Господство жестокого бога

David Reichelt — Passion

— Я переделала! Погляди… — Что ты переделала? — Ничего такого… всего-то кайму на платке А-Цзю. — Разве ты давеча уже не распарывала на нем пожелания? И кайма прежде другого цвета была… Сколько раз ты уже меняла на нем вышивку? У тебя что, обрезки шелка кончились? Что ты один и тот же платок мусолишь? — Да нет же, не кончились… Просто А-Цзю другие мои платки совсем не носит. — Если они друг от друга только цветом каймы отличаются — конечно, смысла чередовать их между собой не будет… На подарок нужно тщательно продумывать композицию вышивки, а не забирать потом по десять раз, чтобы поменять пожелания. Издырявишь его весь иголкой — и вообще в тряпку превратится! Цю Хайтан с кроткой улыбкой сносила журьбу Цзянь Баоши, а когда та, нахмурив от усталости лоб (в вечернем сумраке свечной огонь раздражал ее слабые глаза), отдала воспитаннице платок, Цю Хайтан выхватила его в спешном поклоне и направилась к Шэнь Цзю. — Как тебе? Оторванный от письма, Шэнь Цзю смотрел на платок с застывшей улыбкой на губах. Длинные пальцы обняли протянутый подарок. Шелк холодил кожу. Алые нити смыкались в тягучие слоги. «Я буду наливать тебе чай целую ночь, ты не против?» Шэнь Цзю в совершенстве научился чтению и уже давно не шевелил губами — только пламя свечи мерцало в его непроницаемом взгляде. — Я буду безмерно благодарен его носить, Тан-эр. Глаза Цю Хайтан сверкнули — будто закатным маревом обдало. А затем, потянувшись (со столь сладким полустоном, что Цзянь Баоши смерила ее строгим взором), ласково объявила: — Что-то сегодня меня и без отвара в сон клонит. Милая Баоши, не зови Ляоцин помочь мне: я и сама управлюсь, а она меня лишь разбудит. — Да ты сама и чистой сорочки в шкафу не найдешь. — Ай-ай, лао Баоши! — прицокнула Цю Хайтан, взъерошившись от досады. — Я запрусь и буду спать, понятно? Расшумитесь на ночь глядя у моей двери — и будете иметь дело с А-Ло! Конечно, даже если бы Цю Хайтан пожаловалась, Цю Цзяньло не стал бы бранить слуг за такую мелочь. Однако если те поднимут шум, осаждая комнату раскапризничавшейся Цю Хайтан, это нарушит тишину кабинета, располагавшегося на стыке половин второго этажа, и с тем — неминуемо потревожит его хозяина. — И что тебе вдруг в голову взбрело? — потерла переносицу Цзянь Баоши. — Ладно. Но не забудь забрать у Чжанлу отвар: это твое лекарство, и ты должна принимать его вне зависимости от лунного календаря и своего желания чистить зубы. Цю Хайтан громко фыркнула, поднимаясь с подушек. Однако, прежде чем направиться к двери, она прошла за спиной Шэнь Цзю, мазнув его плечо подушечками пальцев, а уже на пороге обернулась, бросив прощально-заговорщическое: — Доброй ночи, А-Цзю. Однако в последние месяцы ночной сон Шэнь Цзю редко бывал спокойным — в лучшем случае «тяжелым», темным и пустым, после чего наутро грудь свербела от чувства утраты. Теперь Цю Цзяньло навещал Шэнь Цзю каждую ночь. От привычек старался не отклоняться, потому когда хотел овладеть — наказывал греть бочку. Такое случалось все так же раз в три дня, в прочие же вечера — заходил «поговорить», «дать душе отдых». Рассказы, что прежде казались туманными и невнятными, теперь довершились декорациями и действующими лицами — и оказалось, что все это было опытом и воспоминаниями. Когда веки не резало от усталости, Шэнь Цзю прислушивался, выцарапывая из размышлений Цю Цзяньло образы неведомого мира. Однако в прочее время его мысль заострялась на пламени свечи, и, убаюкиваемый