***
Долго ждать Аль-Хайтаму не пришлось. Кавех, как и ожидалось, нашел его почти сразу — кто-то из работников библиотеки проболтался, да и Дом Даэны не мог считаться достойным местом для пряток. Он не сказал ничего, что могло бы вывести Аль-Хайтама из равновесия. Все сказанное от и до совпадало с его предположениями: обвинения, крики и гнев. Но Аль-Хайтам впервые за долгое время понял его и в своей голове даже мог оправдать все произнесенные Кавехом в его адрес слова, но вины за это по-прежнему не чувствовал. Когда Путешественник нашел его и пригласил на ужин с Нилу и остальными, Аль-Хайтам, не думая, согласился. Не столько из желания разделить со всеми радость, сколько из все того же эгоистичного намерения сохранить дистанцию и не возвращаться домой как можно дольше. Кавех отходчив, и время пойдет им на пользу. Прокрутив мысль в голове, Аль-Хайтам вслух усмехнулся. Постепенно им начало овладевать неясное волнение, беспокойство, как будто за словами Кавеха пряталось что-то еще. Словно и не было различий между этой и прошлыми рядовыми ссорами — ни в тоне его голоса, ни в выражениях, точно заученных наперед, как если бы тот попытался что-то оставить при себе, так и не решившись сказать вслух. А различия должны были быть. Паранойя это или же нет, Аль-Хайтам ответить не мог и только мысленно корил себя за излишнюю тревожность, обычно ему не свойственную. — Тебя что-то еще беспокоит? — Сайно стоял напротив и вдумчиво вглядывался в его лицо. — Остались нерешенные дела? Он так глубоко погрузился в свои мысли, что его присутствие на ужине становилось лишь физическим. — Нет, — спокойно ответил Аль-Хайтам. — Пытаюсь свыкнуться с мыслью о новой должности, — быстро нашел объяснение он. — Или же продумываешь план избавления от нее? — Сайно выгнул бровь. Они не были друзьями, но тот почему-то хорошо понимал мотивы Аль-Хайтама. — Или так, — не стал отпираться Аль-Хайтам. — В самом деле? — обернулась Нилу и сложила ладони на груди, будто ее эта новость не на шутку печалила. — Ты не останешься мудрецом? — Человек, что собственными руками пошел на такой риск ради сохранения своей тихой и мирной жизни в кресле секретаря, где кроме перебирания бумажек ничего и делать не нужно, — усмехнулась Дэхья, — вряд ли захочет взваливать на себя такую ответственность. Не за это ведь боролся. — Эта должность мне не подходит, я не лидер, — пожал Аль-Хайтам плечами. Он не врал. Лидерские качества ему присущи не были, выстраивание стратегии с этим, как он считал, ничего общего не имело. Придумать хороший план с учетом имеющихся обстоятельств и управление целой Академией — совершенно разные и далекие друг от друга вещи. В нынешней ситуации там мало что зависело от подобных навыков, коммуникация с людьми решала куда больше, — и та, как раз, была его слабой стороной — особенно в сложившейся ситуации, когда Академия и вовсе могла потерять весь свой авторитет в глазах всех жителей. Да и желания занимать пост Азара не было. Дэхья была права, он боролся не ради этого. — И все же: неужели должность секретаря так привлекательна, что ради нее ты рисковал жизнью? — Дэхья как-то по-странному улыбалась. — За подобными поступками обычно стоит что-то гораздо большее, и причина этому всегда одна. Аль-Хайтам был рад, что она не озвучила свое предположение вслух, но все и без этого поняли, что именно она имела в виду. Для него было загадкой, почему всем столь любопытно забраться в его голову и сопоставить мотивы его участия. Он и сам толком не мог ответить на этот вопрос, даже самому себе. Где-то там и бабушкина воля, слова, выведенные ровным почерком на странице любимой книги, что беспрестанно звучали в голове, и искреннее желание помочь, довести до конца то, что было начато когда-то в Академии, и то, что и звалось определением той самой жизни, которую он так яро защищал, где еще было место для чувства, которое он лелеял годами и которому, казалось бы, предоставился второй шанс. — У каждого из нас есть свои причины, — заключил Сайно, заметив очередное погружение Аль-Хайтама в молчание. — Главное, что они помогли нам добиться нужного результата.***
