Господство жестокого бога

Sarah Warne — Your Favourite

Утренние разговоры о текущих делах текли мимо ушей: как ни цепляйся, звуки голоса Цю Цзяньло будили в сознании события прошедшей ночи. Опустив взгляд в миску, вместе с теплом разваренной рисовой каши Шэнь Цзю ощущал на себе чужой липкий взгляд. Тошнота сковала горло, и за весь завтрак Шэнь Цзю так и не сумел преодолеть ее — губы остались плотно сомкнутыми. Первым из-за стола вышел Цю Цзяньло. — Баоши, — обратился он к ключнице, которая, закончив с завтраком прежде остальных, ждала из уважения. — Когда с Хайтан осмотрите ткань, передай мне. Единственное, что Шэнь Цзю удалось выцепить из утренней беседы, — это что сегодня наемные рабочие должны были привезти в поместье товары. Уставив взгляд на собственные руки, он ждал, когда Цю Цзяньло либо Цзянь Баоши дадут ему поручение… однако они оба молча ушли: хозяин — в свой кабинет, ключница — на левую половину, в свою каморку на первом этаже. У самого уха раздалось горячее: — А-Цзю! Шэнь Цзю обернулся — и мысли заволок медовый взгляд Цю Хайтан. Посуду со стола уже собирала Ляоцин, а Цю Хайтан, подойдя к стулу Шэнь Цзю со спины, теперь наклонилась, опаляя лицо жаром дыхания. — Пошли, — она потянула его за руку и, приложив к губам палец, чтобы Ляоцин не спрашивала, повела Шэнь Цзю к лестнице. Вновь затрепетавшее в груди сердце поднимало все чувства на поверхность. — Куда? — на выдохе произнес Шэнь Цзю, вместе с Цю Хайтан легко вспархивая по ступеням наверх. Со стороны — точно две влюбленные ласточки. Цю Хайтан замахала рукой, моля о тишине, но, стоило им минуть приоткрытую дверь кабинета Цю Цзяньло, как она притиснула чужие ладони к своей горячей груди, продолжая вести Шэнь Цзю по коридору уже спиной к движению. Так глаза в глаза — полные нежности, точно напоенные росой бутоны, — она увлекла его к почти самому тупику, но остановилась в паре чжанов от собственной комнаты. По их плечи оказалась еще одна дверь. — Эта комната очень особенная, — улыбка Цю Хайтан лучилась лукавством. — Я… дозволяю тебе войти в нее. Помимо комнаты Цю Хайтан, посещенной во времена ее болезни, в «женское» крыло Шэнь Цзю никогда не заходил, потому даже представить не мог, о чем говорит Цю Хайтан. Шэнь Цзю неуверенно посмотрел в сощуренные глаза девушки, в которых искрилось почти детское озорство. — Тайная комната?.. Цю Хайтан ответила ему придушенным смехом, а затем распахнула дверь и втолкнула внутрь одеревеневшее тело Шэнь Цзю. Ноздрей сразу коснулся сладковатый и нежный — почти молочный — запах, а взгляд наполнился солнечным светом, отраженным от белых стен комнаты. Шэнь Цзю сделал шаг вперед, всматриваясь и тут же осознавая, что отличало эту комнату от прочих в поместье. Почти пустые светлые стены. Черный пол. Три деревянные прялки. Низкий столик с аккуратно сложенными письменными принадлежностями и заготовками вееров. Несколько скромных подушек, тесно сосредоточенных рядом друг с другом, словно гнездышки куриц-наседок. Цветы в единственной вазе на полу. Простота убранства наполняла сердце покоем, как тишина — уши плотным слоем после шумного дня, проведенного на базаре. Казалось, эта комната вовсе не принадлежала Цю Цзяньло. Будто он никогда в нее не заходил. — Это женская, — обойдя Шэнь Цзю, чтобы заглянуть ему в лицо, Цю Хайтан встретила в глазах Шэнь Цзю сомнение. Потому она ласково объяснила: — Как комната для занятий, но только для