***
Завтрак проходил в натянутом молчании. Княгине Елене нездоровилось, и без ее мягкого руководства, разговор Игоря с дядей неловко повертелся вокруг погоды, недавнего визита высокомерных столичных послов и будущей охоты, замкнулся сам на себе и затих. Игорь негромко стукнул об стол, разбивая яичную скорлупу, скосил глаза в чашу, где уже проглядывало дно. — Ты последнее время так мало рассказываешь своим старикам, — посетовал Фёдор Иванович, разламывая хлеб. — Супружеская жизнь меняет человека, правда? Игорь кивнул. Брак был для него болезненной темой, и он предпочел бы не высказываться, но чувствовал, что в этот раз соскользнуть с темы не удастся. За столом не было ни Серёжи, ни княгини Елены, и Игоря, без сомнений, ждали новые нравоучения. — Месяца три уже с венчания прошло, правда? — дядя плеснул еще хмельного меда ему и себе, не глядя на Игоря. — Ага, время быстро летит. — Мне показалось, что ты, Игорек, этому браку больше рад, чем Серёжа — это так? Игорь тяжело сглотнул, вспоминая. За прошедшие месяцы покой между ними так и не наступил. Первую неделю после венчания и вестей о смерти Олега, Серёжа был способен лишь на горе и бессильные слезы. Зов плоти Игорь терпел — добросовестно, сколько мог, но долго не продержался. Первые несколько раз Серёжа даже не сопротивлялся, измотанный слезами и своей потерей. Игорь брал его, как мог бережно, по слюне и маслу, не допуская больше жестокости первой ночи, но Серёжа совсем не ценил его заботы. Когда первое горе его прошло, слезы сменились ненавистью. Серёжа и с ножом на него бросался, и на собственную жизнь покушался, и брыкался под Игорем с каждым разом всё злее и отчаянней, даже пощечины не помогали. Успокоился он, лишь когда Игорь почти поставил ему метку — куснул за шею вполсилы, так что кровь совсем немного выступила. След зубов сошел через неделю, запах не задержался на Серёже, и связи не образовалось, но отбиваться в полную силу Серёжа после этого прекратил. Ненависть никуда не исчезла, но теперь их отношения напоминали извращенную версию детских пряток. Серёжа старался не попадаться Игорю на глаза, не оставаться с ним наедине, а Игорь, в свою очередь, выслеживал его, как зверь выслеживает жертву. Загнав в ловушку, задирал на нем одежду и брал, нагнув над чем придется, наспех, бесконечно обрадованный, что добрался до вожделенного тела. Чужая ненависть в синем взгляде обжигала, омежий запах был всё такой же горький, но Игорь, в глубине души признавая, что поступает с мужем плохо, не мог остановиться. — Конечно, рад, дядя, — Игорь растерянно моргнул, прогоняя воспоминания. — Серёжа всегда был частью нашей семьи, да и у него, кроме нас, никого нет. — Но он не выглядит счастливым, — князь поджал губы, потер задумчиво усы. — Оглянись, Игорек, весна пришла, наш сад расцвел, а на супруге твоем лица нет, ходит по терему, как привидение, все белее и худее с каждым днем. Я тебе говорил и повторяю, что недоброе дело ты тогда затеял со свадьбой втихую. Не по-людски это. — Не преувеличивай, дядя, — Игорь постарался придать своему голосу побольше уверенности. — Омеги вечно чем-то недовольны: то глянул на них не так, то новое платье не заметил… — Я не преувеличиваю, — перебил его Фёдор Иванович, сделав ему знак замолчать. — Я прямо говорю: Серёжа сам на себя не похож. Такой смешливый всегда был, улыбчивый, а как вы поженились — вся жизнь из него ушла. Голодом ты его моришь? Что у вас происходит? Игорь вздохнул, прогоняя волну раздражения, зачесал пятерней непослушные волосы. — Это он по Олегу горюет, дядя, потому и смурной. А мы с ним друг в друге души не чаем. Или ты не веришь мне? Самолично свечку хочешь подержать? — Я не враг тебе, Игорь, — вздохнул князь, — я вижу, что ты его очень сильно любишь. Но понимаешь ли ты его? Разделил ли ты с ним горе? Неужто сердца у тебя нет, неужто ты рад, что твой друг детства, а позже соперник, сгинул на чужбине? Дай времени залечить раны, Игорек, ну поговори с мужем