***
Странная реакция была у Сэдди на этого малохольного Барри Дженкинса — клыки удлинились, глаза заблестели, став стеклянными, словно он едва держался, дабы не впасть в гон. Стоило ему захлопнуть перед бедняком двери, как совсем дал себе волю: стал глушить по всем углам скотч и едва не разодрал одного из своих ручных зверушек. По Сэдди вообще было невозможно определить, злится он или чем-то доволен, но в последний раз такой взгляд, взгляд, не сулящий ничего нормального для окружающих, Чарльз видел еще в колледже. Что же, Барри Дженкинс мог оказаться гораздо полезнее, чем он предполагал. И будто бы в подтверждение его гениальной идеи, шар под номером «тринадцать», наконец, попал лузу.***
— Надо же, — удивленно прозвучало над ухом Гарри, — я думал, что ты сегодня не придешь. Рядом стоял Рори, прижимавший к груди огромный рюкзак. Выглядел он совершенно очаровательно, такому, как Гарри, до классических красавцев, вроде Рори, было, как некоторым психопатам — до здоровых отношений. В голове вновь всплыла кривая усмешка Сэдди и совершенно безразличное выражение лица Чарльза, больше занятого вопросами бильярда, нежели происходящего вокруг. — Ты что здесь забыл? — Гарри выпрямился, потянувшись и машинально подвинувшись на скамейке. Рори сел без приглашения. Наверняка, привык, что альфы не отказывали в компании. — Ты не был на собрании? Слышал, оно проходило вчера. А еще Рори слышал только то, что ему было интересно. Тоже, небось, привычка. — Нет, ушел, — мотнул головой Гарри, натягивая на глаза кепку. На фоне цветущего юностью, воздушного Рори, пахнущего то ли мятной жвачкой, то ли свежескошенной травой на склоне альпийский гор, он выглядел чучелом в каком-нибудь антропологическом музее. Ворочался всю ночь с бока на бок, пока фантазия рисовала ему совершенно постыдные картинки происходящего на первом этаже. Впрочем, чего вилять. Не спал он вовсе не из-за этих самых фантазий, а по одной-единственной причине, вполне тривиальной и от того еще более реальной. Гарри Дженкинс переживал за собственную задницу. — Ушел? — ротик Рори неподдельно сложился в букву «о». — Ты богач? Аристократ? Чей-то незаконнорожденный сын? Гарри посмотрел на него, как на умалишенного: — С чего бы? Мне сказали, что это вечеринка для взрослых. — А, — разочарованно отмахнулся омега, облокотившись о стол спиной. — Оставили напоследок. Вкусное на десерт, — и вздохнул так тяжело, словно это его самого на шпажку насадили. Гарри передернул плечами. Может, если он не будет ни с кем общаться, то быстрее отделается от всех сумасшедших вокруг себя? — Смотри, — соорудив из обеих ладошек козырек, Рори кивнул. — Идет. По твою душу. Гарри даже не успел вникнуть в смысл сказанных слов, как омеги и след простыл.***
— Доброго утра, — Чарльз скептично оглядел сей мещанский завтрак: парочка бутербродов из круглосуточного супермаркета, кола без сахара и сваренные яйца из столовой. Натюрморт крестьянина, шестнадцатый век. — Приятного аппетита, — действительно, требовалось голодать, по крайней мере пару недель, чтобы наслаждаться такой непритязательной едой. — Ты жаворонок? Барри Дженкинс смотрел на него широко распахнутыми зелеными глазами. Так вот на что этот уебок клюнул. И вправду, как он мог забыть, что Сэдди нравились альфы, едва неотличимые от бет, а уж от омегоподобных у него и вовсе крышу сносило. — Ч-что…? — Я пришел под утро, а тебя уже не было. Удивился. Или ты не ночевал в общежитии? — Я-я?... — жаль, что Барри Дженкинс был не одарен внутренним стержнем. Реально, или бета, или омега. Длинные ресницы, влажные губы, испуганные глаза, бледное лицо — Сэдди бы душу отдал за такую