Yesteryear

      Пол верхнего этажа был покрыт разноцветной плиткой, создававшей красивые узоры и целые картины. Большой зал, распадавшийся на множество коридоров, один из которых вёл в покои Минги, был украшен изображением слона в ярко-голубых и оранжевых тонах, что будто приветствовал их. Уён замедлил шаг, чтобы насладиться им, рассматривая детали, собиравшиеся в настоящее произведение искусства. Минги с улыбкой позволил ему задержаться.       — Сотни художников города были задействованы в строительстве этого места. Время от времени царь приглашает самых известных творцов для того, чтобы дополнить дворец новыми работами. Эта — одна из моих любимых, — эхом разнёсся его голос, отражаясь от стен пустого зала с высокими потолками. Ни один человек не встретился им на пути к рабочему месту историка.       — Прошу, покажи мне и остальные, если найдёшь время. Но сначала давай отложим эти таблички, — Уён поспешил догнать его. Когда Минги улыбнулся шире, тот ответил ему взаимностью.       После того, как Уён ещё несколько раз остановился рядом с мозаичными картинами, они наконец добрались до личных покоев Минги. Он называл это обширное пространство своим. В его владениях были две просторные комнаты, в одной из которых было обустроено место для сна, а в другой — для работы. Сквозь открытые двери, ведущие на балкон, дул тёплый ветер: отсюда открывался вид на реку Евфрат, что скользила вдоль южной городской стены подобно ярко сияющей синей змее.       Минги вздохнул и поставил сумку на стол. Деревянная поверхность прогнулась под большим весом, но выстояла. Должно быть, его покупка была дорогостоящей, но необходимой для исследований.       — Мне нужно сообщить царю о твоём прибытии, и тогда я смогу подготовить место для ночлега. Можешь пойти со мной, если хочешь изучить дворец получше, — предложил Минги, указывая на дверь.       Уён отвёл взгляд от детей, игравших на берегу реки, пока их матери стирали бельё в чистой воде. Такая мирная картина успокаивала его.       Они вышли из комнаты вместе. Освободившись от тяжёлой сумки, историк расправил плечи и принялся разминать мышцы рук, натренированные за годы письма по камню.       Поднявшись по ещё одной лестнице без перил, опасно возвышавшей их над соседним залом, они вошли в главные помещения дворца. Благодаря большой высоте и меньшему количеству надстроек здесь было намного светлее. Вид из окон открывался захватывающий. Уён всё не мог определиться, стоит ли ему изучить напольные картины или же взглянуть на Вавилон.       Комната была заполнена людьми: они собирались в толпы, разговаривая друг с другом и после исчезая за стенами соседних залов. Никто не обращал внимания на массивные двойные двери прямо впереди, привлёкшие Уёна. По обе стороны от них стояли стражи в тяжёлых доспехах. Вероятно, этот вход вёл прямо к царю Навуходоносору.       Когда Минги отвёл Уёна в сторону, его сердце уже бешено билось в груди, стуком отдаваясь где-то на шее. Пробежавшись взглядом по залу, он попытался успокоиться.       — Я зайду туда всего на минуту, а ты пока подожди здесь и насладись видом! — весело сказал Минги. Он похлопал путешественника по плечу, прекрасно понимая, насколько тот ошеломлён.       Уён только хотел ответить ему и пообещать, что так и поступит, когда зацепился взглядом за группу людей слева от них. Они старались никому не мешать, стоя рядом со стеной между двумя коридорами. Однако его внимание привлекла прозрачная вуаль на лице человека, прислонившегося к открытому окну. Оттенки оранжевого и ярко-фиолетового смешивались в танце на фоне ясного голубого неба.       Отвлёкшись на открывшуюся ему красоту, Уён так и не смог произнести что-либо в ответ.       — О, он один из наложников царя. Его Величество просто одержим им.       Уён и не сразу заметил, что вуаль принадлежала мужчине. Теперь, когда слова Минги наконец достигли его сознания, он постарался рассмотреть того, чьё лицо скрывалось за тканью, получше.       Он был настолько бесспорно привлекательным, что Уён инстинктивно повернулся в его сторону.       