Господство жестокого бога

Моя дорогая — Бежал

Позади — огни и крики работорговцев, впереди — тьма, что ласковыми объятиями готова сомкнуться за плечами. Надо было лишь добежать. Ударяясь о стволы деревьев и острые углы чужих тонкокостных тел, Шэнь Цзю не разжимал горячей ладони в своей руке. Юэ Ци бежал так же быстро, но не столь отчаянно, огибая нерасторопных детей, попадающих под ноги, и беспокойно оборачиваясь назад — туда, где собаки уже начали задыхаться азартным и злым лаем. Перед глазами кровью расплываются алые пятна, а горло саднит из-за стылого ночного воздуха. Внезапно лес заканчивается, и начинается резкий спуск в низину рисовых полей. Два прыжка — и Шэнь Цзю обгоняет бежавшего впереди долговязого парня, прежде собственной макушкой указывавшего им путь. Но теперь тот задыхается, путается в своих длинных и тощих ногах и под радостный лай псов кубарем катится вниз. Шэнь Цзю проверяет чужую руку, что отвечает бешеным биением крови в запястье: Юэ Ци был тут, вместе с ним, и они с чавкающим звуком ступают на затопленное водой поле. Зайдя в самую топь (чтобы собаки потеряли след) и пригнувшись к вязкой земле, они быстро, словно карпы в реке, двигались вдоль низких посевов риса. Крики, лай становились тише. Чужого дыхания, кроме как принадлежавшего Юэ Ци, уже не было слышно. Прочь от одних огней они уходили к другим (редким и теплым, словно застывшие в воздухе светлячки) — огням чужого дома. Спрятаться в деревне, держа на хвосту погоню из твоих бывших хозяев, было дурной идеей, но лучшей не оставалось. Наметив в темноте очертания бедной хижины, погрузившейся в сон чуть более остальных, Шэнь Цзю разглядел подле нее маленький скособочившийся сарай и не почувствовал присутствия псины. Проскользнув внутрь него, мальчишки забились в самый угол, вплотную к немаленькой дыре в стене — лазу для отступления. Все еще не расцепляя рук, они прислушивались к кромешной тьме, тишина которой нарушалась лишь шумом крови бешено колотящихся сердец да квохтаньем куриц, рассевшихся в противоположном углу — наиболее теплом. «Оторвались?» «Это все?..» «Они не придут?» Так много вопросов друг к другу крутилось на языке, но даже если бы кто-то из них решился нарушить тишину, то едва бы смог проговорить хоть слово: горло было обожжено ночным воздухом, а в груди набух такой ком ужаса, что едва пропускал дыхание. Прошла половина шичэня. Быть может, гораздо меньше: воздух вокруг Шэнь Цзю стал тяжелее, и время, должно быть, замедлило свое течение. Юэ Ци первый изменил положение их сплетенных тел, выдвинув вперед ногу. А потом и вовсе показал знаками: «Спи, сяо Цзю». Спокойная ласка на дне черных глаз. «Я посторожу». Шэнь Цзю помотал головой — также нарушая прежнюю неподвижность собственного тела. «Нет, сам спи, если уж задумался о сне», — отвечал блеск сощуренных глаз. Юэ Ци качнул головой и не ответил, очевидно вознамерившись победить упрямой нежностью. Шэнь Цзю отвел от него взгляд и придвинул к спине наполовину сгнившую солому: со стороны дыры в стене продувало. Темнота рождала отблески и цветные пятна перед глазами — так бывает, когда мозг уж слишком напряжен. Вслед за этим в мысли просочились образы: ожесточенные, насмешливые, безразличные — лица работорговцев. «Они уже далеко», — сжав чужую теплую руку, Шэнь Цзю сморгнул видение и тут же провалился в беспамятный сон, наполненный усталостью. Шэнь Цзю резко сел и под недоуменным взглядом подслеповатого спросонья Юэ Ци принялся шарить по плечам собственной рубахи, силясь вытряхнуть что-то из одежды. Проморгавшись, Юэ Ци догадался. — Постой, — дернул он рукав Шэнь Цзю. — Тише… Пережав