Его мир

Глаза лениво открываются, тщетно пытаясь разглядеть хоть что-то. Однако попытки оказываются напрасными – передо мной голая белая стена. Я лежал на левом боку, практически всем телом упираясь в стену и заваливаясь в щель за кроватью. Пытаясь принять удобное положение, я поворачиваюсь на спину и... Боже, как же больно! Весь мой правый бок словно облили кипятком, и мне приходится сдавленно вскрикнуть. Я запускаю руку под одеяло, нащупываю бинты вокруг моей талии, плотный слой марли на свежей ране. Вместе с болью ко мне начинают возвращаться всё более жуткие и развратные воспоминания о вчерашнем вечере. Я признался ему, мы были у него дома, мы переспали... Если это можно так назвать. Но, самое худшее (или лучшее?) – это то, что мне это понравилось. Как бы я не пытался вызвать у себя страх или хотя бы отвращение, что-то не позволяло этим чувствам развиться. Может, действие таблетки ещё не закончилось? Как бы то ни было, мой мозг сосредотачивается только на моём желании... Близость его красивого тела, чёрные рисунки на белой коже, мягкая завеса тёмных волос, эта загадочная – по-хорошему жуткая – улыбка между серебристыми колечками на губах, синие, горящие страстью глаза, и его член, скользящий внутри меня – всё, о чём я могу думать, вспоминая вчерашний вечер. Привычный утренний полустояк начинает затвердевать, когда я замечаю, что я совсем голый. Моё тело обволакивает мягкое белое одеяло – лишь его половина. Осмотрев постель, я замечаю, что другая половина безжизненно лежит на таком же белом покрывале. Он спал со мной. Я искренне жалею, что не помню этой ночи, так как был в отключке, но сама мысль о том, что Соф лежал со мной в одной постели обволакивает меня чем-то тёплым. Как мягкое белое одеяло, как татуированные руки на талии, как запах крови... С краю кровати замечаю стопку одежды. По красно-белой зипке опознаю в ней свою. Этот парень помыл меня, забинтовал рану, постирал мою одежду, а потом положил спать рядом с собой. От таких контрастов мой мозг окончательно отказывается делать трезвые выводы о Софе. Сначала он молчит на моё признание, потом целует взасос и берёт на своей кровати; грубо хватает меня за рёбра, но ведёт себя предельно нежно; всаживает мне нож под кожу, но заботливо кладёт в кровать, подтыкая одеялко под ноги... Противоречия просто не укладываются в моём уме и остаётся полагаться только на свои чувства. Что я чувствую к нему после вчерашнего? Я отключаю разум, яростно визжащий о лезвии в брюхе, и обращаюсь к чему-то менее рациональному. Тихо произношу его имя. – Соф... ...и чувствую лишь железный вкус на языке и тепло, растекающееся по всему телу. Оно перемещается по моей крови, течёт с ней по венам и артериям, а после сворачивается комом в животе. Невероятно лёгким комом, невесомым, от которого мне становится слишком легко. Хочется отдаться этому чувству (как вчера я отдался ему). Я полюбил его – это мне было предельно ясно. Непонятно только за что именно. Точно так же ясно я осознавал, что Соф – извращенец. Это не столько пугало, сколько напрягало меня. По-настоящему жутко становилось от того факта, что его извращения произвели на меня впечатление. Как раз с этой мыслью свыкнуться не получалось. Мирясь с болью в животе, я подползяю к краю кровати и сажусь. Я понимаю, что, хоть и спал достаточно хорошо, окончательно проснуться у меня не получается (из-за таблетки?), поэтому лишь сижу и, в полусознательном состоянии, осматриваюсь по сторонам. Эта комната похожа на палату в больнице, может, даже в психушке. Мне не с чем сравнить, но белые стены без обоев, постельное бельё, отсутствие ковра и штор напоминают мне о временах, когда я был вынужден каждые полгода ложиться в больницу – детство. Однако это навевает, скорее, тёплое чувство ностальгии, нежели отвращение. К тому же, мой "сосед по палате" оказался