красоту. — Мне надо с тобой поговорить, — Чарльз ухмыльнулся, предчувствуя скорую победу и пряча руки в карманы черных хлопковых брюк. — Но только без лишних глаз и ушей. Как тебе мысль встретиться сегодня в нашей комнате? Вечером, конечно же. И если у тебя иных планов не будет. — А там… — Отличная звукоизоляция. Кого бы Сэдди не трахал, никто ни криков, ни стонов не слышал. — Я… — Очень рад, — кивнул Чарльз. Отказа бы он не принял ни при каких обстоятельствах. Шанс изничтожить и сжить со свету шотландского варвара представлялся раз в жизни. — Я…! Стой! Но он предпочел не оглядываться. В конце концов, человеческое любопытство — движущая сила этой Вселенной.***
Нельзя было сказать, что Чарльз Гордон-Леннок и Сэдди, в реальности Сэдрик Уоллес-Скотт, один из прямых потомков Тюдоров, правивших Шотландией еще во время всяких Яковов и Генрихов, возненавидели друг друга в первую же встречу. Как и бывает у аристократов их полета, то есть у людей, достаточно оторванных от реальной жизни, общая неприязнь настаивалась годами по совершенно пустяковым причинам. Во-первых, Сэдди с самых малых лет слыл любимцем светских вечеринок, когда Чарльз довольствовался лабиринтами английских садов и позабытыми беседками. А стоило Сэдди научиться держаться в седле с поистине королевским достоинством и находить веселье в псовой охоте, как он моментально превратился в самого желанного гостя на любом достойном приеме, в отличие от Чарльза, так и не распробовавшего прелесть убийства куропаток. Во-вторых, Сэдди, несмотря на вполне варварское происхождение, невероятно грубый акцент и вид лихой да придурковатый, являл в себе истинную галантность лондонского джентльмена, которой Чарльз добивался годами перед зеркалом. Ну и в-третьих, Чарльз ненавидел его за те года в Итонском колледже, в течение которых ему приходилось делить комнату с этим «сэром Совершенство» и пытаться доказать всем окружающим, что их ненаглядный «сэр Совершенство» только и делал, что трахался (конечно, в основном с альфами, потому что до омег еще предстояло добраться), курил травку на заднем дворе и бесконтрольно осушал директорские запасы крепкого алкоголя. Конечно, никто ему не верил. Чарльз однажды от отца даже пощечину получил, которую до сих пор не смог простить, потому что в отличие от всех остальных пощечин, и прошлых, и будущих, эта была самая несправедливая. Настолько несправедливая, что те корни ненависти, лелеемые и заботливо взращиваемые на протяжении всех этих долгих лет, пришлось обрубить — с Сэдди предстояло существовать в одном кругу. Но увидев, как жадно смотрит на Барри Дженкинса эта шотландская мразь, в голове будто бы сошлись недостающие паззлы. Наконец-то он получил шанс на отмщение! И, что самое смешное, в самый неожиданный момент, стоило ему только расслабиться.***
— Я не понимаю, почему я должен терпеть эту херню! — заорал Гарри в телефон и тут же испуганно заозирался. Вроде бы никого, но для верности кепку он натянул едва ли не на нос. — Пап… Я знаю… Знаю… Да, магазин мой! Ну и что! А что если… — перешел он на шепот. — Что ели Барри никогда не приедет? Мне чего делать-то прикажете? Я ж не сумасшедший, чтобы за него все четыре года бакалавриата впахивать! Да… Понимаю, пап, я знаю! Но… О, боги, дайте мне силы… — он помассировал переносицу. — Да! Я устал! И что, что прошел всего день?... — Гарри прикусил язык. Как бы он не злился, родителям о гадюшнике знать было необязательно. — Просто, может, у меня цикл подходит. А что, отец? Что естественно, то небезобразно, между прочим. Да, понял я, понял. Хорошо. Очень жду, если Барри не найдете, считайте, что реально выиграли в анти-рейтинге «родителей года». Не надо, я уже хер пойми сколько лет «Гарри». Понял. Все, отбой. Блядь, сплошные проблемы по всем фронтам. Но разве Гарри когда-нибудь сдавался?***
