Совёнок

Закончилась неделя. Наступили выходные. Учебные дни загрузили Алису настолько, что она просто позабыла обо всём другом. Она училась с утра и до самого вечера. За время домашнего обучения, девушка очень многое упустила. Например, она совершенно не понимала математических формул, и почти ничего не знала по биологии и химии. Алиса успела забыть про астрономию, которой никогда не интересовалась и совсем не помнила, какая планета где расположена. А ведь ей предстояли экзамены в следующем году для поступления в университет… В музыкальный не требовалась куча предметов, но девушка тоже многое позабыла из теории, которую ей ранее объясняли. Заниматься, не зная всего пройденного материала, было трудно, почти невозможно. Но впереди был новый учебный год, когда можно будет наверстать упущенное. Алиса даже написала контрольную по «Преступлению и наказанию», вместе со всеми одноклассниками. К слову, произведение ей совершенно не понравилось. Идея деления людей показалась ей отвратительной и нелепой, а Раскольников омерзительным. За контрольную девушка получила четверку. Как выяснилось, остальные получили в основном пятерки. Это было хорошим примером для подражания. На следующий урок задали прочитать «Игрок». За всеми делами, Алиса ни разу не была в своей квартире, и понятия не имела, вернулись туда чужие люди, или же нет. Ромашов не появился ни разу за неделю, видимо, лечился от простуды. Алиса не могла сказать, что как-то скучала по нему. Пару раз мелькала мысль зайти в комнату, навестить, спросить, как здоровье… Но она одергивала себя, напоминая, что Михаил ей не друг. И, её точно не поймут, если увидят у него в комнате. Сейчас Алиса сидела в столовой рядом с Таней, изредка переговаривалась с соседкой о предстоящем походе в планетарий, но больше уделяла время книге. Вместо заданного, девушка читала Гюго «Человек, который смеётся» в оригинале. В переводе книги она не нашла, да и не думала, что такая вообще есть. Благо, она привезла с собой несколько томов из другой страны. Ей не составляло труда читать на французском, и к слову, это была неплохая практика, чтобы не забыть язык, ведь она беседовала только на русском в последнее время. Практиковаться было не с кем. Ромашов всю неделю провёл в комнате, в попытках вылечить простуду. Температура поднималась ещё несколько дней, и он просто не мог встать с постели. Из-за отсутствия друзей, да и вообще каких-то близких людей рядом он не ел эти дни, потому что дойти до столовой не было бы сил. Михаил пил много чая, причём больше всего ему нравился зелёный с добавкой лимона, ему удавалось чуть взбодриться от него. Снилось много странного. Во сне он то взлетал, то падал. А когда падал резко просыпался с болью в голове. Так на его организм действовала температура. Соседи по комнате, конечно замечали, что Ромашов болен, но не пытались даже что-то сказать, либо помочь. Лишь радовались, что он ничего не пишет. Но в целом, Михаилу было безразлично. Он привык к такому отношению людей. Думал он, в основном о Кате. Все эти ужасные дни он как бы пытался представить её реакцию на свою собственную смерть. Что бы она подумала? Наверно, ничего бы не сказала. Порадовалась бы, что он её не достаёт. Эти мысли мучили, терзали, даже доводили. Когда температура спадала, мысли на некоторое время уходили. Время шло долго и мучительно. Думать было трудно. Потом стало полегче, простуда стала отступать. Михаил задумался об Алисе… Он понимал, что девушке нет дела до него. Но почему-то, так хотел, чтобы она зашла к нему. Просто уточнить, не помер ли он ещё. Он вспоминал объятия. Часто, долго. Думалось, вспоминает ли она? Скорее всего, нет. А он не мог отделаться от ощущения чужого теплого тела в руках. Дошло до того, что он стал обнимать подушку в моменты, когда было совсем плохо. Радовало, что Григорьева не было рядом, он всё ещё не вернулся от сестры. И не мог посмеяться над его позором. Обнимать подушку… Какой позор. Как будто он совсем ребенок, страдать таким. Такого не поймет никто, все будут просто смеяться. Подушка не давала и капли тепла, но дарила хоть какую-то иллюзию. Хоть что-то, чтобы не сойти с ума от этого безразличия со всех сторон, и ужаснейшего состояния. Думалось, какого это, лежать, и обнимать человека? Ощущать его тепло? Такое невыносимое ощущение, представлять, надеяться, и не получать ничего. Так одиноко. Тихо, так жутко и печально. Невыносимо. Голова шла кругом. Ничего не оставалось, как ещё крепче сжать подушку, зажмуриться, стиснуть её и ни о чем не думать. К выходным Ромашов стал чувствовать себя настолько хорошо, что даже не вспоминал о кашле. И смог собраться, чтобы выйти в столовую. Поесть впервые за это время. Ноги едва передвигались, а выглядел он, наверняка чуть хуже живого трупа. И без того чрезмерно худой, сейчас он выглядел ещё изможденнее. Настроение было стабильно плохим. — А что это за автор? Я такого не читала. — обратилась к Алисе Таня, указав на обложку книги. За это время девушки не то, чтобы стали близко общаться. Но, по крайней мере могли перекинуться парой слов. Алиса не могла назвать это даже хорошим знакомство, но, её хотя бы не игнорировали. И убрали этот отвратительный шкаф из прохода, окончательно уверившись, что новенькая ничего не записывает, а уделяет время только урокам. — Это французский автор. А какая твоя любимая книга? — тихо произнесла Алиса, подняв глаза от текста. По привычке, она чуть не обратилась на французском, ещё не отойдя от произведения. — Зависит от настроения. Иногда хочется почитать что-то более веселое, иногда серьезное… Сложно выделить что то одно. — неоднозначно отозвалась Таня, отвернувшись к своей тарелке с запеканкой. Не доверяет… Хоть и говорила иное, но даже то, что не хочет назвать любимую книгу показывало куда больше слов. Алиса не стала комментировать, и вернулась к чтению, вилкой подцепив запеканку. Она жила в детдоме уже вторую неделю, и отметила, что на выходные детям стараются сделать что-нибудь вкусное. Как будто, чтобы порадовать. В послевоенное время, это было особенно нужно, чтобы отвлекаться, и как можно скорее забыть об ужасе. Впрочем, разве о таком забудешь когда-нибудь? Недоверие, хоть она ничего и сделала угнетало. Так хотелось, безумно хотелось поделиться с кем-то мыслями. Рассказать что ей показалось удивительным и давно забытым в родном городе после лет вдали… Но Алиса понимала, что никому нет дела. Когда ей становилось особенно печально, она думала, что оставалось жить в детдоме не так и много. Через годик она найдёт близких друзей, увлечённых музыкой. А, сейчас… Сейчас ей нужно было немного потерпеть. И уделить как можно больше времени учебе. Возможно, сегодня стоит зайти в гости к Марье Васильевне? Хотя бы ей Алиса могла полностью открыть душу, и получить то же взамен. Стоило ещё спросить об исчезнувшей фотографии. Просто так учительница не стала бы убирать фото любимого сына. Правда, ей так не хотелось тратить много времени на сам проезд… Надо было ещё разобраться с проездным, который ей так и не выдали. Девушка со вздохом опустила книгу на колени, и подняла голову, решив уже доесть завтрак, и отправляться на остановку. Как вдруг, её глаза наткнулись на Михаила. Он шёл по столовой с подносом, и ел прямо с него. То, как сейчас выглядел парень, поразило её не в лучшем смысле слова. Его лицо было таким истощенным, щёки запали, а под глазами виднелись тёмные круги. Заметив, что за ним наблюдают, Ромашов тут же бросил чуть растерянный взгляд на сидящих в столовой людей, и не зацепившись ни за кого, столкнулся глазами с Алисой. Девушка была напряжена, ей очень не хотелось, чтобы он подошёл сейчас, когда она сидит не одна. Благо, Таня ещё ничего не заметила, безразлично глядя в окно. Алисе крайне не хотелось чтобы на неё опять пали какие-то подозрения, и она была готова просто встать и уйти, даже не доев. Михаил же, увидев её, смягчился и даже подмигнул ей. Он заметил, какими глазами на него смотрит Алиса, и… И пошёл прямо к её столу. Девушка буквально остолбенела, и начала мысленно, без остановки говорить: нет, нет, нет. Но отступать было уже некуда. Спустя минуту, Ромашов был возле её стола, она чувствовала на себе его изучающий взгляд, едва заметная улыбка играла на его губах. Таня, увидев, кто к ним подошёл, на несколько секунд замерла, кинула непонимающий взгляд на Алису, и скрестила руки на груди, будто в ожидании. Было видно, как ей неприятно, девушка даже чуть сжала тонкими пальцами скатерть. Она без остановки смотрела то на Алису, то на Михаила. А Алиса понимала, что от её реакции сейчас зависит всё. Доверятся ли ей полностью, либо навсегда прервут и то подобие общения, что у них было. Ромашов поставил поднос на стол, и сел рядом с Алисой, совсем близко. Он был очень напряжен, но в то же время держался с каким-то загадочным достоинством. На лице у него лежала тень неуверенности и страха, Алиса заметила, что пальцы дрожат. Как будто, он впервые подсел к человеку? Впрочем, возможно, так оно и было. В любом случае, теперь он сидел с ней рядом и определенно считал, что имеет на это право. — Привет. Я выздоровел. Скучала по мне? — чуть дернув уголком губ, оповестил Ромашов, мельком бросив взгляд на Алису, а после вернувшись к запеканке. Девушка отметила, что он взял целых четыре кусочка, а сейчас жевал пятый. Так сильно проголодался? Девушка поймала себя на мысли, что не видела его в столовой ни разу за эту неделю… Он вообще ел что-нибудь? На какую-то секунду, Михаил будто даже протянул руки, чтобы приобнять её. Но сдержался, словно испугавшись, что Алиса отстранится. Что она, разумеется бы и сделала. Не хватало ей, чтобы ещё кто-то узнал об их прикосновениях при прошлой встрече… — Ну, я рада за тебя. От меня тебе что нужно? — холодно отозвалась она, даже чуть отодвинувшись от него, и бросив взгляд на Таню. Та показательно молчала, будто ожидая дальнейшего развития событий. Услышав такой грубый ответ, Ромашов нахмурился и даже смерил Алису презрительным взглядом. Таню он вообще игнорировал, делая вид, что за столом никто более не сидит. Михаил отложил еду на тарелку, а на его лице появилось брезгливое выражение. Что же, это было куда привычнее, чем эта глупая, совершенно не к месту улыбка. — Я тебя обидел чем? Что читаешь? Это на французском? — поджав губы, продолжал он, указав на обложку книги. И заметил же… Девушка отложила книгу на скамью, собираясь с мыслями. Алиса не решилась говорить дальше при соседке, и жестом попросила Михаила встать, после чего они вдвоем отошли от столов, остановившись возле стены. Шум голосов в столовой был таким громким, что ей приходилось напрягать голос, чтобы услышать хотя бы себя. Таня смотрела на них, не отрываясь, будто даже на расстоянии была способна заметить, будет ли Алиса договариваться о какой-то слежке, либо передавать информацию. Сейчас, убедившись, что она не имеет ни малейшего отношения к его записям, её должны были окончательно принять… Осталось лишь подобрать слова, чтобы навсегда прервать общение с Ромашовым… — Миш, не надо подходить ко мне, когда я с людьми. Меня могут не так понять. — просто сказала Алиса, понадеявшись, что он поймет её, и уйдёт за любой другой стол. Ромашов же, услышав её слова, только шире улыбнулся. Но приглядевшись, девушка поняла, что это была не улыбка. Это была кривая ухмылка, от которой по её спине прошла холодная дрожь. Она попыталась развернуться, и вернуться за свой стол, как вдруг Михаил схватил её за локоть, и потянул назад, к себе. Будто показывая, что от него так легко не уйти. Сам же он сделал несколько шагов вперёд и внимательно вгляделся ей в лицо. Прошла секунда, две. Его глаза стали чуть более суженными