хотя бы о вашей потере! По-настоящему поговори. Воспоминание пришло само: через несколько недель после венчания Игорь пытался поговорить про Олега. Сказал, что Серёже нужно отпустить его, что теперь он навеки принадлежит Игорю, и что разговоры о бывшем возлюбленном обижают любого альфу. Серёжа в ответ устроил истерику — бросался вещами, кричал, что Игорь предатель и не смеет про Олега говорить никогда впредь. Не хочет говорить — не надо. Игорь и сам от задушевных разговоров большого удовольствия не получал. Не словами, так страстью своей покажет, как Серёжа ему дорог. А удержаться Игорь уже не мог: на омегу вставало, как у юнца безусого, даже на горький запах, даже на перекошенное от злости личико. Серёжа слабее, Серёжу так легко ткнуть носом в постель, подтянуть задницу повыше и задрать нижнюю рубашку. «Либо будешь моим, либо я тебя на всё княжество ославлю, опозорю твое имя и твой род, а стрельцы подтвердят, что ты перед первым встречным-поперечным ноги раздвигаешь. Такого порасскажут, что небесам горячо станет!» Немного борьбы — и вот горячо уже Игорю. — Хорошим человеком был Олег, — продолжил Фёдор Иванович, сбавив тон. — Жаль его, как сына родного. Ну и что, что от крови басурманской рожден, зато сердце золотое и рука крепка. Игорь глубоко вздохнул, прогоняя жаркий морок воспоминания. Князь продолжал: — Он у меня всегда на хорошем счету был, и проказы мальчишеские я прощал вам обоим, поровну, и позже… Ты же не думаешь, что я слепец, который не видел их с Серёжей теплых чувств? Видел, конечно. По-хорошему, стоило их разлучить еще лет в пятнадцать, чтобы до греха не дошло, чтобы Серёжу спокойно замуж выдать, когда возраст придет. Но я не смог, Игорек, — Фёдор Иванович развел руками, вздохнул горше прежнего. — И даже когда пришло время Серёже женихов присматривать, я не мог, тянул с этим до последнего. Видел, как сильно они друг к другу привязаны, и духу не хватило… Вот и ждал, надеясь на их благоразумие: год, другой, пока первая любовь перегорит, угаснет, и можно будет сосватать нашего Серёжу кому-то равному по положению. — И всё получилось в лучшем виде, дядя, — Игорь пожал плечами. — Серёжа замужем за равным, даст Бог — в течку наследника понесет. А Олег свою судьбу сам выбрал, ни тебе, ни мне не пришлось на душу грех брать. Князь покачал головой, странно глянул на него, будто бы даже с испугом. — Видать, плохо мы тебя воспитали, Игорек, — негромко, обреченно заметил князь Фёдор, — раз ты вырос, любви не знающий. — Отчего это? — Игорь нахмурился. — Любовь во мне много лет крепким деревом росла, и теперь, когда Серёжа навеки мой, нет на свете мужчины счастливее. — Правда? — дядя глянул на Игоря с вызовом, но решительного взгляда его не выдержал, отвел глаза. — Нет, нет, недодали мы с Еленой тебе любви и внимания, раз лишь за каплю ласки и тепла ты готов по головам идти. — Думай, как знаешь, — Игорь громко стукнул чашей об стол, едва не расплескав остатки хмельного меда. В горле будто ком застрял. — Мне пора к мужу. В словах князя было больше правды, чем Игорю хотелось признавать, и слушать его дальше было невыносимо. Он злился: на себя, на упрямого Серёжу, на проницательного дядю и на Олега — хотя не мог придумать, за что именно.***
Сил на то, чтобы пойти погулять в саду, где уже расцветали первые яблони, не было. Весь день от самого пробуждения Серёжа провел затворником: много дремал, читал что-то, не вникая в смысл прочитанного, смотрел из окна, как по ветвям скачет белка. В теле поселилась странная тяжесть, голова была мутной. Серёжа не простужался, нигде не мерз, и ничего у него не болело, но здоровым его назвать никто бы не смог. Даже Игорь замечал его неестественную бледность, а Игорь почти никогда ничего не замечал. Отойдя от окна, Серёжа вернулся в постель. Мысли его возвращались к одному и тому же, толклись по кругу, точно рыбки, пойманные в сети. Его течка должна была прийти еще две седмицы назад, а больше, чем на пару дней, она