И кровью брызнут тростники

ГЛАВА 6. Пирожные с кровью

«Еще год назад пять или шесть сотен отрубленных голов сделали бы вас свободными и счастливыми. Сегодня придется обезглавить десять тысяч человек. Через несколько месяцев вы, может быть, прикончите сто тысяч человек: вы совершите чудо — ведь в вашей душе не будет мира до тех пор, пока вы не убьете последнего ублюдка — врагов Родины» (из статьи Жана-Поля Марата, по прозвищу «Друг народа»)

10-11 сентября 1792 года Париж, Пале-Рояль, галерея Божоле, кафе «Шартр» — Пора уносить из Парижа ноги… — приглушенно пробормотал Антуан Дастен, едва они с капитаном Рэем встретились за привычным столиком в любимом кафе. Расположенное в одной из галерей Пале-Рояля, всегда с хорошей кухней и отменным обслуживанием — и с превосходным видом на сады — оно было идеальным местом для приватной беседы. — Я предлагал тебе это сделать еще год назад! Какого дьявола ты меня тогда не послушал? — Рэй не стал скрывать недовольства и раздражения. Париж вокруг напоминал котел с кипящей похлебкой, и варево из людей, идей, митингов, лозунгов и шествий мало того что дурно пахло, так еще и брызгало в разные стороны смесью духов, пота, крови, желчи и экстатического восторга возбужденного плебса. Алехандро сам до конца не понимал, что за черт его дернул сунуться сюда в такое время. Намного умнее было бы переждать этот революционный ураган где-нибудь в Антверпене или в тихой гавани на Азорах. — Очень умное замечание! Год назад здесь были сплошные возможности, деньги валялись на мостовой — только не ленись нагибаться и чуть-чуть выпачкать перчатки, теперь же одни риски да убытки! — Всему виной твоя жадность… жадность и беспечность! Тебе стоило послушать добрый совет и прикрыть здесь все свои лавки еще до того, как начались голодные бунты и погромы. Теперь же ты рискуешь потерять не только товары. — Мы оба постоянно чем-то рискуем! Ты-то ведь здесь наверняка не из-за патриотического порыва! — Да, рискуем оба, но сейчас ты рискуешь больше меня, гражданин Дастен! Я хотя бы формально считаюсь иноземным подданным… только и мне вся эта неразбериха уже поперек горла. Чехарда в министерствах, на таможне, чуть ли не ежедневно меняющиеся правила перевозки товаров — я полагал их главной своей проблемой, пока в портах не начались повальные досмотры и аресты! — Аааа, так трюмы «Гермеса» тоже досматривали?.. — Если бы только трюмы! — Алехандро понизил голос до шепота и подался ближе к собеседнику: — Меня самого едва не арестовали, как британского или испанского шпиона, когда я сошел в Нанте на берег! — Тсссс! Даже не упоминай про Нант! — Антуан прижал палец к губам и нервно оглянулся — в нынешнее время следовало быть особенно осторожными в речах, произносимых за пределами жилых комнат. — Тамошний мэр… он же настоящий фанатик, ярый сторонник конфискаций и принудительной депортации! (1) Тюрьмы там переполнены аристократами и священниками, либо не успевшими улизнуть, либо не захотевшими присягнуть… и чует мое сердце, это еще только начало! — Да знаю я, успел близко познакомиться с этим напыщенным индюком! Меня прямиком к нему из порта доставили для разбирательства, кто таков и что везу. Узнав, что я честный торговец и арматор, и у меня имеется в собственности три судна с превосходной оснасткой, этот вонючий козлина тут же попытался сбагрить мне партию каких-то арестантов, чтобы я переправил их… куда бы ты подумал? — Без понятия… раз арестанты, то, наверное, в Тулон? (2) — Нееет, он предложил мне тащиться с ними аж в Гвиану! В чертову экваториальную Гвиану! (3) Как тебе такое предложение? — Хуже не придумаешь… — А когда я полюбопытствовал, сколько же он мне заплатит за перевозку, ублюдок тут же принялся мне угрожать, обвинять в спекуляции зерном и шпионаже в пользу врагов революции! Каково, а? — Дерьмо… как же