ее мерцанием, Шэнь Цзю ждал, когда, насладившись своим монологом, Цю Цзяньло оставит сцену — и отделит чертой прошедшие сутки. Иногда Цю Цзяньло не хватало времени, даже чтобы отвлечься, — и он приходил глубокой ночью, на исходе часа Быка, чтобы пожелать Шэнь Цзю спокойного сна — и всякий раз удивлялся, что Шэнь Цзю до сих пор бодрствует. А Шэнь Цзю не мог позволить, чтобы Цю Цзяньло застиг его спящим. И этот вечер был одним из таких. Еще утром Шэнь Цзю замачивал в ледяной воде простыни, зато теперь, закрыв комнату на ключ, мог коротко вздохнуть: худшим, что ему сегодня грозило, — было бессмысленное «доброй ночи», впечатанное в плечо поцелуем. Шэнь Цзю поежился. А затем, вспомнив, отсчитал на полке корешок и вытащил, подставив свечному огню обложку учебника. «Эръя: Разъяснение глосс». Пролистав страницы, в скорости он нашел то, что недавно посеяло в его душе сомнение. «Я буду наливать тебе чай целую жизнь, ты не против?» Да, действительно. В исполнении Цю Хайтан оно звучало иначе. Шэнь Цзю развернул подаренный платок, сверяя вышитые иероглифы с их чернильным отпечатком на бумаге. «…целую ночь…» Заслоненные тишиной уши оглушил стук — костяшек пальцев о поверхность запертой двери. Пусть он не был слишком громким, но в беззвучии уединенного вечера он был подобен раскату грома. Парализованный осознанием попытки чужого вторжения, Шэнь Цзю остался стоять на месте. Быть может, в надежде, что, разочарованный его молчанием, посторонний уйдет. Но стук повторился в той же тональности. Цю Цзяньло не просил Шэнь Цзю открыть с того самого дня, когда задвинув бочкой дверь, тот дрожал от сдавившего горло бессилия. Со следующим похожим стуком Шэнь Цзю отступил к стене, роняя книгу из ослабевших рук. Платок накрыл ее бледные страницы, словно лицо покойника. Снова стук. Мог ли это быть Цю Цзяньло? Как будто кроме него было некому. Но Шэнь Цзю едва ли мог предположить цель затеянной им игры. Ладони мгновенно вспотели от волнения. Неизвестность пугала, однако, собравшись с духом, Шэнь Цзю подошел к двери и выдохнул звенящим от слабости голосом: — Кто там? И тут стук впервые переменился — бухнув по двери с неожиданной раздражительностью. Пусть Шэнь Цзю не сразу попал в затвор, ему удалось провернуть ключ в правильном направлении, а уже в следующий миг дверь толкнули, отбрасывая Шэнь Цзю внутрь комнаты. Ворвавшись, Цю Хайтан тут же захлопнула за собой дверь и прокрутила оставленный в скважине ключ. Только закончив с ритуалом, она повернулась к замершему от изумления Шэнь Цзю, отбросила за спину копну пушащихся волос и через глубокий вдох запальчиво отчитала его: — «Кто там»?! А кого еще ты можешь ждать у себя в спальне в час Крысы? «Кто там»! Да знаешь ли ты, как тяжело проскользнуть незамеченной мимо кабинета А-Ло, когда двери в него открыты? «А-Цзю, это я, твоя Тан-эр! Я посылала тебе платок — ты ведь не забыл, что мы условились?» Только не говори, что ты не понял?.. Ах, А-Цзю!.. Приблизившись, Цю Хайтан с измученным полустоном уткнулась в грудь Шэнь Цзю. — Я чуть со стыда не сгорела, пока вышивала эту надпись; а после тряслась от страха — как бы Баоши не вчиталась… А ты все равно не понял! — Я заметил, что смысл немного изменился… и даже сверился по словарю. Но, к сожалению, моей способности воспринимать и чувствовать еще недостаточно для подобных изящных намеков. Шэнь Цзю оправдывался смущенно и пылко, чувствуя на своей груди разгорающийся жар чужого тела. Он неловко обнял Цю Хайтан за плечи, касаясь нежно и