женщин. Хотя, когда Цзянь Баоши здесь нет, мы всегда с Ляоцин больше забавляемся тут, чем работаем. Может, от размеров комнаты, может, от материала и окрашивания половиц, только шаги здесь звучали особенно: когда Цю Хайтан направилась к столу, стук подошв ее туфель, точно гул от дождевых капель, отразился от стен и осел дрожью на висках. — Здесь я рисую, в приемной — пишу. Первое не любит Цю Цзяньло, второе — не слишком нравится Цзянь Баоши. Но владеть я должна и тем, и другим, — Цю Хайтан фыркнула, сев и оправив платье. После она похлопала ладонью по подушке подле себя. — Садись. Шэнь Цзю аккуратно примостился рядом с ней — почти плечом к плечу — и затаил дыхание, глядя в лицо Цю Хайтан, обрамленное ореолом света. На фоне проема окна волосы в обычно идеально гладкой прическе пушились и отливали бронзой. Меж тем Цю Хайтан потянулась к довольно увесистому сундучку (прежде спрятанному под столиком), подтащила его к своим коленям и отворила расписную крышку. Взгляд Шэнь Цзю скользнул вслед за пальцами Цю Хайтан, доставшими из-под отреза ткани шелковый платок с начатой вышивкой. — Ой, не смотри! — преувеличенно суматошно воскликнула Цю Хайтан, накрывая ладонями намеченные алой нитью образы. Но тут же добавила с проникновенной улыбкой: — Это мой скорый подарок. Тебе. Последнее слово теплом полуденного солнца обволокло юношеское сердце. Шэнь Цзю отдернул взгляд от чужих рук и смущенно улыбнулся: — Спасибо, — и немного погодя: — У тебя очень красиво получается Шэнь Цзю кивнул на другие вышивки, суетливыми руками Цю Хайтан теперь разбросанные подле ее коленей: носовые платки и даже расшитые шелковые туфельки. — Почему ему не нравится? — спросил он о Цю Цзяньло, как будто пробуя почву под ногами. — Потому что я трачу на это слишком много сил. Помнишь, как он тогда сказал? Что я беспутно волную свою душу, стараясь подражать божественной длани… На самом деле, все гораздо проще: я просто недостаточно талантлива, чтобы создавать что-то хотя бы отдаленно прекрасное, как те гобелены, что украшают нашу приемную. Мои безделки… ценны лишь для тех, для кого ценна я сама. Выбрав среди разбросанных предметов платок, Цю Хайтан сложила его вдвое и ласково огладила пальцами проглядывающую на лицевом квадрате вышивку — багровый кленовый лист, пронизанный золотистыми жилками. В ее словах была горечь разочарованного творца, однако задумчивые глаза смотрели ласково — как мать, что не может быть сурова к тем, в кого вдохнула жизнь. — Однако сам А-Ло никогда не отказывается от моих безделок, — рассмеялась Цю Хайтан. — Брат беспокоится обо мне. Он старше меня более чем на двадцать лет, и когда… не знаю, как скоро, и не хочу знать… когда он оставит меня, мне придется прожить эти двадцать лет без него. Он лишь хочет, чтобы я не растеряла с его уходом и всю свою жизнь. Потому я должна постараться — и стать достойной преемницей его дела… На последнем слоге голос Цю Хайтан дрогнул. И уже мгновением позже стук захлопнувшейся двери заставил Шэнь Цинцю подскочить. Они обернулись и увидели на пороге Цзянь Баоши. А она, меря их взглядом, была мрачнее ненастной ночи. — Хайтан. Произнесенное имя дрожало на языке Цзянь Баоши гроздьями гнева. Цю Хайтан поддалась испугу и неосознанно втянула голову в плечи. — Вспомни, что я тебе говорила, — но последующие слова предназначались им обоим: — Женский мир подобен воде, а мужской — глине, и они не должны смешаться в грязь. Так