возьми моё сердце в ладони

***

Серёжа не пришёл. Олег прождал его в часовне до поздней ночи, насквозь пропах ладаном, дымом и воском, измучился виною и страхом. Дима клялся и божился, что записку Серёже передал, но Разумовского не было и на следующий день. Послушники, приглядывающие за часовней, поглядывали на Олега неодобрительно, но стражу звать не решались. Здесь он был предоставлен сам себе, своим самым горьким мыслям и сожалениям. В тишине и полумраке, где на расписанных ликами святых стенах дрожали отблески желтых огоньков, Олег медленно терял надежду. Ему с самого начала была противна мысль с тайными встречами и записками — уж давно ведь не дети! С какой такой радости они должны прятаться, точно преступники? Но Калигари с Димой убедили его, что Игоревы люди его и на порог не пустят, что попытка прорваться в княжеский терем за Серёжей закончится большой кровью. Олег нехотя смирился, согласился подождать встречи и объясниться с любимым без лишних глаз, но Серёжа не приходил. Без этого разговора у Олега были связаны руки: не зная, как изменились чувства его омеги, он не мог разглядеть для себя и Серёжи никакого будущего — даже самого призрачного. Он не мог мстить разлучившему их Игорю, не мог искать помощи у князя и княгини — только ждать, чувствуя себя жалким и бессильным перед лицом обстоятельств. На Востоке было легче — понятнее, проще и честнее. Там Олег командовал отрядом разведчиков, там бурлила молодая кровь от пьянящего чувства опасности, и там не было таких, как Игорь — тех, что, улучив момент, ударят в спину. Но их кровь поглотила земля и сухой песок, их имена унес ветер, а Олегу повезло вернуться: выкарабкаться из пепелища, из сажи и обгорелых остатков их гарнизона, лишь чтобы вернуться к чему-то еще более ужасному. К предательству друга, к любимому омеге, обвенчанному с другим, к своим несбывшимся мечтам и планам. Шаги снаружи заставили его напрячься, кровоточащей памятью ожили звериные инстинкты, так необходимые в пылу сражения. Олег бесшумно скользнул к алтарю и спрятался, нарушая сразу несколько священных правил. Послушников поблизости не было, и прогнать его оттуда никто бы не смог. В часовню вошли несколько человек, заскрипели сапоги, звякнуло оружие. — Душно здесь как! — возмутился молодой мужской голос. — Дым глаза ест, невозможно дышать! — Мы снаружи подождем, — решил его спутник, и тяжелые шаги со всей поспешностью, приличествующей святому месту, удалились в сторону выхода. Олег прикрыл глаза, привалившись спиной к алтарю, напряг слух. Сердце его стучало так отчаянно, что заглушало все прочие звуки. Сердце билось не страхом, но ожиданием, робкой надеждой и тоской. Сперва он различил шаги. Легкие, медленные шаги замерли посреди часовни, зашуршали длинные одежды. — Серёжа? — осторожно позвал Олег. Сзади раздался изумленный вдох, и дальше медлить было невозможно. Олег выбрался из своего укрытия, кинулся к Серёже, неловко замершему под его радостным натиском. Выглядел он измученным, полупрозрачным совсем. Под глазами залегли темные круги, побелевшие губы сжаты в тонкую линию. От его вида и позы веяло холодом, и Олег, уже вознамерившийся сгрести омегу в охапку и прижать к сердцу, в последний момент замер, не касаясь хрупких плеч. Этот холод напугал его, как никогда не пугали стрелы врага, жег, как не жгло пламя, подарившее ему шрамы. Растерянный, он опустил руки, но отступить не смог — ноги отказывались повиноваться, всё его существо тянулось к омеге, пальцы зудели невозможностью коснуться его кожи, его мягких волос. — Я боялся, что ты не придешь, — хрипло выдавил Олег, вдохнув странно горчащую сирень