— И чтоб ни звука! — едва различимо услышал Аль-Хайтам. Плечо саднило — кожей он здорово пробороздил по тяжелым полам нижних коридоров Академии. Он посмотрел на собственные предплечья — синяков будет много. Хватка у стражников была крепкой, с нарочитой грубостью. Где-то на фоне слышались шаги и пространные рассуждения о планах Азара и будущем Академии — стража не упускала возможности обсудить ситуацию от и до, словно хоть в одном из волнующих их вопросов они могли быть сведущи. Аль-Хайтам не старался в них вслушиваться — сил не было, да и слух подводил. Но что забавляло его, так это то, как безгранична могла быть людская глупость и ведомость. Как легко обязующиеся защищать и выступать гарантами безопасности Академии переходили на сторону тех, кто казался им более могущественным. Он понимал отчасти их мотивы — мало кто стремился к смерти или изгнанию, простые люди привыкли так же просто мыслить — мнимая безопасность за верность. Но понимать не значило разделять. Аль-Хайтам уверен — у каждого был выбор. Удар пришелся прямо в затылок, и с каждой новой накатывающей волной боли он то и дело проваливался в темноту, за которой ненадолго уходила и боль. Ему очень хотелось снова отключиться, но если все пойдет по плану, он понадобится наверху раньше, чем успеет очнуться снова. Ладони коснулись холодного пола, Аль-Хайтам подтянулся на локтях, опираясь на такую же стылую стену. Он и не помнил, когда еще в Сумеру ему было так холодно. Аккуратно коснувшись затылка пальцами, он почувствовал на них что-то влажное и горячее, волосы в том месте слиплись — бурыми пятнами отпечаталась кровь. В этом месте он был впервые. Когда слух начал возвращаться после очередной потери сознания, за стенкой он услышал тихие стоны. Наверняка это Нафис и мудрец Вахуманы, чьего имени Аль-Хайтам не запомнил. Удивительно, что в этом месте остался хоть кто-то из вышестоящих чинов, имеющий право называться честным человеком. Время тянулось нескончаемо долго, минуты растягивались в мучительное ожидание, которое за неимением других альтернатив и необходимостью оставаться в сознании превращалось в бесконечные раздумья, где мысли перетекали из одной в другую, но неминуемо возвращались к одному и тому же. Что будет, если у них не получится? Ногти до боли впились в ладони. На мгновение показалось, что мира больше не будет существовать, — и так и было, в привычном его понимании мир и правда исчезнет, вместе со всем тем, что когда-то хранилось в его памяти: и бабушкин голос, и смутные, уже почти совсем забытые лица родителей, и… Сердце бешено застучало, легкие словно прилипли к позвоночнику. В глаза ударил яркий свет. Аль-Хайтам часто дышал и сжимал простыню, взмокшую от пота. Солнце слепило, заставляя жмуриться. Он не сразу понял, что произошло. Он снова видел этот сон. Аль-Хайтам сполз по кровати ниже, прячась от назойливого луча, и устало откинул вбок одеяло, тяжело выдыхая. Когда ему впервые за все эти годы приснился сон, он не отличил его от реальности — тот был больше похож на воспоминание, размыто всплывшее в сознании. Давно забытое ощущение, отсылающее к детству — просыпаться с нечетким восприятием реальности и попытками воссоздать по кусочкам пазл увиденных грез. Но если в детстве сны погружали его в выдуманный мир и являлись собирательным образом из его мыслей и информации, поглощенной за всю его небольшую жизнь, то сейчас ему виделись лишь события нескольких прошедших дней, слегка приукрашенные собственными чувствами, словно сознанию приходилось заново выстраивать воспоминания, склеивать их в один большой пласт