ты выкрутился? Впрочем, зная тебя, не удивляюсь… ты и от морского черта сумеешь откупиться и заморочить рогатую башку! — Да, я вовремя почуял, что пахнет жареным, так что еще в Антверпене, где грузился, прихватил с собой свеженький голландский торговый патент. Ну а трюмы на судах и правда были полны отборной русской пшеницы, которую я собирался продать в Кадисе! И дернул же меня черт сделать стоянку в Нанте, а не пойти дальше, сразу в Бильбао или Сантандер! — Ну и… где она теперь? — Кто? — Пшеница! — Где! В Нанте, где ж еще! Пришлось отдать до зернышка в обмен на то, чтобы убраться оттуда! Весь груз конфисковали в интересах голодающих французов! — Подожди, а как же компенсация убытков, положенная честным коммерсантам? — Ни сантима компенсации не выплатили, чтоб им пусто было! Дали какую-то бумажку, и послали прямиком сюда, к министру финансов, мол, у него требуй… Вот и пришлось отвести пустые барки назад, в Брест, а самому идти в Гавр — и в Париж на барже добираться. Да только чую, зря я рассчитывал что-то получить у господ чиновников, раз Париж практически в осаде, и у вас тут уже без суда головы летят… — Господи! Я уж не знал, что и думать — ты так задержался… боялся, вовсе не появишься, и тогда мне точно конец! Здесь-то настоящий ад творился две недели подряд! — Антуан вытащил платок и промокнул лоб. — Не то чтобы я помереть боюсь — свое пожил, можно и на покой, но смерть на этой новомодной машине с косым ножом уж больно гнусная! Брррр… не хотел бы я ощутить этакого «барашка» (4) на своей шее! Суеверный Алехандро поднял руку и начертил в воздухе знак, отводящий беду: — Сохрани нас обоих святой Дени от подобного… Черт с ней, с компенсацией, денег я всегда добуду, но голова-то у меня всего одна! Да и команды вот-вот разбегутся… а где я наберу матросов, которые еще не успели заразиться этой мозговой чумой, заставляющей их считать себя равными капитану! — Тише! — Дастен налил приятелю воды, поданной к столу бесплатно, намекая, что лучше бы ему помалкивать насчет своего несогласия с новыми общественными веяниями. Капитан неохотно сделал глоток из стакана и скривил губы: — Что за дрянь эта водица! Хуже, чем на борту к концу плавания… — полез в карман за фляжкой с ромом и, только основательно промочив горло, вернулся к беседе: — Так что ты решил насчет отъезда? Учти, я здесь надолго застрять не могу, не стану дожидаться, когда эти беспорточники еще и мои суда приберут к рукам! Дастен криво усмехнулся: — Хех, можно подумать, они тебя спросят! Захотят — так в миг конфискуют, будь уверен! Особенно с тех пор, как действует новый чрезвычайный суд, после расправ над заключенными в тюрьмах… — Вот как! Чрезвычайный суд! Разве новому правительству мало военных потерь, чтобы еще и гражданскими разбрасываться почем зря? С тех пор, как все это началось, в Париже и так немало народу полегло — сперва на Марсовом поле, теперь вот при штурме Тюильри… — Тише! — Не понимаю, как это безоружным мастеровым удалось взять дворец! Он что же, совсем не охранялся? — Охранялся… но только мастеровые теперь не такие уж безоружные! Да еще и злые, как свора Дикого охотника! Говорят, швейцарскую гвардию перебили вчистую — кого застрелили, кого зарезали, а те ничего и сделать не смогли с парижской чернью… Целыми ордами пёрли напролом! А добровольцы из Национальной гвардии им помогали! — Вот, значит, как… а что же Месье и Мадам? — Да ты газет не читаешь, что ли?! — Антуану явно не хотелось пересказывать подробности дворцового штурма, но он все же дал короткое пояснение: — Месье и Мадам… как все началось, и стало ясно, что само не утихнет, они, бедняжки, бросились в Собрание — просить приюта. Там их и арестовали, и оттуда прямиком в Тампль отправили! — Ну дела… Короля с королевой — и под арест! Где это видано! — Алехандро сжал кулаки, пристукнул