в родном запахе. — Игорь испугался твоего приезда, — Серёжа неопределенно дернул плечом, — никуда меня не пускал. Если он почувствует на мне твой запах… — Не почувствует, — нетерпеливо ответил Олег, оставшись на месте. Сделать хоть шаг назад было словно пытаться перепрыгнуть пропасть — заведомо невозможно. — Тут воском и ладаном несет так, что я твой запах едва чувствую. Серёжа… Горло сдавило. Слова не находились. Серёжа был сам на себя не похож: таким холодным, таким безразличным и отстраненным Олег его ни разу не видел. — Я знаю, ты злишься, что я уехал. Я думал, что поступаю правильно, я не знал, что нужен тебе здесь. Посмотри на меня. — Это всё не имеет значения, — бесстрастно заметил Серёжа, скривив уголок губ. — Больше нет. Он стоял перед Олегом, весь — натянутая струна. Идеально ровная осанка, застегнутый на все пуговицы до самого горла кафтан, взгляд перед собой, руки сложены. — Нет, это имеет значение, — Олег разжал непослушные губы, коснулся его рукава — трепетно, едва-едва, и пальцы соскользнули с жесткого сукна на теплую полоску кожи. Не поднимая глаз, Серёжа вырвал ладонь, точно обжегшись. — Прости меня. Это имеет значение, Серёжа, я не должен был оставлять тебя. Прости. — Но ты оставил, — безучастно заметил Серёжа, — и теперь уже слишком поздно. Я очень рад, что ты вернулся, Олеж, клянусь жизнью, это был самый счастливый день за много-много месяцев, но я… У меня есть муж, и встреча здесь с тобой мучает нас обоих. — Нет, — растерянно выдавил Олег. Дима не стал бы ему врать, но Серёжа… Серёжа отталкивал его каждым жестом и каждым словом, прятал взгляд, не давался в руки, и Олега затапливало глухим отчаянием. — Ну и к черту этого мужа, — выдохнул Олег, с трудом удерживая себя на месте. — Посмотри на меня. Ты — мое сокровище, самое дорогое, что у меня есть, я люблю тебя и всегда любил, Серёжа, что ты пытаешься мне доказать? Что ты разлюбил меня? Серёжа молчал, опустив голову. Не выдержав, Олег обнял его лицо руками и приподнял за подбородок, заставив посмотреть на себя. Глаза у Серёжи были закрыты, ресницы влажно блестели, а бескровные губы стиснуты в тонкую линию. — Ты любишь его? Игоря. Скажи, и я уйду, — дрогнувшим голосом попросил Олег, гладя большими пальцами Серёжины щеки. — Если ты больше не хочешь быть со мной, если полюбил Игоря — скажи это, потому что если не скажешь — я не отступлюсь, я убью каждого, кто станет между нами, я сожгу этот чертов город дотла, если он попытается отнять тебя снова. Но Серёжа молчал. Олег замер так, лаская шершавыми ладонями его лицо, так бережно, как мог. Из-под прикрытых век потекли дорожки горячей соли, намочив Олегу пальцы. Ресницы слиплись, дыхание омеги стало рваным. Осмелев, Олег потянулся к его лицу губами — к соленой влаге, к побледневшим веснушкам, к мелко подрагивающему подбородку. — Тише, сердце моё, тише, — выдохнул он, покрывая Серёжино лицо поцелуями. — Я всё уже знаю, со мной не нужно этого… Я знаю, что ты очень сильный, Серёжа, что тебе пришлось носить эту силу, как броню, но больше этого не нужно. — Ты не понимаешь, — еле слышно проронил Серёжа, — венчание — это навсегда, это нельзя расторгнуть. — И на кого ваш Бог прогневается сильнее: на нас, любящих друг друга больше жизни, или на Игоря, предавшего нас обоих и нашу дружбу? В ответ Серёжа покачал головой, сделал робкую попытку отстраниться, но Олег не пустил его. — Я знаю, что это не твоя вина, — выпалил Олег, — что ты его не выбирал. Я убью его за это, — царапающие горло слова дались тяжело, Олег выплюнул их, как мешающий дышать ком. Он был в ярости, да, но Игорь был его другом больше десяти лет, полжизни, если