почему ты нарушила правило и теперь я вижу мужчину в женской комнате? Шэнь Цзю сложил руки на коленях и низко пригнул голову. Он должен был уйти, но не смел — оставить Цю Хайтан — и не желал — добровольно отказаться от покоя этих стен… пусть даже и взрезанных чужим негодованием. — В А-Цзю нет грязи, лао Баоши, — дерзко ответила Цю Хайтан дребезжащим голосом. Шэнь Цзю почувствовал, что его рукав потянули: так Цю Хайтан безмолвно призвала его остаться и хранить молчание. — Его помыслы и намерения чисты, но те, кто пожалуют сегодня в поместье, — другие. Я не хочу терпеть их нескромные взгляды, грубые разговоры и гнусные пересуды. Как благоразумная женщина я не стану мешать делам брата — и пачкать себя грязью, однако это значит, что я должна отказаться от занятий в приемной и библиотеке, где меня могут обнаружить и сделать поводом для сплетен неотесанные мужланы. Где же мне еще искать приют, кроме как не в этой комнате? И где мне еще уединиться с А-Цзю, чтобы вместе заняться его обучением и с тем не вызвать подозрения в бесстыдстве? — Ты опять много болтаешь. Шэнь Цзю поднял голову, встречаясь со взглядом Цзянь Баоши. Никогда прежде он не позволял себе столь пристально смотреть в ее глаза. Эта старая женщина имела неоспоримое влияние на всех обитателей дома Цю, ведь даже хозяин прислушивался к ее мнению. Оставаясь нелюдимой и строгой, Цзянь Баоши бесшумно возникала в дверных проемах комнат, отдавала лаконичные указания, отчитывала за дурно сделанную работу и относилась к слугам строже господина. Но сейчас, вопреки ожиданиям, Шэнь Цзю не чувствовал и толики былого страха: глаза Цзянь Баоши, обращенные к нему, были спокойны, как темные воды. — Юная хозяйка дома Цю не только сама таится… но и мужа своего прячет, — фыркнула ключница, бросая на колени Шэнь Цзю бумажный сверток. В его нос сразу же ударил терпкий аромат трав. — Раз так, то пусть Цзю учится. Заглянув внутрь свертка, Шэнь Цзю обнаружил связанные в пучки травы, от которых все еще веяло сыростью утренней земли. Цзянь Баоши брякнула ножницами, положив их на стол перед Шэнь Цзю, придвинула листы бумаги и уголек, а затем сняла с полки обитую тканью книгу. — Будешь учиться читать и писать, — Цзянь Баоши разложила книгу перед Шэнь Цзю на первой странице. — Не по заумным трактатам и романам, а по лекарским рецептам. Страницы книги представляли собой рамы из высушенных стеблей дудника (Шэнь Цзю с Юэ Ци часто баловались, вырезая из них дудочки для плевков ягодными зернами), на которые была натянута мешковина. Страница композиционно делилась пополам, а каждая половина — еще пополам. В левом квадрате — цветок-вышивка, в правом — цветок-гербарий. А между двумя мысленными квадратами в мешковину была вшита каллиграфия. По два растения и две каллиграфии на страницу. Сметая пыль с полок в библиотеке поместья Цю, Шэнь Цзю ни разу не видел книги, подобной этой. — Эти травы я купила у девочки-собирательницы, продающей на пути в город. Пока они не засырели, надобно их разложить по простыням и отправить сушиться на печь в кухню. Цзянь Баоши наставляла Шэнь Цзю, выкладывая перед ним на стол свертки мешковины. Несколько из них она вклинила между локтями Шэнь Цзю и Цю Хайтан, так что последней пришлось отсесть на другой край стола, дабы спасти от завала свои пожитки. — Когда травы засохнут, они станут ломкими и будут сильно крошиться всякий раз, когда придется заглядывать в мешок. Потому мы