Лед

Чёрная вода булькает в проторине достаточно толстого льда. Юра ушёл под воду, не успев толком даже крикнуть, захлебнулся на последнем слоге. – Юрка! – Виктор бросается к всепоглощающей тьме, со всего размаху ударяется об лёд, но не смеет обратить внимание на себя. Не думает – подчиняется секундным инстинктам: за мгновение сдергивает с себя шарф, и плевать, что самый дорогой и любимый. Каспарян на секунду показывается из воды, никак не желающей выпускать жертву. Жадно глотая ртом воздух, что есть мочи, кричит от нахлынувшей боли, сковывающей тело железными оковами. – Помогите! – пытается держаться на поверхности он, красными ладонями цепляясь за края льда, но те жалко хрустят и обламываются. – Держись! – подбадривает вокалист, протягивая концы шарфа, выполняющего роль троса. – К-коньки на дно т-тянут. – солист потихоньку слабеет и не в силах держать мокрый, леденящий прикосновениями шарф, а вернее, то, что от него осталось – Два метра до берега. Ищи дно, держись! – в свою очередь кричит Цой, наплевав на собственную безопасность, протягивает руку, практически окунаясь в воду. Тьма улыбается и уже предвкушает встречу, как приберëт к когтистым рукам новую жертву. Как будет мучить на задворках мрака... Солист скрывается под смоляной плёнкой воды, и больше не кричит. Всё что останется на поверхности – медленно угасающие пузыри. Шарф натягивается как стебель кувшинки, уходит куда-то вниз, прямо в сердце тьмы. – Юра! Юра, нет! – чуть не плача, зовёт Виктор. Ответом служит гнетущая тишина, кажется, смолкло всё, провожая человека в ледяную тьму. Разум полностью отключается и теперь он действует сердцем, не раздумывая ни секунды, ныряет следом. Ледяные оковы цепляются на голые лодыжки и тянут на дно. Вокалист не был олимпийским чемпионом по плаванию, тем более с дополнительным грузом. Выброс адреналина сделал своё дело и чёрная тьма, на мгновение отступила, позволив прорвать гладь воды, глотнуть воздуха. Юра не сопротивляется, не помогает, вообще не двигается. Кричать бесполезно – это кареглазый понял в первые секунды. Нужно выбираться самим, иначе... На другое «иначе» не оставалось ни сил, ни тем более времени. – Юрка держись, не смей даже..– больше себе, чем солисту, шепчет он. Собрав всё что можно в кулак – страх, боль, холод, со всей силы выталкивает обмякшего в объятиях тьмы Юру на лёд, с головой уйдя под воду. Два, два черт возьми метра от берега – крутится в голове у Виктора. Но дна будто нет вообще, чёрная тьма не имеет конца, жалости к слабым. Вид сливающегося с сырым снегом Каспаряна вгоняет ещё одну дозу адреналина, даёт последнюю попытку выбраться. – Юра? – весь мокрый, до мозга костей промерзший, усталый, но счастливый, что хотя бы живы, Цой на коленях возвышается над не подающим признаки жизни товарищем. Тьма не сдаётся и пренебрежительно обойдя более сильного, наклоняется над солистом, проводит костлявой рукой по щеке. Делает больно, зная, что тот не в силах сделать что-то в ответ. Игра на выживание начинается, игра о которой Виктор не знает. – Юра! Очнись, сейчас же! – безжалостно вытряхивая из него всю возможную воду, Цой оглядывается. И по-прежнему пусто. За весельем время летит незаметно, город уже давно спит. Нет ни одного огонька домов, нет случайных прохожих, вообще никого. – Сейчас, сейчас, только не умирай! – от безысходности, Виктор ритмично давит ему на грудь, выдавливая лишь едва слышное пособие кашля. – Твою мать. – тихо и для самого себя страшно ругается гитарист, понимая, что так ничего не выйдет. – Заранее прости. Ещё раз оглянувшись, вплотную приобнимает Юру, вдыхая жизнь... Пока на третий раз тот наконец не закашливается, сгибаясь в судороге. – А-а-ах.. – стонет Каспарян, потихоньку вырываясь