информации. Аль-Хайтам вздохнул. Темница Академии снилась ему уже несколько дней, и с каждым разом ближе к пробуждению тревога нарастала сильнее. Иногда он видел фрагменты недавних дней, еще перед отъездом Кавеха, слышал обрывки сказанных друг другу фраз, и только так понимал, что его память внутри снов возвращалась с каждым новым днем. Ему хотелось остаться там подольше, зацепиться за отрывки прошлого, разглядеть то, чего не увидел тогда и чему значения не придал. Дождаться дня, когда сможет увидеть бабушку, хотя бы раз, чтобы призрачным касанием ощутить ее тепло и по-доброму хмурый взгляд, который он когда-то перенял и сам. Мысли об этом согревали его, теплой грустью окутывали сердце. Когда он вышел из комнаты, солнце заливало гостиную, нагревая деревянные дощатые полы. Слишком тихо — Кавеха не было ни за столом, ни на кухне. Прошло уже порядка трех дней с их последнего разговора в Доме Даэны, после чего наступило молчание. Закрытые на весь день двери и вечно далекие друг от друга комнаты, попытки не пересекаться друг с другом, прячась за стенами, и поиск немых причин, из-за которых кто-то из них уйдет из дома до самой ночи. Аль-Хайтам медленно шаркал босыми ногами по полу и держался за голову — в висках пульсировало, а затылок распирало от боли. На кухне приятно пахло выпечкой и едва уловимо специями, что у Аль-Хайтама ожидаемо скрутило желудок от голода. На накрытом кухонным муслиновым полотенцем блюдце лежали ореховые лепешки с зеленью, ткань пропиталась желтым маслом. Кавех оставил. Специально поставил на видное место, чтобы Аль-Хайтам увидел и обязательно — нет, не оценил старания и доброту обиженного и не обязанного делать что-либо хорошее Кавеха, — поел. Эта его привычка — глупая, как считал Аль-Хайтам, совсем ненужная, — готовить, складывать книги ровной стопкой, мыть по вечерам посуду и заваривать чай перед сном — своеобразная плата за то, что ему позволено тут жить. Аль-Хайтам никогда не просил его делать это, Кавех сам настоял, пусть и каждый раз кривил лицо, если не слышал в ответ «спасибо». Он бы его вообще ни о чем не просил, никогда и ни за что, не будь Кавех собой. Для него быть в долгу — куда хуже, чем отдать последнее в счет аренды. Ему так проще нести ответственность — однажды сказал Кавех, перебрав с вином. А Аль-Хайтам противиться не стал, молча продолжая требовать деньги в нужный срок. Пусть лучше Кавех злится, называет Аль-Хайтама как угодно, но не несет на себе еще один груз в довесок тому, что давно давил на его плечи. Аль-Хайтам отломил кусок, есть хотелось ужасно — он проспал больше десяти часов, да еще и вчера обошелся без ужина, чтобы лишний раз не провоцировать напряжение в и без того наэлектризовавшемся между ними воздухе. Списать головную боль на избыток сна в этот раз не вышло, даже спустя три четверти часа легче не становилось, напротив, недомогание лишь усиливалось. Физическое неудовольствие было для него, пожалуй, одним из худших телесных ощущений. Боль, голод, бессонница, холод или жара, да даже пресловутый песок в сапогах, — все это нарушало покой куда сильнее, чем кипа неразобранных бумаг на работе, надоедливые студенты или мудрецы. Аль-Хайтам прикрыл глаза и потер переносицу — все же придется обратиться за помощью в Бимарстан.***
Внутри просторного кабинета пахло травами, кажется, сушеными падисарами и свежим корнем кальпалаты, отчего у Аль-Хайтама заслезились глаза. С самого детства резкие запахи раздражали слизистую. Стерильная чистота кабинета не особо вязалась с этим запахом, отсылающим скорее к оранжереям или той комнате, что содержал Тигнари в хижине дозорного. — Кажется, вы неважно себя чувствуете, господин секретарь… — Гольшан — врач-интерн, что работала в Бимарстане с недавних пор, — стыдливо поднесла ладонь ко рту, — то есть, господин Великий мудрец. Я могу помочь вам чем-то, пока не