аккуратно, словно крыльев доверившейся ему бабочки. Но в то же время, не отводя взгляда, Шэнь Цзю с тревогой смотрел на дверь. Отвечая на объятие, Цю Хайтан просунула ладони за спину Шэнь Цзю и, привстав на носочках, уместила подбородок в ямке чужой ключицы. Кольцо из рук крепко стиснуло туловище Шэнь Цзю, однако их силы едва ли хватило бы, чтобы причинить ему боль, — вместо того Цю Хайтан сама вздохнула с хрупкой жертвенностью: — Я решила довериться тебе, понимаешь? И после этих слов, распустив объятия, Цю Хайтан обхватила лицо Шэнь Цзю ладонями. — Как они смеют решать за нас, как нам любить? — серьезно спросила она, пристально заглядывая в глаза Шэнь Цзю; но пальцы Цю Хайтан были нежны, бережно оглаживая впадинки за мочками его ушей. — Они говорят: если ваши чувства искренни, вы сумеете выждать, сколько потребуется… Но неужели они думают, что, если бы я не успела все обдумать, я бы стала просить брата о нашей помолвке? В глазах Цю Хайтан, словно в прозрачном золоте янтаря, Шэнь Цзю увидел жгучее желание и трепетную надежду. Девушка не позволяла ему отвести взгляд, и в ослабленном напряжением зрении дверь за ней сравнялась со стеной. Цю Хайтан гладила его скулы, убирала волосы за краснеющие кончики ушей. Но больше стыда Шэнь Цзю испытывал вину. Почему даже сейчас он ощущает чужое присутствие? Почему он не может разделить радость и волнение Цю Хайтан? А ведь был вечер их спокойного единения. Нет, не в женской комнате, в которой Шэнь Цзю ежедневно, подобно беглецу, скрывался от чужого взгляда. То был вечер, когда их тела соприкасались друг с другом на нетронутой постели, не замаранной грязью и похотью. На простынях, еще не стиранных в ночной студеной воде. Тогда Шэнь Цзю еще не вслушивался в тишину поместья и не боялся заснуть. Речи Цю Хайтан были нежны и теплы и пробуждали в сердце всезаполняющее желание остаться. — Да. Они не смеют. Они не смогут. Жгуче шепнул Шэнь Цзю, прогоняя ночные тени. И повторил почти самозабвенно: — Не сможет. Утопить нежное чувство во тьме каждодневного отчаяния. Вырвать с корнями его основу, устлав опустевшую душу бессмысленными мертвыми цветами. Склеить мерзкой слизью сердце, что все еще способно ощущать что-то кроме вечного безнадежного ожидания. Глаза Цю Хайтан распахнулись — как если бы она распознала во взгляде Шэнь Цзю сгустившуюся тьму. Но вместо того, чтобы отстраниться, она привстала на цыпочки. Щекотавшие виски Шэнь Цзю ноготки сместились к затылку. Цю Хайтан вплела пальцы в его чернильные волосы и надавила на шею, неумолимо уменьшая расстояние между их губами. На последнем цуне у Шэнь Цзю кончилось терпение, — и их дыхание слилось. Мысли плавились в долгожданной мягкости кожи, в голове пухла одуряющая пустота. Жар рождал в теле жажду, но Шэнь Цзю не боялся пылать ею: все это время он искал забытья от каждодневного кошмара и наконец мог обрести его. В своей порывистости Цю Хайтан была много сильнее его, и Шэнь Цзю не посмел бы желать чего-либо, чего бы не жаждала она сама. Даже теперь, когда ими владела единая сила — влечение друг к другу, — Шэнь Цзю добровольно вручал власть в руки Цю Хайтан. Она вела их — а он отвечал ей со всем жаром, на который был способен. Их губы разлепились. Цю Хайтан улыбнулась ему — беспечно, опьяневше от сладости, — и Шэнь Цзю ощутил то же самое. Мелкими шажками Цю Хайтан подвела Шэнь Цзю к кровати и, надавив на плечи, усадила на ее край. Так вместо того, чтобы задирать голову, Цю Хайтан могла смотреть на Шэнь Цзю сверху вниз, и в