и злыми. Пальцы сжимали её руку так крепко, словно он боялся, что девушка может раствориться. — Ты что, стесняешься того, что общаешься со мной? Сама подсаживалась, а мне запрещаешь? Несправедливо, не находишь? — криво усмехнувшись, проговорил он. Алису обдало жаром от его слов. Стесняться кого-то было так гадко, ей и самой не хотелось, чтобы подобное сказали ей… Она понимала чувства Михаила, когда сказала ему подобное. Ей стало стыдно. Алиса опустила глаза, пряча взгляд. Но перед кем? Разве он заслуживал её стыда… Ромашов смотрел на неё, ожидая чего-то в ответ. Она молчала. То и дело кидая взгляд на Таню, надеясь, что этот разговор никак не повлияет на мнение о ней… — Я не хочу, чтобы на меня опять ополчились из-за того, что я с тобой говорю. Уйди, пожалуйста. Сам говорил, не садиться с тобой, чтобы не преследовала «слава». — сухо бросила Алиса, отвернув голову. От её слов он действительно слегка растерялся, и несколько секунд показательно молчал, глядя себе под ноги. Их последняя встреча прошла в целом неплохо, но это не давало ему никакого повода садиться рядом, либо вообще воображать, что они могут общаться, словно друзья. Ромашов продолжал стоять, поджав губы. Ему явно было неловко, хотя он, видимо, очень старался не показать этого. Так почему же не уходил? После того, как его прямым текстом об этом попросили. — Ты всё ещё должна мне вещи. Я зайду после завтрака. Только ради этого я и подошёл к тебе. Не думай, что я помогал просто так. — произнёс Михаил, вызывая у Алисы внутренний страх. Если он зайдет к ней в комнату это будет концом… Соседки точно подумают, что она передаёт ему сведения о них, и хорошо если просто будут игнорировать… А ведь могут и начать мстить… Девушка вообще не помнила, чтобы кто-то из парней заходил в их комнату, это считалось неприличным. Помимо доносщицы на неё повесят клеймо и развратницы… — Нет! Не заходи ко мне. Я не хочу, чтобы кто-то видел нас вдвоём. Лучше сама потом вынесу. — замахала руками Алиса, на что он лишь дернул плечом. Её слова произвели на Ромашова гнетущее впечатление. Он весь как-то съежился и стал похож на маленького мальчика. На самого настоящего совенка. Алиса невольно поймала себя на мысли, как они поменялись ролями. До этого он гнал её от себя, стоило ей оказаться рядом, а теперь она прогоняла его. Разница была лишь в том, что он просто не хотел сидеть с любым человеком, а она выказывала своё отвращение именно к его обществу. Михаил часто заморгал, и Алиса вдруг ощутила досаду. На миг ей показалось, будто между ними пролегла непреодолимая пропасть. Тот самый шаткий мостик доверия, который даже не успел начать строиться, рухнул в мгновение ока. — Как забавно ты пытаешься выслужиться перед теми, кто для тебя и пальцем не шевельнет. Думаешь, она бы стала так стараться? — грубо бросил Ромашов, некультурно указав пальцем на Таню. Девушка вмиг отвернулась, словно испугавшись, что он сможет сделать что-то на расстоянии. В его голосе слышался вызов, словно он хотел зацепить Алису. Чтобы скрыть, как она зацепила его. Девушка нахмурилась на слова Михаила. Она никогда не пыталась «выслужиться», хотела простого человеческого отношения к себе. — Прекрати. Если ты такой ничтожный, и с тобой никто не общается, это не мои проблемы. Не лезь ко мне, и не делай так, чтобы из-за твоего общества не общались со мной. Уйди ты наконец. — махнула рукой Алиса, не особо задумываясь, что произнесла. Ромашов выглядел так, словно его ударили. Не кнутом. Словами. Его лицо побелело, а губы сжались в плотную линию, которая стала еще резче от возникшего на лбу напряжения. Он бросил на свою собеседницу такой взгляд, от которого у той по спине пробежал холодок. Она поняла, какую совершила ошибку, и прикрыла рукой рот. Но слова вылетели и их уже невозможно было стереть. — Я скажу им, что ты обнимала меня. Что тогда будет? Когда они узнают, что ты касалась «ничтожного»? — криво усмехнулся Михаил, сделав ещё шаг вперёд. Каждый своим действием он показывал, насколько ему неприятно всё происходящее. Алиса невольно отступила. Ромашов понял её замешательство по-своему. Он протянул руку и положил Алисе на плечо. Пальцы были холодными и влажными от волнения. Девушка была сейчас в одной школьной рубашке, из-за чего его ладонь чувствовалась особенно сильно. — Никто не поверит. Уйди ты наконец. Заберёшь вещи, и не подходи больше. — бросила Алиса, дернув спиной. Благо, Таня сейчас сидела спиной, и не могла увидеть этого прикосновения. Его рука упала с её плеча, и Михаил просто убрал её в карман брюк. — А если я прямо сейчас это сделаю? Пока она смотрит? — вкрадчиво прошептал Ромашов, вызывая своим тоном у Алисы нехорошее волнение. Было видно, как ему неприятна её реакция. В его голосе звучало неприкрытое раздражение. И ещё Алиса заметила какую-то смесь страха и надежды в его глазах. Как будто, он боялся, что никогда больше не получит даже подобие того общения, что у них было. И в то же время, надеялся, хоть и сам до конца не верил, в их возможную дружбу. Оба понимали, что это невозможно. И оба всё равно подсознательно надеялись. Алиса поняла это по его глазам. — Ты не будешь меня так позорить. Итак из-за тебя со мной общаться не хотели. Только всё в относительную норму пришло. Исправь свою репутацию для начала, чтобы людям рядом с тобой не было противно стоять. — отозвалась девушка, сделав несколько шагов от Михаила. Так, чтобы он не дотянулся при всём желании. Ромашов вздрогнул от её слов, с неприязнью взглянув на девушку. Алиса понимала, прекрасно понимала, как мерзко звучат её слова. Но поделать ничего не могла. Ей нужно было беспокоиться о своей репутации, а для этого разорвать все контакты с Михаилом. А вот как сделать это ещё, она не знала. — Прикоснуться ко мне — позор? — как-то неверяще, будто он даже не задумывался об этом, одними губами проговорил Ромашов. Его руки задрожали, а дыхание участилось. Он никогда ещё не слышал ничего отвратительнее. Неужели он так безнадёжно испорчен? Когда всё повернулось в ту сторону, что прикосновение, просто прикосновение к нему считалось чем-то ужасным? — Ты сам знаешь ответ. И сам мне всё сказал. Спасибо за предупреждение. Больше не сяду. — пожала плечами Алиса, в очередной раз отвернув голову. Ромашов ощутил, как его начала затапливать настоящая ярость от её слов. В то время, как он наслаждался объятьем, вспоминал это, Алиса… Алиса считала это позором? — Не подходи ко мне больше. Такая же как и все. Мерзкая. Ненавижу. Не скажешь ничего мне? — его неожиданно пробила дрожь. Зачем он… Зачем он вообще стал её обнимать? Зачем поехал помогать. Надо было сразу послать, не дав ей даже сесть рядом. Даже деньги не перекрыли бы то унижение, какое он сейчас испытал. Нельзя, нельзя, нельзя даже играть в доверие с человеком. Всё равно бросит, растопчет, и будет насмехаться. Уйти, уйти, уйти, забыть про неё. Теперь… Теперь будет не с кем даже поговорить. Опять. Снова. О чём он вообще думает? — Должна? Я дам вещи. И больше не будем общаться. — будто завершила разговор Алиса, махнув рукой. Ромашову показалось, что над ним насмехаются. Захотелось сказать, что для него будет позором принять вещи от неё. Сделать ей так же неприятно. — Ничего мне не надо от тебя. Подойдёшь ещё раз, расскажу, как обнимала. Не хочу видеть больше. — бросил он, и развернувшись на пятках, пошёл в другую сторону. Михаил был готов, что она убежит, узнав всё. Так почему же… Почему она решила уйти, не зная гадких подробностей? Ей не понадобилась даже информация, чтобы оставить его в одиночестве. Какая же она злая… Зачем он вообще старался скрыть, показать себя лучше, чем является? Это был глупый, тяжёлый и бессмысленный самообман. Резко захотелось всё забыть. Это странное общение, её тело в своих руках, её заботу, пусть та и была ложной… Всё забыть, как страшный сон, и больше никогда ни о чём не вспоминать. И не видеть её больше, никогда. Пусть уйдёт, умрёт, потеряется в толпе. Посмел поверить, что может быть нужен… Глупо. Поверил, глупец. Как бы он не отрицал, самого себя было невозможно обмануть. Когда Алиса села рядом, позвала с собой… Когда обняла целых два раза. Больше, чем за всю его ничтожную жизнь. Хотелось догнать её, схватить за руку, заглянуть в глаза. Спросить почему. Зачем надо было давать ему каплю надежды, чтобы вмиг всё оборвать? Зачем было говорить столько гадостей? Ромашов просто молча дошёл до стола, забрал поднос и пересел. Как странно сейчас было сидеть одному… И главное, он ведь не хотел ничего плохого… Просто, увидев Алису, подошёл к ней чтобы… Чтобы что? Он не мог сам себе ответить на этот вопрос. Поговорить? Поделиться, как ему было плохо? Ромашов тихо хмыкнул. Как будто, ей было бы дело. Вещи… Признаться, он вообще забыл о них, сказав просто первое, что пришло в голову, чтобы оправдать себя. Сев через два стола, он не перестал наблюдать за девушкой. Как она переговаривается с соседкой, чьё имя он бы в жизни не вспомнил, и даже чему-то смеётся. Его затопило нехорошее чувство. Почему с ним она не вела себя так? Не была живой… Да, он сам вел себя грубо, нерасполагающе. Но всё же… Мысль, что кому-то достается большее уничтожала. Видимо, он, Ромашов, достоин только одиночества. К которому привык. Так было в прошлом, так будет в будущем. Сам не замечая как, Михаил сжал вилку изо всех сил, наблюдая за Алисой. Какое ему вообще было дело до того, с кем общается эта новенькая? Почему ему было так неприятно на неё смотреть? Как она говорит, читает, пьёт чай… Все. Ему были важны все её движения. Такие живые, настоящие, полные воздуха. И неважно, что она видит, как он наблюдает за ней в этот момент. Он тряхнул головой. Ей должно быть невыносимо неловко, когда кто-то так откровенно пялится. А он… А он идиот. С чего он взял что имеет на это право? На её, её общество… Всё было изначально ложно. А когда она потеряла мотивацию для общения с ним, ушла даже фальш. Михаил сидел, чувствуя как в груди растёт обида. В голове стали появляться мысли, как поступить, чтобы ей снова стало необходимым общаться с ним. Чего-то добиваться. Лишь бы… Лишь бы рядом с ним был кто живой. Надо было заставить её. Вернуть насильно. Парень отвернул голову от Алисы, и принялся жевать запеканку. На удивление, очень неплохую. Или же, ему после голодовки так казалось. Вилка в руке со звоном упала на паркет. Михаил будто только сейчас пришёл в себя. Он потянулся поднять, и тут же столкнулся глазами с Григорьевым, который стоял, и весело общался с одноклассником. Да как у людей только хватает сил столько смеяться… Веселиться… Как будто они на свет рождены специально для этого. Громко хохотать, радоваться, смеяться до слёз, до колик в животе. Наверно, ради этого они и живут. Ромашову было непонятно, как это можно жить в таком непрекращающемся весёлом шуме. Неужели им не надоедает… Ему даже немного стало жаль этих весёлых людей. Живя в бесконечном, но однообразном веселье, может ли кто-то из них сказать, что он действительно счастлив? Или, только по привычке всё время твердит себе, как попугай, что всё хорошо и потрясающе. Неужели нельзя хоть на время стать серьёзными и глубокомысленными? Неожиданно, Саша увидел, кто на него смотрит, и попрощавшись с одноклассником, пошёл в сторону Михаила. День собирался стать ещё хуже. Признаться, Ромашов надеялся, что его сосед по кровати не вернётся никогда. Остался бы в своём маленьком городишке… И не мозолил ему глаза. — Что ты сидишь, высматриваешь тут? — каким-то, даже можно сказать, угрожающим тоном, спросил у Ромашова Григорьев. Михаил ощутил, как его охватывает волна негодования, и глубоко втянул носом воздух, а потом медленно и с чувством поднял на Григорьева глаза. С чего