никогда не задерживалась. От этих мыслей тошнило, и он уже не мог определить, что началось раньше — сама тошнота, воображаемая боль в животе или мысли об этом. Серёжа шмыгнул носом, улегся на бок, поджав колени к себе. Спать больше не хотелось, и он, измаявшийся до крайности, разглядывал противоположную стену, угол платяного сундука и медный подсвечник, тускло поблескивающий в дневном свете. Что делать, если он и правда… Игорь такой жертвы не заслужил, такого подарка не получит. Серёжа уже пытался забрать свою жизнь — не вышло, в напоминание остались два шрама и Игорево обещание, что метку он ставить не будет. Обещание княжеский племянник не сдержал, но к счастью, неглубокий укус быстро сошел и связи не образовалось. Те дни, что Серёжа провел с почти-меткой на своей шее, надломили что-то в нем. Сделали его слабым. Беспомощным. Жалким. Зимой он пытался отнять свою жизнь, но теперь знал, что не сможет забрать две. Если попросить Юлю или Диму раздобыть нужное снадобье, тогда можно, но Серёжа не был уверен в их верности. А если Игорь узнает, что Серёжа хотел скинуть плод, то пометит, не задумываясь, и уже по-настоящему. Или придушит омегу на месте — с него станется. Серёжа решил для себя, что второй вариант ему нравится больше, но проверять ему не хотелось. Оставался еще один шанс. Самый глупый, непрочный и в какой-то мере позорный, но вместе с тем самый очевидный. Серёжа подтянул одеяло повыше, прикрыл слезящиеся глаза и постарался очистить голову от навязчивых мыслей, ожидая неизбежного. Вчера Игорь не приходил, значит, сегодня точно придет. Раньше он сдерживал себя, появляясь в супружеской постели раз в три-четыре дня, объясняя это своей заботой о Серёже, но последний месяц оставил всякое стеснение. Он находил Серёжу в каждом уголке терема, отгонял любого собеседника — все знали, что супружескую пару лучше оставить наедине и немедленно. В город омегу не пускали, в часовню — лишь под охраной, да и молиться Серёжа давно перестал. Игорь ездил на охоту и пировал с друзьями, а жизнь Серёжи остановилась в тот день, когда он потерял всё — Олега, невинность и свободу. Бесконечно прокручивая в голове мысли о не начавшейся течке, он задремал. Разбудили его шаги и рука у самого его лица. Терпкий запах чабреца, защекотавший нос. — Просыпайся, голубка моя, — Игорь присел у изголовья постели, заправил прядь волос Серёже за ухо. — Я очень соскучился. Серёжа замер, ощущая, как лицо его застывает холодной маской, как деревенеют ноги, как липким отвращением сводит живот. — Ну чего ты сразу личико куксишь, я же еще ничего не сделал. Эти игры в кошки-мышки ничего не изменят. Я поговорить с тобой пришел, милый мой, начистоту поговорить. Придвинувшись, Игорь коснулся влажными губами его виска, царапнул едва отросшей щетиной. Грубые руки поползли в вырез сорочки, но вместо того, чтобы привычно оттолкнуть его, Серёжа сделал над собой усилие. План требовал жертвенности. — О чем поговорить? — хриплым от многочасового молчания голосом спросил Серёжа. Игорь мял и тер его соски, не торопясь с ответом, лез мокрыми назойливыми поцелуями к шее. Серёжа вздрогнул, сделал еще одно усилие, удержав себя на месте. Игорь всё равно возьмет то, что хочет — либо так, ластясь провинившимся псом к ногам, либо заламывая ему руки за спиной — большой разницы это уже не имело. — Просто поговорить, — оторвавшись от шеи, Игорь повернул его за подбородок к себе, поймал холодный взгляд. — Честно, как на духу. Я хочу понять тебя, Серёжа, я хочу сделать тебя счастливым так, как это нужно тебе. Я много думал, и я вижу, что моё видение твоего счастья работает… не лучшим образом. Ты можешь мне это дать? Честность. Разговор без истерик и обвинений. Серёжа поджал губы, разглядывая Игоря с легким недоумением. Раньше его благоверный такими высотами словесности не блистал, разговоры вовсе не были Игоревой сильной стороной. Взгляд Серёжи блуждал по знакомым чертам, подмечая новые детали. В детстве