на удивление приятным типом... На совершенно голых стенах висят странные, жутковатые рисунки различных размеров, и нарисованные от руки чёрной ручкой. Видимо, это рисунки Софа, во что было не так сложно поверить. Скалящиеся чудовища, люди с зашитыми ртами и сгнившими лицами, вереница отрубленных голов и конечностей вполне могли принадлежать этому парню. Я заворожённо рассматриваю импульсивные чёрные линии, вычерченные казалось, в порыве некой истерии – пытаюсь разгадать их. Стоит мне немного расфокусировать взгляд, как в хаотичном наборе чёрных линий я замечаю глаза... Что-то внутри меня вздрагивает и резкой, но крайне мимолетной болью отдаётся в свежей ране. Зажмуриваюсь, открываю глаза и снова ничего не вижу – лишь белый лист, обильно покрытый темными штрихами. Но зато они видят меня, смотрят с этой больничной стены, запечатленные на ней. И от их взгляда, который я даже не различаю больше на рисунке, становится не по себе. Так же, как и от пронизывающего взора татуировок на руке Софа, как и от его синих глаз, которые то безжалостно меня сжигают, то с нежностью и любопытством рассматривают. Шум из-за двери отвлекает меня. Такой же голой и однотонной серой двери, как и вся комната. Она приоткрыта, из коридора приятно сквозит прохладой, я прекрасно ощущаю это, когда наконец спускаю ноги с кровати и начинаю натягивать свою одежду. В квартире достаточно тепло, поэтому я остаюсь только в джинсах и старенькой серой футболке, на которой надпись «Cry of Fear» уже почти стерлась. Выхожу в коридор – всё такой же серый – и крадусь по квартире. Я миную прихожую, где вчера всё и началось, и захожу на кухню. В воздухе витает яркий букет самых разных ароматов – всё до жути вкусные и приятные, но мне интересен только один из них... Соф стоит спиной ко мне и, видимо, что-то нарезает, а я совершенно не знаю, что ему сказать и как заговорить с ним. Благо, он первый поворачивается и, совершенно непринуждённо говорит: – Доброе утро, – а после снова возвращается к чёрно-белому гарнитуру. – Доброе... – более-менее уверенно говорю я, но тут же теряюсь. Что дальше? – Я подумал, что ты будешь голоден, когда проснёшься, – продолжает Соф, не оборачиваясь. – Решил, что можно обойтись омлетом. Как смотришь на это? Обычно у меня нет времени на завтрак, даже по выходным я порой забываю поесть с утра, но сегодняшняя суббота началась слишком хорошо, чтобы отказаться. К тому же, я действительно был голоден, поэтому съел бы всё, что этот парень решил бы мне скормить. «Даже таблетку?» – спрашивает внутренний голос, но я затыкаю его собственным: – Да, пожалуй... Было бы неплохо. Снова неловкое молчание и тихий смешок из-за спины. За ночь я действительно успел по нему соскучиться. – Присаживайся, – Соф указывает на один из стульев за кухонным столом, и я послушно сажусь. Теперь – сбоку – когда я могу лучше его рассмотреть, я понимаю, насколько же непривычно видеть Софа таким. Волосы собраны в хвост, вместо рубашки – заношенная чёрная футболка, на лице нет тёмной подводки и холодных серых теней, нет этих многочисленных колец, сережек, цепей... лишь парочка клычков-колечек. В "глазастой" руке он сжимает нож – определённо не тот, которым воспользовался вчера – и нарезает помидор. Сочный овощ расслаивается на равные дольки под ритмичными движениями руки парня. Под ритмичными движениями... – Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Соф, заметивший мой пристальный взгляд. Я опять теряюсь, не способный здраво оценить своё состояние, поэтому он задаёт конкретики: – Голова не болит? Может, кружится? Красные дольки отправляются в небольшую миску, Соф наконец-то откладывает нож и, опреревшись о столешницу, смотрит на меня. – М... Нет, – практически сразу отвечаю я, но потом всё же замечаю слабое головокружение. Может, не в таблетке дело? Может, моя голова кругом от