Саша вообще решил, что может допрашивать его, словно он был преступником? Даже то, что его несколько раз ловили на записях не давало бывшему другу подобного разрешения. Тем более, когда он просто завтракал, явно ничего не замышляя. — Когда вернуться успел? Ночью тебя не было. — грубо бросил Ромашов, он не скрывал своего раздражения от встречи. Михаил отвернул голову от Саши, посмотрев в окно. Там было совсем светло, солнце проникало даже сквозь белые шторы. Грязноватый от дождей асфальт под окном за ночь успел подсохнуть. Ветки деревьев были уже совсем голыми, лишь изредка виднелись цветные листки. Очень хотелось закурить. За всю неделю Ромашов ни разу не брал в рот сигареты, и сейчас ощущал, как ему не хватает этого маленького жгучего удовольствия. Курить Михаил начал лет с тринадцати, и это вошло в привычку довольно скоро. Сначала он делал самокрутки из газеты, а потом уже начал покупать качественные, дорогие сигареты. Благо, деньги он научился зарабатывать, и что самое важное — копить. — Поезд утром приехал. Ты очень плохо выглядишь. — услышал Ромашов, тут же ощутив, как его негодование становится сильнее. Как будто, он сам не знал, что похож на восставший труп после своей простуды. Как же люди любят указывать на чужую несостоятельность. Как будто сами никогда не были такими же. Слабыми, бездарными, никчемными. И все же выпендриваются, почему? Михаила раздражали и эти люди, и их самоуверенность. Себя он ставил намного выше, чем таких идиотов. — Спасибо. — вложив в это слово всю свою неприязнь, всю накопившуюся за последнее время злость, выпалил Ромашов. Если бы словом можно было ударить, ранить, то эту фразу можно считать пощечиной. — Купил свои одеяла? Кого-то сдал за эти дни? — продолжал подобие допроса Саша, сев напротив Михаила. В его тёмных глазах пылало нездоровое любопытство. Если бы они не разорвали общение года назад, можно было подумать, что у них когда-то была настоящая связь. Но теперь эти глаза смотрели на Михаила с нескрываемым подозрением. Саша задумчиво морщил лоб, словно решая, каким образом лучше выпытать у собеседника информацию. — Ты соскучился по мне, не пойму? К чему эти расспросы? — криво усмехнулся Ромашов, подложив ладонь под подбородок. Его откровенно-ухмыляющийся взгляд скользнул по нахмурившемуся Григорьеву. Как будто надеялся, что тот оценит его иронию. Хотя, ему самому не было смешно, и даже хоть каплю не весело. Взгляд сам по себе опять пал на Алису. Девушка читала, сидя за столом, и ее лицо сохраняло серьезное и сосредоточенное выражение. Один лишь раз она подняла глаза на Михаила, но тут же опустила взгляд. Как будто, ей было неприятно на него смотреть? — Просто хочу узнать, что ты творил… — задумчиво протянул Саша, обернувшись, словно желая отследить, куда так сосредоточено глядит Ромашов. Заметив Алису, он приветственно махнул рукой, на что девушка широко улыбнулась, выказывая явную радость от его возвращения. Михаила тут же перекосило, и он отвернулся к окну, подавляя в себе гнев. Опять, опять готовы улыбаться кому угодно, но только не ему. Резко захотелось покинуть столовую. Пусть Алиса ведет себя как хочет, хоть обнимает каждого, кого встретит на своём пути. Если для неё это ничего не значит. Если она настолько ветренная, что готова раздавать себя кому угодно. Лишь через миг, Ромашов заметил, что он согнул вилку пополам. Поворачивая её в ладони, Михаил даже удивился, откуда в нём столько силы. — Да вы что, сговорились? Ничего, вообще ничего не сделал, и получаю ненависть. Даже когда делал, столько не получал! — бросил он, поднимаясь на ноги. Завтрак был доеден, а значит, ему не для чего было тратить выходной здесь. Почему-то в дни, когда он действительно делал что-то нехорошее, люди вокруг относились в целом неплохо. А сейчас, когда он только проснулся и нашел силы выйти из комнаты, люди рядом выглядели так, словно они ждали от него чего-то очень плохого. Боятся… Все вокруг боятся. Даже когда никто не знает, что именно он хочет сделать. Но самое страшное — что он сам не знал, чего он на самом деле сейчас хочет. Мысли путались и разбегались. Возможно, это было последствие болезни. — Прошлые заслуги так легко не сотрешь. Что ты на Алису так смотришь? Мне за неё страшно становится. Даже не думай её как-то использовать в своих целях. — задумчиво спросил Григорьев, вернув взгляд на бывшего друга. Ромашов подавил в себе желание ответить ругательством. Как он до этого дошел? Что от одного его взгляда начинали подозревать недоброе… И за спиной это постоянно твердили. Черт, да что с ним такое? Почему его вообще трогает чье-то мнение о себе. Раньше же не было дела. Со всем справлялся, смирившись, а тут разволновался, едва ли не являя свои истинные эмоции. Пора было с этим заканчивать. В конец запутавшись в собственной душе же душе, Михаил не смог произнести ни слова в свое оправдание. Похоже, Григорьева это не слишком удовлетворило. Он добавил, глядя ему в глаза — Знаешь, что меня настораживает? То, как ты себя ведёшь. Обычно такое бывает, когда тебе что-то нужно. А что тебе может быть нужно от неё, мне не понять. — Ненавижу её. Мерзкая. Говорит одно, делает другое. Гадкая, лживая сука. — не в силах удерживать в себе весь скопившийся гнев, бросил Ромашов. Алиса, сидящая через два стола едва ощутимо вздрогнула, и сжала обложку книги чуть сильнее. Услышала? Почему-то подобное вызвало у Михаила улыбку, какое-то извращённое удовольствие. Пусть послушает его мнение о себе. Пусть ей будет так же неприятно. Учитывая, что большинство закончили с завтраком, и в столовой оставалось совсем немного людей, слышать на расстоянии было не так и сложно. — Ого. У вас что-то произошло за дни, пока меня не было? Вижу, что она повела себя правильно, раз ты так злишься. — с интересом спросил Саша, бросив взгляд то на Алису, то на Михаила. Последний просто пожал плечами, не желая распространяться. Ему срочно было нужно сменить обстановку, прекратить видеть эти замшелые стены детдома. — Произошло. Взаимная ненависть. Я не собираюсь больше здесь сидеть. Это невыносимо. Надеюсь, этот детдом разрушится вместе с вами всеми. Ненавижу. — махнул рукой Ромашов, взяв поднос, чтобы отнести обратно. После чего он собирался поехать на рынок, и зайти к Кате. Вернее, к Николаю Антоновичу. Отдать записи про одноклассников. И всё же, попытаться попасть к любимой девушке… Хоть на минутку. После самоубийства матери, и смерти бабушки во время войны от снаряда, Катя жила только с дядей. Можно было попросить его заставить девушку встретиться с ним. Да, такой поступок был некрасивым. Но Михаилу уже было откровенно всё равно, он хотел увидеться. И всё остальное меркло под его желанием. — Если не вернёшься, я буду счастлив. Хоть выдохнут все. — услышав он от Саши, и едва заметно усмехнулся. Каким же знакомым было это желание. В отношение его бывшего друга. — Взаимно, Саша, взаимно. — пробубнил он себя под нос, и вышел из столовой, даже не бросив взгляд на Алису. Следующие несколько часов он собирался провести, покупая нужные товары, и продавая что-то своё. А ещё, в дороге можно было порешать что-нибудь, цифры это всегда было самым простым для Ромашова. Когда других уравнения приводили в ужас, для него это был способ расслабиться, и отвлечься. Время на рынке пролетело незаметно, и чуть отвлекло Михаила от гнетущих мыслей. Он купил новую партию сухих духов, их хорошо разбирали одноклассницы. Ещё взял пряжу, несколько мотков. Многие брали у него именно нитки, так было бы дешевле, чем покупать сразу целое изделие. И посвятил время поиску качественных одеял, выбор оказался непростым. Они стоили дорого, а те, что были дешевле, оказывались такого плохого качества, что продать их было бы сложно. В итоге, один из продавцов посоветовал ему съездить посмотреть в города под Москвой, там было бы дешевле, и многие люди продавали одеяла собственного производства. Михаил решил посвятить поездке своё воскресенье. Поездки на электричках действовали на него успокаивающе, все мысли словно улетали прочь. Часами он сидел в вагоне, глядел в окно, либо же что-то решал. Завершив с покупками, он поехал прямиком к Кате. Благо, свой собственный выходной Николай Антонович не собирался тратить в школе, и открыл Ромашову после второго же звонка. Не слишком обрадовавшись нежданному гостю, он попросил подождать в коридоре какое-то время. Михаил был не против, главное, что его наконец пустили в желанную квартиру. Он стоял, рассматривал, то, что купил, и пересчитывал свои деньги. Опасаясь что их могут украсть, парень возил с собой все накопления разом. Мельком, он увидел себя же в зеркале в прихожей. Ромашов тихо хмыкнул, и подошёл к нему, пока его всё равно не пропустили в гостиную. Он давно не рассматривал себя, зная, что отражение не сильно поменялось. Вглядываясь в свои жёлтые глаза, Михаил заметил, как мелкие кровеносные сосуды образовали красные прожилки, придавая взгляду болезненный вид. Веки были отёкшими, как будто он не спал несколько ночей подряд. Обветренные губы выглядели грубыми и потрескавшимися, кожа на них местами слезла, оставляя болезненные трещины. Михаил провёл языком по губам, и почувствовал неприятную шероховатость. Кривой нос выделялся на фоне бледного, почти воскового лица. Его неровная форма бросалась в глаза, и казалась ещё более несуразной. Нездоровая бледность кожи придавала его лицу вид утомлённого и измождённого человека. Неестественная пухлость губ только подчёркивала остальные недостатки лица, делая его выражение ещё более жалким. Вдобавок ко всему, Ромашов ещё заметил сыпь на лице. Особенно крупный прыщ поселился на его подбородке, болезненно пульсируя при малейшем прикосновении. Несколько мелких прыщей располагались на щеках. Откуда эта напасть... Он ведь уже почти не подросток. Михаил осторожно провёл рукой по своим волосам, и его настроение только ухудшилось. Они были редкими и тусклыми, почти безжизненными. Жидкие пряди свисали вдоль лица, не поддаваясь ни одной попытке придать им хоть какой-то объём. Ромашов не мог избавиться от ощущения, что они выпадают больше, чем должны. Даже лёгкий ветерок, казалось, мог сорвать несколько волосков с его головы. Он попытался хоть как-то пригладить светлые волосы, зачесав их на бок. Но это не дало какого-то результата. Отвратительно. Он выглядел стандартно отвратительно. «Как обычно», — подумал он. Михаил тяжело выдохнул, быстро отвернув голову. Сколько раз его дразнили в детдоме из-за губ, волос, бледности... Это ещё было до того, как он стал записывать, и как-то угрожать соседям. В те дни, когда он просто пытался жить, и найти хоть одного друга. Едва Ромашов появился в общей комнате, как кто-то сразу начинал шептаться или громко смеяться. Как его только не дразнили... И клоуном, и просто уродом, и даже рыбой, как раз из-за губ. Дети дергали его за жидкие пряди, подшучивая над тем, что он лысеет, как старик. Михаил часто чувствовал себя изгоем, и даже воспитатели, несмотря на свои попытки поддержать его, не могли полностью защитить от этой жестокости. Сейчас же. Все, кто обижали познали его месть сполна. Михаил вспомнил, как однажды, после особенно жестокого дня, спрятался в кладовке, и долго плакал. Там, среди старых коробок и ненужных вещей, он чувствовал себя забытым и ненужным, словно эти вещи. Ромашов был готов отдать что угодно, чтобы хоть на день стать другим. Просто понять. Как это? Как он мог надеяться на какое-то общение с людьми, если самому на себя было гадко смотреть? Лучше бы у него вообще не было лица… Чем эта… Эта гадость. Парень беззвучно пошевелил губами и со злостью толкнул ногой входную дверь, словно она могла чем-то помочь. Почему, почему ему так сильно