Все на своих местах

      Это такой исключительный, терпкий сорт отчаяния — хотеть вернуться в собственное детство. Особенно, если брать во внимание, что с возрастом уже не особо различаешь быль от собственных снов. То есть ты помнишь мельчайшие детали, но не знаешь наверняка, случались ли они на самом деле или нет.       Здесь всегда по старинке посыпали ледяную колею рыхлым, прерывистым зигзагом. Отдельным удовольствием в детстве было наблюдать во дворе камаз, предназначенный для разбрасывания песка. Такой же оранжевый, что и внутренности под ребрами его зарешеченного кузова. Рано утром машина вывозила своего хозяина на короткие, искареженные снегом маршруты, но по большей степени все же стояла на приколе перед моим окном. Летом можно было забраться под нее и посидеть на ресивере. Не знаю, какую функцию она выполняла в это время года. Как и не знаю, зачем под нее забираться. Грязь шортами протереть разве что. Но глядеть на нее зимой — одна радость. Как на китовый скелет, выброшенный под огромные, облетевшие тополя. Тогда эти деревья-гиганты росли как сорняки, но потом были признаны опасными и поголовно приговорены к спиливанию.       В сильные снегопады тротуарами вообще никто не занимался, поэтому путники не по своей воле выбирали проезжую часть. Благо малочисленные владельцы авто, вернувшись с работы, сидели дома, и никто не мог сдивнуть твое волочащееся в зимнем космосе тельце с дороги. Единственная забота — вернуться до того, как отключат уличное освещение. Удивительно, но свет в моем городе гаснет после восьми вечера до сих пор. В целях экономии. Или, говоря проще, за ненадобностью.       В тот день не было сильного мороза — запомнились бы эти замерзающие, вечно красные руки без варежек. А здесь — только мелкие мошки, падающие замертво под белым куполом фонаря, и воздух, рвущий легкие своей чистотой. Эстонские дома тогда еще стояли крепко. Хоть некоторые из них уже поглядывали на улицу черными глазницами, в других кто-то обитал, готовил ужин, садился за стол с кружевной салфеткой. Такое невероятное счастье — попадать сквозь эти окна куда-то в совершенно другие времена, в другие вселенные. Во что-то теплое, с легким ароматом пыли и каких-то сливочных сладостей. Всегда хотелось туда, в этот уют, за ягодного цвета шторы, но, сколько не заглядывай за абсолютно прозрачное стекло, осветленное нежными бликами настольной лампы, ты все равно остаешься по другую сторону.       Красного кирпича Кирха, скребущая деревянным крестом низкое небо. Пустое арочное окно сверху выманивает ветер, а по жестяной крыше, словно кровь с ладоней сына божьего облезает алая краска. Я знаю о ней две вещи — как строитель при установке этого огромного креста сделал на нем ласточку, и что не стоит покрывать железные крыши краской. До сих пор смотрится удручающе. За все детство мне пришлось видеть только одну службу с небольшой кучкой прихожан — старых эстонцев, одних из последних в городе. Это были похороны.       Напротив — неказистое багряное здание в два этажа с тремя «бойницами» на чердаке. С некоторых пор там основалась Церковь христиан веры евангельской, о чем стала гордо утверждать синяя табличка «Благая Весть». Соседство с протестантами казалось мне странным тогда, таковым кажется и сейчас. И, кстати, мне никогда не посчастливилось увидеть хоть одного входящего или выходящего изнутри человека. Хотя было любопытно, кто же так гладко и нетипично для наших мест причесывает территорию вокруг.       Только один раз, в тот самый вечер, там горел свет в высоком окне. Одинокая лампочка Ильича освещала узкий лестничный пролет и деревянные ступени. Возле мелко изрешеченного рамой стекла стоял и глядел в темноту человек. Неопределенного возраста, но мне он тогда показался поразительно… Красивым. С короткими темными волосами. С закатанным рукавом белой поношенной рубашки, что косыми складками пробегала вдоль его худого тела. Неподвижный, но словно весь заряженный Светом, излучающий его. Наверное, это была моя первая и последняя встреча с богом, что так пристально рассматривал меня в черноте Вселенной. Он глядел грустно и задумчиво, но не отвел взгляд, не отвернулся. Будто слышал мои самые простые и незамысловатые молитвы. Уйти пришлось мне. Как можно скорее. Домой.       Сейчас, когда я уже не верю во всю эту метафизику… Когда уже не знаю, чем являюсь на самом деле… Мне хочется затащить тебя туда. Туда, где никакие мы не любовники, где не было между нами ни ссор, ни поцелуев до одури. Где мы просто маленькие дети. Два чистых листа. Мы бы крепко и невинно держались об руку. И просто смотрели в это окно, ожидая ту самую благую весть.