Игорь был кудрявый, курносый. Темно-русые волосы вились и пушились шапкой — как одуванчик, а с возрастом потемнели, и стригся Игорь коротко, но волны в его волосах все равно угадывались. Широкая линия скул и подбородка, шрам на брови родом из детского поединка с Олегом. — Пожалуйста, Серёжа, — Игорь понизил голос, глядя на него неожиданно искренне. — Я так сильно люблю тебя, что это причиняет мне боль, и я не хочу становиться причиной твоей боли. «Поздно спохватился,» — Серёжа удержал на языке колкий ответ и сделал очередное усилие. — Ты осознаешь, что ты совершил очень много ошибок? — на пробу спросил он, садясь прямо. Игорь остался на полу, глядя на него снизу вверх. Рассеянно погладил Серёжу по колену, кивнул. — Словами, пожалуйста, — Серёжа скосил глаза на чужую руку, подбирающуюся по его ноге вверх к бедру, обжигающую даже сквозь сорочку. — Ты просишь честности, но это работает в две стороны. Если ты стараешься понять меня, скажи об этом. — Я совершил много ошибок с первого же дня нашего брака, — пояснил Игорь глухо, отводя взгляд. — С первой ночи, если точнее. Я знал, что ты… Я не должен был тебя бить — никогда. Ни разу. Я раскаиваюсь в этом каждый день, я себя за это презираю. «И делаешь снова и снова, если что-то идет вопреки твоим желаниям», — проглотив и этот ответ, Серёжа осторожно кивнул, прося продолжать. — Ты… необыкновенный омега, Серёжа, правда. Я смотрю на тебя, и дух захватывает, сколько бы времени ни прошло, я не могу поверить своей удаче, своему счастью. — Пощечины — это ведь не всё, за что ты раскаиваешься? Игорь покачал головой, накрыл Серёжино запястье ладонью, погладил выступающую косточку. — Ты заслуживаешь лишь нежности и обожания, голубка моя. Мне жаль, что я не всегда мог дать тебе это. Игорь подвинулся к нему ближе, лег головой на колени. — Какой же ты дурак, — устало и тихо заметил Серёжа, но яда в его словах не было, только сожаление. Рука сама вплелась Игорю в волосы — мягче и тоньше, чем смоляные Олеговы. Будь Игорь поумнее, он бы не стал лезть напролом: он разделил бы с ним потерю Олега, поддержал бы его — как старый друг, и время расставило бы всё по своим местам. Год, два… Сколько Серёжа выдержал бы сжирающее ночами одиночество и навечно холодную постель? Если бы Игорь был с ним мягок, если бы подождал, пока не отболит потеря, пока он не будет готов — то Серёжа мог бы его даже полюбить. — Конечно, дурак, — легко согласился Игорь, прижимаясь лицом еще ближе. Глубоко, жадно вдохнув, он приподнялся выше, лег грудью на острые колени, заключил омегу в кольцо своих рук и боднул в живот. Серёжу насквозь прошило липким страхом. Он не мог знать, не мог почувствовать, еще ничего не ясно, течки всего две седмицы не было! Влюбленный полушепот Игоря он уже не слышал, в голове билось лишь одно — если Игорь узнает, он никогда его не отпустит. Этот ребенок — пока только вероятность — навечно привяжет Серёжу к этой постели и этому альфе. Бессознательным движением оттолкнув голову Игоря от себя, Серёжа выдохнул, взял себя в руки. Еще ничего не предрешено, никаких изменений в себе он не чувствовал, и тошнило его от страха и спертого воздуха, ни от чего больше. — Любви может быть сколько угодно, Игорь, — заметил Серёжа. — Нежности, обожания и всего, о чем ты говоришь, но если всё это — нежеланное, то оно душит, в нем захлебываешься, как в болотной трясине. Нельзя жениться только потому, что ты этого хочешь. — Нет, голубка, тут ты ошибаешься, — Игорь снова положил голову ему на колени, поцеловал через ткань сорочки. — Омеги по натуре мнительны: окруженные двумя и более воздыхателями, они будут вечно выбирать, давая надежду то одному, то другому. Кто-то должен взять на себя ответственность, кто-то должен принять взрослое решение. Я давно знал, что женюсь на тебе, и ждал достаточно. Да, потом я был… несдержан, я причинял тебе боль, но моей любви от этого не становилось меньше. Наша свадьба от этого не перестала быть самым