не повезло с внешностью? Дышалось так тяжело… Грудь буквально разрывало от ненависти к себе же, а внутри была такая пустота, такая страшная тяжесть. Хотелось кричать, бить эту несчастную дверь, словно она могла дать хоть немного красоты, хоть чуть-чуть лёгкости. Зачем? Михаил закрыл глаза, пальцами коснувшись щек, губ, носа. Последний был особенно кривым после перелома. Даже трогать было неприятно. Что уж говорить о других людях? Он должен быть благодарен, что они не плевали сразу, когда видели его. Что уж говорить о поцелуях? Он не мог сказать, почему подумал об этом именно сейчас. Но, стоя в прихожей квартиры Кати мысли сами несли его туда. Он не собирался скрывать от самого себя. Ему хотелось, очень хотелось поцелуев. Особенно от Кати. В последние годы желалось особенно сильно. От этой мысли постоянно бросало в жар, а сердце учащенно билось. В детстве Михаил и не думал о подобном. Хватало прогулок, чтения любимых книг, катания на коньках… Тогда они ещё дружили вчетвером. А позже его просто вычеркнули из компании, и он оказался в одиночестве. Полнейшем. Все отвернулись в один день, когда узнали, что он наблюдает за другими за деньги. Михаил не считал себя преступником. Он выполнял свою работу, не более того. Каждый зарабатывает, как может. Он даже не нарушал закон. Лишь записывал чужие нарушения. Ему нужны были деньги. Уважение от влиятельных людей. Добившись этого всего, он потерял друзей. Его уже никто не уважал. Лишь отворачивались, когда он появлялся в коридоре. Михаил повел рукой, отгоняя от себя дурные воспоминания. Желание поцеловаться стало мучить его лет с четырнадцати. Тогда он видел Катю несколько раз в неделю. Ему стало не хватать платонической любви, которая базировалась на его подарках, переписках в письмах, прогулках… Ему хотелось, чтобы его тела коснулись, прижали к себе, разрешили губам соприкоснуться. Каждый раз, когда он представлял себе этот момент, его сердце билось сильнее, а внутренний огонь страсти разгорался ярче. Безумно хотелось большего. И даже неосознанный страх быть отвергнутым не так сильно пугал тогда. Просто хотелось чего-то более серьёзного, чем разговоры и детские шалости. Иногда он становился очень настойчивым. Катя не замечала этих его странных порывов. Не замечала, как он делался старше, превращаясь из юного мальчика в юношу, в мужчину. Чем старше становился, тем сильнее желал её поцелуев, встреч и просто прикосновений. Прошло пару лет. Помимо мимолётного поцелуя и пощёчины, Михаил не получил ничего. А после увидел, как она целует в губы Сашу… Ревность вспыхнула в нём с такой силой, какой он и представить не мог. Она вытеснила все остальные чувства и эмоции. Мгновенно. До того, пока он не осознавал, насколько вообще пуста была его жизнь. Он был один, совсем один, ночами мечтая о прикосновении чужих губ и рук. А Григорьев… Ни о чём не мечтал, и получил просто так. Это было ужасно и невыносимо. Михаилу захотелось убить Сашу тогда. Застрелить, зарезать, задушить, наконец. Но он не стал. Его даже не увидели тогда. Лишь на следующий день Саша получил отказ от дома Кати. В глубине души Михаил был доволен, но всё же, такое казалось ему малым наказанием. Наверное, ей было противно, когда он поцеловал её. Ромашов машинально потянулся пальцами к губам, коснувшись их. На ощупь было не так и плохо. Немного шершаво, ну да и что? Может, если закрыть глаза, его ещё можно было поцеловать? Михаил резко опустил руку вниз, укорив себя. После просто накинул на голову капюшон так, чтобы лицо можно было скрыть. О чём он вообще думает? Хорошо, если она не прогонит его, как какого-то пса. Это уже будет удачей. Парень бросил взгляд на коробочку с пирожными, её любимыми корзиночками с кремом. Было бы хорошо, чтобы она приняла их. А его… Что говорить, если он сам не может принять себя? Да и, кто вообще сможет принять это лицо… Неужели, если он выглядит так, то не заслуживает любви? Прикосновений? Заботы о нем? Нежных слов? После получения объятий подобное ощущалось особенно гадко. Даже те объятия были ложными… Алиса… У Михаила скрипели зубы, когда он думал об этой девушке. Лживая… Поступила ещё хуже Кати. Та хотя бы сразу отвергла, ничего не обещая. От Алисы он и сам ничего не хотел. А она разрешила себя обнимать, а позже прогнала, запретив даже стоять рядом. А эти злые, гадкие слова… Они будто до сих пор стояли в ушах, вызывая у него дрожь отвращения. И теперь ему было противно не то что прикасаться к ней, даже глядеть на неё. Теперь у него вообще не было ничего к Алисе. Не осталось. Её слова больше не вызывали никаких эмоций. Михаил понимал, что врал себе. Ему не было всё равно. Ему было больно. После встреч с Алисой он чувствовал себя совершенно разбитым, опустошенным. Как будто его и без того измученную душу порезали новыми ножами. Ради Кати он мог бы принять и эти новые раны. Ради Алисы — он не стал. Стесняться того, что он стоит рядом… Что может быть унизительнее? Словно бы она использовала его, позволила себя обнять, а после и вовсе оттолкнула. Мерзко. Сейчас от мысли об объятиях ему стало мерзко. Гадко до дрожи. Он понимал, понимал и тогда, что всё ложь, фальш. Но, как же хотелось самообманываться дальше… Играть в то, что он может быть нужен кому-то. Сейчас её искренняя благодарность казалась насмешкой. Всё было фальшиво. Поздней осенью всегда темнеет слишком рано. Алиса едва успела съездить к учительнице, и обратно, как оказалась практически в ночи. А ведь, было не более четырех часов дня. Она боялась, что опять заблудится, но благо, уже третья поездка домой прошла удачно. Всю дорогу её преследовали воспоминания… Как в этом же самом автобусе она ехала вдвоём с Ромашовым… В её душе все бунтовало против этого, заставляя думать о том, что он крайне неприятный человек. И что он более чем заслужил её жёстких слов, и разрыва общения. Но какой-то частью она вспоминала, как они ехали… Как парень приобнимал её за талию, прижимал к себе. Да, Алиса сказала, что прикоснуться к нему для неё позорно. Но она не имела в виду это, скорее… Скорее просто не хотела быть осуждённой. Да, он был нехорошим человеком. Но девушка не была такой. И корила себя за то, что возможно причинила боль человеку, пусть он и не заслуживал таких её чувств. Добил ещё и вопрос Марьи Васильевны, выздоровел ли тот мальчик, с которым она была в прошлый раз. Алиса лишь неоднозначно кивнула, не зная, как и сказать, что того «мальчика» больше никогда не будет. Вместо этого, она мягко спросила женщину, куда подевалась фотография её сына со стены. Та от неожиданности прижала ладонь ко рту. Ее лицо пошло пятнами. Она отвернулась. Алиса вмиг укорила себя за то, что затронула такую личную тему, и извинилась. Марья Васильевна, слегка помедлив, всё же ответила на вопрос. Оказалось, что фотографию она убрала, потому что Егор погиб на фронте. Смерть сына на войне она перенесла очень тяжело. У Алисы перехватило дыхание. Ужас в ее глазах был почти физически ощутимым. Она, без всякого стеснения, потянулась обнять учительницу, просто чтобы поддержать. Женщина не отстранилась, напротив, подалась навстречу. Её руки обвили Алисину талию. В этом объятии было столько теплого, материнского, трогательного и нежного, что у девушки сжалось сердце. Алиса даже не могла найти слов поддержки. Она вспоминала истории про то, как Егор закончил университет, как женился, думал о будущем, хотел стать инженером… Она будто бы проживала потерю того человека, которого и не знала лично. Но боль от этого не становилась меньше. Война отняла у людей слишком многое. Потери близких оказались необратимы. Её родители, ребёнок учительницы, а сколько ещё людей утратили родных и близких… У неё больше не было матери, но именно в этот момент девушка вновь ощутила себя ребенком. Ей захотелось прижаться к учительнице, укрыться и не отпускать. Прямо как тогда, в детстве. Ощутить защиту. Не быть одинокой в этом жестоком мире взрослых. Потерять ребёнка было самым страшным наказанием. И девушка искренне сочувствовала Марье Васильевне, хоть и понимала, что её слова вряд-ли что-то изменят. Словами человека с того света не вернёшь. Оставшееся время они посвятили музыке, и тренировке игры на рояле. Это расслабляло, успокаивало и утешало. Потом Алиса поехала обратно, пообещав обязательно приехать ещё. Лишь на миг заглянула в свою квартиру, и уверившись, что там нет никаких чужих людей, поехала прямиком к планетарию. Благо, хоть его адрес был неизменным, а от дома Алиса знала дорогу. Через десять минут Ромашова позвал к себе в кабинет Николай Антонович, и взяв записи, сказал, что ему нужно работать дальше, после чего дал обещанную сумму, и попрощался со своим учеником. Михаил и сам не хотел тратить больше времени на беседу, ему желалось поскорее увидеться с Катей. Покинув кабинет, он отправился прямиком к комнате девушки. От одной мысли, что возможно, они наконец поговорят вживую внутри всё запылало, наполняя парня невероятной радостью. Только бы она открыла… Пусть хоть ударит, только разрешит себя увидеть. — Можешь выйти? На минуточку. — постучав в дверь, с замиранием сердца спросил Ромашов. Он очень сильно соскучился по Кате, особенно по ее смеху, по её темным, но в то же время солнечным глазам, по её рассказам о дальних плаваниях. Хоть он сам и терпеть не мог и корабли, и хоть какую-то воду. Он боялся её с самого рождения. — Ты прекрасно знаешь ответ. Я не хочу тебя не видеть, не слышать, не знать. — услышал он из-за двери утомленный голос девушки. Даже несмотря на её недовольство, просто услышать её голос, доставляло Михаилу огромное удовольствие. Он бросил взгляд на пирожные, купленные специально для неё. Достать их было проблематично. Да и дороговато, хоть у него и имелись деньги. — Я мало делал для тебя? Не достоин одной твоей минутки? — поскребся он в дверь, словно кот. В его голосе скользили игривые нотки. Михаил прислонился ухом к двери, стараясь услышать, что именно делает Катя. Но ему не удалось разобрать ничего, кроме шаркающих шагов и скрипа пола под ногами. К сожалению, дверь была закрыта на ключ, и просто так Ромашов бы не вошёл. Он намеренно старался давить на жалость, чтобы выманить Катю из её комнаты. — Я ничего не просила. Это твоя инициатива была. — отозвалась девушка, после недолгого молчания. Тут уже Михаил позволил себе широко усмехнуться. Она не отказалась ни от одного его подарка, при этом говоря, что не нуждалась в них. Какая удобная позиция, брать всё, при этом без тени благодарности, и даже с осуждением. — Я принёс тебе пирожные, какие ты любишь. На рынке сегодня был, и… — продолжал Ромашов, раздумывая, стоит ли просто попросить ключ у директора? Катя бы наверняка обиделась на него за такое, но ему было уже просто неприятно стоять перед закрытой дверью, словно он был каким-то пажом. Либо же, псом. Пусть имеет смелость посмотреть в глаза, чтобы прогнать. Шаги за дверью стали приближаться, и в следующую секунду она отворилась, а парень чуть не полетел на пол, лишившись опоры. — Миша, ты правда думаешь, что сможешь меня купить? — недовольно выдохнула Катя, скрестив руки на груди. Сегодня она была ещё прекраснее, чем обычно. Русые локоны, собранные в хвост, собранный красивым красным бантом, лежали на её плечах, блестящие губы чуть поджаты, но от этого не менее красивы. Михаил невольно сглотнул от того, насколько сильно стало его желание поцеловать. Он неотрывно смотрел на её рот, даже не заботясь, как выглядит. А Катя, заметив на себе его взволнованный взгляд, нахмурилась и даже отвернулась. С годами она стала ещё лучше, превратившись из ребёнка в прелестную девушку. Ромашов прекрасно помнил её маленькой девчушкой с огромными тёмными глазами, которая лезла во