ребром ладони путь к отступлению, Юэ Ци протиснул пальцы под ткань рубахи, выуживая на свет плотненького сверчка. — Вот! Замерший от ужаса в руках Юэ Ци, сверчок неожиданно захлопал крыльями, прорезая виски Шэнь Цзю оглушающим треском. Шэнь Цзю тут же зажал ухо. Отдало, как при воспалении. Но что хуже — Шэнь Цзю вспомнил, какое чувство заставило его вскочить от сна в стоге сена. — Сяо Цзю? Пережав сверчку крылья, Юэ Ци наклонил голову к плечу, силясь заглянуть другу в лицо. Шэнь Цзю был бледен. Колючее касание к шее и треск — будто лязг зубов, вгрызшихся в горло. Вчерашний ужас прокрался в подсознание кошмаром, родив пугающе правдоподобные образы: а если бы догнали, разорвали… Но теперь их с Юэ Ци хотя бы ненадолго окружил хрупкий покой. — Не шуми! — строго цыкнул Шэнь Цзю на старшего брата, тем самым пытаясь скрыть свой беспомощный страх. Юэ Ци вздохнул. Шум крови в висках улегся, и Шэнь Цзю услышал мерный стук капель — то моросил дождь. — Еще до рассвета начался, — шепнул Юэ Ци. — Может, потому ты весь озяб. Как твои ноги? Вымочил таки? Нужно растереть, не то… Ладонь Юэ Ци потянулась к щиколотке Шэнь Цзю, на которую был накинут ремешок цаосе, но тот отдернул ее, вжавшись спиной в тесный угол. Юэ Ци смотрел недоуменно. Шэнь Цзю в самом деле замерз, и размягченная влагой кожа стоп ощущалась неприятно. Однако позволить Юэ Ци растереть себе ноги… может, они все же уже слишком взрослые для такого? Из темноты раздалось ворчливое квохтанье, но вскоре успокоилось, когда мальчишки совершенно притихли. Вместе с тем Шэнь Цзю окончательно проснулся. «Курятник?» Точно. Ведь и ночью здесь были курицы. Пустота в желудке определила интерес, ведь, невзирая на недавний испуг, Шэнь Цзю совершенно точно — безумно — хотелось есть. Юэ Ци почувствовал его намерение и перевел на младшего брата изумленный взгляд. Но глаза Шэнь Цзю были направлены в противоположный угол сарая и сиротливо забившихся в него птиц. — Давай уйдем… — одними губами прошептал Юэ Ци. — Славное решение. А что мы есть будем? — сквозь зубы процедил Шэнь Цзю, уже привставший и приготовившийся схватить самую близкую к нему наседку. Подмога пернатым пришла неожиданно. На улице, за обветшалой приоткрытой дверью, не своим (быть может, оттого что простуженным) голосом завопил петух. Прыжок — и вместо курицы в руках лишь перья и нагретое яйцо. Хлопок двери — где-то там, со стороны дома. «Бежим!» — мысль, разделенная на двоих. И вот они уже мчатся прочь, выскользнув из сарая по своему запасному лазу — дырке в стене, что студила всю ночь их поясницы. Спешно вбежав в бамбуковую рощу и сжав в руках добычу, Шэнь Цзю все же ощутил некоторое удовлетворение. Сорвавшаяся с листа дождевая капля затекла за ворот, и Шэнь Цзю инстинктивно поджал плечо к голове, пряча шею, внезапно ощутив, какой ледяной была эта влага в сравнении с разгоряченной бегом кожей. Юэ Ци громко чихнул, но, утерев рукавом сопливый нос, так широко улыбнулся Шэнь Цзю, что в груди того разлилось ответное тепло. Земля чвокала под ногами. — В лесу безветренно, но после дождя слишком влажно. Видишь на горизонте просвет? — Юэ Ци указал пальцем на небо, оттененное кронами бамбука. — К полудню должно растянуть. К тому времени нужно отыскать поле… либо лужайку хоть какую, куда бы пробивались солнечные лучи. Вот бы еще на стога набрести… Наши цаосе уже совсем не годятся. Всю последнюю неделю работорговцы торопились на большую ярмарку к южному от здешних земель берегу моря. Потому Шэнь Цзю надеялся, что ублюдки не станут тратить драгоценное время на поимку разбежавшихся детей, при том что большинство