел так сексуально, как в ту ночь. Йере в голове принял решение: он собирался подойти к парню и от души поцеловать — засосать его — на глазах у всего мира. Он мужественно направился к улыбающемуся Бояну, думая: «Смотри, какой он счастливый! Он будет в восторге, даже если для него это всего лишь игра!». Однако в последний момент его губы уступили место разуму, убедившему их отклониться и приземлиться на шею парня. Боян все еще выглядел счастливым, как щенок, но в глубине души Йере понимал, что потерпел неудачу. И теперь Боян давал ему шанс все исправить! — Возмо-о-о-ожно? — это было все, что Йере смог выдавить из себя. — Да ладно тебе, Йере. Я пьян, ты пьян, даже если ты скажешь что-то, о чем пожалеешь завтра, мы можем притвориться, что не помним этого. Просто… просто скажи мне, хорошо? В течение нескольких недель после этого Йере продолжал пытаться понять, почему он сказал то, что сказал дальше. Он мог бы просто ответить: «Да, я хотел поцеловать тебя», и они, возможно, были бы сейчас вместе в его темной холодной постели. В худшем случае Боян по-доброму посмеялся бы над ним и оставил все как есть. Так что же, блять, с ним было не так, что он должен был взять и сказать: — Да! Мне показалось, что я увидел Джастина Бибера, но потом понял, что это всего лишь ты. Именно тогда он осознал, что испортил все окончательно. Огонек в глазах Бояна немного погас, хотя тот продолжал улыбаться и шутливо подтолкнул его локтем. Довольно скоро он ушел танцевать с другими парнями и с той новенькой, блондинкой, которую он почему-то продолжал целовать и трогать. Но Йере знал, что у него не было права устраивать сцены ревности. Он сам проебался, и теперь их снова разделяли две тысячи километров, и они разговаривали раз или два в неделю. «В следующий раз, когда мы встретимся, — твердил себе Йере, — я поцелую его и все ему расскажу. Обязательно».

—

Был вечер их запланированного разговора по «Фейстайму», и Йере был переполнен горько-сладким чувством, которое всегда сопровождало его в эти вечера. Ему нравилось видеть лицо Бояна перед собой, улыбающееся, смеющееся или просто лежащее в своей постели на грани засыпания. Временами, когда ему достаточно везло, Боян вставал, чтобы что-нибудь выпить (обычно это был его пятый кофе за день), одетый только в обтягивающие боксеры. Йере не гордился тем, что может признать, что в эти дни он обычно дрочил сразу после того, как они заканчивали разговор. Как только часы пробили 9 вечера для него (8 — для Бояна), его телефон загорелся и показал входящий видеозвонок. Он быстро ответил и поприветствовал своего… мысленно вздохнув, он подумал о слове «друг». — Эй, Йере-е-е-е-е! Как дела, чувак? — крикнул словенец, как только Йере показал свое лицо. Как всегда, он был честен с человеком, сидевшим напротив него. В конце концов, их отношения в значительной степени строились на зачастую жестокой честности. — Не очень хорошо. День очень короткий, и я постоянно уставший и немного подавлен. Лицо молодого человека тут же изменилось. Боян был как губка: он так быстро впитывал ваши эмоции и находил вашу волну, чтобы либо приумножить вашу радость, либо успокоить ваши негативные эмоции. — Ох. Это действительно отстой. Как ты справляешься? И это было еще одной вещью, которая заставляла Йере так сильно ценить парня. Он никогда не давал непрошеных советов. Кто-то другой, вероятно, посоветовал бы ему найти что-то, что приносит ему радость, или купить лампу с синим светом, или начать бегать по утрам, или какое-нибудь еще уебское немедленное решение этой ужасной проблемы. Вместо этого Боян просто хотел знать, делает ли Йере все возможное, чтобы справиться с происходящим. — В некоторые дни становится получше. Когда у меня что-то есть, что делает меня счастливым. Как сегодня, например, когда я разговариваю с тобой. Нежная улыбка Бояна была такой искренней, что растопила сердце финна. — Ну, тогда, может быть, нам стоит разговаривать каждый день, а? Йере знал, что он шутит, но был полон решимости зацепиться за соломинку. — Да! Каждую ночь перед сном мы будем разговаривать. Ты будешь петь мне… колыбельные, да? И мне приснятся приятные сны. Потом утром ты будешь писать мне сообщения. «Доброе утро, любимый! Ты хорошо себя чувствуешь?» Да-да, прекрасная идея! Словенец безудержно смеялся от его предложений, и, черт его побери, если Боян действительно не был лекарством даже от ебаной осенней