счастливым моим воспоминанием и самым правильным моим решением. Серёжа в неверии зажмурил глаза, задерживая дыхание. Игорь не видел, как изменилось выражение его лица, увлеченный задравшейся сорочкой, голыми коленями и бедрами омеги. Это бесполезно. Серёжа злился в большей степени на себя: надо же, развесил уши! Наслушался похвал от Игоря, решил, что он и вправду может исправиться. На миг Серёжа даже подумал рассказать ему про задержавшуюся течку, совсем размяк, какой позор! Слава Богу, что не сказал, поддавшись моменту. Добравшись поцелуями до бедер, Игорь подтолкнул омегу назад, заставляя улечься спиной на постель, задрал сорочку до пояса. Терпкий запах чабреца душил, словно чужая рука, сомкнутая на горле. Серёжа поджал губы, поднял взгляд на потолок. Недолго Игорь старался с ним помириться, совсем недолго… Альфа раздвинул ему ноги, несдержанно порыкивая от накатившего возбуждения, но грубого вторжения не последовало. Вместо этого Игорь ткнулся носом ему между ног, широко лизнул. — Ты чего это…? — пискнул Серёжа, дернувшись. — Хочу попробовать сегодня так, голубка моя, — Игорь подмигнул ему, приподняв голову. — Ты, конечно, горький — и на вкус, и по запаху, потому что упрямый очень, но я хочу сделать что-то только для тебя. Слышал, омеги такое любят. — Нет, я не хочу, — Серёжа с силой сдвинул ноги вместе, зажимая бедрами Игоря, приподнялся на локтях. — Не хочу. Не так. — Но это же не больно, — Игорь глянул на него в растерянности. — Ты столько раз жаловался, что членом больно, а с узлом и вовсе невыносимо, но языком-то почему нет? Серёжа не мог внятно ответить, почему. Потому что так делал Олег — в ту единственную ночь, что у них была. Потому что это требовало больше доверия. Потому что это было чем-то более личным, чем то, что Игорь делал с ним раньше. Отвернуться и ждать пока грубые, до сих пор немного болезненные толчки сменятся разливающимся внутри горячим семенем — ладно, можно свыкнуться и потерпеть, но это — ни за что! — Любой омега был бы рад такому предложению, — недовольно заметил Игорь, — а ты нос воротишь. Потом опять будешь плакаться, что больно — а что я сделаю? — Если ты хочешь сделать что-то для меня, — начал Серёжа, отползая от настырных губ и пальцев, — то у меня есть для тебя просьба. Это простая просьба, она ничего для тебя не будет стоить. — Ну, говори. — Отдай кольцо, — выпалил Серёжа, обняв себя руками для храбрости. — Пожалуйста. Игорь, умоляю, я всё тебе позволю, я жаловаться не буду, буду таким, как ты хочешь, только кольцо верни. — Какое еще кольцо? — нахмурился Игорь, но по голосу было слышно — он прекрасно знает, про что разговор. — Не злись, — Серёжа осторожно коснулся его руки, взглянул мягко, заискивающе. Имя Олега приводило Игоря в бешенство, и Серёже нужно было не перегнуть палку, чтобы избежать удара. — Это просто память, как ожерелье моей мамы, просто память о моем детстве, ничего больше. Пожалуйста, отдай мне это кольцо, и я всё для тебя сделаю. — Почему ты думаешь, что оно у меня? — Игорь раздраженно дернул плечом. — Ты же видел, что я его выбросил. Не хотел ни видеть его на тебе, ни слышать о нем ничего. Со двора донеслось конское ржание и громкие выкрики. Серёжа вздрогнул, не ожидая резких звуков, внизу снова закричали что-то невнятное. Игорь мотнул головой, ожидая ответа. Разговор был слишком важным, чтобы отвлекаться на третью порцию криков со двора. — Потому что я весь сад обыскал, — с горечью ответил Серёжа. — Сначала сам, потом с Димитрием, потом еще с дворовыми и слугами — мы каждый кусочек земли перекопали, и под снегом, и как весна пришла, а кольца нет. Ты, должно быть, забрал его раньше — больше некому. Поэтому и прошу: верни мне кольцо, Игорь, я его носить не буду, спрячу в самую дальнюю шкатулку, ты никогда о нем больше не услышишь, но я жить так не могу — зная, что мне не осталось о нём никакой памяти. — У меня нет этого кольца, Серёжа, — Игорь взял его руку в свою, поцеловал тыльную сторону