Мужчина казался меньше по сравнению с окружающими его людьми. Вместо того, чтобы опустить длинные волнистые локоны, он собрал их, и лишь несколько прядей притягательно ниспадали на скрытое под вуалью лицо. Золотистый оттенок кожи контрастировал с волосами цвета воронова крыла и подведёнными углём глазами, напоминавшими Уёну кошачьи. Когда он слушал тех, кто разговаривал с ним, его длинные ресницы трепетали, и пускай под оранжевой тканью с золотистым ободком, закреплённой на его ушах и переносице, невозможно было рассмотреть губ, Уён был уверен, что мужчина незаметно ухмылялся.       Его тело выглядело так, будто оно являлось результатом многочасовой кропотливой работы самих богов: широкие плечи были прикрыты одеждой, но талия оставалась обнажённой, и пресс блестел в лучах яркого солнца то ли от пота, то ли от масла. Воздушный материал широких брюк развевался на ветру. Когда мужчина изящно заправил прядь волос за ухо, в комнате раздался звон золотых браслетов на его запястьях и лодыжках.       Уён не мог отвести от него взгляда, не мог противиться необычной красоте этого человека, движениям, словно принадлежавшим танцору, когда он смущённо прикрыл губы ладонью, получив комплимент.       Минги легонько подоткнул Уёна локтем, чтобы вернуть его в чувство. Образ воздушных вуалей вечным воспоминанием отпечатался на его сетчатке.       — Лучше не смотри на него так долго. Если кто-нибудь заметит, то лишишься головы.       Сглотнув, Уён отвернулся. По сравнению с чужой красотой его собственные движения были такими резкими и непривлекательными, как у деревянной куклы. Как он мог просто стоять здесь, не имея права даже бросить на него взгляд? Это было просто несправедливо.       Как только Уён опёрся на подоконник мокрыми ладонями, сосредотачивая всё своё внимание на раскинувшемся пред ним городе, Минги вновь рассмеялся.       — Всего минуту, и я вернусь, — с этими словами он удалился, проходя через большой зал. Уён остался один, пытаясь подглядеть за наложником до боли в глазах, пока с него градом катился пот.       Даже когда перед ним предстал вид Вавилона, который он, вероятно, уже никогда больше не увидит, думал Уён явно не об этом. Всякий раз, когда он вспоминал о человеке, находящемся так близко к нему, но в то же время так далеко, то крепче сжимал подоконник пальцами. Он не мог различить, кому принадлежал голос каждого из собравшихся, но точно знал, что смех того мужчины звучал выше, чем он ожидал, и разносился по залу словно звон колокольчиков.       Пока его мысли были в полном беспорядке, Уён делал вид, что ему абсолютно всё равно, но на самом деле напрягался всем телом, пытаясь уловить ещё хоть немного информации о наложнике. Словно изголодавшийся странник, он искал пищи в его словах. Не в силах сосредоточиться, он уже и не понимал языка, на котором они говорили.       Когда кто-то неожиданно опустил руку на плечо Уёна, он чуть не вскрикнул. Даже когда его напуганный взгляд сменился злым, Минги только тихо посмеялся. На мгновение кровь Уёна застыла в жилах. Он подумал, что тот был стражем, собиравшемся отрубить ему голову за то, как путешественник засматривался на царского наложника.       — Пойдём, бедняга, пока ты не взял его прямо у этого окна.       Мягко надавив Уёну на плечо, Минги увёл его прочь. Пока они возвращались на нижний этаж, он не осмеливался оглянуться, всё ещё испытывая страх.       — Мы зовём его Суусандар. Когда он пришёл с севера, то не имел имени на нашем языке, поэтому мы подобрали его сами. Царь ещё никогда не был так увлечён кем-либо, — зная о том, что сейчас творится в голове Уёна, Минги вновь поднял эту тему.       Чувствуя себя так, будто в него ударила молния, тот только тихо следовал за ним. В этот раз любовь с первого взгляда поразила его в самое сердце, и виной всему была открытость и откровенность вавилонян, когда дело касалось сексуальности. Хотя Уён ещё не видел ничего вызывающего, он знал, что целомудрие в их культуре было грехом. Он просто приспособился к здешней культуре, вот и всё.       — Он не отсюда?       