подписываем мешки, чтобы лишний раз не проверять, что в них хранится. Просто ведь? Все еще сбитый с толку таким количеством приготовлений, Шэнь Цзю торопливо кивнул ожидавшей ответа ключнице, и Цзянь Баоши, увидев в его лице прилежную покорность, перешла к объяснению «урока». — Сначала срежь связывающую нить и разложи травы одного вида на простыне. Пусть проветрятся, пока ты думаешь, — одна ключница знала, что вкладывает в это «проветрятся». — Затем найди в книге, как трава называется. Высушенной она может быть более блеклой, потому лучше сверяйся с вышивкой. Лекарственные травы ведь не все полевые цветы — можно было и спутать по такому самоучителю. Однако, вновь вглядевшись в страницы книги, Шэнь Цзю очаровался достоверностью схематичных образов. Золотистые венчики горчицы, зубчатые листья одуванчика — каждую вышивку отличал легкий, но характерный штрих, делавший прообраз легко угадываемым. Сама книга была небольшой — Шэнь Цзю насчитал в срезе страниц десять. Но из-за прутьев она была увесистой и толстенной, а в ее оформлении чувствовался вклад недюжинных сил. — Хайтан сшила эту книгу, когда была еще послушным дитя, — в словах Цзянь Баоши слышалась старческая гордость. До этого Цю Хайтан сидела притихшая, уперев взгляд в собственные колени, но на эти слова ответила порывисто: — Скажешь тоже, — и тут же вжала голову в плечи, попытавшись скрыть объявший ее душный румянец. — Детская безделка. Цзянь Баоши невозмутимо продолжила: — Теперь мы только раз в пару лет распарываем швы, чтобы заменить осыпавшиеся цветы… Когда найдешь название в книге, покажи мне, и я скажу тебе, как оно читается, — если сам не догадаешься, что за растение. Потом перепишешь на бумагу и отдашь мне. Я вошью иероглифы в простынь — так что уж постарайся написать ровно угольком, чтобы мне пришлось за тебя переделывать иглой. Теперь все необходимое было перед ним. И правда: в отличие от чтения книг в этом деле Шэнь Цзю мог предполагать звучание и значение иероглифов по названию растения — кое в чем он уже разбирался, бродяжничая несколько месяцев с Юэ Ци. Однако о некоторых растениях — том же одуванчике — Шэнь Цзю до сих пор и не догадывался, будто у них есть лекарственные свойства. Если когда-то Цю Хайтан станет его женой… ему нужно будет заботиться о ней. Значит, ему также будет важно разбираться в лекарственных травах, которые выписывают лекари. Цзянь Баоши поместила подушку у другого угла стола, чтобы иметь возможность дотянуться до простыней с травами, когда Шэнь Цзю закончит выводить иероглифы. Она извлекла из-под столика обруч с неоконченной вышивкой, и стоило ей задумалась над шкатулкой с нитками, как Шэнь Цзю отвлек ее бесстрашным окликом: — Можно по каждому растению вы будете рассказывать… зачем оно нужно? Цю Хайтан вскинула голову, изумленно заглядывая в лицо Шэнь Цзю, а затем в странной смеси смущения и злости на это смущение закрыла лицо парой шелковых туфелек, которые только что собиралась возвратить в сундучок. Цзянь Баоши, сурово смерив Шэнь Цзю взглядом, наконец ответила: — Потом. Когда травы высушатся. Шэнь Цзю с благодарностью кивнул ей. Цю Хайтан же ответила бессильным сопением. Комната наполнилась тишиной, изредка прерываемой негромкими замечаниями Цзянь Баоши, шелестом бумаги под пальцами Шэнь Цзю и трением шелковой нити, продеваемой Цю Хайтан сквозь ткань платка. Подписывать угольком названия растений оказалось для Шэнь Цзю не