тенях, упавших на ее лицо, взгляд Цю Хайтан казался еще более вдумчивым, глубоким, милосердным. В фэни нежности предпочитая словам — ласки, Цю Хайтан гладила щеки Шэнь Цзю, успокаивая. Затем, опершись на отставленную за спину ногу, она повела плечом, позволяя легкому халату соскользнуть вдоль стана к стопам. Шэнь Цзю и не заметил, что Цю Хайтан пришла босиком. Встав коленом на угол кровати, она придвинулась телом к груди Шэнь Цзю — и тот, уловив ее желание, отсел глубже на матрас. Цю Хайтан опустилась, седлая его бедра. Тонкая, горячая, — лишь шелк нижних одежд отделял от Шэнь Цзю ее изнеженное тело. И тогда Шэнь Цзю вспомнил: сладость чубушника, переплетенную с затхлостью книжных страниц, когда, усадив Шэнь Цзю на пол библиотеки, Цю Хайтан целовала его до удушья; румянец, обагривший мочки ушей, когда, распаренная жаром воды, Цю Хайтан доверила Шэнь Цзю свою пунцовую от стыда шею. Мучительные месяцы, отделявшие эту ночь от того томительного вчера, поблекли, воскресив в груди робкое, трепетное чувство. Оно не исчезло. Лишь уснуло на время, отгородившись коконом от сальности и бесстыдства. Ласка Цю Хайтан, точно лучи весеннего солнца, помогли пробудиться этому чувству, и теперь его благоухание пропитывало Шэнь Цзю изнутри — очищая, исцеляя. Цю Хайтан надавила на грудь Шэнь Цзю — и тот послушно лег поперек матраса. Он выполнил бы любой ее приказ, но пока Цю Хайтан молчала — и все так же задумчиво гладила его щеки. Она вздохнула — и в том, как задрожала ее грудь, чувствовался страх перед принятым решением. Шэнь Цзю укололо сомнение. До сих пор ему едва ли могла прийти в голову мысль, что Цю Хайтан может принуждать себя к чему-либо… Но та приложила палец к его губам, прерывая Шэнь Цзю на полуслове. Она поднесла пальцы к вороту рубахи и расплела шнуровку, оголяя острые ключицы. Поведя плечом, Цю Хайтан вытянула руку из-под ткани, после чего освободила и вторую. Лоскут за лоскутом — пламя свечи зажигало блики на ее коже, пока, примяв ткань рубахи к бедрам, Цю Хайтан не разделась по пояс. Выпрямилась. Вздрагивая от волнения и возбуждения, Цю Хайтан ждала, когда Шэнь Цзю заговорит с ней. Глумясь и лаская, Цю Цзяньло часто шептал, что тело Шэнь Цзю очень красиво: чистое, белое (на тех участках, что не тронул загар), лишенное родинок и пигментных пятен. Кожа Цю Хайтан была не такой. Ее плечи укрывали пятна рваного румянца, подобного тому, что опалял ее лицо в мгновения чрезмерного волнения, а на ключицах и под грудью рассыпались созвездия из мелких родинок — точно капли разбрызганной по бумаге туши. Но Шэнь Цзю находил их очаровательными. Все эти мелкие несовершенства придавали Цю Хайтан мягкости, округлости и свежести — тем самым резонируя с самой ее сутью. Восхищенный, Шэнь Цзю долго молчал, и Цю Хайтан, не выдержав ожидания, перехватила его ладонь, прижимая к своей груди. Под нежной кожей, под клеткой из тонких ребер, гулко стучало сердце — и Шэнь Цзю испугался его жара. Оказалось, что в смелой, прямодушной Цю Хайтан может клокотать столь сильный страх. И отчего же? Шэнь Цзю едва ли мог угадать. — Люблю, — шепнула Цю Хайтан, и Шэнь Цзю вспомнил, как, словно заклинание, она шептала ему эти слова в библиотеке. Только теперь среди них двоих на удивление Цю Хайтан казалась гораздо более взволнованной. — И я люблю… Черные зрачки поглотили произнесенные Шэнь Цзю слова. Цю Хайтан наклонилась к нему, обхватила ладонями лицо и прижалась к губам для нового поцелуя. И с каждым ударом чужого горячего сердца, Шэнь Цзю все