по столу и сокрушенно покачал головой, все еще не желая до конца поверить тому, что рассказал компаньон. — Тише! — Ну и как же при таких раскладах дела делать? Кто нынче у штурвала, и каким курсом идет этот корабль, я что-то никак не разберусь! Чую только, что вынесет его прямиком на скалы при таком-то самоуправстве… — Эээххх, гражданин… Никто ничего не понимает уже давно… Одно ясно: теперь уж не до спекуляций, не до прибыли! Война в дверь стучится, а трупов давно никто не считает! — Ты насчет убийств, о которых горлопаны орут на каждом углу? — Да, о них. — Расскажи толком, а то в газетных листках сплошь про «волну народного гнева» и «справедливое возмездие тиранам и предателям»… Дастен снова с опаской оглянулся, убедился, что их не подслушивают ни официант, ни посетители за соседними столиками и зашептал едва слышно: — Что здесь творилось!.. Уму непостижимо! Реки крови, друг ты мой, по улицам текли реки крови!.. Я такого в жизни не видал, даже на войне… Люди на глазах превращались в людоедов, в дикарей! — Чума побери… гаитянские блохи их всех покусали, что ли? (5) — Это все безумец Марат (6) — набрызгал яд в своей газетенке, накрутил истеричных баб, натравил санкюлотов! А тут еще слухи, что Верден пал, что пруссаки идут на Париж, и герцог Брауншвейгский готовит нам всем кровавую баню! В Собрании, конечно, наложили в штаны доверху, ну и кинули клич — дескать, надо срочно избавиться от аристократов в тюрьмах, и вообще… от всех подозрительных, пока они не устроили мятеж! Ну а кто тут подозрительный, решают те, у кого оружие получше и злости побольше! — Так это все не слухи, не бабьи россказни? И про головы принцесс и вельмож на пиках?.. — Не россказни! Чистая правда… Бедняжку мадам де Ламбаль растерзали на куски, и голову чуть ли не трое суток таскали по всему Парижу… ты меня знаешь — сплетен я не повторяю, а вот этот кошмар видел своими глазами! — Охххх… упокой Господь душу мученицы! — Алехандро, хоть и не отличался особым благочестием и чувствительностью, искренне перекрестился. Дастен дернул себя за ворот, ослабил шейный платок: — Как вспомню, так к горлу и подступает… но что ж поделать, она умерла, а мы-то пока живы! И если хотим остаться в живых — надо бежать, дружище, надо бежать! Сейчас все вроде бы подуспокоилось, но говорю тебе — это затишье перед бурей! — Знаешь, дружище, когда оказываешься среди безумия — нужно самому прикинуться безумцем! — Да, ты прав. И желательно — нищим! Держась за мешки с зерном, трудновато выбраться из мельничных жерновов… а мелют они день и ночь, так мелют, что кости хрустят, и кровь хлещет во все стороны! Едва Дастен успел закончить свою мрачную метафору, к столику подошел официант и подал горячий кофе — настоящий, не из цикория — и две порции сангвиначчо. (7) Алехандро взглянул на угощение из подслащенной свиной крови, украшенное ягодами физалиса, и ощутил легкую тошноту. После беседы о сентябрьских убийствах этот десерт казался то ли дурной шуткой, то ли зловещим пророчеством. Мысли капитана тут же обратились к единственному по-настоящему важному вопросу, который занимал его с момента прибытия в Париж: — Где сейчас Поль-Луи? — Как раз о сыне я и хочу с тобой поговорить прежде всего… а ты все про политику да про деньги! Деньги — вопрос важный, конечно, но и решить его намного проще… другое дело — сын! — Надеюсь, ты заставил его бросить газетенку и отправил в Сен-Клу, в имение твоей жены, как собирался? — Никуда я его не отправил! — Да ты в уме ли? Почему? — Потому что у меня есть две уважительных причины. Первая — отправлять некуда, имение конфисковано! И вторая — он наотрез отказывается уезжать из Парижа! — Ты назвал только одну уважительную причину. Что значит — отказывается уезжать? Увози его немедленно, раз не в Сен-Клу, так в другое безопасное место, подальше