Проваландавшись весь день по университетским корпусам и собирая необходимые учебники по библиотекам для предстоящих лекций и семинаров, Гарри неожиданно проникся атмосферой Кембриджа. Он запрещал себе с головой в нее нырять, чтобы потом не ненавидеть Барри еще сильнее, чем тот того заслуживал, однако совсем уж запереть на замок сердце не мог. Сколько раз он мечтал прогуливаться по величественным пролетам университета? Сколько раз он мечтал толпиться со всеми возле доски со списками групп? Но ему приходилось зарабатывать деньги. Он боялся остаться без средств к существованию и вновь ощутить нищету, от которой и папа рыдал по ночам, и отец запивал на несколько почти бесконечных недель. И этот страх отравлял всю его жизнь, заменив на свете все: и мечты, и желания, и даже, в какой-то мере, секс. — Я тебя ждал, — сидящий за столом, Чарльз посмотрел на него так, словно он опоздал на королевский прием. — Мы не договаривались по времени, — поморщился Гарри, складывая стопки учебников рядом с кроватью. — Закрой дверь и садись. Он удивленно приподнял бровь. — На щеколду, — Чарльз поджал губы, как если бы говорил с несмышленым младенцем. — Боже мой… Только чтобы отстал, подумал Гарри и пальцем поддел замок. — Ну? Будешь просить, чтобы я держал язык за зубами и никому об этом не говорил? — Бред, — отмахнулся Чарльз, развалившись на стуле. — Тебе все равно никто не поверит. — А журналисты? — Отец Сэдди владеет всеми медиа в стране, как думаешь, будет ли кто-нибудь это печатать, если узнает, чем ему это грозит? Гарри поморщился, но совершенно не удивился. За целый день, проведенный вдали от Бишопа, мысли неожиданно расставились по полочкам: золотые дети аристократии, держаться подальше, не высовываться, с Чарльзом не ссориться, переехать из Бишопа, скрутить в бараний рог Барри и заняться магазином. Ради собственного бизнеса Гарри был способен на многое, если не на все. — И чем ему это грозит? — чтобы уж наверняка, так сказать, знать, с кем имеешь дело. Владельцы медиаконцернов, виллы, титулы учтивости — это лишь ширма. Власть в Англии определяется возможностями совершенного иного рода. — Как минимум, нищета под Лондонским мостом. — А максимум? — Боюсь, наговорю себе на срок, если ты меня записываешь. Гарри поднял руки. — Безоружен. — Или туп. Впервые Чарльз оказался честен. — Ладно, — вздохнул Гарри, сдаваясь ему на милость. — Если вы хотите, чтобы я съех… — Отменяю свое желание. Он удивленно моргнул. — Чего, блядь? — Тебе необязательно съезжать. Даже не так, — Чарльз скрестил руки на груди. — Тебе запрещено съезжать. Категорически. — Запрещено? — нет, конечно, у местных герцогов крыша любила поездить туда-сюда, но для альфы в его возрасте и положении это было определенным перебором. — Я замечу, рабство у нас отменили… — Начну по-хорошему, — поднял он вверх указательный палец. — Мне нужен ты, потому что ты заинтересовал Сэдди. Он тебя как увидел, так, считай, сон потерял. Ему нравятся такие… — Чарльз неопределенно причмокнул губами, щурясь. — Такие, как ты. — И? — ляпнул Гарри, не веря собственным ушам. Будь это Лео Касински, он бы подумал, что того белка после вчерашнего до сих пор не отпустила. — Тебе же нужны деньги, — он даже не понял, был ли это вопрос или утверждение, однако судя по надменной усмешке Чарльза все встало на свои места. Возражения не принимались. — Я дам тебе столько, сколько ты попросишь. В рамках разумного, безусловно. С одним, конечно же, условием. Ты