из объятий тьмы. Цой отворачивается и хорошенько отплевывается, чувствуя, как начинают замерзать ноги и не только. – Вставай быстрее, схватишь воспаление лёгких, или похуже чего. Юра не реагирует, продолжая бессмысленно смотреть вверх, на ясные звезды в тёмном небе. – Поднимайся! – будто ничего такого страшного и не сделал, Виктор за руки поднимает такого же мокрого и ледяного товарища на ноги. – Ты как вообще? Идти можешь? – А как иначе? – хрипло откашливается тот, тоже ощущая злой мороз по всему телу. Музыканты бредут по ночным проспектам, подгоняемые ледяной стужей. Тьма остаётся на берегу, злясь пуще прежнего, собирает вокруг себя всю смолистую темень. Вода капает с них всю дорогу домой, не обмолвились ни словом, наконец втискиваются в подъезд. Стуча зубами и уже еле передвигая ноги, буквально падают за порог теплой квартиры. Юрий валится прямо на гитариста, но сил расползлись хотя бы по разные углы нет. – Больно. – стонет солист, пытаясь согреться быстрее. Прямо в коридоре, на неотопляемом полу, образуется лужа речной воды, переставшей быть такой чёрной и пугающей. Первым поднимается Виктор и в полной тишине, нарушаемой лишь всхлипами Юры, стаскивает себя сырую облегающую одежду. Бросив неопределённый комок на ковёр в угол помогает ему подняться. – Вить. – оставшись в одном нижнем белье, тоже, кстати, насквозь мокром, Юра не знает куда деться от стыда. Стыда, что подвергся опасности лучшего друга, пожалуй самого близкого в последние несколько лет. – Прости меня. Я идиот, на ногах устоять даже не могу. Такого натворил.. Солист замечает, что в бесформенном комке одежды нет белоснежного шарфа. Виктор скорее всего искренних слов не услышал, войдя в комнату с тёплым пледом под мышкой, не только для себя. – П-прости? Ты что-то сказал? – стуча зубами шёпотом переспрашивает тот, укутываясь в плед поглубже. – Сказал. Прости, я наверное, не достоин твоей дружбы. Я просто идиот. – отстранившись, Каспарян смахивает скупую слезу со щеки – виноват. Но вместо чего-то страшного, получает легкий подзатыльник и под Витькиной рукой, заглядывает в тёмные глаза товарища, мерцающие в темноте, словно звезды в Ленинградском небе. – То, что ты идиот, я согласен, о себе такое выдумываешь. Достоин, Юра, ещё как достоин. – А шарф? – жалко шепчет он, утыкаясь в родное плечо, по температуре напоминающее лёд. – Что шарф? Это же просто вещь, человек в сто раз дороже, ты чего? Невероятное счастье – не быть виновным, потихоньку согреваясь в теплом пледе, рядом с дорогим сердцу и душе товарищем. – Согрелся? – нарушает тишину Виктор, шаря рукой по дивану в зоне доступности. – Нет пока. Бросив загадочное «сейчас», выпутывается из тактильного контакта, уходит из комнаты. – Мои сигареты вымокли. – мрачно изрекает солист, уставившись в одну точку. – Мои тоже. Но запас то у меня всегда есть. – Цой шарит рукой за книжной полкой, и выудив пыльную пачку сигарет, протягивает одну Юре. – Прости, прости за всё. – цедит тот, когда никотин приятно обволакивает лёгкие. – Уже простил, Юра уже. Виктор о чём-то глубоко задумывается, надолго выпав из реальности, забыв даже о тлеющей сигарете в ладони. – Это получается, как второй день рождения? – прерывает его философские размышления Каспарян. – Надо запомнить двадцать пятое декабря, да? – Тогда уж как третий. – вспомнив о существовании сигареты, Цой с наслаждением выдыхает. – Откуда второй взялся? – Пятнадцатое апреля. – как с книжки читая, Виктор дикторским голосом и задумчивым взглядом сверлит стенку напротив. – Маленькое озеро на окраине деревеньки, примерно полдень. Ты полез за тонущим котёнком, а в итоге чуть не утонул сам. Помнишь? – Как же, конечно помню. – мечтательно закатывая глаза, солист потихоньку засыпает.