этого парня? – То есть, меня немного мутит – не более. Ну, и... – увожу взгляд, снова смотрю ему в глаза, снова увожу взгляд, – рана болит. – Это более чем нормально, – говорит Соф, и его интонация похожа на голос мамы, когда мне снова становилось плохо: «Это нормально, Муся, всё пройдёт...», ещё бы по голове меня погладил. – Если хочешь, я могу дать тебе обезболивающее. Конечно, полностью боль не уйдёт, но станет намного легче. Я не различаю в его словах знакомой искушающей нотки – подвоха нет? На всякий случай уточняю: – Думаю, достаточно сомнительная идея – брать таблетки из твоих рук. Соф опять усмехается: – Я сейчас не настроен скармливать тебе всякую гадость, – слишком по-доброму говорит он, а я всё ещё не знаю, как воспринимать эту тёплую, до боли родную интонацию. – Только если ты сам захочешь этого. А хочу ли я? Хочу ли повторить этот странный, но такой яркий сексуальный опыт? Прежде, чем я отвечу на этот вопрос, Соф выпрямляется и, принимаясь перемешивать смесь, продолжает: – Если ты не доверяешь мне, то я тоже могу выпить. «Не доверяешь». Вчера я и не вспоминал ни о каком доверии и, тем более, о его отсутствии. – Не стоит, – тихо отвечаю я. – Просто дай. Соф выливает содержимое миски на сковороду, а потом уходит с кухни. Я провожаю его взглядом, и бесшумные шаги скрываются где-то в коридоре. Слышу, как открывается дверь на другом его конце. Когда парень возвращается, то наливает стакан воды, подходит к столу и протягивает мне руку – на ней лежит зелёненькая пилюля. – Пенталгин? – Не совсем, – в воздухе повисает давящая пауза. – Это наркотик? – я буквально выдавливаю из себя этот вопрос. – Ни в коем случае, – напевает всё тот же ласковый голос. – А та, что ты мне дал вчера? Снова молчание. Чертовски долгое, едкое. Я буквально чувствую, как взгляд Софа сверлит мою голову и заставляет заткнуться, но, вместо того, чтобы повиноваться, я повторяю: – Ты скормил мне наркоту, да? – и в моём голосе нет страха, только настойчивость и странное любопытство. Наконец, заставляю себя поднять голову и... Я не вижу и капли злости на его лице. Глаза сквозят мой череп с некоторым смятеним, брови чуть сдвинуты – Соф озадачен. Неужели я завёл его в тупик? О чём он думает сейчас? – У тебя не будет привыкания. От одного раза точно, – произносит он, но выражение его лица не меняется. Но я решаюсь идти до конца: – То есть, это был наркотик? – Да, – тут же отвечает парень и кладет зелёную таблетку на стол передо мной. А после, словно обиженный, поворачивается обратно к плите, где на сковородке монотонно шипит омлет. Знать бы, что творится в его больной башке. «Ты действительно хочешь это знать?» – снова говорит голос, но я снова его затыкаю: – И кто мы теперь друг другу? – спрашиваю я, после того, как выпиваю таблетку, а тарелка с аппетитным завтраком опускается напротив меня. Охренеть. Пару дней назад я впадал в ужас при одной только мысли о том, чтобы вот так обсуждать с ним наши отношения. Но атмосфера здесь была такая непринуждённая, такая расслабленная, что я слова как будто сами просились наружу. Солнце с окна балкона приятно кумарило, приятный запах омлета навевал какие-то отдалённые, бесформенные воспоминания... Шум машин на улицах, лёгкое посвистывание ветра и его присутствие. Не хватало лишь щебетания птиц для полной романтики. – А ты чего хочешь? – отвечает вопросом на вопрос Соф и садиться напротив. Он не поставил себе даже чашку чая или кофе... Ну, или что он там пьёт с утра? В голове всплыла сцена из старого фильма «Дракула» девяносто второго года. Мой брат – фанатик всяких ужасов, но именно этот фильм так сильно отпечатался в моём сознании. Вот, Джонатан Харкер садится ужинать в доме Дракулы, а граф говорит ему, что, увы, не может составить ему компанию, так как уже ужинал. Так же и мой вампир сейчас. Он уже позавтракал. И поужинал, и