В Ленинграде рано темнеет, но равно в семь вечера Виктор как и обещал, стоит прислонившись к холодному граниту набережной. При своей нелюбви к зиме, да и в общем-то холоду, обещания всегда выполняет. С коньками за спиной и сигаретой в зубах, со скуки вытаптывает чёткую изогнутую линию на снегу. Посмотрев на часы, вздыхает: Юрка опять опаздывает.
Проходит минут двадцать, скурена ещё одна сигарета, появляется мысль идти домой. «Наверное, забыл» — предполагает он и намечает пять минут, дальше домой.
Юрка всё никак не идёт, последний трамвай светит фарами где-то позади и звеня замерзшими стёклами, уезжает в даль. Наверное, там сейчас тепло и сухо. Скоро потухнут огни прибрежных домов, погасят фары случайные редкие машины, проезжающие мимо.
Под ногами тихо поёт Нева, уже месяц спящая подо льдом. Сулит что-то нехорошее, тревожное, ужасное.
— Мы видели как уезжает последний трамвай. — машинально пропевает Виктор, чиркая спичкой о помятый коробок.
Обещал, так обещал — не решаясь, заводит наручные часы, успевшие покрыться лёгким белым инеем, на дополнительные полчаса. На большее просто не способен, замёрзнуть можно.
Морозный воздух обволакивает лёгкие, забирается в душу, зло щекочет за нос, как не кутайся в любимый шарф.
— Вить? Ви-и-ить! — голос друга звенит прямо над ухом, заставив вздрогнуть, пробуждает ото сна.
— Да здесь я, здесь. — откликается Цой, отлипая от стены под перилами.
— Привет! — улыбается опоздавший и протягивает руку без перчатки.
— Ну здравствуй. — цокает тот, пожимая ледяную ладонь в ответ. — Чего хотел, что в ночь на Неву позвал?
— Да так, просто.
— Просто так? А правду? — чуть хмурится Виктор, чувствуя ложь сразу.
Каспарян лишь молча напяливает свои коньки, бросая на него загадочный взгляд. Последний герой следует примеру и с невероятной скоростью оказывается на льду, даже быстрее неуклюжего товарища.
— А-а-а! — вдруг орёт Юра, в цепляясь в Витьку словно котёнок в тапок. — Я забы-ы-ыл!
— Что ты забыл? — чуть ошарашенный напором Цой даже не пытается избавиться от нелёгкого балласта.
— Я кататься не умею. — чуть слышно шепчет грузиком повисший на его пальто солист.
Виктор вздыхает, про себя начиная жалеть, что дома не остался, но упорно едет дальше.
— Ты это хотел сказать?
— Не совсем. — Юра кое-как самостоятельно стоит на шатких лезвиях коньков, шатаясь аки пьяный.
— Я внимательно слушаю.
Цой описывает изящные круги на полупрозрачном льду Невы, что даже Каспарян завороженно придерживает собственную челюсть.
На несколько минут воцарятся полная тишина: только стальные лезвия режут холодный слой льда. Юрка наблюдает за безумно красиво движущимся товарищем, боясь дышать вслух. Сию прекрасную картину добивают снежинки, медленно падающие с неба. «Украшение к Витькиным пируэтами, или как там это ещё называется» — мечтательно вздыхает тот. Белые мухи падают «фигуристу» на голову, теряясь, тая в угольно-черных локонах, изящно обрамляющих бледноватое лицо.
Не слыша и не видя ничего вокруг, конечно, кроме красивого во тьме ночной друга, Юра не отрывает прикованного взгляда, пока ноги сами собой не разъезжаются в стороны.
— Ай! — болезненно вскрикнув, впечатывается носом в лёд, перестав слышать ритмичное шуршание коньков.
— Я что-то замечтался. — слышится над ухом чуть сорванный голос.
Виктор протягивает руку и сильным рывком ставит на ноги, смотрит прямо в глаза.
— Можно за тебя держаться? — робко спрашивает тот, будто становясь робким, застенчивым первоклассником у доски.
— Можно. Но не стой рядом долго. А то провалимся.
Солист облизывает засохшие губы и бесстыже вцепляется в чужую талию, всё равно грозясь упасть, но теперь уже вместе с Витькой. Тот смущённо хихикает и берёт разгон, умудряясь даже с дополнительным весом держать высокую скорость. По крайней мере так кажется Каспаряну, получающему колкий снег в лицо.
«Не испортить бы любимый Витькин» — думает он, закидывая вязанный шарф с бахромой от себя подальше, к нему на грудь, лишь бы нечаянно не схватиться.
А Цой что-то задумал, не с того ни с чего начав тормозить, атакуя «грузик» волнами сточенного льда. Юрий машинально прикрывает лицо руками и потеряв опору, снова оказывается в лежачем положении. Над ухом, не сдерживаясь, звонко смеётся Виктор, да так заразительно, что солист и не думает обижаться, смеясь над самим собой.
— Ну, поднимайся, звезда! — поэтично изрекает гитарист, в третий раз объезжая «звездочкой» раскинувшего руки и ноги товарища.
— Давай помечтаем? — отвечает тот, пытаясь установить зрительный контакт с родными омутами тепло глядящих глаз.