ладони, потянул к себе. — Ты сказал, что хочешь сделать что-то для меня — так скажи правду! — Серёжа бессильно прикрыл глаза, чувствуя, как подступают слезы, и сжимается горло. — Отдай… верни мне это кольцо, пожалуйста… Если ты не выбросил его, не переплавил, если оно еще существует, пожалуйста… — Эй, иди сюда, — Игорь притянул его к себе, расположился полулежа, поглаживая Серёжу по спине и плечам, зашикал, как маленькому. — Ну к чему так расстраиваться из-за какой-то побрякушки, я тебе новые куплю, золотые, с каменьями самоцветными. А того кольца у меня правда нет, голубка моя, чем хочешь клянусь. Вспылил, выбросил из окна, да, признаю, но больше я его не видел. Хочешь — прикажу стрельцам еще раз весь сад перекопать, пусть каждый куст осматривают, под каждым листиком. Серёжа шмыгнул, зажмурился, закивал ему в плечо, а потом замер так, измотанный невыплаканными слезами. — Тогда завтра с утра и прикажу, — обрадованно пообещал Игорь, взъерошив рыжие волосы, — пускай ищут, и без кольца твоего несчастного не возвращаются. А ты подумай всё-таки насчет моего предложения. Говорят, если омеге хорошо в супружеской постели, то и дети вырастут счастливыми, крепкими и здоровыми. Серёжа сдавленно всхлипнул, вспомнив о своем шатком положении. Не в этот раз, так позже, но Игорево семя приживется в нем, навечно привязывая Серёжу к его мучителю. Он зажмурился покрепче, вдохнул, силясь найти в горьковатом запахе чабреца что-то, способное его успокоить. Травяную нотку, за которую можно зацепиться, вспомнив о другом запахе. О полыни и тысячелистнике. Их обьятия сейчас были просто объятиями, тепло тела — просто теплом тела. Раньше такого не случалось — Игорь приходил к мужу лишь по зову плоти. Раздумывая, чем вызваны такие перемены, Серёжа не услышал быстрых шагов в коридоре. Не услышал, как распахивается дверь. Игорь под ним закаменел, ахнул — только тогда Серёжа почувствовал, что что-то не так. Он открыл глаза, глянул снизу вверх на Игоря, на лице которого был написан ужас. Сердце подскочило к горлу. В дверях стоял Олег. Олег. В полном боевом снаряжении, покрытом дорожной пылью, с обветренным и загоревшим лицом, отросшими волосами и бородой. Он смотрел на них — полураздетых, лежащих в обнимку. Голова Серёжи на плече Игоря, его белые бедра под задравшейся сорочкой. Он смотрел: замерший, точно статуя, и в его глазах было отражение первобытного, дикого ужаса Игоря и самого Серёжи. Разумовский не просто не мог шевельнуться: дыхание оставило его, потрясенного, его бросило в холодный пот, грудь и голову сдавило тисками. Есть смерть милосерднее и быстрее, чем это — замершее, болезненно-тянущееся время от одного удара сердца до другого. Игорь пришел в себя первым. Он привстал, чуть заслонив Серёжу собой, выставил руку вперед в защитном жесте. — Не серчай, друг, сердцу не прикажешь, — с наигранной веселостью попросил Игорь. Он повернул ладонь, показывая золотое обручальное кольцо, извиняющимся жестом указал на себя и на Серёжу. — А как ты выжил? Нам писали, ваш гарнизон сравняли с землей, — продолжил княжеский племянник уже почти обычным своим тоном, но Олег его не дослушал. Серёжа бессильно смотрел, как вернувшаяся из мертвых любовь всей его жизни с непроницаемым лицом разворачивается и исчезает в дверях. Он хотел броситься к нему, закричать, что это всё неправда, что он Игоря не выбирал, но он не мог. Серёжа вмерз в постель и в Игоря, точно в скованную вечным льдом землю, воздуха не было. Перед глазами плавали черные круги. Раньше, чем он смог разлепить пересохшие губы, быстрые гневные шаги Олега уже стихли в коридоре. Спальня вертелась вокруг Серёжи, горло саднило задавленным криком. Сознание наполняла темнота — он уплывал куда-то, где было тихо и пусто. — Ну, голубка, сам видишь, как всё хорошо получилось, — отошедший от потрясения Игорь выдавил слабую улыбку и погладил еле живого Серёжу по щеке, — если ты ему больше не нужен, нам не придется из-за тебя ссориться.