всевозможные авантюры… И даже соглашалась участвовать в его безумных затеях, розыгрышах… Как хорошо им было в детстве… Да, потом многое произошло, и с каждым годом становилось всё хуже. Но сегодня она выглядела просто прекрасно. Его сердце бешено колотилось. К нему вернулось прежнее, мальчишеское бесстрашие. Ему хотелось сейчас быть с ней, ощущать её в своих объятьях. Михаил был просто уверен, что если бы Григорьев не появился в их детдоме, Катя бы обязательно полюбила его. Он часто думал, что в детстве она уже любила. Только боялась признаться в этом самой себе. Если бы… Если бы не появился этот урод, именуемый его бывшим другом, всё сложилось бы не так. — Вот и открыла. Дай зайду в комнату. — широко расправив плечи, произнёс Ромашов, заходя в до боли знакомую комнату. Он был здесь сотни раз в прошлом, и с того момента ничего не поменялось. Те же книги, картины, фотография отца на самом видном месте… Как же его забавляла эта детская вера Кати в то, что капитан может отыскаться. Сам бы он уже давно выбросил фото, повесив на стену что-нибудь более полезное. — Не надо. Я боюсь оставаться с тобой наедине. — услышал он за своей спиной, после чего недовольно скривился. Он никогда не хотел, чтобы Катя испытывала рядом с ним страх, и сейчас ощущал себя крайне неловко. Несколько раз поправив свои волосы, чтобы выглядеть хоть немного красиво, достойно её, Михаил развернулся к девушке лицом, увидев, что она замерла у другой стороны стены. Неужели, общаться с ним один на один действительно было так боязно? — Я не буду целовать тебя. Только поговорим. — самым милым голосом, какой только у него был, миролюбиво сказал Ромашов. Да, он хотел этого, а глядя на Катю хотел в несколько раз сильнее. Но готов был подождать… Даже если бы первый поцелуй произошёл только во время свадьбы, парень был бы не против. — В прошлый раз… — начала было Катя, но Михаил не дал ей даже договорить, быстро перебив, и сев на стул за её столом. — Я ничего не обещал тебе в прошлый раз. В этот обещаю. Знаешь, я ведь только от простуды поправился. Лежал, всё думал, ты бы пришла ко мне на похороны? — на лице девушки отразилось смятение, было очевидно, что такие разговоры не приносят ей удовольствие. Но Ромашову надо было знать. Он даже затаил дыхание, чуть подавшись вперёд, в то время, как Катя склонив голову, смотрела на него с откровенной усталостью и даже скукой. — Прекрати говорить эту жуткую гадость. — недовольно выдохнула девушка, после чего просто отвернулась, и пошла к стене с фотографией отца. Михаила очень уязвил такой её поступок. Неужели, даже какая-то картинка может быть важнее чем он? Как же хотелось сейчас просто сорвать фото навсегда… Но он сдержался. Только лишь из-за того, что никогда не получил бы прощения за такой поступок. Михаил увидел раскрытую книгу на столе, на обложке который был нарисован корабль. В книге была закладка, где была нарисована подводная лодка, идущая на глубокой воде. Книга называлась «В мире неопознанного». — Всё про капитанов читаешь? Новая книга? — задумчиво протянул Ромашов, листая страницы. Там писали про древние цивилизации, скрывающиеся от людей на дне океанов. Про то, как затонувшие корабли оказываются в другом мире, а не погибают. Книга была по большей части фантастическая, но кое-что было правдой. Например, описание как плыть очень глубоко под водой. — Да. Дядя принёс. Про новые затерянные корабли. — бросила Катя, повернувшись к нему лицом, но только для того, чтобы забрать свою же книгу. После смерти матери, а после ещё и бабушки, Николай Антонович стал дарить очень много подарков Кате. Можно было подумать, что он делал это, из-за того, что видел в девушке покойную Машу. Но нет. Мужчина делал это скорее, для успокоения своей же совести. Он вполне понимал, как сильно Катя расстроилась из‑ за смерти матери и чувствовал себя виноватым за то, чего не смог предотвратить. Поэтому он дарил ей всё новые и новые подарки. Как будто, они могли бы вернуть Машу, которая погибла исключительно из-за его поступков. Николай Антонович словно пытался искупить всё содеянное. С возрастом он стал намного сентиментальнее, всё чаще вспоминал Машу, и не гнушался на ругательства из-за того самого письма, ставшего причиной её самоубийства. Кате было сначала сложно жить только с дядей, она не любила его, и всё детство боялась. Но со временем она привыкла и смирилась. В любом случае ей оставался год до окончания школы. А после она собиралась ехать учиться в Ленинград, и жить в общежитии. Николай Антонович не хотел отпускать её в другой город одну, но Кате было всё равно на его мнение. Ей просто хотелось сменить обстановку, завести новых подруг, да и вообще выйти из дома, ведь она была на домашнем обучении всю свою жизнь. — Так пришла бы на похороны? — тихо произнес Ромашов, вырывая девушку из размышлений. Она качнула головой, будто впервые увидела Михаила. Она знала его с самого детства, и с уверенностью могла сказать, что он вообще не изменился. Только стал старше и намного выше, причем это совершенно не отражалось на его фигуре. Ромашов остался таким же тощим, как и раньше, а вот взгляд стал колючим и злым, словно он постоянно ожидал удара в спину. При этом, нанося их сам без разбора. В детстве, Кате нравились его шутки, которых она порой даже не понимала, потом — когда она выросла, многое изменилось, и Ромашов стал пугать ее своим невыносимым характером. Она прекрасно помнила день их знакомства. Когда дядя взял с собой на работу, потому что не с кем было оставить дома. Был солнечный теплый день, но дядя был мрачнее тучи. Ему совершенно не улыбалось наблюдать за маленьким ребенком, Кате тогда было шесть лет. Он оставил девочку в столовой, под присмотром поваров. А сам ушел, пообещав вернуться к вечеру, отвести домой. Кате было очень любопытно наблюдать за огромными кастрюлями, которыми распоряжались повара. Она даже вызвалась помочь разносить хлеб на обед. И один кусочек достался странному мальчику, который сидел вдали от всех. Совсем маленький, нелюдимый, с совершенно жутким взглядом. Катю тогда очень напугала его внешность, когда он начал говорить с ней. Он рассказывал о своем странном детстве, много плакался, но она мало что поняла. Этот мальчик совершенно не понравился ей, но несмотря на это, они стали общаться. Каждый раз, когда дядя брал её на работу, Катя встречалась с ним. Они разыгрывали его одноклассников, тогда она ещё не понимала, что его способы шуток мерзкие. Она много рассказывала о кораблях, а он учил её решать головоломки. Они много во что играли, рисовали собственные истории с подводными чудищами, которые могли поглотить корабль. Мальчик таскал ей вкусности из столовой, рассказывал сказки и всякие жуткие истории про всяких монстров. Она частенько пугалась Ромашова, но в такие моменты он быстро успокаивал её, говоря, чтобы она не боялась, все это его выдумки, просто чтобы повеселить. С каждым годом они делались все ближе, пока в детдоме не появился Саша. Смелый, уверенный в себе, он приглянулся Кате ещё в тот момент, когда не дал ей взять вину на себя. Они стали общаться втроём, а чуть позже к ним присоединился Валя, рассказывая обо всех существующих животных. Катя была счастлива, что нашла настоящих друзей. Всё изменилось, когда она узнала, что Ромашов доносит на других. Она не могла поверить, что столько лет верила этому человеку. Его предательство жестоко ранило ее. И девушка попросту вычеркнула друга детства из жизни. Она не особо жалела об этом, а вот Михаил продолжал пытаться вернуть её расположение даже через годы. В тот день, когда он полез целоваться, Катя сильно обиделась, и даже больно ударила его. До этого случая, она и не подозревала, что нравится Ромашову не как старая подруга. Этот случай окончательно разорвал даже остатки их общения. Теперь Катя избегала Михаила, боясь, что он повторит свою попытку. Она поняла, что любит Сашу. Ей нравился этот серьёзный мальчик, нравились их разговоры о самых важных вещах, даже то, что они по счастливой случайности оказались из одного города. На новый год, Катя позволила себе отдаться чувствам. Разрешила Саше поцеловать себя, совершенно забыв про Ромашова, про то, что тот наверняка станет беситься, узнав. После первого поцелуя, последовали ещё, ещё, и они, сами того не заметив, провели в классе всю ночь. Катя вспоминала это время, как самое лучшее в своей жизни. Дядя очень злился, когда она пришла домой под утро, и в этот же день ей запретили видеться с Сашей. Никакие слёзы, мольбы, клятвы не смогли заставить дядю оставить её в покое. Он был непреклонен. Несколько дней Катя плакала от обиды, мечтая только о том, чтоб её отпустили из дома. Девочка так скучала по Саше, ей хотелось хотя бы вручить ему новогодний подарок. Но дядя сказал, что Катя должна оставить свои «глупые мечты», и оставить мысль о том, чтобы строить будущее с этим нищим мальчишкой. Кто донес на неё, Катя даже не размышляла. Всё было понятно и так. — Прекрати. — недовольно бросила Катя, отвернув голову от Ромашова. Если бы не он, она бы могла сейчас гулять с Сашей… Хоть слово ему сказать после нового года… — Скажи мне. — продолжал Михаил, внимательно глядя на девушку. Он, разумеется видел, как поменялось лицо Кати, но не мог понять, что стало причиной этого. — Пришла бы. Мы больше десяти лет знакомы. — спустя несколько секунд молчания, таки ответила Катя. Ромашов криво усмехнулся, довольный её словами. Что же, если он в следующий раз захочет с ней встретиться, нужно будет сымитировать собственную же смерть… Парень подавлял в себе желание посадить Катю на колени. Она стояла так близко, стоило протянуть руку, и он мог бы коснуться ее. Михаил понимал, прекрасно понимал, что получит удар за такую вольность. Но он просто не мог думать ни о чём другом, кроме объятий этой девушки. Особенно, после того, как он уже познал объятие… Мысль об Алисе в этот момент вызвала ярость. Как она вообще посмела так вмешаться, вклиниться между ним и Катей… — Девушки… Вы такие лживые, непостоянные… — неоднозначно заметил он, отвернув голову к стене. Не стоило давать Кате повода для новых страхов… Надо было подождать, пока она перестанет опасаться оставаться наедине. Иначе она прогонит прямо сейчас, не дав ему даже поговорить. — Теперь ко мне на «вы» будешь? — явно с насмешкой отозвалась она, вызывая у Михаила ухмылку, и желание кое-что проверить. Будет ли Катя хоть каплю ревновать, или останется всё такой же, безразлично-обиженной? — Не думай, что ты одна девушка, с которой я общаюсь. — широко ухмыляясь, проговорил Ромашов. От этих слов, глаза Кати расширились, выказывая удивление. Она явно не ожидала, что в окружении Михаила может появиться какая-то другая девушка, учитывая, что за последние годы там не было вообще никого. Вид у нее был крайне растерянный, но никак не грустный. — Новости какие. Познакомился с кем? — спокойно произнесла Катя, вызывая в душе Ромашова недовольство. Почему, почему она не может хоть капельку поревновать… Хотя бы чуть-чуть… Неужели она вообще не боялась его потерять? Он любил, страстно любил, а она относилась к нему как к мусору. Больно. Обидно. Михаил медленно встал с стула, и стал прохаживаться по комнате взад-вперед. По его глазам было заметно, что он старается унять охватившее его волнение. — Может и познакомился. Пустое, она всё равно уже отказалась от общения со мной. — махнул рукой Ромашов, не желая сейчас придумывать что-то. Он мог бы рассказать про объятия, но это не вызвало бы должной реакции. Он так часто ревновал, и никто, никогда не ревновал именно его. Как будто, всем было всё равно. Ему хотелось, очень хотелось ощутить как это, когда тебя ревнуют. Почувствовать себя