Господство жестокого бога

— Постель освещена лунным светом. Я думаю, это легкий снег раннего зимнего утра. Глядя вверх, я наслаждаюсь полной луной в ночном небе. Склонившись, я тоскую по тебе. Глаза Цю Хайтан блестели в свете масляной лампы. Шэнь Цзю трепетно огладил каждый из иероглифов, вытканных на платке алой нитью. Их с Цю Хайтан пальцы переплелись. — Он еще не закончен, — негромко предупредила она. — Это так красиво… — Ага… Хорошо, что Баоши не разорвала платок на лоскутки. Я, кстати, решилась на уточек-мандаринок. Неумолимо близилась ночь. Сердце теснилось болью. — Прости… Я пока что не могу выражаться столь стройно и красиво. Найти достойные слова… Девушка медленно качнула головой, как будто та весила не меньше полусотни цзиней. Ее тонкие веки почти полностью накрыли медовую радужку глаз: Цю Хайтан хотелось спать. — Не волнуйся, А-Цзю. Ты их обязательно найдешь. А мне, наверное, пора… С того момента, как я выпила снадобье, прошло уже не меньше четверти шичэня — я это чувствую. Время в подобные моменты текло неумолимо быстро. Проводив Цю Хайтан до спальни и попрощавшись на пороге, Шэнь Цзю окончательно отпустил ее — разморенную успокаивающими травами. Он взглянул во тьму спящего дома и увидел полоску света под дверью кабинета Цю Цзяньло. То был образ, не раз воплощенный в его сознании за этот вечер, полный тревоги. Шэнь Цзю нужно было идти в противоположный конец коридора, но ноги предательски подкашивались, а в висках шумела кровь. Миновав череду дверей, Шэнь Цзю вышел на лестничную площадку, и именно в тот момент, когда он собрался с духом рывком пересечь опасный блик на полу, — дверь распахнулась. Шэнь Цзю едва успел отскочить от золотистого отсвета, залившего собою всю площадку. Этот столп света, отбрасываемый кабинетной свечой, резала застывшая на пороге фигура. Ее длинная тень протянулась до самой парадной двери на первом этаже, и Шэнь Цзю, следя по ней за невидимым врагом, не дыша притаился в мгле коридора. Цю Цзяньло шаркнул туфлей, обернувшись вокруг оси, и вновь ушел вглубь кабинета. От ужаса у Шэнь Цзю взмокла шея: как же ему теперь незаметно проскользнуть? Цю Хайтан, наверное, сейчас почти уж спит, и, воротившись к ней, он наделает много шума. Женская комната… Шэнь Цзю не мог рисковать доверием Цзянь Баоши — не то вход в эту покойную обитель будет для него навеки закрыт. Успеет ли он проскочить, пока Цю Цзяньло еще возвращается к столу? В кабинете зашуршали свитки. Цю Цзяньло был отвлечен бумагами — их проверкой либо уборкой, — потому дольше медлить было нельзя. Шэнь Цзю впрыгнул в столп света — точно в пламень пожара — и тут же пролетел в другой угол площадки, вновь окунувшись в уютный сумрак. Выдохнул. Теперь оставалось раствориться в ночном воздухе бесплотным духом… — Шэнь Цзю. Ты здесь? Грудь стиснуло такой болью, что, кажется, Цю Цзяньло расслышал плеск дурной крови, подкатившей к горлу на задушенном вдохе. Потому, не дождавшись ответа, он подозвал: — Подойди. Склонившись над ломящимся от бумаг столом, Цю Цзяньло стоял к двери спиной. После обеда он почти не покидал свой кабинет: по прибытии товара слишком много дел требовали его внимания. Не видя двери, он тем не менее почувствовал, когда Шэнь Цзю, ссутулившись в жаре свечи, появился в проеме — заступив на порог кабинета одними мысками. — После обеда я почти не видел вас с Хайтан. Ни в приемной, ни в личных спальнях… неужели она допустила тебя в женскую комнату? — голос, что поднимался из груди натужным комом скопившейся за день усталости, на последних словах дернулся глумливым смешком. — Даже я не дозволяю себе заходить туда, а ты… извалявшийся в пыли и взмокнувший в побеге от собак, осмелился сидеть там на расшитых шелком подушках? Цю Цзяньло выпрямился. Их разделяла еще целая комната, и дверь была открыта. Пусть Шэнь Цзю и цепенел в душном мраке, накрытый тенью мучителя, однако сейчас слова Цю Цзяньло не имели над ним той же власти, что и за запертыми дверьми. Цю Цзяньло, должно, быть