пообедал – мной. Вчера он кинул мне приманку, и я с радостью проглотил её, а теперь чувствую, что полностью провалился в его руки. Но были это тёплые объятия или мертвая хватка хищника – я не мог понять. И, если этому парню действительно нравится спать со мной в одной постели, кормить меня, давать таблетки, когда что-то болит, то, может быть, не всё потеряно? – Нет, мне этого не надо, Соф, – сразу обозначиваю я, и его имя снова обжигает язык железом. – Ты знаешь, чего я хочу, но мне не нужно, чтобы ты делал мне одолжение, ясно? Его, очевидно, забавляет моя серьёзность. Соф подпирает голову кулаком, расплывается в улыбке. Прежде, чем я начну терять от нее слова, я опускаю глаза в тарелку и продолжаю: – Ты вообще что-нибудь чувствуешь ко мне? Снова чертова пауза, снова озадаченное выражение лица. Вилка лениво ковыряет горячий омлет, который теперь совершенно не лезет в горло. – Ты принял это, Тимур, – вдруг говорит Соф, а я вздрагиваю, когда слышу в его голосе холодные нотки, которые успел забыть. – Ты ждёшь признания, но пока что я могу признаться в одном – я хотел тебя спугнуть. Думал, что ты в страхе убежишь от меня, как это делали все остальные парни, которые мне когда-либо признавались. Они боялись моего ножа, боялись того, что я могу сделать с его помощью. Но ты... Доверился мне. – В синей бездне что-то загорается, что-то новое, что я прежде не видел в его глазах. – Ты принял это, – повторяет Соф и бессмысленно смотрит куда-то на стол. – Я был под наркотой, очевидно, что я доверился тебе. – Эта таблетка лишь притупляет нервную систему. Они снижает боль, контроль над телом, но трезвость ума снижается незначительно. И вновь тишина. Настолько мёртвая и давящая, что я могу отдалённо слышать его дыхание – ровное, но слишком частое для этого парня. Руки Софа лежат на столе перед ним, он крепко сжимает их – одну в другой – смотрит куда-то вниз, о чем-то думает и хмурится. Неужели нервничает? Пока встревоженность парня не развеялась, я продолжаю задавать вопросы, переводя разговор в нужное русло: – Ты оставил вопрос открытым. Ты чувствуешь что-то... Ко мне? – произношу медленно, по словам. – Да, – тут же отвечает он неасколько раздражённо. – Но я не знаю, что именно. И он снова смотрит мне в глаза. Я, понадеевшийся, что ловко контролирую его в этом разговоре, окончательно разочаровываюсь в этом, потому что этот жуткий ледяной взгляд обезоруживает меня. – В первую очередь, – продолжает Соф, – я удивлён. Приятно удивлён. А, вот, что происходит дальше, я понять не могу. – Он говорит спокойно, непринуждённо, как будто о чем-то естественном и житейском. – Ты мне нравишься, мне понравилось спать с тобой, я бы хотел это повторить, но влюблён ли я в тебя... Этого я не знаю. По крайней мере, пока что. Иного я и не ожидал, хотя, всё же теплил маленькую надежду где-то глубоко внутри себя. И вот, когда я получаю, казалось бы, очевидный ответ, именно эта маленькая надежда меня убивает. Где-то в животе поганые бабочки начинают грызть меня изнутри и эту боль просто невозможно перепутать с ноющей раной. Пару секунд – и я уже ничего не слышу, кроме собственного сердцебиения и треска. Я разбиваюсь. Холодные осколки стремительно откалываются от плоти, крошатся в песок и ссыпаются на пол. На голый ламинат в квартире, где нет ни единого ковра... Казалось бы, Соф не отверг меня, я ему нравлюсь, но как это понимать? Никакой конкретики, и теперь я буду в вечном заблуждении и тревоге на счёт того, что же на самом деле этот парень чувствует ко мне. А ждать, пока он наконец определится будет просто невыносимо. Будет хорошо, когда Соф наконец-то разберётся в себе, скажет, что любит меня; но, не дай Боже, он решит, что я был лишь его мимолетным увеличением – мальчиком на раз, которых у него много. И тогда я буду уничтожен, растопнан собственным презрением