не дольше. — Слышишь? Я убью его, сделаю тебя вдовцом, и нам не придется переживать о венчании. — Нет! — задушено простонал Серёжа, распахивая заплаканные глаза. — Ты не можешь, ты не знаешь всего… Я боюсь, что… Я… Князь этого не переживет, у него сердце больное, я боялся сказать ему хоть что-то, а ты…! — Ты не можешь страдать вечно за то, чтобы старик был счастлив, — Олег сжал челюсти, чтобы не заскулить от отчаяния. Сколько же в Серёже света и любви, раз он бережет чувства всех вокруг, кроме себя. — Ответственность за Игоря несем не мы с тобой, а князь с княгиней, ты не можешь и не должен приносить себя в жертву за их ошибки. — Это — не единственная причина, — Серёжа зажмурился снова, дернулся, но рук Олег от него не убрал. Не смог. Он погладил омегу по волосам, по красным от слез щекам, вытер слипшиеся ресницы, давая ему время собраться с силами. — Я не могу быть с тобой, — наконец выдавил Серёжа, подбородок у него задрожал. — Я боюсь, что… Олег, моя течка не пришла в срок, я не знаю точно, не чувствую никаких изменений, но… Если я ношу от него ребенка… Олег притянул его к себе, не церемонясь более, крепко прижал обеими руками, захлебываясь в бессильной ярости. Тело в его руках содрогалось в тихих рыданиях, Серёжина выдержка трещала по швам. Олег попытался собрать разрозненные мысли в кучу, чтобы ответить что-то вразумительное. Ревнивое альфье рычало, что это невозможно: принять омегу с чужим ребенком в животе, это скандал, безумие и просто глупость! Но это всё ещё Серёжа — твердила другая часть его разума. Серёжа. Который создает это дитя буквально из ничего, отдавая себя, жертвуя своим здоровьем. На которого падут все тяготы деторождения и воспитания, даже близко не сравнимые с вкладом горе-папаши с его крепким семенем. Что в этом ребёнке будет от Игоря? Может, глаза или кудряшки, но весь он до последней частички будет Серёжиным. — Если это правда, и ты захочешь его оставить — хорошо, пусть так и будет. Но я не позволю Игорю видеться с этим ребёнком. Не заслужил. Малыш никогда не узнает, что его настоящий отец — насильник и предатель. Мы уедем. — Мы? — всхлипнул Серёжа в его руках. — Разве я не противен тебе теперь? Ты останешься? — Мне противен Игорь, — ответил Олег, давя в себе неуместную сейчас ярость. — Мне противен каждый, кто видел твои страдания и не помог. Нет ничего, что бы заставило меня от тебя отказаться. Ты веришь мне? — Я не верю себе, — тихо выдохнул омега, осторожно касаясь его плеча. — Я сплю, и ты мне снишься, или я сошел с ума от горя, и мне только кажется, что ты вернулся… Он склонился к Серёже, приподнял его подбородок, целомудренно коснулся прокушенных до крови губ. Поцеловал соленые щеки, виски и лисий носик. Сдвинулся, не выпуская его из объятий, откинул рыжие волосы с шеи, почти полностью закрытой воротником, прижался губами, сделал вдох, с облегчением почувствовав, что чабрецом от него не пахнет. Метки не было, была лишь горькая сирень — запах, что появлялся на Серёже в моменты страха и болезни. — А теперь? — шепнул Олег ему в шею, вмиг покрывшуюся мурашками. — Я сам виноват, сердце моё: я оставил тебя, ошибся, недооценил Игорево безумное влечение. Но больше я тебя не отпущу, клянусь. Он тебя больше не тронет. Серёжа всхлипнул громче, всё еще напряженный, недоверчивый. Еще раз. Дыхание у него сбилось, губы задрожали, слёзы вновь хлынули по щекам. Олег стиснул его обеими руками, позволяя уткнуться себе в грудь и расплакаться в полную силу. Он не помнил, как они оказались на лавке у стены, всё вокруг было как в тумане. Серёже нужно было прорыдаться, выпустить всё, что накопилось, и Олег