Brother blood on my dress

      Для свершения возмездия всë было готово. Канато приготовил всë, что нужно, чтобы не отвлекаться больше от своей главной цели. Перед ним прикованный Аято с завязанным ртом, а значит, самое время приступать. Казалось, впереди у них теперь целая вечность, и Канато уж точно не собирался закончить веселье быстро. Он хотел растянуть это удовольствие для них обоих.       Аято уже чувствовал, что вырваться из кандалов будет сложно, ведь те слишком крепкие. И это отражалось на его лице, что Канато не мог не заметить. Встретившись с его взволнованным взглядом, он вглядывался в глубину его глаз, словно пытаясь прочитать душу. Он слегка улыбнулся — молчаливый Аято ему нравится, ведь не болтает всякие глупости.       Пара шагов, и вот он стоит вплотную к Аято с непонятным выражением лица. Эта неопределённость и пугала. Внезапно он нахмурил брови, снова сделав недовольное лицо.       — Зачем ты себя так вëл?       Аято опешил. Как, скажите на милость, он должен ответить? Он вскинул брови, выражая своё отношение ко всему происходящему. Канато вздохнул.       — Да, конечно, ты мне не ответишь. И всë же. Раньше ты таким не был. Почему? — он вдруг быстро заморгал и опустил голову, тяжело дыша. Аято заметил, как его глаза становятся влажными. Он совсем не понимал Канато, как ни пытался. Тот вдруг вновь вскинул голову, не скрывая больше своих слез, обжигая взглядом, полным обиды.       Внезапно он встал на носочки, опираясь одной рукой на стену, и медленно приблизился к его лицу. Его губы мягко коснулись губ Аято через ткань галстука. Это длилось всего пару секунд, после чего он отстранился. Аято шокированно уставился на него, как вдруг резкая боль пронзила шею, когда Канато впился в неё клыками. Его глаза широко распахнулись от боли, он запрокинул голову. И хотя первое мгновение послало вспышку боли, когда Канато начал пить кровь, то вёл себя куда более деликатно. Он не был жадным, а лишь пробовал Аято на вкус. Довольно быстро он отступил, выпуская его. Тотчас из раны тонкой струйкой полилась кровь. Канато осторожно вытер её белым платком, пока рубашка Аято не была испорчена. Любовно глядя на брата, он произнёс:       — Твоя кровь не такая вкусная, как у Юи, но мне всë равно нравится. Происходящее не нравилось, а ближайшее будущее пугало Аято. Обе раны на шее болели, а чувство скованности неимоверно давило на него.       Он снова напряг и попытался согнуть конечности в попытке вырваться. Когда это в очередной раз не вышло, он послал стоящему перед ним обжигающий взгляд. Только что над ним надругался, унизил другой вампир. Пусть даже это был его брат, то, что будет дальше, что бы это ни было, внушало сильную тревогу. Аято никак не мог допустить продолжения игры этого безумца, чего бы это не стоило. А тот едва слышным шёпотом произнёс:       — Мы ведь всегда были близки, я любил тебя. А ты всë, всë разрушил… — рука Канато коснулась щеки Аято, бережно поглаживая кончиками пальцев. Тот мотнул головой, недовольно замычал сквозь ткань. Его раздражали эти душевные разговоры здесь, в тёмном холодном склепе. Канато отшатнулся, вскинув брови. В его взляде читалась настоящая боль.       — П-понятно. Ты… Я для тебя больше не брат. Уже давно, ведь… Ведь ты меня не любишь. — он шептал дрожащим голосом. — Это потому что… Юи больше любит меня, да? Ну почему, почему ты не мог просто отпустить это? Признать, что ей нужен не ты, а я… — по щекам текли слезы, а пустой взгляд смотрел как будто сквозь Аято. — Ах, Аято… — ни с того ни с сего он метнулся в его сторону, сжимая в объятиях, и зарыдал, уткнувшись в плечо брата. Тот, оказавшись в крепком кольце из его рук, замер. Он просто хотел переждать это, в надежде, что вот сейчас он поплачет и его отпустят. А потому терпеливо ждал.       