Минги отвёл Уёна обратно в покои и покачал головой. Когда они вместе сели на пол, деля между собой еду для ужина, вавилонянин продолжил:       — Он был путешественником, как и ты. Приехал сюда, потому что услышал о чудесах нашего города и захотел увидеть их своими глазами. Он понравился царскому советнику, и тот привёл его сюда, чтобы выставить напоказ в качестве нового трофея. Затем сам царь заметил Суусандара и сразу же влюбился. С тех пор он ведёт роскошную жизнь при царском дворе, и все оказываются у его ног, кем бы они ни были. Вот, ты это только что подтвердил.       Уён надул губы, когда Минги поднял бокал, дразня его. И всё же, откусив виноградину, он задумался. С красотой Суусандара не мог соперничать ни один современный человек. Даже в столь далёком прошлом существовали люди с выдающимся обаянием.       — Значит, он остаётся здесь, потому что сам этого хочет? — грань между рабством и дипломатией была тонкой, особенно когда речь шла о сексуальных связях в древнем Вавилоне.       — Царь даёт Суусандару всё, что тот пожелает, и многие пытаются очаровать его подарками и обещаниями. Иногда мне кажется, что ему уделяется больше внимания, чем детям Его Величества. Моё предложение о встрече с царём всё ещё остаётся в силе: Суусандар — жемчужина вечерних оргий после ужина. Иногда царь делится им и с гостями.       Уён постарался сохранить нейтральное выражение лица. Если бы он скривился из-за таких привычных для жителей Вавилона вещей, к нему отнеслись бы с подозрением, и он точно не хотел проявлять неуважение к чужой культуре, даже если не одобрял идею оказания сексуальных услуг во время ужина. Вне зависимости от того, насколько красивым был человек, о котором они говорили.       — Ты когда-нибудь оказывался с ним рядом? — Уён сменил тему, прежде чем ему пришлось бы невежливо отказаться. Когда Минги слегка покраснел и попытался втянуть голову в плечи, он сухо усмехнулся.       — Однажды во время ужина он залез под стол между моих ног. Это было незабываемо. После этого я ещё несколько недель тосковал по нему, пока стража не напомнила о моём месте. Сомневаюсь, что он вообще знает моё имя, — и всё же в его голосе звучала гордость. Отвлекаясь от хвастовства, Минги придвинул миску с сушёными финиками ближе. Уён тоже взял один.       — Похоже, ты неплохо провёл время.       — Да, и правда. О, пока я не забыл: царь попросил меня сопроводить его в ближайший оазис, потому что там нашли древнее писание, которое мне нужно расшифровать. Завтра меня не будет во дворце, и я не смогу поведать тебе о своих исследованиях, но ты можешь остаться здесь и прогуляться, куда только пожелаешь. Только не заходи за закрытые двери.       Поскольку солнце за окном постепенно уходило за горизонт, Минги следовало отдохнуть, вместо того, чтобы сидеть над материалами. Уён понимающе кивнул.       — Тогда я желаю тебе счастливого пути. Вы отправитесь до восхода солнца?       Минги кивнул и пододвинул миску с последним фиником к Уёну, чтобы тот забрал его себе. Когда он откинулся назад, опёршись на руки, ветер взъерошил его волосы и отбросил пряди длиной до подбородка на лицо: тот даже не потрудился убрать их, позволяя ветру делать всё, что ему захочется.       — Именно так. Ты сможешь позавтракать на кухнях. Поскольку меня не будет, советую завтра не бродить по городу, но, как только я вернусь, можем сходить к башне.       О, Уён прекрасно знал, куда пошёл бы, если бы ему разрешили гулять свободно. Как только он улыбнулся, Минги уже не выглядел таким напряжённым.       — Хорошо, я останусь во дворце.       Они поговорили ещё немного в непринуждённой обстановке, как только начавшие узнавать друг друга люди. Минги задал несколько вопросов о жизни Уёна, и тот избежал всех тем, касавшихся его работы, о которых вавилонянину не следовало знать.       Когда солнце залило пустыню оранжевым сиянием, напоминавшим жидкий огонь, они разошлись. Уён занял покои, находившиеся напротив комнат Минги: у них была похожая планировка, но в помещении не было кучи вещей, что коллекционировал историк. Спальное место было достаточно удобным, и Уён проспал всю ночь рядом с видом на открытое звёздное небо. Тепло, оставшееся на коже от зашедшего солнца, приятно согревало его, и он не дрожал от холода пустыни, даже когда растения за пределами дворца прижали листы, будто пытаясь сохранить жизненную силу, сокрытую в них.