тоже это почувствовал. Он повернул голову, но половину его лица, обращенную к Шэнь Цзю, скрыла тень от свечи. На этот раз он заговорил размереннее: — Я попросил Тинли принести к дверям моей спальни бочку с водой. Свет в людской давно погас — думаю, бочка уже должна стоять, — Цю Цзяньло помолчал. — Возьми ее. Тебе нужно смыть с себя всю уличную грязь. Шэнь Цзю отшатнулся от двери, чтобы скрыться от усмешки Цю Цзяньло. Шаг вправо… и он бросился в тупик мужского крыла, заходя в едва скрытые небрежным охотником силки. Но куда ему было идти? Возвращаться обратно под свет масляных ламп кабинета Цю Цзяньло, чтобы спешно сбежать вниз по лестнице на первый этаж? Спрыгнуть из своего окна и уберечься в ночном саду? Спрятаться в бельевом шкафу? Под кроватью? Замереть в темном углу? Внезапная догадка об ином пути к собственному спасению настигла Шэнь Цзю на пороге его комнаты — перед тяжелой дверью с хитрым встроенным замком. То было дорогое изобретение, которое мог позволить себе не каждый дом. Но уже в первую ночь оно стало для Шэнь Цзю бесполезным и бессмысленным, ведь у Цю Цзяньло также имелся ключ от этой двери. Однако были и иные способы запереться от непрошенных гостей: сараи и хлева, в которые они с Ци-гэ не могли залезть погреться, изредка удостаивались простым навесным замком, но чаще крестьяне оберегали свои владения еще проще — просто подпирая ворота изнутри. С последней мыслью Шэнь Цзю размашистым движением втащил в свою комнату бочку, наполовину заполненную водой. Запер дверь (оставив в скважине ключ) и для верности подпер ее изнутри принесенной бочкой. Надежда билась в груди вспорхнувшей птицей. Этим днем… меж белых простыней, липких прикосновений и горячего дыхания… он увидел истинное лицо Цю Цзяньло. Его трусость, что из-за единственного стона не позволила ему притеснять Шэнь Цзю на глазах у всех. И которая не позволит ему сейчас, в тихий час Крысы, кричать и требовать у жениха сестры открыть дверь. С тяжелым вздохом Шэнь Цзю опустил в бочку полотенце и отер пот с висков и лба. Это была еще не победа — он даже не мыслил уйти в кровать и спокойно заснуть. Но, притиснувшись к двери в ожидании Цю Цзяньло, Шэнь Цзю хоть и ощущал волнение, но никак не прежний страх. Должно быть, прогорела палочка благовоний, прежде чем Шэнь Цзю уловил у самой двери шорох, а затем — стук замка в скважине, когда на ручку надавили. Пауза — должно быть, искал ключ. А затем скрежет металла о металл. Дверь снова толкнули. И ненадолго все стихло. — Неужели ты ждешь, что я примусь выламывать двери в собственном доме? — голос Цю Цзяньло звучал спокойно и ровно, не заглушенный шепотом. — Человеку, не заработавшему честным трудом и медного цяня, очень просто относиться с беспечностью к чужой собственности. Однако, будь ты чуть более благоразумен, ты бы понял, что рано или поздно этот дом станет также твоим… — молчание. — Шэнь Цзю. Зачем это притворство? Ты ведь не спишь. Ты слишком малодушен, чтобы устроить такую проказу и безмятежно уснуть. Хоть их тела и были разделены дверью, но голос Цю Цзяньло звучал так близко, словно мужчина шептал над самым ухом Шэнь Цзю. — А ты слишком малодушен, чтобы звать Тинли выломать дверь! Его собственный окрик потонул во мраке. По спине липким холодом пробежали мурашки. — Уходи, Цю Цзяньло. Я все равно не открою! — Ты плохо чувствуешь себя? Боишься? Незачем распаляться и бросаться в крайности: ты мог объяснить мне… Открой дверь, Шэнь Цзю. Мы можем просто поговорить. Как в прошлый раз. Невозмутимость чужого голоса обострила восприятие Шэнь Цзю до предела. Слова Цю Цзяньло… были абсурдны. Это была наглая насмешка над решимостью Шэнь Цзю. — Я не буду с тобой говорить. «Боишься?..» — просмакованное липким ядом опалило мозг. — Сегодня ты ничего не добьешься. «А завтра?..» — дыхание, прокравшееся сквозь дверную щель, коснулось шеи. Шэнь Цзю крупно вздрогнул. Нет, Цю Цзяньло совершенно точно этого не говорил. — Уходи! — заглушая голос в голове, вновь