Аято казалось, что прошла вечность, хотя по факту — несколько минут, прежде чем Канато наконец успокоился. Хватка его рук ослабла, но он всё так же прижимался к Аято. Совсем как в детстве.       Внезапно тишину нарушил его тихий голос у самого уха:       — Не злись на неё за то, что она не хочет быть твоей невестой. Лучше постарайся понять. Обещаю, я присмотрю за ней, когда тебя не станет — он отстранился. Лунный свет, проникая в помещение сквозь окно под потолком, освещал его лицо. Аметистовые глаза блестели в нем, на щеках были видны дорожки от высохших слëз. На губах застыла нежная, счастливая улыбка. Он смотрел на Аято, на черты лица, казавшиеся в этот момент такими родными, на изгибы его тела. Словно представлял, как красив будет его брат в виде молчаливого трупа, и как он, Канато, будет приходить сюда и ночами напролет сидеть со старшим братом, разговаривать с ним. Возможно, он любил бы его дальше больше, чем Тедди.       Канато наклонил голову вбок, задумчиво глядя на жертву. Наконец решившись, он взял один из металлических кольев, которые заранее приготовил, и, окинув взглядом в последний раз тело, направился к нему. Аято, увидев острый предмет у того в руках, замычал сквозь свой «кляп» и замотал головой, ещё надеясь, что брат одумается. Но тот подошёл совсем близко и прислонил кол острым концом к его ладони.       — Только не кричи громко, хорошо? — спокойный взгляд и улыбка слишком разнились с блеском металла в лунном свете. Вдруг вторая рука поднялась, и что-то тяжёлое ударило по колу, вгоняя его в ладонь сквозь плоть и кости. Неимоверная боль вмиг разошлась по всему телу так, что захотелось согнуться пополам и умереть на месте. Аято завизжал сквозь кляп, задрав голову и распахнув глаза так широко, что те грозили выпасть. Слезы вмиг собрались и горячими ручьями полились по щекам. Тело начала неметь, лишь в одной этой точке сосредоточились все ощущения.       Между тем Канато стал наносить удары молотком один за другим, приколачивая руку Аято к каменной стене. Это было не так-то просто из-за редкой твёрдости, но он не сдавался, ударял снова и снова, вбивая кол в стену. И каждый удар отзывался новой волной боли для Аято.       Когда наконец мучитель прекратил своё занятие, рука была плотно прижата к стене, а страдалец тихо скулил от боли, наклонив голову и плотно сжав веки. Сквозь пелену, затуманившую разум, пробивалось лишь: «Пожалуйста, пусть он перестанет, пусть прекратит это!» Канато тем временем рассматривал искаженное болью лицо брата. Что-то в нём ëкнуло, когда он вбивал этот кол, он как-будто почувствовал некое единение с ним. Такого не было даже в моменты «единения» с матерью, ни при её жизни, ни сейчас, когда он, выпотрошив своего плюшевого медведя, сидел на полу у себя в комнате, смакуя еë прах. Аято сейчас как будто был только для него. Безумно хотелось почувствать это еще раз. И ещё раз, и ещё…       Глядя на корчущегося от боли брата, Канато осторожно накрыл кровоточащую ладонь Аято своей, словно пытаясь придать тому сил. Вмиг он испачкался его кровью, но сейчас было важно не это, а то, как тот был прекрасен сейчас, когда лунный свет обрисовывает его тело, когда лицо исказилось выражением мучений. Ничто в целом свете не могло показаться Канато привлекательнее этого. И как приятно было осознавать, что впереди ещё вся ночь.       Поднеся руку с губам, он начал медленно слизывать кровь, которая, казалось, приобрела теперь вкус страданий. Скоро всë здесь пропитается этим запахом мучений, этим вкусом отчаяния, и никогда эти ощущения не покинут сердца.       Закончив со своей рукой, мучитель принялся за руку жертвы, из раны на которой всё продолжала течь такая желанная алая жидкость. Слегка коснувшись языком, Канато начал аккуратно облизывать его ладонь, смакуя каждое мгновение, каждый стон боли, исходящий от брата. Наконец остранившись, он, не расчитывая быть услышанным, прошептал:       — Нет… всë же твоя кровь куда вкуснее.