столь волнительно, как писать кистью для каллиграфии. Вместе с тем его сердце наполнялось спокойствием, а пальцы — уверенностью каждый раз, когда Цзянь Баоши одобрительно кивала, глядя на его иероглифы. Эта работа нравилась ему куда больше мужской — такой как тягание тюков и уборка в конюшне. Да и уединение на кухне вместе с Чжанлу более не казалось Шэнь Цзю спокойным занятием, ведь ему все равно приходилось выбегать во двор и разносить еду ко столу. Сейчас же, в женской комнате, время как будто остановилось. Цю Хайтан громко зевнула, едва заслонив рот краешком своего пурпурного рукава. Цзянь Баоши замахнулась на нее, но не ударила, удовлетворившись испугу, мелькнувшему во взгляде подопечной — ненастоящему, конечно. Цю Хайтан присмирела, но лишь на несколько фэней: спустя это время она снова начала ворочаться на своей подушке и заглядываться на усердно трудящегося Шэнь Цзю. В конце концов девушка решилась обратиться к Цзянь Баоши: — Лао Баоши, пожелания я уже написала! Как ты думаешь: мне лучше украсить платок вышивкой журавлей на сосне или же… моего умения будет достаточно для изображения двух уточек-мандаринок? На последних словах Цю Хайтан уже неприкрыто улыбалась, глядя на опешившего Шэнь Цзю. Своим лукавым взглядом она вылавливала любое изменение, проявлявшееся на его лице. Однако прежде чем тот успел усмирить свое смущение, Цзянь Баоши вновь одернула Цю Хайтан, но теперь ее голос был куда строже: — Что за пожелания ты там натянула своими нитками, бесстыдница! С этими словами она выхватила из рук Цю Хайтан круг для вышивания. Одного лишь беглого взгляда оказалось достаточно для приказа, ознаменовавшего окончание краткого покоя: — Собирайся, Хайтан. Я попросила рабочих положить тюки с тканью на самый верх, так что теперь их наверное уже успели выгрузить. Нужно отсмотреть брак, — и, предвосхищая капризы Цю Хайтан, Цзянь Баоши добавила: — И если тебе приглянется какая-то ткань, то я поговорю с твоим братом, чтобы он выделил отрез на твое летнее платье. Этой уловкой ключнице удалось подкупить Цю Хайтан, так что, не возразив и словом, госпожа тут же оставила свое занятие и в предвкушении спешно засобиралась. — Цзю, — тревожное предчувствие укололо грудь. — Отнеси травы Чжанлу. Пусть уже начинает их сушить. Оставшееся я разберу позже с этой бездельницей: осталось все равно немного. Вместе с Цзянь Баоши они аккуратно запахнули простыни, а после, сложив свертки один на другой, водрузили получившуюся стопку на руки Шэнь Цзю. Дверь в женскую комнату не запиралась — однако почему-то в тот момент, когда Цзянь Баоши захлопнула дверь до щелчка, Шэнь Цзю, сглотнув, почувствовал: в этот островок безмятежности нельзя вторгаться без спроса. Отставая шагов на пять, Шэнь Цзю сопроводил Цю Хайтан и Цзянь Баоши вниз по лестнице, а там, чтобы не толпиться вместе с рабочими в приемной, оставил их, выскочив в парадные двери. — Разве это не тот попрошайка, который загубил хозяйскую лошадь? Эти слова прошелестели над ухом, точно мазнувший щеку бамбуковый лист. Спускаясь по ступеням крыльца, Шэнь Цзю одеревенел телом и на последний шаг оступился, припав на колено. Прижав к груди стопку — в тканях сочно хрустнула трава, — Шэнь Цзю тут же поспешил подняться и вновь услышал шепоток: — За тот случай господин Цю его в дом отрабатывать взял. А сейчас что? Что это за тряпки на нем теперь? Работа по выгрузке товаров всегда шла медленно. Чтобы разместить