отсюда! — Вот сам и поговори с ним! Преуспеешь — буду очень рад! В ноги тебе поклонюсь! — отчаянно выкрикнул Дастен, и рот его исказился нервной гримасой. — Он ведь уже не ребенок — совсем взрослый парень, мужчина… у него по всем вопросам свое мнение! В груди сердце льва, но голова набита такой ерундой, что я только диву даюсь! И если уж он вбил себе что-то в эту прекрасную голову, то никакими оплеухами не вышибить! Я, друг мой, устал с ним бороться… даже попытался его побить, впервые в жизни, но ничего не добился — стало только хуже! Он и трость вырвал у меня из рук и всю изломал… никакого почтения к родителю! «Вот упрямый осленок! Зубы показал, чертов гордец!» — Алехандро против воли испытал восхищение таким проявлением характера Дастена-младшего, но сочувствие к Дастену-старшему оказалось сильнее: — Надеюсь, ты лишил его месячного содержания в наказание за дерзость? — Какого еще «содержания», гражданин! Он давным-давно отказался «даром есть свой хлеб», и зарабатывает себе на бриоши, кофе и вино в проклятой редакции! А рубашки ему стирает и гладит влюбленная прачка!.. Только, представь себе, за работу он ей тоже платит! — Боже правый! Я-то надеялся, он давно образумился и оставил эту сомнительную компанию… Скверно… очень скверно, раз так… — Скверно? Просто ужасно! Он же еще болтает все что ни попадя, все, что взбредет на ум! Совершенно не умеет хитрить, не понимает, когда надо прикусить язык! Он же «не делает ничего плохого»! Он за свободу печати и свободу высказывания… а мне кошмары снятся, друг мой, самые настоящие кошмары — как его бросают в тюрьму и волокут на гильотину! И меня вместе с ним… эээххх… а что будет с Терезой и ее девчонками, если нас обоих казнят, и подумать страшно! Алехандро ощутил, как по телу прокатилась волна стылого холода: страхи Антуана проникли и ему под кожу. Железные когти стиснули ребра, не давая свободно вздохнуть, и в то же время в кончиках пальцев словно иголки закололи — держи, мол, вот он, твой шанс, твоя удача! Хватай, не упусти! — Так чего ты ждешь от меня, дружище? Может, мне без долгих уговоров заманить Поля на баржу, а там в Гавр, на борт «Гермеса» и… увезти в Новый Орлеан? — Ты понял меня с полуслова! Мы ведь еще полгода назад начали обсуждать этот прекрасный план! — Тогда речь шла обо всей твоей семье. — Да, помню… а сейчас я прошу об ином. Забери и увези Поля-Луи, Терезу и девочек. Это освободит меня, развяжет руки, и в одиночку я смогу спастись с куда большей вероятностью, чем сейчас. В такое неспокойное время семья — это не опора, не тыл, не тихая гавань, а пудовый камень на шее! — Лучше оставь женщин здесь, они могут не выдержать такого дальнего морского перехода. Пусть друг Терезы позаботится о ней и девочках, а ты поезжай с сыном! — предложил Алехандро. — Друг ее давно сбежал, как заяц! — Значит, остается родня. Ты говорил, они еще год назад благополучно выехали в Амстердам, значит, смогут встретить там твою супругу с дочерьми, принять их на первое время. А дальше пусть живут на проценты с твоего капитала. Ты ведь позаботился разместить немалую часть денег и у голландских банкиров? — Спрашиваешь так, словно сам никак не участвовал в размещении наших капиталов! — немного успокоившись, хмыкнул Дастен. — Ну вот видишь, как все удачно устраивается! Наладишь жизнь в Новом Орлеане — выпишешь их к себе. Пусть спокойно путешествуют на борту какого-нибудь голландского торговца. Пока голландцы держат нейтралитет и с британцами, и с французами, их суда, идущие в Новый Свет, даже приватирам неинтересны. — Потому ты обзавелся еще и голландским патентом? — Зришь в корень, дружище! Ныне каждый приватир и арматор в море сам решает, в чьих водах под каким флагом ему ходить сподручнее! — Твой план почти идеален, но… неосуществим. — Антуан покачал головой. — Нет, нет. Я не могу ехать