***

      — Раз я прибил обе твои руки, наверно, кандалы больше ни к чему. — с этими словами Канато, встав на носочки, раскрыл замки сначала верхних металлических браслетов, затем нижних, и Аято, лишившись опоры, повис всей своей тяжестью на руках. Он с бешеной силой сжал челюсти, заскулив от боли. Колья давили на раздробленные кости, и с каждой секундой выдерживать это становилось всë сложнее, почти невыносимо. Тело вампира слишком совершенно, и болевой шок ему неизвестен. Это, кажется, будет продолжаться вечно.       — Ты так смешно дергаешься, Аято! — братец всерьёз наслаждался происходящим. В его руке вновь что-то было, а другой он, схватив Аято за шею, прижал к стене, заставив замереть. Направив на него взгляд мокрых от слез глаз, Аято осознал, что тот поднёс к его лицу что-то длинное. Поняв, что это было, он начал медленно умирать внутри. Серебряная ложка. А его рука всё приближалась и приближалась к лицу. Аято зажмурился, и вскоре почувствовал холодное прикосновение к верхнему веку. Послышался смешок.       — Раз тебе так не хочется, больше ты меня не увидишь. Ни меня, ни что-либо. — с этими словами Канато пальцами раздал ему веки на одном глазу, сразу же сверху роговицы коснулась ложка. Он пропихнул ее под веко, запихивая глубже и глубже. Аято открыл рот в беззвучном крике. Его замутило от омерзения и ужаса. Тем временем безумец поддел глазное яблоко, согнув ложку наподобие рычага, раскрывая отверстие всë шире. Первая попытка вытолкнуть его не увенчалась успехом. Тогда он потянул на себя ложку, стремясь оборвать глазной нерв. Под тихий скулёж жертвы глаз наконец вылетел. Крик Аято разлетелся в стенах склепа, эхом отразившись от стен. Он запрокинул голову, и ощутил тепло на своих щеках, когда с одной стороны с новой силой потекли слезы, а с другой — струйка крови.       Канато же с интересом рассматривал то, что оказалось с его руке. Ложка с глазным яблоком брата. Он осторожно коснулся пальцем, на ощупь оно было скользким. Поднеся ложку ко рту, лизнул, но не почувствовал вкуса. Наконец интерес взял верх и он, решившись, отправил глаз в рот. Он попробовал разжевать, что оказалось непросто, да и не так приятно. Вкус был какой-то слишком уж странный, Канато разве что ощутил лёгкий солоноватый оттенок крови, но это было не то, чего он хотел. Разжëванный глаз полетел куда-то в сторону, когда тот его выплюнул.       Аято словно пребывал в беспамятстве, когда до него донеслось:       — Фу, Аято, у тебя невкусные глаза. Такая гадость.       Эти слова вмиг заставили Аято вернуться в реальность. Он взглянул на недовольное лицо безумца, на пустую теперь ложку не в силах поверить, что он правда это сделал. Появилось осознание, как же он его недооценивал. Этой степени сумасшествия нет счëта, она безгранична, и поняв это, Аято почувствовал отчаяние.       — И не смотри на меня так, это раздражает. Ты лучше ещё покричи. Звуки, которые издают живые существа, когда им больно, так прекрасны. Канато вновь приблизился к нему, зажав в руке кинжал. Прицелившись, Канато всадил его в оставшийся глаз, видящий, как с молниеносной скоростью к нему приблизилось острое лезвие. Через мгновение металл вошёл уже глубоко, проколов насквозь. Аято распрощался со зрением навсегда.       Вытащив и отбросив кинжал, Канато задумался. Глаз был рассечённый надвое, и какая то жидкость начала вытекать из него. Но заканчивать вот так? Канато ещё не услышал достаточно, чтобы остановиться. Он уже решил, что собирается делать дальше.       В абсолютной тишине раздавался лишь звук его шагов, и то приглушенно. Слишком много Аято пережил за последний час, сознание было затуманено от полного морального бессилия. Он почти смирился. Неизвестно, что ещё с ним собираются делать. Очевидно одно — если его действительно хотят убить, то убьют изощрённо, беспощадно, не дав и шанса, и, кто знает, что дальше? Сожрут? Вполне возможно. Это уже не имеет значения. Какая разница, что делать с трупом, ведь так?..       