все в амбарах и погребах, требовался тщательный расчет и время. Как с путевым мешком: поторопишься — и все придется перекладывать. Потому праздно шатающиеся по двору рабочие не были чем-то примечательным, ведь они всего-то ждали своего череда, когда товарищи позовут их подмочь либо подменить. Но Шэнь Цзю не любил такие дни, когда люди, заполоняющие двор поместья, работали и слонялись. По ним трудно было определить, чем теперь увлечено их внимание. Они были рассредоточены и непредсказуемы… как звенящая голосами городская улица. — Ты что же не слышал? Говорят, повезло ему: хозяйская сестра в него втрескалась. Теперь он не слуга, а — господин. Гул застлал уши, и Шэнь Цзю, не поднимая от земли глаз, чтобы вновь не оступиться, брел к кухонной пристройке сквозь топь прилипших к нему взглядов и молил лишь об одном — чтобы не подкосились ноги. — А разве он не беглый раб? Чжанлу сидела на крыльце — как и всегда, когда приезжали рабочие. Подле нее, оперевшись на балки навеса, стояли мужчины: болтали, пока не пришел Шэнь Цзю, а когда приблизился — смолкли. Остановившись перед изумленно воззрившейся на него Чжанлу, Шэнь Цзю едва разомкнул губы, чтобы застучать зубами: — В-высушить… меня… Б-баоши… Их взгляды он тоже чувствовал — тех мужчин, что умолкли в его присутствии. Чжанлу терпеливо ждала, когда Шэнь Цзю закончит, но, совершенно запутавшись, в итоге его голос стих, осев удушливым сипением связок. Чжанлу поднялась. Высокая, широкая в плечах, сильная — стоя на ступеньке, она нависла над Шэнь Цзю и откинула край свертка, обнажив ровный ряд трав. Тогда она облегченно выдохнула и кивнула, принимая из рук Шэнь Цзю стопку простыней. — Поняла. Это Цзянь Баоши тебя послала? Славно, что они так быстро управились. Так жарко сейчас печь топить, а теперь после готовки часть жара хоть сушка заберет. Чжанлу ушла со стопкой простыней в кухню, и стены заглушили ее слова. Будто стрекот сверчков, к вискам вновь прилил жар — и Шэнь Цзю услышал шепот: — Хозяева немного позабавятся, да и вышвырнут. Даже жаль его: поверил, будто в самом деле может так повезти. Шэнь Цзю обернулся. Ослепленный полуденным солнцем, в багровых бликах он увидел группу мужчин, стоящих под отцветшим чубушником. Среди них был Тинли — и его скверная улыбка полоснула грудь Шэнь Цзю. Один. В этом поместье, захваченном чужаками, Шэнь Цзю почувствовал себя совершенно одиноким и с тем — обнаженным догола, без шанса скрыться от чужого взгляда. Раб в господских тряпках — он не знал, за какое дело приняться после исполненного поручения, и теперь чувствовал себя совершенно жалким. Будто загнанный зверь, он вновь мог искать приюта лишь в колючих кустах и мерзлой земле. Обняв себя руками, глуша рыдания… Но теплая ладонь тронула его запястье. — Сяо Цзю. Чжанлу улыбалась. Тепло, ласково — так непохоже на яростное солнце, распекающее затылок. Но ее глаза светились печальной решимостью, в которой читалось: она поняла все. — Я отжала после стирки белье, а развесить забыла. Совсем закрутилась с делами, да и обед скоро готовить… Не приказ, а просьба. Лучшее решение для души, мечущейся на границе двух миров. — Повесишь его для меня? Если в этом доме и жило милосердие… то оно воплотилось в морщинистых руках, обнимавших ладони Шэнь Цзю. — Конечно. Он улыбнулся. Неловко, с неунявшейся дрожью в уголках губ. Но Чжанлу поняла и это. Влажное белье пахло мыльным корнем и приятно липло к рукам, охлаждая