с тобой. Не могу рисковать сыном и подводить тебя под арест как возможного соучастника. — Какого черта ты несешь? — Пока тебя не было, я влез в одну операцию с английским золотом… в ту самую, в которую ты предупреждал меня не влезать ни в коем случае. Но я не смог отказаться, уж больно хорошую прибыль она сулила! Если бы дело выгорело, то я смог бы оставить своему сыну в наследство самое крупное состояние в Европе! — Ты говорил так про все свои провальные дела! — Да, но здесь были совсем другие ставки и гарантии! Увы, один из наших агентов попался с поличным, сдал остальных, и все посыпалось, как карточный домик. Мне просто очень повезло, что десятого августа случились все эти события в Тюильри, и комитетам стало не до торговых махинаций…. сейчас очень удобный момент, чтобы исчезнуть, но времени остается все меньше. И… чтобы скрыться и не быть найденным, я должен бежать один. У меня на спине все равно что нарисована мишень, понимаешь? Алехандро только развел руками — у него приличных слов не нашлось, чтобы выразить все, что он думает о своем друге. Умный и хитрый делец, старше годами на двадцать лет, время от времени очаровывался несбыточным — и начинал рассуждать, как восторженный мечтатель! Справляться с подобным недостатком было непросто даже в старые добрые времена, а теперь Дастен действительно умудрился подвести себя под бездушный нож машинки для отрубания голов. «Дьявольщина! Этак он в самом деле угробит не только себя, но и Поля!» Антуан верно истолковал мимику капитана и в свою очередь развел руками, словно хотел сказать, что понимает и признает вину, но рассчитывает на снисхождение: — Для всех моих спутников я буду постоянной угрозой. На чужих людей мне наплевать, пусть думают о себе сами, но я не могу рисковать Полем! И не хочу лишать Терезу с дочерьми шанса на спокойную жизнь. А с другой стороны — кому я могу доверять настолько, чтобы поручить перевезти через Атлантику единственного сына?.. Только тебе, капитан! Алехандро внутренне возликовал, но прирожденная осторожность заставила его прояснить последний и самый важный вопрос: — Я признателен тебе за доверие и твердо обещаю доставить твоего сына в Новый Орлеан, живым и здоровым, но… ты ведь понимаешь, какое это будет искушение для меня? Я не могу обещать — и не стану! — что сумею противиться соблазну. — Понимаю. — Антуан пристально взглянул на капитана. — Не скрою, я видел, что между вами происходит уже давно, и противился как мог, потому что хорошо знаю тебя, распутник! Тебе бы только развлекаться, насыщать страсть, а у него нежное сердце, он еще не знает, какими ветреными и коварными бывают любовники, и все обещания воспринимает за чистую монету! — А теперь ты передумал? — Теперь я готов заплатить и эту цену. Пусть лучше мой мальчик падет жертвой твоих чар соблазнителя, пусть делит с тобой постель до самой Луизианы и… занимается содомией, чем распрощается с жизнью под ножом мясника, а в свои последние мгновения слышит улюлюканье черни! **** поздний вечер и ночь с 10 на 11 сентября площадь Бурсы, 8, редакция газеты «Патриот Франции» — сады Пале-Рояля — Ты куда, гражданин? — дорогу Алехандро заступил тощий прыщавый юнец в одежде рабочего и с грязным пунцовым платком на шее, изображающим галстук. В его руках покачивалась увесистая полированная палка, еще недавно служившая ножкой стола. — По важному делу. — Приема посетителей сейчас нет! Гранки вот-вот понесут в типографию, за номером приходи с утра! — Я здесь не на этим. Я ищу гражданина Дастена! — Дастена? — юнец озадаченно нахмурился. — Аааа, это красавчика Поля, что ли? — Да-да, его са… — Алехандро не смог даже закончить фразу: молодчик невежливо повернулся к нему спиной и заорал во все горло, куда-то в недра большой комнаты, заставленной немыслимой мебелью, заваленной бумагами и затянутой