из них им все же удалось изловить в первые фэни побега. Не желая заниматься сомнительными поисками, что были чреваты потерей солидных покупателей, сейчас работорговцы, должно быть, уже гнали лошадей по размытым дорогам. Но и спасшимся Шэнь Цзю и Юэ Ци также следовало поспешить прочь — на север. И отпечатавшаяся в их головах картина вчерашнего пожара и преследования подстегивала Шэнь Цзю бежать из этих мест без оглядки — хотя бы пока он совершенно не перестанет узнавать местность вокруг. — Нет, мы не будем понапрасну останавливаться. Юэ Ци лишь тихо вздохнул, пряча в сердце слова возражения. Глаза Шэнь Цзю лихорадочно блестели, но все тело источало такое напряжение, что было ясно: он не успокоится, пока тревога не уляжется — даже если болезнь лишит его тело чувствительности. Потому Юэ Ци должен был покориться. Он лишь выдернул из земли молодой побег бамбука — и, не отставая от спутника ни на шаг, по дороге снимал с него внешние слои, словно лепестки гибискуса. На ходу они перекусили сырыми ростками, наполнив желудки тяжестью. Выйдя из бамбуковой рощи, мальчишки нырнули в другой лес — с широкими стволами и раскидистыми кронами, а затем с трудом перешли вброд стремнину мелкой речки (снимая с ног цаосе, Юэ Ци заикнулся о поиске лучшего места, но, уже зашедший по пояс в воду, Шэнь Цзю не оставил старшему брату выбора). Как ни странно, Юэ Ци был прав: к полудню залепившую небо сероватую дымку растянуло, и главное — им перестало быть так страшно. За все четыре шичэня непрерывного пути беглецы не пересекли ни одной дороги и не повстречали каких-либо еще следов присутствия людей. Казалось, им в действительности удалось отбиться ото всех и остаться наедине друг с другом. Все это время Шэнь Цзю берег яйцо — ценную находку, что следовало честно разделить пополам. Он уже не отрицал, что ближе к вечеру неплохо было бы найти стог сена и в нем уснуть, вытянув вперед ноги, пальцы которых как будто склеились из-за постоянной влаги внутри полусгнивших цаосе. Лучше уж было босиком — и выйдя к полю, он показательно снял соломенную обувь, чтобы нести ее в руках. — Лучше уж выбросить, — вздохнул Юэ Ци, нагоняя Шэнь Цзю и подталкивая пальцем висевшую на его пальце цаосе. — От такой обуви только грязи на ногах больше. С десяток шагов — и стопы, обтертые травой, вернули прежнюю чувствительность, и Шэнь Цзю стало ступать мягко, будто по шерстяному одеялу. Юэ Ци, заткнув за пояс выдернутые им побеги бамбука, принялся обрывать былинки и выкусывать из них сок. Смешной. Будто теленок. Заметив чужую улыбку, Юэ Ци обернулся — не с обидой, а лишь с некоторым непониманием, — но все равно ожидая ответа. — Не ешь много травы. Живот заболит, — попытался объясниться Шэнь Цзю, но неожиданно для себя споткнулся и повалился на землю. Ноги вмиг будто налились свинцом, и Шэнь Цзю (даже если бы постарался) едва ли смог бы встать — настолько тяжела была нахлынувшая усталость. А Юэ Ци (дурак) и рад лечь рядом. Нежное солнце грело щеки. Пальцы сцепляло тепло чужой ладони. Неожиданно и окончательно на душе стало так хорошо от мысли, что им удалось отбиться ото всех — в том числе и от других детей. — Поспи, — раздалось над головой, и шершавая ладонь стала совсем жаркой, но Шэнь Цзю не хотелось отнимать у нее руку. Пока его гладили, Шэнь Цзю мог чувствовать каждую отдельную мозоль на натруженных пальцах. Их прикосновение было приятным, родным. По ним, точно по карте созвездия, Шэнь Цзю легко угадывал человека. И этот дар — знать, не открывая глаз, не слыша голоса, — наполнял его грудь радостью. Радостью обладания чем-то постоянным, неизменным. — Я разбужу