держал его, говорил всё, что приходит в голову — глупое, нежное, смешное. От духоты, чадящих свечей и ладана голова шла кругом, но Олег чувствовал только сирень, в запахе которой становилось всё меньше и меньше горечи. В гулкой тишине часовни слышались только Серёжины рваные всхлипы. Времени у них было слишком мало, сопровождавшие Серёжу стрельцы в любой момент могли зайти в часовню, утомившись ждать его снаружи. Олег должен был сказать об этом, оторваться первым, но он не мог: казалось кощунством отпускать его сейчас из рук — жмущегося, уязвимого, родного. Олег знал, что поступает глупо, но не мог пошевелиться. Всё звериное и примитивное в нем, истосковавшееся по любимому омеге, сыто урчало, напитываясь родным запахом и теплом тела. Даже злость отступила, даже гнев и жажда мести: все Олеговы демоны склонили голову, примостившись у Серёжи на коленях. — Нам нужно уходить отсюда, — вполголоса заметил Олег, поглаживая Разумовского по макушке, — отсюда есть другой выход, мы схоронимся у Димы в доме цирюльника, и там уже решим, что делать дальше, идет? К Игорю ты больше не вернешься. Ответить Серёжа не успел. Двери часовни распахнулись, и в проеме показались две темные фигуры стрельцов. Привыкшие к полумраку глаза отказывались различать детали, за спинами пришедших бил дневной солнечный свет. Олег вскочил, оставив Серёжу на лавке, вытащил меч. — Славка, ты? — он прищурился, силясь разглядеть под шлемом и бородой черты приятеля. — Уйди с дороги, по-хорошему прошу. — Ну, раз твои басурмане тебя не порешили, придется нам, — хмыкнул его напарник, обнажая сталь. — Зря ты вернулся, Волчок. Олег знал и этого стрельца. Костик, сын горшечника. Волков, будучи младше их обоих на несколько лет, помогал им по Игоревой просьбе, учил боевым приемам, что показывал им с Игорем наставник. В глаза ему слепило солнце, а они стояли к выходу спиной. Олег раздумывал над тем, чтобы приказать Серёже бежать к задней двери, но не был уверен, что тот послушается. И даже если побежит — а если Олег не успеет уследить за обоими стрельцами, и один из них схватит Серёжу, начнет угрожать ему, и Олегу придется сложить оружие? — Разве в вас ничего человеческого нет? — процедил Олег, приближаясь. — Разве не учили вас защищать слабых? — А разве не учили тебя не гулять с замужними? — Славка указал острием меча на замершего на лавке Серёжу. — Ох и битым будете, милсдарь… А если княжич тебя живым получит — четвертует, а мы быстренько, по-дружески. Смерть в бою — всяко лучше, Волчок. — Ну, раз ты такой смерти желаешь, — пробормотал Олег, бросаясь вперед. Зазвенела сталь, гулко отбившись эхом от стен часовни. Славка парировал хорошо, уверенно и твердо. Меч был продолжением его руки, совсем как наставлял Олег. На конопатом лице отражался страх с примесью какой-то равнодушной, тупой покорности. Будто бы вся эта служба ему была в тягость, но раз сказали — значит, надо. Выпад, удар, защита. Олег потянулся к поясу за кинжалом, когда увидел, что Костя заходит с другой стороны. — Это Игорь вас натаскал — вдвоем на одного? Я вас учил сражаться благородно! — Сражаются — как придется, Волчок, — фыркнул сын горшечника. — Благородно только умирают. Олег резко выдохнул через нос, давя в себе жалость к бывшим приятелям. Серёжа не может снова оказаться во власти Игоря — не может, и всё тут. И если для этого потребуется вырезать всех, кого Олег когда-то знал — пускай. Он рубанул сильнее, извернувшись, чтобы избежать второго меча, ударил в мягкое под кольчугой. Вскрикнув, Костя осел наземь, попытался отползти, прижимая рану рукой. Олег отпихнул раненного стрельца и кинул освободившийся