клубами табачного дыма и копотью от масляных ламп: — Альбатрос! Эй! Альбатрос! Тебя тут кличет какой-то франт! — Тысяча чертей, кому я еще понадобился?! — донесся издалека знакомый голос. — Пусть проваливает, мне некогда! Вот взяли же моду таскаться в день сдачи номера! — Слыхал, гражданин? Говорю же: приходи зав… ай! — С дороги, сопляк! — Алехандро без церемоний отпихнул незадачливого привратника в сторону и пошел на голос, ловко огибая препятствия на пути. — Боже, ну и бардак!.. Поль-Луи! А ну-ка бросай ломать глаза в этом кромешном мраке, покуда не ослеп! В моих трюмах и то посветлее будет! Пойдем, я тебя реквизирую в пользу нашего с тобой любимого кабачка в Пале-Рояле! …Услышав голос Криса, в первую секунду Поль решил, что у него начался бред — то ли от голода, то ли от усталости, то ли от едкого дыма, пропитавшего всю редакцию. Но уже в следующее мгновение убедился, что не спит и не галлюцинирует: Крис и в самом деле стоял перед ним, наяву и во плоти. Все такой же уверенный, красивый — до потери дыхания, в синем сюртуке с блестящими пуговицами, с белоснежным жабо на шее, с ореховой тростью в руках… и все с той же дерзкой улыбкой наглеца, уверенного, что ему все позволено. Например, исчезнуть с горизонта на долгих семь месяцев и ни разу не написать ни строчки, несмотря на обещание, данное перед отъездом. Кровь бросилась Полю в лицо, зашумела в ушах — он перестал слышать, что там еще говорит Крис, и смог только сердито выдохнуть: — Проваливай! Я никуда с тобой не пойду… у меня полно работы! — Нет, ты пойдешь! — капитан вплотную подступил к Полю, ухватил его за руку выше локтя, встряхнул, заставив выронить гусиное перо, и потащил за собой. — Шевелись, упрямый осленок! Или тебя нужно палкой подгонять? — Отпусти меня! Что ты творишь! — Поль попытался сопротивляться, но быстро понял, что это ничего не даст, и предпочел сменить тактику: — Отпусти, я пойду сам! — Альбатрос, эй, Альбатрос! — послышались встревоженные голоса коллег по редакции. — Кто это такой? Куда тебя ведут? Тебе нужна помощь? Кто-то самый разумный и осторожный выкрикнул из темноты: — Гражданин, у тебя есть полномочия, чтобы вот так уводить свободного журналиста! — Конечно есть! — без тени сомнения заявил Алехандро. — Особые, чрезвычайные полномочия! И мандат! После этого смелого заявления больше никто не рискнул препятствовать похищению, которое вполне могло оказаться и арестом. Алехандро с Полем, покинув редакцию, миновали длинный коридор с липкими стенами и заплеванным полом, не менее грязную лестницу и наконец-то вышли на свежий воздух. На улице уже почти стемнело, но центр Парижа по-своему обыкновению спать не собирался и продолжал бурлить. Людей было полным-полно и на самой площади Бурсы, и на всех прилегающих к ней улицах и переулках. Алехандро ориентировался в Париже с той же легкостью, что и в проливе Ла Манш, и уверенно взял курс на Пале-Рояль. Рука юноши лежала в его ладони и была горячей, словно Поля терзала лихорадка. Он больше не пробовал вырываться, но не проронил ни слова — шел рядом в угрюмом молчании. «С чего такой нелюбезный прием? Ах, да, справедливости ради, у тебя есть серьезный повод сердиться… но раз ты сердит на меня, стало быть, скучал? Помнил обо мне, а не только о своей дурацкой газетке и приятелях-голодранцах!» — думал Алехандро, исподтишка поглядывая на Поля, и наконец решился заговорить первым: — Как ты поживал все это время без меня, мой прекрасный дикарь? Ответ был мгновенным и яростным: — Прекрасно! Просто превосходно! Я отлично жил все это время, капитан Рэй, занимался делом и будьте уверены, месье — ни разу, ни разу не вспомнил о вас! Мне и сейчас нет до тебя никакого дела! — Да? А что же ты так спокойно идешь рядом со мной… точно с добрым другом? — Алехандро усмехнулся, не желая показать, что уязвлен