и страхом... – Ладно... – слышу свой голос издалека. Тихий и жалкий. – Я буду ждать твоего решения. – Не думаю, что тебе придётся ждать долго. Поднимаю голову. – И что ты имеешь ввиду? – говорю уже даже без какого-либо интереса, мои мысли слишком далеко отсюда. Там, где они бывали этой ночью. Соф смотрит на меня и меняется в лице – всё та же непонятная озадаченность с частичкой... волнения? Залезть бы к нему в голову и понять, что это за эмоция. – Я сделал тебе больно? – вдруг спрашивает он. Я отзываюсь не сразу и нагло лгу, скорее, себе самому: – Не слишком, так что не зазнавайся, – язвительно бурчу я, хотя чувствую, что язва эта стоит поперёк моего горла. Ещё расплакаться мне не хватало. Беру себя в руки, глубоко вдыхаю и, так и не прикоснувшись к омлету, встаю из-за стола. Часы на микроволновке показывают почти одиннадцать часов. – Мне пора, – цежу сквозь зубы и, думаю, мы оба понимаем, что мне, на самом деле, никуда не надо. Соф поднимается следом за мной, и мы вместе идём в прихожую. Натягиваю свои кеды, стоявшие на сушилке, наспех надеваю куртку – всё это было бы намного проще, если бы за мной не следили его глаза. Он как будто контролирует каждое моё действие, и мне ужасно хочется остановить эту пытку его присутствием и свалить обратно в общагу. – Пока, – говорю я и, повернув замок в двери, выхожу в подъезд, не дожидаясь ответа. Привкус крови сменяется привычным любой этажке запахом мусора, мочи и курева. Не был бы так принципиален – тоже сделал бы пару затяжек. Но курить и убиваться из-за парня – глупо. В конце концов, я не семиклассница, чтобы впадать в истерику из-за его немого отказа. Да, это был именно отказ, по крайней мере, до тех пор, пока Соф не определится. Пытаясь отвлечься, достаю из кармана куртки наушники, подключая их к телефону вижу несколько пропущенных звонков: один от мамы (она звонит каждую пятницу) и ещё около пяти от Лёхи – соседа по комнате. Я даже не думаю перезванивать, не сейчас. Для предотвращения последующих звонков пишу Лёхе красноречивое «был занят, иду в общагу». Ответ не заставляет себя ждать и мой беспокойный друг печатает: «Чем?». Меня начинает тошнить от бури неприятных и приятных эмоций. Пытаясь отложить намечающийся диалог, пишу, что расскажу потом и, таки подключив наушники, кладу телефон в карман. Но и музыка не помогает. Я пару раз чуть не попадаю под машину, сталкиваюсь с прохожими, беспощадно топчусь по грязи... Все попытки навести в голове порядок оказываются тщетными, все грёбаные "полочки" были опрокинуты, снесены неконтролируемой бурей сумбурных чувств. Он не хочет покидать мою голову. Соф нагло вторгся в неё, обустроил там своё жилище, которое, очевидно, занимало больше места, чем ему было положено. И не было ни единой возможности вытряхнуть его оттуда. На фоне всей этой какофонии происходила действительно впечатляющая битва между отчаянием и всё той же маленькой, но чертовски сильной надеждой, где одна сторона всё глубже окунала меня в страх перед отказом, а вторая, как заезженная пластинка, повторяла «ты мне нравишься». Охранника нет на месте, поэтому проскользнуть в общагу получается, не показав пропуск. Взлетаю на второй этаж и, словно по мышечной памяти, минуя коридор, вхожу в комнату. Лёхи (слава тебе, Господи) нет на месте. Мне становится чуть легче, когда я осознаю, что долгому и неприятному разговору не бывать в ближайшее время. Безжизненно плюхаюсь на твёрдую кровать и закрываю глаза. Да, его постель была мягче. Блядь! Всё моё существо как будто пронзает раскалённое лезвие, и дрожь пробегается по всему телу. Я больше не могу себя сдерживать. Откладываю мобильник, напоследок прочитав через "шторку" сообщение от Лёхи: «Буду вечером» и окончательно расплываюсь на кровати. Лежу на спине, бессмысленно сверлю взглядом побелку на потолке и дышу слишком часто, слишком рвано