нужным? По-настоящему нужным, без фальши, без притворства. Хотя бы раз в жизни. — Неудивительно. Понимаю её. — произнесла Катя, окончательно добивая его. — Я что, настолько ужасный? Со мной вообще невозможно общаться? — резко развернувшись, Ромашов пошёл прямиком к Кате. Посмотреть ей в глаза. Близко, как можно ближе. Она невольно стала идти назад, пока не упёрлась бёдрами в собственный же стол. У Михаила перехватило дыхание от того, насколько близко она сейчас была. Они стояли всего в двух шагах друг от друга. Совсем рядышком. Он хмурился, злился, а она отворачивалась, и глядела себе под ноги. Сердце, казалось, вот-вот разорвётся. Чтобы совладать с собой, Ромашов попытался улыбнуться. Получилось плохо. — Ты сам всё знаешь. Не подходи ко мне так близко. — выпалила Катя, оттолкнув его рукой в грудь. Было видно, как ей неловко от такой его близости. Девушка мялась, словно не зная, что делать дальше. А Михаил наслаждался. Бесстыдно наслаждался тем, что она прикоснулась хотя бы так… Хотелось стоять на этом месте как можно дольше, лишь бы она продолжала касаться его груди, не давая приблизиться. Зарыться бы лицом в ее волосы и вдыхать их запах… Но, нет. Сейчас не тот момент. Не тот. Как бы его не затапливал жар, он должен быть холодным и расчётливым. Надо вести себя, как ни в чем не бывало. Чтобы она даже не поняла, что сделала своим прикосновением. — Я сказал, что не буду целовать тебя! Почему ты не веришь… — громко произнёс Ромашов, удивившись, как хрипло сейчас прозвучал его голос. Вроде же вылечился от простуды, что за остаточные явления… Отойдя от стола, и выпуская Катю из самопроизвольной ловушки, он стал тереть горло рукой. Поворачиваться к ней лицом сейчас было никак нельзя. Порой он начинал ненавидеть своё тело, которое слишком быстро на всё реагировало… — Не ори. А лучше вообще уйди от меня. Мне надоело тебя видеть. — бросила Катя, будто вместе со словами возная в его спину парочку ножей. Он там мечтал, грезил об этой встрече… А она прогоняет, прогоняет, как паршивого пса. — Надоело… Мы виделись последний раз почти год назад. А тебе уже надоело. — горько заметил Михаил, чуть ссутулившись. Его щёки наверняка сейчас были красными, как спелые помидоры, а на лбу выступали капли пота. Да, ему было жарко, слишком жарко для этой прохладной комнаты, и сердце готово было вырваться из груди. Надо было срочно успокоиться, отвлечься. — Не приходи ко мне больше. — услышал Ромашов от Кати, тут же ядовито скривившись на её просьбу. — К счастью, у меня есть повод заходить сюда не к тебе. Ешь пирожные. — махнул рукой он, указав на оставленный на столе десерт. Повернуться лицом он всё ещё не мог. Как сейчас кстати была его давняя договоренность с Николаем Антоновичем приносить доносы на одноклассников. Приходя к нему, он не собирался упускать момент увидеться с Катей. — Мне не нужны подачки от тебя. Ты никогда не был мне другом. — заметила девушка, даже не взглянув на его подарок. От этих слов ему стало по-настоящему больно. Сказанное сейчас было ложью, ведь они действительно дружили в детстве. Когда, когда они успели стать врагами? Надо было лучше скрываться, прятать записи… Не давать ей повода разорвать общение. И, что самое главное, убить Сашу в первый день его появления в детдоме. — В детстве мы часто гуляли… Почему ты ненавидишь меня? — опустив голову вниз, тихо прошептал Ромашов. Глаза слишком сильно защипало. — Я люблю тебя, Катя. Всю жизнь… Слышишь? Я с детства тебя люблю… Я твой, слышишь? Ты моя, я твой… Ну почему ты не разрешаешь мне… Как ты можешь мне это запрещать? Ведь я люблю, люблю! Прекрати, прекрати говорить мне что-то унизительное. Сжалься надо мной… — начал невнятно бубнить он, чувствуя, как слёзы начали застилать глаза. Унижение… Какое унижение было вести себя так… А она и не заметила, что Михаил плачет, как будто он ребёнок. Ему было больно, так больно и стыдно, за то, что слёзы всё-таки сорвались с его дрожащих век. Безумно хотелось объятий. Просто, чтобы его погладили, пожалели. Приласкали. Забыть все прошлые грехи, смыть все те грязные шрамы, оставленные в его душе. — Это всё твои фантазии. То, что я в детстве плохо разбиралась в людях уже ушло. — произнесла Катя, заставляя его вздрогнуть от переживаний. Нет уж, воспоминания она никак не сможет отобрать. Это его самая большая ценность. — Что я сделал тебе? Что я сделал, что ты меня ненавидишь? — продолжал Михаил, его плечи дрожали, руки безвольно болтались взад и вперед. Ромашов был похож на побитую собаку, потерявшую хозяина. Его рот кривился в отчаянной попытке скрыть гримасу боли. — Ты сам всё знаешь. Уйди, Миша. Я боюсь тебя. — устало выпалила Катя, принося ему всё больше и больше боли. Как же хотелось сейчас просто вернуться в детство… Сесть, рассказывать ей выдуманные собой же истории, и тогда же признаться в чувствах. До появления… Этого… Этого… — Из-за Саши? Из-за того, что я рассказал о вашем поцелуе? — злобно вскрикнул Ромашов, резко развернувшись. Его губы дрожали, лицо было красным, мокрым. По телу пробегала мелкая дрожь, голова дергалась, как будто он не мог собраться с мыслями. Катя вздрогнула, увидев его в таком состоянии. Ей показалось, Михаил готов наброситься на нее с кулаками. Она отшатнулась, но он схватил ее за руку и крепко сжал пальцы. — Не только. Но, и это тоже. Я не могу увидеться с ним из-за тебя. Отпусти меня, мне больно! — Чем он лучше меня? Чем? — его рука дрожала, как у лихорадочного, на лбу виднелась жилка а глаза были безумными. И без того никогда не обладающий красотой, сейчас Ромашов стал просто жуток, подрагивающий лоб, висящие спутанные волосы, устремленный на Катю взгляд. Он вел себя так, словно помешался. Девушка отвела глаза в сторону. Михаил ослабил хватку и несколько раз шумно сглотнул. — Не ори. — только и сказала она, закрыв уши руками. У него и в обычной жизни был довольно громкий тон голоса, а когда Ромашов переходил на крик, это становилось просто невыносимо. — Чем, Катя? Чем… Он ведь, ничего не делал для тебя. — продолжал нервно шептать Михаил, начиная злиться на Катю, которая никак не реагировала на его слова. Всё что делал Григорьев — обещал в будущем разыскать её давно почившего отца. А она, как дурочка, верила в это. Он же просто делал, ничего не обещая, а она не ценила. — Я никогда и не просила, чтобы для меня что-то делали. — бросила девушка, отведя взгляд на принесенные им пирожные. Не просила… Но каждый раз принимала. Ромашов отошёл к окну, достав платок из кармана, чтобы успокоиться. Когда он начинал плакать, это растягивалось слишком надолго. Слезы текли, текли, текли из его глаз, Михаил касался языком своих же губ, солёных настолько, что их начинало щипать. Последние события добили его. Злые слова Алисы, безразличие Кати, собственная болезнь… Он бы не стал плакать раньше, но сейчас… Вдруг стало понятно, как все безнадежно и как безвозвратно ушло из его жизни. Надежда на хорошее будущее, какие-то люди рядом… Безысходность, пустота и очередной дождь за окном, вот что его окружало. Нет, он будет бороться. Должен. Вот только надо собраться с силами. Которые утекали сквозь пальцы. Слёзы не прекращали течь из глаз. Михаил чувствовал себя таким одиноким, ненужным, чужим и слабым, безумно хотелось, чтобы кто-то взял его за руку, прижал к себе и успокоил. Он ловил воздух ртом, прижавшись лбом к прохладной оконной раме. Он понимал, насколько жалким себя показывает. Понимал и не пытался это скрывать. Горло его саднило, и из него выходили короткие хлюпающие звуки. Сколько минут он так стоял — неизвестно. Катя не подошла ни на миг, и не сказала ни слова, чтобы успокоить Ромашова. Стерев последние слёзы, он стал поправлять волосы, прежде чем повернуться к ней. Но Катя не повернулась к нему, она просто молча смотрела на фотографию отца на стене. — Пойдёшь со мной на каток, когда выпадет снег? — шмыгнув носом, спросил Михаил. Ему стало неловко за свою истерику, и захотелось хоть как перевести тему. Он любил кататься на коньках, хоть и частенько мерз, из-за того что в них не было меха, как в сапогах. — Ты знаешь ответ. — только и сказала Катя, указав ему на дверь. — А я всё равно спрошу. Попозже. — бросил напоследок Михаил, отметив, что девушка не отдала ему пирожные обратно. Приняла. Большего ему пока и не требовалось. — Уходи уже. — махнула рукой Катя, показательно раскрыв свою книгу, делая вид, что в комнате больше никого нет. — Я люблю тебя. — больше самому себе, чем ей, прошептал Ромашов на пороге. Встреча прошла плохо, но по крайней мере, он увидел Катю. Если бы она ещё согласилась сходить погулять… Большего счастья ему и не требовалось. Оказавшись на улице, Михаил сразу потянулся за сигаретой. Это была уже пятая за день, и ему всё ещё ужасно хотелось курить. Зависимость от никотина была довольно сильной, и из-за того, что он резко прервал на неделю, организм требовал новой дозы. На улице было довольно свежо и тихо, под ногами хрустели опавшие листья. Постепенно стало темнеть. Михаил тяжело дышал, после слёз ему было откровенно плохо, глаза и без того болели практически непрерывно, а после такого жжение в них усилилось во сто крат, а он продолжал курить. Хотелось уже доехать до детдома, разобрать свои сумки, и подготовиться к завтрашней поездке. Внезапно подумалось, что завтра можно ехать и не одному. Ромашов криво усмехнулся своей идее. Он придумал, как можно заставить Алису поехать с ним. Пусть отплатит за то, что сделала больно днём хотя бы своим обществом. На самом деле, ему просто до безумия хотелось пообщаться с человеком, который хотел этого взамен. Пусть и ради игры. Ему было просто необходимо ощутить себя нужным хотя бы ложно после пережитого унижения. От мысли, что ему сейчас некому даже поплакаться хотелось вздёрнуться на первом попавшемся дереве. Тогда и Катя придёт… На похороны. Через минуту, после того, как Ромашов ушел, дверь в комнату Кати отворилась опять. Только один человек заходил к ней без стука, ей не пришлось даже оборачиваться, чтобы понять. Девушке было крайне неприятно, что дядя поступает так, но просьбы не делать этого ничего не давали, и она смирилась. Всё же, он содержал её сейчас, и приходилось подчиняться. — Ну что вы тут шумите? Мешаете мне работать. Нельзя тихо говорить? — услышала она усталый голос Николая Антоновича, в котором скользила укоризна, вместе с тем было в нем что-то теплое, смягчающее. Как будто он специально хотел показать, что не злится на племянницу, хоть и не одобряет её поступок. Катя медленно подняла глаза — дядя стоял у стены, напротив её стола и протирал свои очки. — Уже ничего. Он ушёл. Зачем вы его пустили? Знаете же моё отношение. — недовольно выдохнула девушка, нахмурив лоб. Она вообще не скучала по Михаилу, и ей было крайне неприятно наблюдать за его истерикой, попыткой в очередной раз выклянчать любовь. Ей было просто больно смотреть, во что превращается её друг детства. Годы назад он был совсем иным. Да, любил пошутить, пошутить нехорошо, но никого не сдавал, не ходил записывать, как тень. И, что самое главное, не устраивал эти показные слёзы, истерики, мольбы… Катя не понимала, в какой момент он так поменялся? И почему собственно, с ним это вообще произошло? Его любовь… Она угнетала, душила, отравляла. Чувства не должны быть такими. С таким подходом он никто не найдёт себе девушку. Никто просто не вытерпит такого человека. Он говорил, что познакомился с какой-то девушкой? Возможно, сблизился с какой-то одноклассницей… Катя не знала никого из них, и у неё не было даже предположения, кто завладел вниманием Михаила… Она не могла сказать, что ей было это особенно важно, но девушке захотелось узнать хотя бы имя его новой знакомой. Но как