воскликнул Шэнь Цзю. Он сам впустил в свое сердце сомнение. За дверью наступила тишина. Зажмурившись, Шэнь Цзю отсчитывал удары сердца. Ни шороха, ни вздоха. Шэнь Цзю не смел надеяться, что Цю Цзяньло уйдет, растворится, исчезнет — но хотел исчезнуть сам. Внезапно перенестись на сеновал, сладко пахнущий свежескошенной травой. Просочиться сквозь время — в прошлое лето, когда голод так крутил пустые желудки, что они с Юэ Ци бродили по полям, точно пьяные — до одури окрыленные свободой. — Я понял, Шэнь Цзю. Ты хочешь все это закончить. Так? Обессилев, Шэнь Цзю припал грудью на кромку бочки, перегнувшись — так что его обескровленное лицо задрожало на гребнях вздыбившейся ряби. — Такое случается. Порой таить в сердце тайну становится невыносимо. Ты потерял здравомыслие: не каждый способен выдержать эту боль. Она не уходит, она разрастается, она стесняет дыхание… И, когда боль становится невозможно терпеть, остается лишь один выход — признаться. Признать свою слабость и разделить боль с родной душой… Быть слабым не страшно. Ведь потому люди и образуют семьи. Цю Цзяньло замолчал. Растекшиеся на глади воды, черные глаза Шэнь Цзю стали до хрупкого прозрачны. Сквозь них Шэнь Цзю видел ужас, сковавший его душу. — Ты не хочешь говорить со мной. Но разум твой, точно сухое дерево под порывами ветра, гудит и завывает, не в силах более удержать самого себя… Хорошо. Я сделаю это за тебя. Я расскажу обо всем Цю Хайтан. С тобой ее нежное сердце разделит стыд и пламень твоих пороков. Шэнь Цзю вздрогнул, и вместе с тем рассудок его подернулся рябью волнения. Он никогда и не думал рассказывать. Нет, даже не это. Он и представить не мог, что Цю Хайтан узнает. Но теперь — представил. И разум озарила жажда отмщения. Цю Хайтан увидит истинное лицо Цю Цзяньло. Больше она никогда не сможет говорить о нем тем же глубоким голосом, наполненным чувством благодарности. Нежность к Цю Цзяньло станет сожалением. Воспоминания обагрятся разочарованием. Прежний образ покроется гнойниками и червоточинами. Истина отравит все мысли — Цю Хайтан будет невыносимо даже думать о брате. Все верно! Он ведь заслужил… Жар злорадного ликования затмило осознание. Фигура Шэнь Цзю покачнулась. Руки, вцепившиеся в края бочки, охватила мелкая дрожь, и теперь они едва удерживали грудь, что отяжелела — словно набило свинцом. — Ты не посмеешь. — Разве ты сам не испытываешь перед ней вину? С того дня наша ложь лишь обросла новыми тайнами, спутав следствие и причину подобно зарослям вьюна. И Хайтан — против собственной воли, ни о чем не ведая — стала соучастницей нашей лжи. Мы должны рассказать ей. Разве она не заслуживает знать правду? Цю Цзяньло был прав: причина и следствие спутались, потому Шэнь Цзю казалось, будто он балансирует на кромке колодца и с каждым навернутым кругом его все больше заваливает в мерзлый провал. Животный порыв, облаченный тираном в песнь о воскрешенном чувстве и долге. И страх, который должен был толкать Шэнь Цзю искать помощи, — но он же и причина, почему Шэнь Цзю давится, пряча дурную кровь. — Ты убьешь ее, — почти беззвучно прошептал Шэнь Цзю в немой мольбе. — С рождения запертая в стенах родительского дома, Хайтан привыкла сетовать на своих тюремщиков. Она не ведает, как больно может ранить мир, и плохо понимает людей. Вверив свое сердце человеку, не способному защитить ее… своей беззаветной влюбленностью и наивностью… она заслужила знать правду. Туфли скрипнули, — и тяжелые шаги устремились к повороту коридора, оставляя позади мужское крыло. В бессилии Шэнь Цзю заломил руки. Сдавленно застонал, переходя на вой. До крови укусил нижнюю губу. А после рывком, почти обливая собственные колени — отодвинул бочку. Ключ, прежде воткнутый в затвор, отскочил от пола и закатился куда-то под сбитый ковер. Ударившись плечом о дверной косяк, Шэнь Цзю спешно протиснулся наружу. В алом мареве и стуке подскочившего к горлу сердца он смотрел на фигуру Цю Цзяньло, застывшую в коридоре. Остановившись на повороте, тот