хандры. Йере не мог дождаться, когда увидит его снова, обнимет и, надо надеяться, преодолеет свою трусость, поцелует и оттрахает до звезд в глазах. Они поболтали еще немного. Оба были в своих постелях, готовые отходить ко сну, и Йере чувствовал себя лучше, чем за последние несколько дней. Все шло как по маслу, пока он не услышал шум по ту сторону экрана, где-то рядом с Бояном. Раздался мужской голос — непозволительно близко к телефону в руке Бояна — говоривший что-то по-словенски. Боян повернулся направо, лицом к другой половине кровати, отвечая голосу и улыбаясь так, о, так нежно. А затем в поле зрения появилось мужское лицо — торчащие волнистые волосы, мягкие карие глаза, несколько пирсингов, такой же почти обнаженный, как Боян, и он легонько чмокнул его Бояна в губы. Прежде чем Йере смог должным образом сформулировать связную мысль, которая помогла бы ему понять, что за ад наяву он только что увидел, Боян начал извиняться: — Извини, Йере, я знаю, было некрасиво вот так тебя обрывать. Сможешь ли ты простить меня? — он одарил финна одной из своих обезоруживающих улыбок, но все, о чем Йере мог думать, было: Она была не такой нежной, как та, что была на этом лице 10 секунд назад. Глупый человек. Глупый, глупый человек. Он упускал шанс за шансом, и теперь нежная, любящая улыбка, которая должна была сиять в его сторону, предназначалась кому-то другому. — Все в порядке, — сумел выдавить он из себя, прежде чем задать самый очевидный вопрос. — Парень? В глазах Бояна появилось почти виноватое выражение, прежде чем он ответил: — Ага. Парень. И на самом деле не было никакой необходимости в виноватом взгляде, не так ли? Боян был свободен как птица и мог делать все, что ему заблагорассудится. Только Йере чертовски хорошо знал, что он никогда больше не почувствует себя целым и счастливым после их коротких еженедельных звонков. Не тогда, когда он узнал, что Боян нажимает ту красную кнопку, чтобы пойти и свернуться калачиком рядом с каким-то другим парнем. — Я не знал, что ты гей, — глупо сказал Йере, прежде чем успел закрыть рот. Он чувствовал горечь и злость, хоть и не имел на это права, а рациональная часть его мозга продолжала кричать на него: Ты упустил свой шанс. Он заслуживает быть счастливым. Оставь его в покое, чертов трус. Боян слегка поморщился, прежде чем расслабиться и сказать как ни в чем не бывало: — Ты никогда не спрашивал. И это было правдой. Каждый раз, когда казалось, что между ними вот-вот что-то произойдет, Йере засовывал голову в песок. И во многом он трусил именно из-за того, что просто не был уверен в том, нравятся ли Бояну вообще парни. И все же он так и не удосужился спросить. «Эй, у тебя когда-нибудь раньше был парень?». Вот так, все просто. Так легко. Они были так пиздецки близки друг другу, что это не могло быть воспринято как нечто большее, чем просто неподдельный интерес. Что ж, оказывается, у него и правда был парень. Есть парень, вынужден был напомнить себе Йере. — Ты прав, — признал он. — Я надеюсь, он хорошо к тебе относится. Если нет, я надеру ему задницу, — добавил он, стараясь, чтобы его голос звучал беззаботно и ободряюще, несмотря на то, что внутри у него все рушилось. Он одновременно хотел, чтобы этот разговор закончился, и хотел, чтобы он длился вечно, просто чтобы ему не приходилось думать о том, как Боян прижмется к парню, как только они закончат говорить, полностью выбросив Йере из головы. Но было уже поздно, а завтра им обоим надо было рано вставать. Боян улыбнулся (но опять-таки не так нежно и не с такой любовью, как минуту назад) и сказал: — Не волнуйся, Йере, я большой мальчик. Я могу справиться с плохими парнями, — Йере услышал тихий смех на заднем плане, и Боян обернулся, чтобы быстро сказать что-то парню по соседству, прежде чем снова посмотреть в камеру. Сердце Йере физически сжалось. — Кроме того, я занимался дзюдо в течение 10 лет. Если он когда-нибудь поведет себя как мудак, я сам надеру ему задницу. — Мне нужно идти, Йере, — тут же добавил он. — Нам завтра рано вставать. Нам. Это были «мы», частью которых Йере не являлся. Он не спал в постели Бояна, не желал ему спокойной ночи и не целовал его перед тем, как разбудить на совместные утренние дела. Лучшее, на что он мог сейчас рассчитывать, — это встреча раз в сезон, парочка пьяных танцев, потные объятия и куча сожалений. — Спокойной ночи, Боян. Сладких снов. — Спокойной ночи, Йере. И тебе.