и тяжело. Горло сжимается под удушающей хваткой тоски, а поганые "бабочки" теперь проели стенки желудка, и кислота разлилась по всему организму, разъедая внутренности. Как же я, блядь, хочу его. Никогда бы не подумал, что любить может быть так больно. Отрывистые вдохи и выдохи превращаются во всхлипы. Меня трясёт, я задыхаюсь, а внутри происходит настоящая буря. Теперь уже не в голове – во всём теле отдаётся мелкими покалываниями и спазмами нечто ужасное, но такое приятное... Правая рука, прежде лежавшая на моей груди, начинает медленно ползти вниз, обжигая кожу. От нетерпения мои ноги начинают импульсивно сокращаться, как это было вчера. Ищу опору, но надо мной больше нет его сильного тела, я не ощущаю его тепла, его прикосновений... Я пытаюсь справиться с этим сам. Без труда расстегиваю пуговицу на джинсах, сквозь туман слышу звук молнии на ширинке, но не спешу прикоснуться. Я лишь едва поглаживаю себя через нижнее белье – дразню. Так, как это делал он. Снова думаю о его холодных руках, изрисованных черными узорами, и практически ощущаю их прикосновения по всему телу... Повсюду... Не в силах больше терпеть, я всё-таки запускаю руку под резинку боксеров и провожу по всей длине своего члена. Глубоко вздыхаю. Насколько же чувствительным я стал. Рассудок погружается во тьму и теперь меня уже ничего не волнует: ни незапертая дверь, ни отвратительно скрипящая кровать, ни открывшаяся рана – ничего. Осторожно массирую головку – свожу себя с ума. Я желаю большего, меня захлестывает голод, который способен утолить только один человек, но его сейчас нет рядом. А будет ли? Смесь похоти и сожаления вырывается из моей груди сдавленным стоном. Свободной рукой аккуратно проникаю под запятнанные, сочащиеся кровью бинты и нащупываю чувствительную кожу и шов на ней. Едва не плачу от извращенного разочарования – у меня не получится проникнуть в неё, как это делал Соф, но я могу снова ощутить эти нежно-болезненные прикосновения. Я сжимаю свой член, бережно, но интенсивно поглаживаю его. Параллельно надавливаю левой рукой на кожу рядом с надрезом. Вскрикиваю от острой боли, но именно она заглушает то, что происходит внутри меня. Я снова ощущал этот невероятный контраст между нежными прикосновениями и режущей болью. Едкая дымка окутала меня, лишила сознания. Мои глаза окончательно перестают что-либо видеть, и я отдаюсь ощущениям и приглушенным звукам. Шорох одеяла подо мной; колючие мурашки на коже; капли пота, стекающие по спине, лбу, шее; влажные звуки крови и мягкие, чувственные прикосновения к изголодавшемуся члену, истекающего собственной смазкой. Моё горячее дыхание прожигает горло и лёгкие изнутри, оно поднимается куда-то вверх, над моей головой, уносит с собой остатки здравого смысла. Я снова думаю о нём. Соф... Парень, которого я так отчаянно желаю. Его создание казалось таким далёким, таким недосягаемым... Но сейчас я прекрасно знал, насколько мягкие у него волосы, насколько нежными могут быть его грубые бледные руки... Я знал, как он пахнет, какой он на вкус, и снова шепчу его имя, чтобы подольше удержать его во рту. Ноги хаотично вздрагивают от нервных импульсов, разбегающихся по телу; постель подо мной сбивается в комок; а я сгораю. Движения руки становятся более интенсивными и быстрыми, спина чуть прогибается – я приближаюсь к пику. Моросит, холодный пот стекает на кровать. Я запрокидываю голову, и хриплое дыхание превращается в протяжный стон. Я кончаю, а после падаю куда-то сквозь кровать, сквозь пол в комнате, сквозь первый этаж, сквозь землю... Вернувшись в сознание, пытаюсь отдышаться. Пряди волос прилипли ко лбу, промокшая одежда, остывая, распласталась, плотно прильнув к моему телу. Тёплая сперма стекает по моей руке, и такая же теплая – горячая кровь разливается из-под марли. И мне снова становится горько. И холодно. И больно.