это было сделать, если её просто не выпускали из дома в одиночестве? Дядя со своей опекой в последнее время становился чересчур навязчив. Устраивать скандалы не хотелось. Да, если она позвонит в детдом, чтобы позвать Ромашова, и просто спросить имя, парень точно подумает не то. Подумает ещё, что она ревнует. А Кате просто было интересно. О ком он говорил? В том, что это была правда, девушка не сомневалась. Слишком сильным было огорчение Михаила, когда он говорил о прерывании общения. Может, он стал так же душить своей любовью и ту, другую девушку, и та испугалась… — Катюша, ты же умная девочка. Ромашов это хорошее будущее. Тебе уже пора думать о браке. Не девочка уже. — произнёс Николай Антонович, вызывая у Кати желание закатить глаза. Будь здесь мама, никто и не подумал бы решать её судьбу за неё. А сейчас… Сейчас она осталась совсем одна, без чьей-либо поддержки. — И слышать не хочу. От моего будущего вы меня заперли, как пленницу. — бросила девушка, отвернув голову в книгу. Ей не хотелось читать, хотелось просто прекратить обсуждать неприятные ей темы. И остаться наедине со своими мыслями, переварить их. — Прекрати это. Ты хочешь, чтобы твоя жизнь была выброшена на помойку? Я ведь о тебе забочусь. Хочу, чтобы ты не жила в бедности. Чтобы у тебя был муж хороший. — погрозил ей пальцем Николай Антонович, и она поняла, что он правда недоволен. Мужчина подошёл ближе, и погладил ее по голове, как нашкодившего ребенка, словно пытаясь убедить в правильности своих слов. Катя недовольно дернулась и отстранилась. Он выдохнул ей в ухо: — Я знаю, тебе сейчас нелегко. Но с этим ничего не поделаешь. Чувства всегда должны стоять ниже материального. До чего довели чувства твою маму? — Мне от вашей золотой клетки уже тошно. Полгода пройдёт, и вы меня больше не увидите. — заявила Катя, отворачивая голову. Она мечтала, что Саша поедет вместе с ней учиться в Ленинград, и там уже никто не помешает им быть вместе. Пусть дядя, Ромашов делают, что хотят. Хоть поженятся друг на друге ради ещё большей выгоды и денег. Девушка была готова жить и в комнате с несколькими людьми, лишь бы ей не указывали, и ничего не запрещали. — Я несу за тебя ответственность! Разве ты поступишь так со старым, больным человеком? А если со мной что случится, пока тебя не будет… — Николай Антонович картинно схватился за сердце, как делал всегда, когда что-то шло не по его. У него и правда имелись проблемы с этим, но такие незначительные, что если вовремя пить лекарство, не будет никаких болей. Но мужчина, узнав о диагнозе, стал притворяться по поводу и без. И если Катя раньше как-то верила, и переживала, то сейчас просто устало закатывала глаза на этот театр одного актёра. — Дядя… — Прекращай, Катюша. Ты вместе глупостей своих о замужестве думай. Тебе пора уже. И давай, на обед спускайся. Там твоя любимая запечённая рыба с овощами. — завершил разговор Николай Антонович, увидев, что его манипуляция не сработала, он прекратил хвататься за грудь, и просто устало поправил очки. Катя со вздохом встала из-за стола. Любимая еда, украшения, книги, ничто из этого не могло дать простого человеческого счастья. Девушка шла на кухню с одной мыслью. Её ждёт Ленинград. Стоило держаться хотя бы ради этого. В руках она держала свои любимые пирожные. Резкий стук в дверь никак не тронул Алису. К девочкам часто заходили гостьи из других комнат, а она была слишком увлечена книгой, забравшись с ногами на постель. Поход в планетарий прошёл весьма сносно, соседки, хоть и не уделяли ей особо внимания, это не помешало послушать интересную лекцию, и что самое главное, посмотреть в телескоп на звёздное небо. Правда, сами звёзды было трудно разглядеть из-за облаков, а вот Луну, яркую и круглую, было видно отлично. Через телескоп она выглядела совсем не такой, как за окном, и даже немного пугала. И сейчас, читая про парижские улицы, на которых бродили ночами, Алиса думала, как выглядела Луна в их времени? Такая же, или… Иная, более яркая, что ли? — Алиса, а это к тебе. — услышала она от Лины, которая смотрела на девушку, как на величайшее зло. Алиса крайне удивилась этому, ведь на прогулке днём они даже мило пообщались, поделились мыслями насчёт музыки, соседка согласилась как-нибудь прийти в гости послушать игру на рояле… Что сейчас было не так? — А кто? — с трудом закрыв интересную книгу, спросила Алиса. В ответ не последовало ничего, кроме молчания, и каких-то шёпотков. Девушка просто махнула рукой, и обув тапочки, прямо в ночной рубашке пошла в коридор, игнорируя бесконечные переговоры за спиной. Кто мог тревожить практически ночью, она не имела понятия. Может, что-то случилось с тётей, и это была срочная телеграмма… Оказавшись в коридоре, Алиса замерла на месте. Перед ней стоял никто иной, как Ромашов. Только, с ним было что-то определенно не так. Обычно полу-прикрытые глаза сейчас были опухшими, покрасневшими и… Заплаканными? Алисе вмиг стало неловко от мысли… Ну, не плакал же он из-за неё? Чувство вины стало каким-то запредельным, особенно когда она увидела, как он рассматривает окурки в своем портсигаре. Одиннадцать штук… Это он за сегодня столько скурил? Сердце у неё сжалось. Если это действительно из-за утренней грубости, то она была готова сгореть со стыда прямо на месте. Каким бы он ни был человеком, она не хотела его страданий. И тем более, чтобы они были из-за неё. Михаил тер глаза кончиками пальцев, словно стряхивая неприятное ощущение. Выглядел он подавленным, и это ещё больше усиливало её чувство вины. Пока что он не видел Алису, а она могла тихо понаблюдать со стороны. Но неожиданно, скрипнула дверью, и парень поднял голову. Ещё раз растерянно взглянул на неё и пошёл прямо к ней. Она быстро шагнула назад, боясь, что если это увидят соседки, ей точно несдобровать. Но, они итак уже увидели, что Ромашов пришёл к ней прямо в комнату… Она успела отметить, что он пришёл прямо в пальто, в шапке, и с какими-то сумками, будто бы сразу с улицы. Алиса ощутила себя очень неловко в одной ночной рубашке, было неприличным показывать себя так. Надо было хоть что-то накинуть сверху. Но, Михаил не смотрел на неё, казалось он вообще никуда не мог смотреть своими больными глазами. — Ну что, как тебе звёзды? — как-то отвлечённо произнёс он, обращаясь даже будто не к Алисе. Его движения были какими-то странными, ломаными, словно у него затекла спина, и он никак не мог ее разогнуть. Михаил и без того часто ходил, ссутулившись, а сейчас он совсем сгорбился, будто собрался стать маленьким и незаметным, чтобы его не заметили, не тронули и оставили в покое. Алиса понятия не имела, зачем он пришел в такой час, когда все уже спали, либо были близки к этому. — Ромашов! Ты меня до инфаркта довести хочешь? Откуда ты информацию взял вообще? — непонимающе спросила девушка, теряясь в догадках, откуда он узнал, где она сегодня была. В столовой подслушивал что-ли? Ему не спалось? От нехорошего предчувствия у нее заныло в груди. Михаил пришел с миром? Алиса по-прежнему ничего не понимала про себя и могла только одно — быть осторожной. — Фу, мне не нравится. — скривился парень, словно ему в рот попал лимон целиком. — Мой инфаркт? — нервно хохотнула Алиса, замечая, как он кривится ещё сильнее. С опухшими глазами это выглядело пугающе. Может, стоило ему дать какие-то капли для глаз… У неё были привезены лекарства, но девушка не могла быть уверенной, что там есть такое. — Когда ты обращаешься не по имени. — пояснил Ромашов, хрипло, и очень шумно выдыхая. Алиса оглянулась на запертую дверь её комнаты, искренне надеясь, что её сейчас не подслушивают. Он что, правда пришёл ночью, чтобы сказать, как к нему стоит обращаться? Девушка решительно ничего не понимала, и боялась, что из-за такого странного визита проклятый шкаф опять появится в проходе. — Я уже всё сказала тебе сегодня утром. Исчезни. — бросила Алиса, взявшись за ручку двери. Пусть стоит безмолвным призраком перед кем-то другим. Ромашов стал поправлять волосы, словно желая скрыть волнение. Хотя, он не волновался, нет. В нем даже не было ярости. Видимо, гнева в нем тоже уже не осталось. Только… Усталость? — Я не нарушал твоего правила. Рядом никого нет. Можешь не стесняться. — развел руками Михаил, глянув в обе стороны коридора. Он даже постарался улыбнуться, но, почувствовав, что получается криво, виновато отвел глаза. А потом, видимо, от растерянности зачем-то кашлянул в кулак. Складывалось ощущение, что он сам не планировал заявляться так поздно, и сейчас не сразу мог найти, что сказать. Со стороны можно было вообще подумать, что он пьяный. Но запаха алкоголя не было, только очень сильный аромат сигарет, который ощущался даже на расстоянии вытянутой руки. — Помимо Лины, которая тебя видела, и сейчас все будут знать, что ты зашёл ко мне… Что ты хочешь от меня? Опозорить? — скрестила руки на груди Алиса, желая уже завершить этот странный разговор. Ей ещё стоило объясняться с девочками, зачем к ней пришёл Михаил… И, чем дольше она беседовала с ним, тем изящнее нужно было придумать объяснение. — Плевал я на неё и всех них. Ничего не хочу. Как звёзды? — повторил Ромашов каким-то путаным, непохожим на себя голосом Алиса с трудом узнавала его речь, это было длинное, медленное бормотание. — Прекрасно. И Луну посмотрела. Любишь Луну? — склонила голову на бок девушка, думая, что их разговор и вправду похож на разговор двух безумцев. Она видела Михаила смущённым, видела уверенным в себе, наглым, да даже сонным. Но, сумасшедшим… Таким Ромашов ещё не представал перед ней. Его глаза неподвижно глядели в стену, создавая странное впечатление. Ему, видимо, было нехорошо. Он дышал глухо и отрывисто. Но не физически, как было в прошлый понедельник. Что-то другое было сейчас на его бледном лице. — Нет. Солнце люблю. — качнул головой парень, вызывая у Алисы удивление. С таким цветом кожи было скорее похоже, что он вообще никогда не выходит на улицу. — Пропусти, мне надо в комнату. — произнесла она, повернувшись к нему спиной. Михаил вмиг сделал шаг вперёд, и взял её за руку, не давая уйти от него. В его взгляде скользил испуг, растерянность, словно он действительно боялся, что девушка может раствориться, исчезнуть, оставить его гибнуть в одиночестве навсегда. Алиса отметила, что он впервые взял её именно за пальцы, не локоть, не плечо, не рукав. Прикоснулся рукой к её руке, и сейчас смотрел на её ладонь, как на нечто неощутимое, нереальное. Ромашов нервно сглотнул и заглянул Алисе в лицо. Его пальцы были влажными, но при этом мягкими, без каких-либо мозолей, либо потёртостей. Ощущение было приятным и волнующим, каким-то новым, какого не было за последнее время. С одной стороны, это было хорошо, с другой — одновременно пугало. Казалось, будто она открыла в нём что-то новое. Что-то совершенно светлое, настолько светлое и чистое, несвойственное ему. То, что невозможно было больше прятать от себя, и за что он испытывал головокружительный стыд. И хотя для девушки не было ничего нового в этом соприкосновении руками, для него это было откровением. Его пальцы гладили, ласкали её ладонь, посылая по всему телу электрические искры. Кажется, он на минуту забылся. Заметив, как она смотрит, Ромашов поджал губы, отпустил ее руку и провёл ладонью по волосам в который раз. — Мне тоже надо. Ты так и не заплатила. И да, я замок купил. Могу позвать знакомого. Только, ключи твои нужны. — спокойно произнес Михаил, будто это и не он сейчас вёл себя, как будто лишился рассудка. Алиса едва слышно выдохнула, понимая суть его визита. Но что-то в её душе колебалось. Сейчас его прикосновение к руке казалось не более, чем миражом. Учитывая, как деловито он на неё смотрел, ни словом, ни делом