кожу в пылу полуденного зноя. Вместе с огромной корзиной Шэнь Цзю направился к вбитым в землю кольям с перекинутой между ними веревкой — конструкции, необходимой для сушки белья в солнечные дни. И вместе с тем, как он повесил первую простынь, Шэнь Цзю мысленно отблагодарил Чжанлу за еще одну милость: широкий белоснежный квадрат влажной ткани мгновенно отгородил его от остальной части двора. И с каждой новой тряпкой Шэнь Цзю, словно трудолюбивый стриж, все уютнее обустраивал свое гнездо, в глубине которого наконец-то смог отереть соленый пот со лба. Разве должны быть ему обидны подобные слова? Сорвавшиеся с языков окостенелых мужиков? Науськанные бессильной обидой Тинли? Разве имели они и десятой части силы нежных рук Цю Хайтан? Касания ее нежного дыхания? Любви, искрящейся во взгляде? Шэнь Цзю прижал к лицу уголок только что повешенной простыни. Влажная душистая ткань нежно объяла разгоряченные щеки и трепещущие веки. Подарила спасительную прохладу. Наполнила ощущением чистоты. Успокоила мысли — хотя бы на толику: ведь крики и гогот приблудших людей по-прежнему бередили сознание. Долгожданный порыв ветра качнул задремавшие кроны деревьев. Он принес с собой вялое потявкивание собак в псарне, и прежде чем Шэнь Цзю осознал, что прильнувшее к его спине нечто — вовсе не вздыбленная ветром простыня, кольцо рук уже сомкнулось поперек его туловища. — Тише, — опалило ухо. Колья для сушки белья были вбиты в землю заднего двора, где также располагались конюшня и псарня, — потому и теперь, когда поместье наводнили чужаки, этот закуток сохранил свою пленительную пустынность. Скрытый рядами развевающихся на ветру простыней, Шэнь Цзю словно оказался запертым в тесной комнате — наедине с жаром, прилипшим к его спине. Шэнь Цзю не успел вздохнуть, потрясенный отчетливостью прикосновений, скользнувших поверх шелковых одеяний к груди, когда Цю Цзяньло притиснулся носом к его виску, выдыхая в самое ухо: — Физический труд тебе к лицу. Хоть ты теперь и жених госпожи, негоже запирать тебя за учебой во внутренних комнатах. Легко, будто обрывая мясистые лепестки пиона, Цю Цзяньло развернул ткани ханьфу на груди Шэнь Цзю — и в следующий миг уже прильнул губами к шее. — И эта линия загара… Как скоро твоя кожа пунцовеет под лучами июньского солнца. От мокрого прикосновения тело Шэнь Цзю пробила дрожь: губы Цю Цзяньло собрали скатившуюся к ключице испарину, где из золотистого цвет кожи перетекал в полупрозрачно-белый. — Так лучше. Только тому, кто имеет право тебя раздевать, должно быть дозволено видеть твою лучащуюся снежным бархатом кожу. — Отстань… Слова едва слышны сквозь скрежет стискиваемых челюстей. Мокрые поцелуи становятся распаленнее, и от них по плечам расползается зуд. Чужие пальцы вновь спустились, треплют полы одежд, ослабляя пояс, — а Шэнь Цзю в бессилии сжимает руки в кулаки. — Отстань!.. — прохрипел он, отстранившись и пихнув Цю Цзяньло локтем в чужую грудь. Вырвавшись, Шэнь Цзю делает два шага назад, но тень Цю Цзяньло сразу настигает его. Теперь — лицом к лицу. Шэнь Цзю почти задыхается, когда встречается с чужим взглядом, уворачивается, а после чувствует губы Цю Цзяньло на своих. — Отпусти! Звон в ушах — как будто от крика, но на деле — лишь придушенный стон. Но даже это пугает Цю Цзяньло, и на мгновение он отпускает слугу. Шэнь Цзю пятится назад, наступая на край простыни. А после падает на грязную землю, объятый влажной