Шаги вернулись и затихли прямо перед ним. Аято не успел и предположить, что братец собирается сделать на этот раз, когда что-то, просвистев в воздухе, разрубило его ногу в районе бедра, располовинив кость. Звук дробления скелета заглушил вопль Аято, Он до крови прикусил губу, впившись острым клыком. Режущая боль обжигала, а из глазниц с новой силой хлынули слезы вперемешку с кровью. Канато выдернул топор, создавая алый фонтан, и пол вмиг начал окрашиваться чёрной во тьме жидкостью. Нога Аято безвольно повисла на уцелевших кусках плоти, и больше напоминала грязный кровавый обрубок. Замахнувшись во второй раз, Канато перерубил и их. До воспаленного мозга донеслось, как каблук на ботинке стукнулся об полированный гранит.       Делая то же со второй ногой, Канато наслаждался отчаянными криками брата, которого сейчас разделывали, как свинью. Он был сейчас так прекрасен — заплаканное лицо, перемазанное красным, сочащиеся кровью обрубки, вместо ног, своеобразный «кляп» впитал кровь прокушенных губ, с которых слетают отчаянные стоны боли, такие желанные для сумасшедшего. Туловище этого безглазого нечто висит на одних лишь руках, голова безвольно опущена, лик не выражает ничего, кроме страдания. Жалкая картина. И вместе с тем невыносимо прекрасная.       «Значит и руки тебе теперь не нужны. Ничего ты уже ими не поделаешь». — пронеслось в голове даже с некоторым сожалением. Канато совершил два финальных взмаха кровавым тесаком, лишая тело последних точек опоры, и оно безвольно летит на холодных пол. Ударившись сначала оголëнной плотью там, где раньше были ноги, Аято вновь прикусил губу от боли, весь сжимаясь и стукнувшись виском о веющую холодом твердость. Он услышал, как смачно череп ударился о гранит, и замер, силясь усмирить мучительные ощущения. По крайней мере, руки уже не болят — он их больше не чувствовал. Присев на корточки, Канато взглянул на лежащего перед ним. Рассудив, что тот сейчас беспомощнее младенца, Канато протянул руки, развязывая узел на затылке брата. Теперь больше ничего не мешало ему говорить. Погладил пальцем его щеку, и Аято не пошевелился.       — Ты уже совсем без сил. — тихо проговорил он, понимая, что их игра подходит к концу. Это одновременно и печалило, и приносило радость. Пусть он не сможет больше ничего с ним вытворить, Аято в шаге от того, чтобы отдать свою жизнь и тело в руки того единственного, кто сможет правильно этим распорядиться.       Нежная, счастливая улыбка тронула его губы, и он, сев на пол, аккуратно положил голову брата себе на колени. Тот вдруг зашептал что-то, Канато не сразу понял, что он просит отпустить. «Он бредит» — подумал Канато, тихо смеясь.       — Глупый Аято. Куда ты хочешь от меня уйти? — он смотрел на это окровавленное тело с умилением, осознавая, насколько сейчас его брат беспомощный, зависимый от него. Ещё никогда он не ощущал силу их близости так, как сегодня.       Рука потянулась к карману, извлекая серебряный нож. Острый кончик уколол кожу сквозь белую рубашку, прямо над сердцем. Аято охнул и захрипел, когда лезвие вошло в грудь. Вглядываясь в напряжённое лицо, Канато медленно потянул нож вверх. Алый цвет сразу же образовал пятно на ткани, пропитывая её, и распространяясь всë шире. Раздался последний тихий хрип Аято, и он замер, замолчав навеки. Приподняв голову мертвеца, Канато нежно коснулся губами его лба.       — Спи спокойно, милый брат.

***

      Ночная тишь приятно обволакивала, успокаивая. Месяц одаривал землю холодным светом. Бесчисленные звëзды которыми было пронизано небо, которыми было пронизано небо, светили в эту ночь по-особенному. Умиротворяющую тишь ночи нарушал тихий, мелодичный голос, обладатель которого сидел сейчас на каменных перилах балкона у себя на втором этаже. Расслабленный и безмятежный, Канато пел, вглядываясь в светлое ночное небо: «Are you going to Scarborough Fair? Parsley, sage, rosemary and thyme Remember me to one who lives there He once was a true love of mine»