горячностью, с какой Поль отрицал свои чувства. — О, на этот счет можешь не обольщаться! Я просто не хотел скандала в редакции, а то наши, чего доброго, могли кликнуть гвардейцев… или патруль санкюлотов… (8) и тогда тебе не поздоровилось бы! — О-ля-ля, даже так! — Да, вот так! Они бы сразу поинтересовались, кто это такой нарядный, откуда и зачем приехал в Париж… и определенно нашли бы, что у тебя замашки аристократа! Сочли подозрительным и бросили в тюрьму! А вообще могли и сразу казнить — это сейчас быстро делается! Алехандро остановился, заставил остановиться Поля и посмотрел ему прямо в глаза: — Раз ты так сожалеешь, что я на свободе, еще не поздно исправить свой промах! Давай, зови патруль! — Ты в своем уме?! — А что такого? — Я не доносчик! И… не хочу твоего ареста! — Минуту назад ты сам живописал мне плачевную судьбу схваченного аристократа… так доведи дело до конца! Зови патруль! — Не стану! — Поль задохнулся от волнения и так побледнел, что Алехандро испугался — не упал бы в обморок юный упрямец! Он крепче стиснул плечи своего спутника и внимательно вгляделся в его лицо, осунувшееся не то от усталости, не то от хронического недоедания: — Хватит пустых препирательств! Оставим эти глупости. Скажи лучше, ты давно нормально ел? — Не помню… кажется, рано утром… или вчера… Говорю же, у меня полно работы!.. — Ясно… значит, сидишь на одних галетах и воде, как арестант на этой своей бумажной каторге! Тебе там хоть что-то платят? — Какое тебе дело! — Такое! Отец сказал, что теперь ты сам себя содержишь, и я даже обрадовался твоим успехам! Но вижу, радость моя была преждевременна, раз ты так отощал и поиздержался… Поль наконец-то выкрутился из захвата, отскочил назад и сжал кулаки: — Прекрати ломать комедию! Во-первых, тебе абсолютно не подходит роль доброй мамочки, а во-вторых ты никудышный актер! И либо ты немедленно скажешь, зачем явился и оторвал меня от важной работы — мне платят сорок су (9) за статью, если уж тебе так интересно! — либо я возвращаюсь в редакцию! — Целых сорок су! Да ты богач! — Алехандро хлопнул себя по бедрам, вновь поймал Поля за локоть и повлек дальше по улице, в сторону, прямо противоположную зданию редакции. — Куда ты меня опять тащишь, проклятый пират! Ты попираешь мои права свободной личности… — В Пале-Рояль, конечно! Где же еще свободной личности промотать честно заработанное? Угостишь меня ужином, я с дороги страшно проголодался, так что готов целого жареного цыпленка съесть вместе с костями! — В Пале-Рояле все стало слишком дорого… но я не против разделить с тобой честно заработанный хлеб, только пойдем на улицу Юшетт или к мосту Сен-Мишель. — Ну уж нет! Угощаться там в каких-то сомнительных харчевнях луковым супом со сверчками? (10) Увольте! Раз ты так хорошо зарабатываешь, мы должны отметить это именно в Пале-Рояле! И плевать, что я лишился всего груза пшеницы в Нанте! И что у меня сегодня утром сперли в толпе кошелек с золотом какие-то голодранцы… ах, прости, реквизировали граждане санкюлоты! — Тише! — Поль остановился, резким движением зажал Алехандро рот и в испуге оглянулся, проверяя, не услышал ли кто непочтительного высказывания о санкюлотах, за версту отдающего крамолой. Алехандро не растерялся, задержал руку Поля у своих губ и с удовольствием поцеловал теплую ладонь, пахнущую чернилами. Ласково взглянул прямо в блестящие глаза юноши и примирительно улыбнулся: — Насчет кошелька я пошутил… и готов признать — шутка вышла дурного тона. — Это уж точно! — Прости, мой ангел доброты и милосердия… просто позволь мне угостить тебя хорошим ужином и подогретым вином. Давай заключим перемирие и поговорим, как раньше, как… добрые друзья. — С друзьями так не поступают… как ты поступил со мной! — Поль все-таки не выдержал и почти выкрикнул в лицо Алехандро свою тайную боль, терзавшую