явственнее ощущал удушливую липкость слюны Цю Цзяньло, протянутой между ними. Дрожащие пальцы вплелись в волосы и распустили прежде плотно стянутый хвост. Пробежались по изгибу шеи, легли поверх ямки ключиц и потянули ворот вниз, обнажая худую грудь. Изможденный долгим поцелуем, Шэнь Цзю прерывисто вздохнул, скользя мокрыми губами по щеке Цю Хайтан и вместе с тем ощущая пропитавший воздух душный пионовый смрад. — Нет… Он попытался отстраниться, сесть. Развеять стянувшее горло дурное предчувствие. — Что «нет»? — хихикнула Цю Хайтан, отдавая Шэнь Цзю инициативу, однако, когда она поняла, что это не игра, то озадаченно склонила голову набок, силясь заглянуть Шэнь Цзю в глаза. — Что с тобой? Но Шэнь Цзю не мог объяснить. Пусть он видел прямо перед собой лицо Цю Хайтан, в дыхании, прикосновениях, телесном жаре — чудилось «его» присутствие. Эта душная сладость не померещилась Шэнь Цзю: отпрянув от горячей шеи Цю Хайтан, он явственно почувствовал, как аромат ослаб. И теперь, распробовав вкус недавнего поцелуя, он не ощутил в слюне горечи лекарственного отвара. Испуганно расширенные зрачки-косточки на дне персиковых глаз Цю Хайтан заполнили всю радужку, а во взгляде чувствовался надрыв. Все ощущалось неправильным, однако, путая действительность с играми собственного разума, Шэнь Цзю не смог бы с уверенностью сказать — что именно. Но сидящая напротив, обнаженная по пояс и сбитая с толку, Цю Хайтан ждала его ответа — и Шэнь Цзю выхватил первое, что пришло ему в голову в качестве оправдания: — Нам не следует торопиться до свадьбы… Цю Цзяньло постоянно пользовался этой отговоркой. До свадьбы у Шэнь Цзю не было права иметь собственных денег даже на подарок Цю Хайтан; до свадьбы Шэнь Цзю не мог покидать поместье, не испросив разрешения Цю Цзяньло; до свадьбы Шэнь Цзю не нужны были налоговая грамота и другие документы, подтверждающие его выстраданную «свободу». Цю Хайтан поникла, вперив блестящий взгляд в комкающие простыню пальцы, и Шэнь Цзю, вспомнив ее необычное возбуждение, звучавшее словно вопреки потаенному страху, едва слышно добавил: — Если ты хочешь поцелуев и объятий, нам необязательно заходить так далеко, — он говорил обтекаемо, стараясь не задеть гордость Цю Хайтан. — Тебе незачем заставлять себя… — Разве я могу? — от пронзительности ее неожиданного вскрика Шэнь Цзю вздрогнул. — Зная, что, пока я бездействую, тебя целуют чужие губы? Цю Хайтан закрыла рот ладонями — как если бы уже не владела собственным телом. Из широко распахнутых глаз по ее пальцам заструились слезы, а после, словно не выдержав напора распиравшей ее грудь тайны, Цю Хайтан спрыгнула с кровати, метнувшись к двери. Но ручка не поддалась. Замок был заперт, а ключ — утерян среди складок простыни. Вернуться к Шэнь Цзю и искать его слепыми от пелены глазами — было невозможно. Цю Хайтан дергала ручку двери, повисала на ней, тщетно пытаясь разъединить механизм. Но затем ноги подвели ее — и, пройдя к комоду лишь пару шагов, она осела на полу, припав виском к холодному углу столешницы. Цю Хайтан издала задушенный вопль, полный отчаяния. А потом разрыдалась от боли и унижения. Сквозь мглу чужого задыхающегося плача Шэнь Цзю неожиданно явственно ощутил внутри себя единственную мысль: «Она знает?» — Хайтан… Он поднялся с постели и сделал пару осторожных шагов. Сердце заходилось в страхе и готово было вырваться из груди, но вместе с тем Шэнь Цзю дышал столь же свободно, как когда-то тогда, в ночной степи. — Давай поговорим, Хайтан. Пожалуйста, не