тканью. Веревка с громким треском рвется, и целый ком простыней падает на землю рядом с дрожащим телом Шэнь Цзю. — Эй! Окрик — чужое праздное внимание. Видимо, кому-то показалось забавным произошедшее. Однако Цю Цзяньло успевает уйти еще до того, как тело слуги касается земли. Поднявшись, Шэнь Цзю видит на простыне, прежде придавленной его телом, лишь отпечатки подножной грязи. — Чего это он? — Да просто растяпа. Шэнь Цзю спешно поднял упавшее белье, скомкал, прижав к высоко вздымающейся груди, и понесся прочь, к колодцу. В воздухе раздался свист — слишком резкий для птицы. Из кустов навстречу Шэнь Цзю выпрыгнула свора; Шэнь Цзю отшатнулся, однако, будто не заметив его, зверье шмыгнуло за его спину — к хозяину. Видимо, то потявкиванье, что Шэнь Цзю слышал ранее, было предвестником прогулки — Шэнь Цзю должен был насторожиться и предвидеть, что на заднем дворе появится Цю Цзяньло… Верно. Теперь, подходя к колодцу, Шэнь Цзю ясно увидел: тропинка, пересекающая задний двор, у ворот оканчивалась калиткой, выходящей на лес. Через нее Цю Цзяньло выводил на прогулку свою свору, и ею же порой выезжала Цю Хайтан, когда погода была солнечная и брат провожал ее в лес: конюшня все равно располагалась на заднем дворе. Значит, избегая парадной лестницы и приемной, полной товаров и рабочих, он зря лелеял мысль, что так сумеет предотвратить столкновение с Цю Цзяньло… За его спиной раздалось причмокивание. Значит, тем свистом Цю Цзяньло подзывал своих собак. Однако, отогнав мысли, Шэнь Цзю понял, что больше не слышит сопения и приглушенных визгов резвящихся животных. Он обернулся, поддавшись кольнувшему грудь предчувствию. И, еще не осознав, что увидел, выпустил из рук ком белья — и бросился стремглав к воротам. Прыжок — и, повиснув на ветке клена, Шэнь Цзю едва успел поджать ноги: подскочив, псина почти что цапанула зубами его новенькую туфлю. Откуда в Шэнь Цзю взялась эта звериная ловкость — знали только Небеса, однако в следующий миг он уже уперся стопами в ствол дерева и, перекинув бедро через ветку, обессиленно распластался на ней. Ветвь накренилась под его весом, однако, найдя устойчивое положение, замерла — так что Шэнь Цзю выкрал себе пару мгновений, чтобы перевести дух. Свора у подножия клена залилась оглушающим лаем, и в жаре прилившей к голове крови, в стуке суматошного сердцебиения голову Шэнь Цзю заполонили багровые образы прошлого. За ним прежде уже гнались собаки, потому он почувствовал это — едва уловимую дрожь земли, когда тебя преследует гибкое, сильное животное. Но те собаки лаяли — рычали, почуяв кровь, и визжали, охваченные азартом. Что же не так было с этим зверьем, что свирепо скалилось ему, вскапывая корни клена, будто вовсе не узнавало и не помнило? И то, как они бросились на него, — бесшумно, будто волчья стая… После чего? — Ну! Словно недовольный задержкой, Цю Цзяньло причмокнул губами, подзывая к себе свору, а после, мотнув головой, направился к калитке. Лай стих до рычания, пока наконец, завиляв хвостами, суки не начали покидать свою засаду по одной. Рабочие набились на углу дома, посмеиваясь над увиденным. — Что же ты от них побежал? Али не знаешь, что ворье бегает — вот они тебя и погнали. Причмокивание. Странная сентиментальность в отношении животного, которую может позволить себе даже страшный человек. Шэнь Цзю теперь вспомнил, что уже слышал этот звук до того — прежде чем на заднем дворе стало слишком тихо.