соблазнишь Сэдрика Уоллес-Скотта, сделаешь так, что он дышать без тебя не сможет, а потом принесешь мне килотонны компромата. Интересно, это так высшее образование на людей влияет? А правительство говорит только о его безусловной пользе. Плохо дело, давно в кампусы к студентам не заглядывали. — Ты сумасшедший? — Гарри покачал головой. — Я — альфа. Да даже будь он омегой в открытую — что за план прямиком из мелодраматических фильмов? Что ни говори, а аристократы оторваны от жизни похлеще небоскребов. — Он никогда не свяжется с омегой до собственной свадьбы. А жениха ему еще не подобрали, поэтому, чтобы не заиметь парочку бастардов, он развлекается с альфами. Как и большинство тех, кто учился в Итонском колледже. Гарри скептично поджал губы. — Я — исключение, — вздернул подбородок вверх Чарльз. — И ты… не совсем пропащий случай. Приодеть тебя, — он сощурился, словно ювелир перед огранкой особо сложного алмаза, — привить манеры, и готово. Сэдди против природы не попрет, ты ему понравишься. Что скажешь? — Ты меня не услышал? — Гарри едва на смех не разобрало. — Я — альфа. И нравятся мне омеги. Но… окей, допустим, мне каким-то образом тоже понравился этот Сэдрик, но после вчерашнего — я пас. Чарльз глубоко вздохнул. Видимо, не привык к упрямству от кого-либо еще, кроме своего коня. — И все? — Что — все? — Это единственные аргументы? — Блядь, — Гарри позволил себе сдержанно рассмеяться. — Ты шутишь? — Не шучу, поэтому и спрашиваю. — Да. Мне не нравятся альфа, и я не горю желанием участвовать в ваших непонятных тусах. Спасибо, но я пас. И скоро я съеду. Сделаю вид, что ни вчерашнего, ни этого разговора не было. — То есть… — Чарльз как-то нехорошо прищурился. Обычно так щурился Барри перед тем, как огорошить своей новейшей «темкой». — Если бы тебе нравились альфы, все бы поменялось? Понравься ты Сэдди по-настоящему, он не потащит тебя на собрания. Исключено. Жуткий собственник. Ревнивец. К тому же он богат. Подарит тебе пару украшений, сможешь их потом продать. Может, даже купит тебе квартиру в центре Лондона. А если ты еще и залетишь, ну, вдруг, то будешь обеспечен до конца своих дней. Выйти за него ты все равно не сможешь, отец не позволит, да и папа его тебя со свету быстрее сживет, но Сэдди тебя не бросит. Я его хорошо знаю. Можно сказать, что мы лучшие друзья. К тому же против природы, как я уже говорил, не попрешь. Альфе нравятся омеги, а омеге нравятся альфы. Гарри почувствовал, как закололо где-то под сердцем. — Что ты… блядь… э-это... На столе у Чарльза стояли омежьи подавители. Маленькая, черная полупрозрачная баночка с наклеенным рецептом — новшество правительства в борьбе с подделками. Господи, как они могли запороть столь прекрасную идею и даже в таком простом деле изгадить Гарри жизнь? — Не поверишь. Случайно выпало, когда я пнул твой рюкзак. Тоже совершенно случайно. Сначала, я подумал, что это твоего парня. Мало ли, ты у нас из тех, кто заботливо носит в кармане парочку подавителей про запас, — Чарльз повертел ее в руках. — Но тут написано «Гарри Дженкинс». Поэтому я подумал, что это твоего брата. Или мужа. Но на жениха ты смахиваешь с трудом, а вот на того, у кого есть брат, вполне-вполне. Видишь ли, я всегда вижу в людях только хорошее. Но... судя по тому, как ты побледнел и задрожал, это твое. Так что продолжим по-плохому. Либо ты лезешь в койку к Сэдди, слушаешься во всем меня и находишься под моей кое-какой, но все-таки защитой, либо вылетаешь из университета с грандиозным скандалом и, скорее всего, тюремным сроком, без моей защиты. Как тебе такое, Барри, который Гарри? Разве не отличное начало твоей университетской жизни?