плачь. Слух прорезал скрежет ключа о дверной затвор, и уже в следующее мгновение в комнату из темени коридора ворвалась Цзянь Баоши. Глаза старухи расширились при виде полуобнаженного тела Цю Хайтан, припавшего к углу комода, но она тут же совладала с собой — и с инстинктивной решительностью, словно большая сизая горлица, накрыла воспитанницу своим верхним ханьфу. В горле Шэнь Цзю встал ком. Что привело сюда Цзянь Баоши? Сквозь эти стены не смог бы просочиться даже крик: смятый багрянцем кабинетных драпировок, Шэнь Цзю слишком хорошо уяснил это в тот день. И все же теперь ключница была здесь. Она ощупала цепким взглядом сутулую фигурку своей воспитанницы, подметила сброшенный на пол халат (тот самый, что смахнула со своих плеч Цю Хайтан, прежде чем толкнуть Шэнь Цзю на простыни), а затем — вперила его в застывшего посреди комнаты Шэнь Цзю. На этой сцене он едва ли был положительным героем. Среди ночи завлек деву в свою спальню, довел до слез, раздел… Шэнь Цзю в нерешительности отступил на шаг, запоздало стараясь замести следы той решимости, которая владела им фэнь назад. Наконец увидев в его лице смиренную покорность, Цзянь Баоши увела от него вострый взгляд, строго обратившись к Цю Хайтан: — Разве ты не обещала мне лечь спать? Что делаешь ты в столь поздний час в комнате мужчины? Душа в груди рыдания, Цю Хайтан лишь сдавленно всхлипнула и закрыла голову руками, словно силясь спрятаться от хлестких слов ключницы. В тишине на пороге спальни проступил еще один силуэт, и в нем Шэнь Цзю узнал перепуганную спросонья Ляоцин — такую же босую и взлохмаченную, как Цзянь Баоши. Она подскочила к плечу ключницы и зашептала ей на ухо, однако из-за волнения ее голос то и дело дребезжал, что сделало слова Ляоцин различимыми: — Госпожа забыла выпить отвар. Она плохо чувствует себя и совсем не понимает… Позвольте мне проводить молодую госпожу в ее спальню. Цзянь Баоши утомленно нахмурила лоб, но таки махнула рукавом, дав Ляоцин разрешение. Та с готовностью склонилась над Цю Хайтан и, бережно подхватив ее под локти, потянула вверх. Однако притихшая фэнем ранее Цю Хайтан с внезапной силой оттолкнула подругу и, вновь упав грудью на угол комода, вскрикнула: — Оставьте меня! Цю Хайтан снова разразилась рыданиями. Вырвавшийся из ее груди вопль словно разбередил таившуюся на сердце рану, и теперь, совершенно потеряв стыд, с плачем она в сердцах изливала причитания, кусающие слух безутешным лязгом: — Будто я не знаю, что вы все обо мне думаете!.. Что я неудобная, что вы все здесь только из-за моего брата, что если бы не он — вам всем было бы плевать на меня! Но ведь я… мои чувства настоящие… Зачем вы забираете у меня и это? О, боги! — Цю Хайтан стиснула голову в ладонях, силясь унять возросший в горле клекот, и все же на последнем глотке воздуха выкрикнула: — За что вы все так жестоки со мной! Цзянь Баоши ошеломленно молчала: даже ее всегдашнее хладнокровие пошатнулось под порывами истерической ярости Цю Хайтан. Не имея представления, что могло ее настолько растревожить, Цзянь Баоши окинула растерянным взглядом лицо Ляоцин — однако та была еще более напугана припадком госпожи, — после чего вновь обернулась к Шэнь Цзю. Видимо, его присутствие навело Цзянь Баоши на мысль, потому, подавив в голосе суровость, она спросила у Цю Хайтан как можно спокойнее: — Тогда что насчет Шэнь Цзю? Ты знаешь, что господин Цю только ради тебя позволил назначить вашу с ним помолвку. Как Шэнь Цзю может быть тем, кто заботится о тебе из-за