кинжал Серёже — мало ли, что еще могло случиться. Славка покрутил меч перед собой, красуясь и отвлекая. — Как ты это его отцу объяснять будешь, а, Волков? — спросил он. — Знаю, что тебе такое в новинку, но у других людей есть семьи, и если он не выживет, для этого города ты навсегда останешься убийцей с руками по локоть в крови. — Я защищаю свою семью, — прорычал Олег, отступая на середину часовни, где было больше пространства для маневра. — Уйди с дороги, и ничья кровь больше не прольется. Ты правда хочешь умереть за Игоревы грехи? — А ты — за чужого омегу, перед Богом и людьми обвенчанного с другим? Олег не ответил — не видел больше смысла в перебранке. Выругавшись, рванулся вперед, как вдруг краем глаза заметил движение. Он не успел даже развернуться: подобравшийся со спины раненый Костя кинулся к нему, но не достал. Серёжа со всей силы всадил ему кинжал в шею сзади, и тот обмяк, соломенным снопом рухнул к Олегу под ноги. — Олег! — предупреждающе крикнул Серёжа, за шкирку оттаскивая тело Костика подальше. Олег повернулся как раз вовремя, чтобы отразить страшный рубящий удар Славика, отступил, переводя дыхание. С одним, пусть и очень умелым, противником Олег расправился, не получив ни одной царапины, хотя и пришлось немного попотеть. Меч вошел Славке в горло, из-под густой рыжеватой бороды хлынула кровь. — Ты цел? — перепуганный Серёжа подлетел к нему, потянулся к лицу, но остановился. Его руки тоже были в крови, и он принялся дерганно вытирать их об одежду. На заплаканном лице застыло отрешенное, серьёзное выражение. — Цел, всё хорошо, — Олег присел к поверженному Славке, стирая кровь с меча краем стрелецкого плаща. — Возьми кинжал. Нужно поскорее уходить, нас явно слышали. Уйти далеко не вышло. Едва они покинули часовню, площадь наводнили Игоревы стрельцы. Дюжина была уже совсем близко, еще примерно столько же бежали со стороны терема. Они обступали, вытаскивали мечи из ножен, сужали кольцо. — Сдавайся, — гаркнул тот, что был ближе прочих, незнакомый Олегу. — Сложи оружие, не глупи! — А какой смысл? — Олег бессильно оглядел площадь, щерившуюся обнаженной сталью. — Меня вы всё равно казните, сейчас или потом, а Серёжу и пальцем никто не тронет, иначе Игорь из вашей кожи седло себе сделает. — Я не позволю им, — Серёжа прижался к нему вплотную, обхватил со спины руками, закрывая грудь и живот. — Они не посмеют напасть и ранить меня, это не может так закончиться. Олег, сердце моё, слышишь, Олеж… В его голосе снова звенели слёзы. Олег положил свободную руку на его ладонь, мягко отстранился. Оглядел площадь, прикидывая, скольких успеет положить в сыру землю, пока не погибнет сам. Мало. Четверых, может, шестерых. Полдюжины, если повезет, и они не бросятся всем скопом. Он повернулся так, чтобы видеть Серёжино лицо. Огромные синие глаза, плещущиеся страхом и слезами. Ресницы, золотисто-рыжие под бьющим в глаза солнечным светом. Такой прекрасный. Такой нежный, храбрый, сильный, самый… просто самый. — Я очень тебя люблю, — сказал Олег и украдкой поцеловал его в уголок дрогнувших губ. — Лучше отойди. Здесь сейчас полетят головы. Серёжа упрямо мотнул головой, вцепился в его одежду намертво, до побелевших костяшек. Притиснулся, вжался в него от макушки до пят, мешая стрельцам ранить Олега и самому Олегу — защищаться. — Какого черта здесь происходит? — раздался над площадью знакомый хрипловатый голос. Олег почувствовал, как по телу прижавшегося к нему Серёжи прокатилась дрожь, едва сдержал собственный стон облегчения. — Ну-ка все мечи в ножны, сейчас же. Серёжа, — позвал растерянный князь Фёдор, — а где Игорёк? Что тут за переполох?