сердце много месяцев подряд: — Если я твой друг… почему ты не написал мне ни разу?! Ни на Рождество, ни на Пасху… ни разу! Ни одной строчки!.. И даже на словах ничего не передал, потому что ты ведь писал отцу, я точно знаю! Брови Алехандро взлетели вверх, и рот приоткрылся от изумления: — О… ты и в самом деле так ждал, что я напишу тебе? Скучал, вспоминал обо мне хоть изредка?.. Вместо ответа, Поль дрожащими руками расстегнул жилет и вытащил из внутреннего кармана небольшой амулет, ярко блеснувший в свете луны: — Ты еще помнишь, что это? Алехандро без труда узнал вещицу — испанский крест с полумесяцем, защищающий от дурных снов, воров, интриг и скверны. Он сам вручил этот знак внимания Полю, когда заехал попрощаться с ним перед отъездом в Новый Свет. Кто ж знал, что экспедиция так затянется… Ослабив воротник над жабо, капитан вытащил полупрозрачный камень, голубовато-белый, с золотистым отливом, круглый и гладкий, как бусина, подвешенный на серебряную цепочку, и показал его Полю: — Видишь? Я не снимал его ни разу, и каждый вечер перед сном любовался им, думал о тебе… «…мечтал, представлял, что ты лежишь рядом и позволяешь ласкать себя, вот так…» — Алехандро нежно провел подушечкой пальца по матовой поверхности камня. Кровь сразу же вскипела, прилила к щекам и к низу живота, и превратила сердце в боевой индейский барабан. С минуту Поль молча смотрел на капитана и на камень, висящий на его шее — в качестве свидетеля защиты неверного друга, и, тяжело дыша, пытался справиться с волнением и разобраться в хаосе своих чувств. Наконец, нежность и радость от неожиданного воссоединения с тем, кого он уже и не чаял увидеть, возобладали над самолюбием и оскорбленной гордостью. Не обращая внимания на прохожих, постоянно снующих мимо них, Поль обнял Криса, уткнулся лбом в его плечо и, ощутив ответное объятие, пробормотал: — О чем ты хочешь со мной поговорить?.. Примечания: 1. Принудительная депортация — высылка неблагонадежных заключенных в отдаленные французские колонии или за пределы Франции 2. Тулон — французский город на Средиземном море, там располагалась знаменитая тулонская каторга. 3. Французская Гвиана — колониальное владение Франции в Южной Америке, которую прозвали «сухой гильотиной» за ее климат, губительный для белых ссыльных европейцев. 4. «Барашком» называли косой нож гильотины 5. В августе 1791 года на острове Санто-Доминго (Гаити), бывшем в то время французской колонией, вспыхнуло крупнейшее восстание черных рабов, которые вырезали почти всех белых французов-плантаторов. 6. Марат — Жан-Поль Марат (24 мая 1743 — 13 июля 1793) — политический деятель эпохи Великой французской революции, врач, радикальный журналист, один из лидеров якобинцев. Прозвище «Друг народа» он получил в честь газеты, которую издавал с сентября 1789 года. 7. Сангвиначчо — десерт из свиной крови, уваренной с молоком, маслом и сахаром, с добавлением специй. 8. Гвардейцы — подразумевается Национальная гвардия, фактически, выполнявшая функции городской милиции, санкюлоты (буквально беспорточники, не носившие коротких кюлотов — бриджей) — представители городских низов, наиболее радикально настроенные, помогавшие революционным властям. Можно сравнить их с народными дружинниками. 9. 40 су — 2 франка (в 1 франке 20 су, 1 франк=1 ливр). Для сравнения, 4-х фунтовая буханка хлеба скверного качества стоила примерно 15 су, фунт кофе — 30-40 су, за 20-25 су можно было купить (если повезет) какого-нибудь худосочного цыпленка. Дневной заработок строителя составлял примерно 18-20 су, так что Полю в редакции действительно неплохо платили). Богатые люди, само собой, не голодали, а вот трудящимся приходилось тяжело. В 1792 году в дефиците были сахар, свечи и мыло. 10. Реальный парижский кулинарный опыт автора этих строк)) Как раз в районе моста Сен-Мишель.