господина? Цю Хайтан стихла, лишь крупно вздрагивая на всхлипах, отдававшихся булькающей икотой в ее груди. Ладони, которыми она накрывала свои уши, стекли с волос на плечи, и, уцепившись за края накинутого Цзянь Баоши ханьфу, Цю Хайтан спрятала в нем лицо — как в подоле матери. Так, заглушаемая тканью, она ломко прошептала: — Я так ошибалась, я была такой слепой… Шэнь Цзю смотрел не на меня. Я сама всегда целовала его, но теперь его поцелуи — чужие… Он не хочет меня. Он не любит меня, Баоши!.. — на последнем вздохе она подняла свое лицо и бросила взгляд за спину Цзянь Баоши, на застывший посреди комнаты силуэт. Слова Цю Хайтан разошлись в сердце Шэнь Цзю мертвой зыбью. И впервые за все время — так отчаянно и безнадежно — он захотел умереть. Это чувство прелостью гниющей листвы комкалось и душило горло, наполняло сомкнутый рот мяклой сырой почвой. Он хотел бежать, но был придавлен к полу чужим пронзительным взглядом, ожидающим утешения, все еще надеющимся хотя бы на ответ. Но едва ли он мог произнести хоть слово — только жалкое сипение тела, заживо схороненного в заиндевевшей осенней земле. Цю Хайтан вновь заплакала, но теперь почти беззвучно: уставшая, осипшая. Ляоцин, внезапно осознав, в чем ее обвинила госпожа, попятилась, часто мотая головой, но Цзянь Баоши даже не посмотрела в ее сторону. С фэнь она хмуро молчала, уставив взор в затылок Цю Хайтан, а затем, вынув оставленный в скважине ключ, хлестко припечатала: — И как тебе только стыда хватает о таком рассказывать. Цю Хайтан съежилась, перестав всхлипывать вовсе, а Цзянь Баоши, спрятав связку ключей на поясе, вновь безжалостно отвесила: — Брак требует от женщины тройной покорности и четырех достоинств — ты же ищешь в нем лишь удовлетворения своих постыдных желаний. Избранный тобою жених более тебя беспокоится о чистоте вашего союза, а ты платишь ему обвинениями в неверности? Тебе стоит забыть об этом выдуманном вздоре, пока Небеса не решили, что ты недостойна замужества! Лицо Цю Хайтан смертельно побледнело, а затем по нему разошелся неровный болезненный румянец жгучего стыда. Она хотела что-то ответить, но поперхнулась — как будто о собственный всхлип. Ее плечи неожиданно крупно дрогнули, и вся она ссутулилась, наклонившись к собственным коленям. Вздох — наполненный слезами и бесконечным сожалением — и крупные брызги крови окропили подол ее ночной юбки. Цзянь Баоши хладнокровно наблюдала за Цю Хайтан, пока та, выхаркивая на колени чернильные сгустки, силилась отереть губы от розовой пены. А затем с неожиданной для своего возраста силой — о существовании которой, впрочем, догадывались все домочадцы — она подняла Цю Хайтан на ноги. Ровным голосом Цзянь Баоши отдала приказ Ляоцин, съежившейся в другом углу спальни: — Принеси в комнату молодой госпожи воды и приготовь отвар из листьев, оставленных Чжанлу с вечера. Уже качнувшись в сторону исчезнувшей в дверях Цзянь Баоши, Ляоцин одернула себя и, вернувшись на середину комнаты, подняла лежавший в ногах Шэнь Цзю халат Цю Хайтан. Наклоняясь и выпрямляясь, Ляоцин не осмелилась пересечься взглядом с Шэнь Цзю, а затем, спешно поклонившись в качестве извинения, она сбежала в темень коридора. Дверь осталась открытой, зияя безмолвием и мглой ночного поместья. Когда оцепенение прошло, первым неосознанным порывом Шэнь Цзю было запереть ее, провернув холодный ключ в щели замка. Однако, проверив ладонью карман, он нащупал в нем лишь пустоту. Ключ был потерян, и Шэнь Цзю в точности, как Цю Хайтан, не мог себе