— О чем же?
— Ну не знаю, ты же мечтатель.
Виктор закатывает глаза и не торопясь отъезжает ближе к сияющей гранитом набережной.
— Стой! — еле поднявшись, Каспарян шатаясь, едет следом.
— А говорил не умеешь. — игриво подначивает тот, резко развернувшись на сто восемьдесят.
Снежинки плавно падают с тёмного неба, укрывая засыпающий город мягкий одеялом. Где-то далеко за низкими, тёплыми домами в последний раз каркает мрачная, усталая ворона…
Цой снова улыбается и пока солист не успел сообразить, со всей силы толкнет в спину, заставляя самостоятельно ехать дальше.
— У меня получается! — радостно кричит тот, повторяя увиденные движения, неуверенно скользит.
— Не так далеко! Там лед тоньше, провалишься! — кричит вдогонку Виктор, быстро пускаясь следом, не бросать же одного.
— А как тормозить-то?
Но Юра научиться так и не успевает, ухваченный за шиворот едет обратно на подоле своего пальто.
— Научишься, не волнуйся. — цепляет ту самую тёплую, редкую в последнее время улыбку Цой.
— Кстати, всё хотел спросить, чего Джоанну с собой не взял? — выпустив потёртый воротник, снова описывает круги, только поменьше и ещё изящней.
— Я хотел вдвоём с тобой. А что у тебя на личном фронте? Как Марьяна?
Осознав, что ляпнул не того, Юра тормозит на последней букве имени, но уже поздно — провалиться под землю, вернуть время вспять, научиться держать язык за зубами.
Виктор моментально теряет солнечность и уголки губ неизменно ползут вниз.
«Я опять ляпнул» — корит себя Каспарян, виновато потупив глаза.
— Ты же знаешь. Я сейчас с Натальей. Остальное в прошлом. — ощутимо, будто через боль, выдавливает из себя Цой, пряча раскрасневшиеся на морозе руки в карманы. — И я вообще-то говорил.
Оба замолкают: Юра пытается придумать хоть какое-нибудь утешение, а Витька просто от тоски и тяжёлой печали, с новой силой терзающей сердце. Нет, не винит друга, не обижается, даже не думает злиться, и не только потому, что не умеет.
— Я. Я не хотел. — громко окликает его солист, на своих двоих подъезжая ближе.
«Я просто идиот» — дополняет уже про себя.
— Ничего. Проехали.
Говорит-то Витька правду, не обиделся, но редкую солнечность потерял. Настроение у него часто меняется с невероятной скоростью, и к сожалению, только в одну сторону — в худшую.
— Вить, если что-то случится, ты всегда можешь мне рассказать. Да? Я всегда если что.. Это, чем и как угодно помогу, слышишь?
— Угу. — мрачно соглашается тот, плюхнувшись на краешек последней ступеньки гранитной лестницы.
— Давай что-ли до Медного всадника прокатимся? Я сам поеду. — пытается подбодрить раскаявшегося гитариста Каспарян, неуклюже приземляясь рядом, поближе, теснее. «Холодный, как ледышка» — едва прикоснувшись к чужой голой ладони, выдыхает.
— Давай лучше сегодня ко мне. Я сыграю кое-что новенькое. — устало отвечает Виктор, завязывая шнурки отнюдь не зимних кед, чуть припорошенных лёгким слоем снега.
— Ты? Сыграешь? Конечно пошли!
Настроение потихоньку ползёт вверх и Витька, под упоминанием любимого дела, немного щуриться в улыбке, но прячет, притворяясь, что снег в глаза попал.
— А текст покажешь?
Цой начинает сосредоточенно рыться в карманах, поочерёдно вытаскивая всё, что угодно, кроме нужной бумажки: спички, нетронутую пачку сигарет и прочий мусор, завалявшийся с годами.
Через минуту наконец извлекает мятый, весь в чёрных каракулях, листочек. Со временем, солист, конечно научился понимать достаточно не разборчивый почерк товарища и с лёгкостью увидел незамысловатый, впрочем, как и всегда ритм
Как раскинув руки
Лежали ушедшие в ночь
И как спали в повалку живые
Не видя снов
— Неужели у тебя в жизни всё так плохо? — вернув листок хозяину, Юра заглядывает в тёмные глаза, пытается понять, что не так на этот раз.
— Почему плохо?
— У тебя нет весёлых песен. Я уже давно заметил.
— Как это нет? — возмущенно выгнув брови, Виктор встряхивает головой. — А «Аллюминиевые огурцы»
— И всё, Витька, всё! Мне безусловно нравится любая твоя идея, любую песню я наизусть знаю. Но всё же.
Приосанившись, солист легко шатается и выезжает обратно на лёд.
— А ко мне? — окликает Цой, скользя на белых подошвах следом.
Не слышит предупредительного треска леда совсем рядом. Зло завывает вьюга, шепча предупреждение на ухо.
Наконец в оглушительной тишине громко трещит лёд и утягивает в чёрную бездну ледяной воды.
– Витька! – тьма плохо освещённой набережной содрогается, но отступать даже не думает. Бросается, булькает шипит на том месте, где секунду назад стоял человек.