тебя ближе к сумеркам. Шэнь Цзю неодобрительно свел брови, но ничего не ответил — перспектива подремать под теплым солнцем привлекала куда больше бесплодных препирательств. И он провалился в сон — не чувствуя усталых ног, будто поднялся к облакам, ближе к ласковому светилу. Пустота разлилась в желудке теплом, словно горячим куриным бульоном. Алые тени замельтешили под веками, рождая в разуме образы спокойствия и счастья. Шэнь Цзю спал — совершенно безмятежно, быть может, впервые со дня, когда четко осознал свою дурную судьбу, полную неудач и лишений. С наступлением прохлады, обнявшей плечи, Шэнь Цзю разомкнул веки. Но, прежде чем окончательно проснуться, сквозь сон он услышал мерное постукивание, должно быть, принадлежащее бамбуковому дятлу. Однако, открыв глаза, Шэнь Цзю увидел небо, расцветившееся лепестками мэйхуа, а вовсе не гибкие стволы бамбука. Стук прекратился, и, резко поднявшись на локтях, Шэнь Цзю встретился взглядом с пугливо замершим Юэ Ци. Тот сидел на корточках, в одной руке сжимая камень. Шэнь Цзю опустил взгляд ниже чужих коленей и разглядел на пятке освобожденной от травы земли горстку сухого хвороста да бамбуковую палочку (которую Юэ Ци, вестимо, подобрал еще утром). — Разводишь костер? — скрывая недавний испуг, кивнул Шэнь Цзю на неподвижные тельца сверчков, сложенные на зеленом листе лопуха и готовые для зажарки. — Ага. Я обошел это поле по кромке леса: не такой уж он большой. Домов не видно, а деревья скроют наш дым от дороги. Юэ Ци прервал себя, чтобы, когда ветерок стих, вновь постучать камнем о бамбуковую палочку. Искры, точно просыпавшиеся из горсти пшеничные зерна, упали в хворост, вспыхивая на каркасе иссушенного птичьего гнезда бойкими языками пламени. Юэ Ци тут же придавил их ветками и не отнимал рук, пока огонь не подсветил золотым его обтветренные ладони. — Нам нужно прогреться. В поле спать безопаснее, но и холоднее. Тепло быстрее уходит. — Сомневаюсь, что безопаснее, — проворчал Шэнь Цзю, вынимая из-за пазухи яйцо. Однако он не мог не согласиться, что спать в высокой траве и ужинать под открытым небом… было здорово. Повертев в пальцах яйцо, Шэнь Цзю здраво рассудил, что лучше всего будет выпить его по очереди. С этими мыслями и без всяких сожалений он стукнул яйцо об оброненный Юэ Ци камень, а после аккуратно отколупал шапочку скорлупы, чтобы затем перемешать содержимое толстой травинкой. Шэнь Цзю отпил первым — но не потому, что яйцо было в его руках или из жадности. Эта неловкая игра всегда случалась меж ними, и Шэнь Цзю каждый раз норовил одним махом оборвать — соревнование: кто оставит другому больше. Ведь после того, как откусил или отпил один, другой должен закончить начатое. Вот и теперь Юэ Ци мягко улыбался, заглядывая внутрь скорлупы — хотя определить, больше или меньше половины осталось, было невозможно. — На самом деле в какой-то момент мне даже пришло в голову… что ты попытаешься вырастить цепленка. Скулы Шэнь Цзю обжег жар. Значит, так он выглядел в глазах Ци-гэ, пока мотался целый день с яйцом за пазухой? — Только не говори, что ты жалеешь яйцо! — раздраженно выпалил Шэнь Цзю и тут же пожалел о собственной злости: все же она была беспочвенной. Внимающие ему глаза Юэ Ци были черны и глубоки, как потемневшее небо, и принимали в себя все, без остатка. Однако, будто с тем чтобы не смущать Шэнь Цзю беззвучием несправедливого упрека, Юэ Ци ответил, притворяясь, будто оправдывается: — Что ты!.. Я понимаю, что в наших жизнях и без того много борьбы и невзгод, чтобы волновать свое сердце чужими тягодами — и тем более тех, кто даже не осознает свое несчастье… Я