представить, как теперь искать его в тусклом мерцании свечи. Без ключа же закрытая дверь либо распахнутая настежь — не имело никакого значения. Как укрываться плащом от хищников в гуще леса. И Цю Цзяньло, выросший в проеме двери, был тому подтверждением. Своею рукою подтолкнув ручку двери, Цю Цзяньло захлопнул проход в сумрак коридора. Стих скрип половиц и шорох шагов на лестнице — и комнату наполнили лишь шипение пламени в расплавленном жире свечи да дребезжание ставен. Цю Цзяньло произнес, с нажимом выговаривая каждый слог: — Баоши уберегла тебя от ошибки, о которой ты мог бы очень сильно пожалеть. Но в серьезном тоне Цю Цзяньло чувствовалась его собственная благодарность верной ключнице. Преданность. Это качество имело большое значение для Цю Цзяньло. И Цзянь Баоши, в очередной раз оправдавшая его надежды, несомненно была камнем в фундаменте веры Цю Цзяньло в свою правоту. В свою справедливость и неоспоримую, законную власть. Однако даже так Шэнь Цзю не испытывал к Цзянь Баоши ничего — даже злобы. Ведь воспитанная псина, ласковая с господскими детьми и обученная командам, не виновата в жестокости хозяев, травящих диких зверей погонями и ловушками. Цю Цзяньло хмыкнул: — Но я никак не мог предположить, что нас изобличат по вкусу поцелуя… Оказывается, твое мастерство разительно улучшилось, а ты до сих пор так и не удосужился уличить момент, чтобы отблагодарить своего учителя. С этими словами из голоса Цю Цзяньло совершенно улетучилось волнение. Каждый отпечатанный им слог был пропитан удовлетворением. Он говорил с Шэнь Цзю как с сообщником, пережившим гнет общей угрозы. Чужая рука коснулась головы. Прошлась по распущенным волосам от затылка вниз. Погладила, словно холку послушного пса. А затем голос произнес, издевательски тяня звуки: — Или то дело в неопытности? Ты даже распустил для нее волосы. Сколько же в вас… этой юношеской чувствительности. …вот только в ушах Шэнь Цзю все еще звенел надрывный всхлип Цю Хайтан. Разве Цю Цзяньло его не слышал? Почему он столь равнодушен к опасности, рождаемой ее болезнью? Отчего пришел к нему, Шэнь Цзю, а не к Цю Хайтан? В пятнах крови на ее одежде… разве не видел он итог собственных поступков? — В вашем возрасте чувствам отдаешься всем сердцем, и с тем каждый миг единения отпечатывается в памяти на всю жизнь. Сколько раз вы уже целовались с Хайтан? А наши поцелуи… ты тоже считаешь? Разум обдало жаром. Хотелось закричать, оттолкнуть, обвинить во всем произошедшем… И губы Шэнь Цзю дрогнули, — но лишь для того, чтобы после крепче сжаться. Не проговоренный упрек бесформенным мякишем сдавил корень языка. И знакомая слабость прошлась холодом по спине. Даже если бы Цю Цзяньло разрешил, он бы не смог оторвать прилипших к полу стоп и дойти до дверей Цю Хайтан. Поднять лицо и смело — как и прежде — заглянуть в ее опухшие глаза, окрашенные алой сеточкой лопнувших капилляров. Но… он действительно был соучастником. Причиной ее безутешных слез. И что бы Шэнь Цзю ни сказал — не смог бы их унять. Ведь он до сих пор понятия не имел, как все исправить. Цю Цзяньло распустил намотанную на палец прядь и, прочертив линию от затылка к подбородку, запрокинул голову Шэнь Цзю. Заглядывая в его поблекшие глаза, оглаживая впадинки за мочками ушей, Цю Цзяньло улыбался — и теплота его прикосновений сквозила грустью воспоминаний, похороненных на дне сундука. — Этой ночью я восполню утаенные тобой поцелуи. За завтраком Ляоцин доложила господину, что не может отыскать в поместье Цзянь Баоши.