не успел даже дойти до двери собственного кабинета. — Ты напугал меня сегодня. Цю Цзяньло рывком занавесил окна, пряча комнату от единственного свидетеля их тайных встреч — ночного неба. Воздух застыл, и душный полумрак рассекало лишь мерцание карминовой свечи. В ее жаре загорелые ладони отливали медью. Шэнь Цзю замер, прожженный воспоминанием, и, так и не распустив завязки на рубахе, сложил руки на бедрах. Их едва прикрывал край нижних одежд. Цю Цзяньло обернулся, но ничего не сказал, пусть прежде сам приказал Шэнь Цзю раздеться. А после направился к двери. — Видишь? Я говорю с тобой откровенно. Он пересек всю комнату, чтобы склониться над оставленной у порога бочкой. Всплеск и журчание — капли часто забарабанили по глади воды. Выставив локти, Цю Цзяньло с силой отжал полотенце. — Ты тоже можешь быть честен со мной. Стук шагов, но, даже еще ниже пригнув голову, Шэнь Цзю так и не смог спрятаться: мыски туфель остановились в поле его зрения. Цю Цзяньло встал на колени и, перехватив за щиколотку ногу Шэнь Цзю, уместил на своем бедре его стопу. — Обо всем, что тревожит, — ты можешь рассказывать мне. Подвернутую ногу пекло с обеда, но Шэнь Цзю не выдал себя и звуком, даже когда искра боли прошибла его до колена. — Как противны тебе мои касания. Обернув мокрым полотенцем, Цю Цзяньло мягко сжал в ладонях его стопу, — и мгновение спустя Шэнь Цзю почувствовал в суставе неестественную легкость. — Как удушающи поцелуи. Потянувшись к шкатулке, стоявшей на прикроватной тумбе, Цю Цзяньло извлек ножницы и бережно состриг с пальца Шэнь Цзю обломившийся ноготь. — И как ты теряешься, не решаясь, что выбрать: протест или послушание. Цю Цзяньло поочередно протер полотенцем каждый палец, вычищая налипшую на стопы грязь. Скользнул выше, и, когда мокрый ворс коснулся бедер, Шэнь Цзю вздрогнул — но не от холода, пусть вода в бочке давно остыла. Мир опрокинулся. Лежа поперек кровати, накрытый тенью, придавленный тяжестью, Шэнь Цзю глубоко дышал — не давая набухшему в груди кому подступить к горлу. Веки пекло. — Сегодня — смотри внимательно. Я не позволю тебе забыть ни мгновения из этой ночи. Задрав край рубахи, Цю Цзяньло подтащил к себе бедра Шэнь Цзю. Запах смочившего ворот пота кружит голову. В пальцах, впившихся в бока, искрится нетерпение. — Это не пытка. Ты можешь вытерпеть. Ты должен запомнить. Чтобы впредь не разочаровывать меня. Шэнь Цзю помнил. Закрывая глаза, путаясь в жарком одеяле — помнил. — Незачем притворяться. Но теперь было хуже. — Незачем сдерживаться. Теперь он видел. — Эти стены умеют хранить тайны. Как и мы с тобой. Цю Цзяньло оставил постель, когда в комнате еще царил полумрак. Сев на кровати, он некоторое время неподвижно слушал горихвостку, видимо, нарушившую его поверхностный сон. Затем неспешно натянул на плечи верхнее одеяние и, забрав с полки свечу, отпер дверь. Уставив воспаленный взгляд во мглу, Шэнь Цзю слышал, как чужие шаги стихли в соседней комнате — и тогда поместье вновь сковало беззвучие. Шэнь Цзю сел, сбив одеяло в изножье кровати. От застывшей на теле испарины зудела кожа. Запах тела пропитал белье, ворот резал шею. Грудь теснил спертый воздух. Открыть окно. Перестелить белье. А старое… Горихвостка заливалась в саду. Поднявшись на ноги, Шэнь Цзю рывком содрал с матраса простынь. С первым проблеском зари задняя дверь поместья отворилась. Осторожным, но нестройным шагом Шэнь Цзю просочился во внутренний двор. Сжимая в руках мятую простынь, он прошел тот же путь, что и прошлым днем, и остановился у колодца. Наполнив корыто водой, Шэнь Цзю замочил простынь и опустился перед ним на колени. Движения его рук были остервенелыми и усердными, — и даже без мыльного корня совсем скоро меж пальцев Шэнь Цзю белесой вспышкой расплылись мутные разводы. Вскоре зябкость колодезной воды расцветила ладони пунцовыми ожогами. «Соучастник». Шэнь Цзю зажмурил глаза. Над кромкой высокого забора разгорался багряной рассвет.

Zемфира — Любовь, как случайная смерть