просто подумал о том, насколько это символично. Шэнь Цзю склонил голову к плечу — не совсем осознавая этот жест в моменты, когда был сильно озадачен. Юэ Ци смущенно рассмеялся. — Как тебя уколол упрек за нерожденного птенца, так и у меня свербит в груди оттого, что я растопил наш костер брошенным гнездом. Все же это как предать огню опустевшую хижину, которую оставили, убегая от войн и засухи, крестьяне. Однако увидеть такое в первый день нашей свободы… мне показалось это судьбоносным. Ведь ты помнишь разговоры того студента, проданного за долги семьи? Многое в жизни непостижимо нашему рассудку, потому что язык, на котором говорят с нами всеведущие боги, сложен… ме-та-фо-ри-чен. Юэ Ци перевел дух. — Если это так, то, может, пустое гнездо — это символ? Символ брошенного дома, оставленного прошлого. Мы с тобой… вырвались из охранявшей нас клети. Но не все птенцы, покинувшие гнездо, в силах взлететь. Не все из них способны разбить скорлупу… Потому мы сожжем гнездо. И выпьем яйцо, обменяв его гибель на собственное перерождение. Шэнь Цзю хмыкнул. Юэ Ци был удивителен. Его речь — изящна, а содержащиеся в ней смыслы — полны взрослой мудрости и не свойственного этому миру гуманизма. Ничего подобного до встречи с ним безродный беспризорник и слышать не мог: средь грязи и низменных стремлений ничего, кроме ожесточения, Шэнь Цзю было не сыскать. Но все же судьба подарила ему Юэ Ци — бастарда обедневшего клана в прошлом именитых чиновников. Работорговцы схватили его по пути к столице в поиске знаний, а Шэнь Цзю — грубо повалили в дорожную пыль, когда тот по незнанию попытался украсть лепешки с их поклажи. Только истина была в том, что у родственников Юэ Ци не нашлось и половины запрашиваемой похитителями суммы, и это обстоятельство мгновенно опустило его на тот же уровень, на коем всю свою недолгую жизнь Шэнь Цзю боролся за гнилую еду и стылое ночное место. Означало ли это, что Юэ Ци в действительно стал похож на него? Глядя в темные, подернутые поволокой отстраненных мыслей глаза, Шэнь Цзю отвечал самому себе: нет. Но это не мешало ему всем сердцем желать оставаться с Ци-гэ как можно дольше. — Я уже выпил. Поэтому ты давай тоже поменьше болтай. Юэ Ци улыбнулся нежно — сомкнутыми губами и заслонившими зрачок ресницами. Затем они жарили и ели хрустящие тельца сверчков. Грели и разминали стопы. Смотрели на звезды и вслушивались в холодную, но отчего-то такую уютную ночную тьму. И оба они знали, что скоро их животы вздуются от подножного корма, а холод полей загонит их в городскую клеть. И что мечты Юэ Ци вернуться домой и привести с собой Шэнь Цзю — в дом, где нет места ему самому, но который отчего-то должен принять Шэнь Цзю, — совсем не похожи на правду. Но сейчас им было хорошо. И в предрассветный час, вновь смыкая веки в объятиях Юэ Ци, Шэнь Цзю пообещал себе навсегда сохранить в памяти этот миг. — …также, погнавшись за вами, моя лошадь подвернула ногу. Если ее не удастся вылечить, лошадь придется убить. Моя лошадь стоила больше, чем все вместе взятые души вашей шайки беглых рабов, — едко отчеканил мужчина. — А-Ло! Как ты можешь… Легким шагом спорхнула со ступени накренившейся кареты, приникая к чужой руке. Но более прелестная, точно деревце жасмина в цвету, девушка ничего не смогла возразить своему брату. «А-Ло»… Какое до дикого нежное имя для человека с такими тяжелыми глазами. — Я должен получить компенсацию. Либо я получу ее с работорговца, что дозволил своему товару бежать и нагло разгуливать среди свободных людей… — Нет, А-Ло, прошу, не надо… — Либо ты выплатишь мне ее сам. Своим трудом. Так капкан захлопнулся.