не выказывая что произошедшее было явью. — Утром сказал, что тебе не нужны вещи. Что поменялось? — задала вопрос девушка, поведя плечами. Стоять в одной ночной рубашке в коридоре было откровенно холодно. Будь он более подкованным в общении, да и вообще, вежливым, наверняка предложил бы своё пальто. Но, это был Ромашов. И он понятия не имел, как правильно общаться с людьми. — Ничего. Ты обидела меня. Сильно. Я вправе теперь попросить у тебя двойную плату. — поджав губы, продолжал Михаил, глядя на Алису сверху вниз. Девушка отвела взгляд, чувствуя неловкость. Она не хотела обижать… Корила себя каждый раз, когда задевала человека… До безумия хотелось узнать причину его слёз, либо же, это была просто какая-то аллергия? Ей не было всё равно, ей определенно не было всё равно, и это откровение самой себе пугало. — Да отстань ты от меня со своими деньгами. — махнула рукой девушка, не желая показывать своё беспокойство. Не за него. Она не имела никакого права волноваться за человека, который без разбора доносил на людей, даже не думая об их состоянии потом. За человека, который был самым грубым и неприятным, которого она только встречала в жизни. За мальчика, который боялся даже сидеть за одной партой, а сейчас так легко схватил её руку… — Давай, скажи. — с издёвкой проговорил Ромашов, вызывая у Алисы непонимание. Чего именно он требовал от неё под покровом ночи, ещё и таким тоном? — Что сказать? — Что тогда, ночью ты соврала. Начни ныть, что с тобой был не Григорьев. Скажи, что пожалела, что позвала меня. — выставив ногу вперёд, и ехидно ухмыляясь, предложил ей Михаил. Вызов. Очередной вызов скользил в его голосе. — Если и скажу, то что? Исчезнешь? — так же, ответно улыбнулась Алиса, будто вступая с ним в эту словесную игру. Она не сожалела что с ней был не Саша. Ни секунды. Но, сказать это значило подтвердить свою полную удовлетворённость его помощью. А Ромашов абсолютно не заслужил этого своими ругательствами, и гадкими словами. — Докажешь своё лицемерие. Ненавижу таких, как ты. Уже не хочешь узнать, про кого пишу? Можно не играть? Не притворяться, что со мной можно общаться? — высоко приподнял бровь Михаил, словно желая вывести Алису на чистую воду. Но она словно и не заметила его словесной шпильки, и ответила совершенно просто, без обиняков: — Пока тебя не было рядом, мне поверили, что я ничего не пишу. И разрешили не искать. — Ты нашла себе хозяев. Мило. Они не «разрешили» общаться? — сморщился Ромашов, всем своим видом напоминая обиженного ребёнка, у которого отобрали что-то важное. Алиса вздрогнула от его сравнения. Она и не думала называть своих соседок хозяйками, но он вывернул всё так, что получилось обидно. Нет, правильнее было бы сказать, оскорбительно. Девушка невольно опустила глаза и покачала головой. — Прекрати. — Ты горячий шоколад просила. — бросил он, ловко доставая из кармана пальто толстый пакет, словно бы он был фокусником. Алиса невольно уставилась на его пальто ещё, будто ожидая, как Михаил достанет оттуда что-то волшебное, вроде говорящего сверчка, либо парочки цветных кроликов. — Давай. Я заплачу тебе. — отозвалась девушка, протянув руку к пакету. Ромашов, криво ухмыляясь, засунул его обратно, заставив Алису схватиться за воздух, и непонимающе похлопать глазами. Если это и был фокус, то только какого-то злого джина. — Нет. — Что нет? — Вместе попьём. У тебя в квартире. — чуть дрогнувшим, но от этого не менее уверенным в себе голосом, словно между делом заметил Михаил. Алиса взглянула на него с таким непониманием, словно видела этого человека впервые. Она и не думала приглашать его в гости когда-либо ещё… Ну, разве что, чтобы Марья Васильевна убедилась, что её «друг» действительно вылечился, а не умер где-то под забором. — Зачем тебе это? Чего ты добиваешься? Я же раздражаю тебя. — напрямую спросила Алиса, желая выяснить причину его странного поведения прямо сейчас. И желательно как можно скорее, ведь время, проведенное с Ромашовым уже давно вышло за рамки приличного. Может, стоило сказать соседкам, что Михаил просто ошибся дверью, а она сама упала в обморок, и так и пролежала до утра? Шкаф снова появился в её воспоминаниях. — Хочу попросить у тебя кое-что. Ты мне не нужна. Ты меня продолжаешь раздражать, но к несчастью, я должен общаться с тобой. — заявил Ромашов, на что Алиса спокойно выдохнула. Конечно, ему просто нужна была новая сделка. Договор. — Проси. — пожала плечами девушка, хоть чуть разогнав кровь таким быстрым движением. Хотелось вернуться в комнату, и накинуть на себя одеяло. Но тогда она ни за что бы не вышла опять. — Ты мне не хозяйка, разрешать говорить. Это у тебя хозяева появились. Я тебе не паж, чтобы ты обращалась ко мне так. — недовольно сморщился парень, добивая её этими «хозяевами» второй раз. — Прекрати. — сухо бросила Алиса, отвернув голову. Хозяйки… Это звучало так правдиво, что хотелось плакать. Причём, так сильно, что это грозилось дойти до таких же глаз, как у Михаила. В погоне за чужим одобрением она совсем позабыла, чего хочет сама. Чем должна заниматься сама. — Разреши мне хранить в твоей квартире вещи. И ночевать там иногда. — на одном дыхании выпалил Ромашов, было видно, что он держал это предложение в себе довольно долго, и сейчас оно слетело с губ так легко только потому, что было обдумано сотни раз. Так вот она, его причина общения с Алисой… Девушке резко стало неприятно, что он лезет только из-за материального… Почему? Какая ей вообще разница, почему лезет человек, с которым она не должна общаться по всем адекватным причинам. — С чего вдруг я должна тебе такое разрешать? Это моя квартира. — дернула головой Алиса, помотав ей из стороны в сторону. Максимум, что она хотела — сменить замок, и вынести мусор. Но уж точно не селить в своём доме кого-то, пусть даже на несколько ночей. Не будь у Ромашова температуры, он бы не ночевал в её квартире и раза. — Почему нет? — в таком же тоне, продолжал Михаил. Казалось, для него не было это чем-то сверх. Обычным договором для собственной, и в какой-то мере чужой выгоды. — А почему да? Ты же хранил свои вещи где-то… — повела рукой Алиса, указав на две его большие сумки, стоящие у ног. Было интересно, что он купил в таких количествах… Либо, собирался продавать? — Да. У знакомого. Как раз того, кого я с замком хочу напрячь. Но это не так безопасно, как в месте, о котором буду знать только я. — не слишком распространяясь, ответил ей Михаил. Девушку немного посмешило, что он назвал её квартиру безопасной. То есть, Ромашов заранее вычеркнул её из списка возможных воров? Нет, Алиса никогда не крала, и не собиралась, но подобная уверенность с его стороны казалась странной. Особенно, если вспомнить диалог, что ему обязательно знать абсолютно всё про человека, чтобы довериться… — А ночевать тебе зачем? — задала вопрос Алиса, пытаясь понять его полёт мысли. Если он хотел использовать квартиру как склад, то к чему там было ещё и проводить ночи? У него же была кровать в детдоме. — Люблю тепло. И одиночество. В детдоме этого невозможно добиться. — пояснил Ромашов, на что девушка невольно кивнула. Эти мысли были очень схожи с её. Но было странным, что он не мог привыкнуть к комнате с кучей людей за семнадцать лет. Откуда ему вообще знать, как спят дома? — А мне что будет с такой невиданной щедрости? За аренду платить полагается. — спросила Алиса, в то время как он начал в очередной раз тереть свои глаза, и едва слышно хрипло вздыхать, словно ему было больно касаться их. — Тебе ведь определенно понадобится моя помощь когда-нибудь. Я не буду просить денег. Буду выполнять, что ты хочешь. — отозвался Ромашов, убрав руки в карманы. Хоть коридор и освещался только лунным светом, она увидела мелькнувшие на его веках слёзы. Не от расстройства, скорее, как от раздражения… — Я подумаю, Миша. Пусти. — отозвалась Алиса, второй раз взявшись за ручку двери. Его помощь могла пригодиться много раз, и поменять её на что-то одно ей казалось выгодной идеей. Может, на деньги кому показалось бы и лучше, но деньги не дали бы ей человека, который прекрасно разбирается в юридических вопросах, знает всех черных и белых поставщиков, и имеет пару десятков полезных знакомств. Она уже почти открыла дверь, как вдруг услышала за спиной чуть дрогнувший, даже потерянный голос: — Пущу, Лиса. Ответь. Ненавидишь меня? — С чего такие выводы? — опустив голову, тихо произнесла девушка. После её утренних ругательств кто бы не подумал о таком… Но она не ненавидела. Абсолютно не ненавидела Ромашова, лишь осуждала его за грубость и записи о других. Её ненависть… Признаться, девушка вообще не знала, кто может её заслужить. Разве что, немецкие захватчики. — Ты стесняешься меня. Никто подобной гадости не говорил. Как вообще познакомила с учительницей своей? Не мерзко было? Рассказывать ей, что пользовалась помощью «ничтожного»? — с каждой секундой его голос дрожал всё сильнее, в нём слышалось отчаяние. Алиса невольно подивилась тому, насколько искренен Ромашов был в своих страхах. Но пугало не столько само по себе это откровение, сколько выражение лица Михаила, весь вид которого говорил о том, что он отчаянно пытается найти хоть какие-то оправдания в словах собеседницы. Словно, ему было крайне важно, чтобы его не стеснялись? Ей было неловко от того, что она вообще заставила его почувствовать такое. — Я не стесняюсь тебя. Я… — попыталась заверить Алиса, но Ромашов не дал ей договорить, быстро перескочив на насмешку: — Путаюсь. Хозяева запретили. Иди спи. Завтра в квартиру пойдём замок менять. — Спасибо. — мягко ответила девушка, увидев, что сейчас на его губах играет не ухмылка. Улыбка. Самая настоящая. Ей даже стало неловко от того, что она послала Михаила, а он думал о ней, заморочился с этим замком. Конечно, это было ради квартиры, но, но, но… — Я не для тебя это делаю. И да, Алиса. — показательно хмуро бросил Ромашов, даже чуть напугав девушку. — Что? Полным именем решил? — озадаченно спросила она, припоминая, как он сказал, что ему не нравится её имя. Лиса… Так не называл никто, кроме него. Никогда. Подобное делало их странное общение каким-то… Особенным? Нет, ей определенно пора ложиться спать. — Не подходи ко мне, когда я буду со знакомым. Я стесняюсь тебя. Вдруг ещё подумают что не то. — бросил он, вызывая у Алисы нервный смешок. Такое показное издевательство над её же словами уязвило девушку. В очередной раз показало, что она не имела права быть такой жестокой. Даже с ним. Даже с его доносами. Ей говорили, много раз говорили, что Ромашов может доносить и на неё, перед глазами стоял тот самый диктофон, но Алиса просто не хотела верить. Она хотела поиграть в самообман. Хотя бы потому, что никто из её новых знакомых палец о палец не ударил ради неё. Даже учитывая, что он делал всё для выгоды… — Ты специально так говоришь? — опустив голову, как-то скорбно произнесла девушка. — Нет. Раньше тебя хотел сказать. В столовой встретимся завтра, и пойдём. — с необычной весёлостью в голосе, завершил разговор Ромашов. — Спокойной ночи. Миш, ты. — Алиса подняла голову, чтобы поблагодарить его, и обомлела. В коридоре не было никого. Привиделся он ей что-ли? Но, нет. Под ногами лежала зелёная пуговка, видимо оторвавшаяся от его пальто. Делая этот странный ночной визит более, чем реальным. Девушка подняла её, и не в силах сдержать улыбку, взялась за ручку двери. Она решила не объясняться сейчас. В конце-концов, эти девочки действительно не хозяева ей. Никто в этом мире не хозяин, кроме самого себе. Начавшийся крайне странно, день получил неожиданно приятное завершение. А завтра ей предстояло возиться с квартирой… И окончательно обезопасить её от всяких подозрительных личностей.