вернулся… — Нет. Я дождусь Тигнари, благодарю, — ответил Аль-Хайтам. От подобного обращения его передернуло, и в который раз он убедился в правильности решения отказаться от должности. Слухи по Академии расползлись с завидной скоростью, никто не знал о первопричинах, но вот о самой смене мудреца слышали даже в Аару. Аль-Хайтаму было все равно на обсуждение кем-либо его персоны, пока это не доставляло проблем. В любом случае, новости появлялись и сменялись так быстро, что горожане едва ли успевали переключать фокус внимания, поэтому о нем, вероятно, в скором времени никто и не вспомнит без прямого упоминания. Тигнари зашел спустя несколько минут. На нем была надета светлая рубашка, что обычно носили врачи, допущенные к работе с пациентами. Он появлялся в Бимарстане редко, сосредоточившись на работе в Авидье, но с недавних пор жалобы участились — вновь вернувшиеся к горожанам сны вызывали разный эффект: от мигрени и бессонницы до настоящей паники и неспособности заснуть. Потребность в персонале и препаратах заметно возросла, и Тигнари не мог отказать в помощи, ненадолго оставив лес. — Ты искал меня? — Тигнари медленно опустился на стул напротив и вытер со лба пот. — Я отвлек от работы? — спросил Аль-Хайтам. Фактически, он тоже был той самой работой — человеком, нуждающимся в помощи. Да, он мог обратиться к любому врачу Бимарстана, но не каждому можно было объяснить происхождение его травмы. — Да, но я благодарен, — устало выдохнул Тигнари, — так смогу немного передохнуть. Из-за снов в больнице настоящее сумасшествие. Аль-Хайтам коротко кивнул. — Слышал, что от поста ты отказался. Малая Властительница будет расстроена, Сумеру сейчас нуждается в сильных личностях, — Тигнари принялся копаться в шкафчике под столом. — Она Архонт мудрости. Вряд ли ее расстроит нечто подобное. — Твоя правда, — пожал плечами Тигари. — Так что с тобой случилось? Не поверю, что у тебя тоже боязнь засыпать, — хмыкнул он, переводя тему, и окинул взглядом Аль-Хайтама. — Стража Академии не поскупилась на удары, прежде чем отвести меня в темницу, — о странных повторяющихся снах тот решил умолчать. — Кажется, досталось сильнее, чем я предполагал. Отвар красноплодника не помогает. Сушеные плоды всегда хранились у них дома — еще со времен Академии Аль-Хайтам использовал их как средство от головной боли, если выпитое вечером вино оказывалось некачественным. С появлением в доме Кавеха запасы пришлось увеличить — тот часто перебирал с алкоголем. Что примечательно — о целительных свойствах растения Аль-Хайтам узнал от Тигнари на второй день их знакомства в Академии. В последнее время ему все чаще вспоминалось то время. И если оно начнет ему сниться, Аль-Хайтам рискует стать очередным пациентом с приступами бессонницы. — Нам всем досталось, — Тигнари поднялся с места, чтобы осмотреть место ушиба. Когда он поднял руки, Аль-Хайтам увидел на запястьях синие сплетения вен, по-особенному ярко проступающие на светлой коже. — Симптомы? — тон сменился с будничного на формальный. — Головокружение, боль, — Аль-Хайтам зашипел сквозь зубы, когда Тигнари надавил на затылок, — иногда тошнота. — Сотрясение, — заключил Тигнари. — Тебе покой нужен, а не лекарства. Следует соблюдать постельный режим, а не пропадать на весь… Тигнари вдруг осекся. Сомкнул губы и опустил взгляд. Дома последние дни он практически не появлялся, и Тигнари был об этом осведомлен. Кем, вопросов не возникало. Он упустил момент, когда Кавех и Тигнари сблизились. В Академии их редко можно было увидеть где-то вместе, разве что на лекциях, если те вдруг совпадали. — Я дам тебе корень тамариска, он неприятный на вкус, но снимет боль и облегчит самочувствие, — Тигнари протянул ему небольшой бумажный сверток. — Спасибо, — Аль-Хайтам убрал лекарство в поясную сумку и направился к двери. За резким выдохом Аль-Хайтам услышал: — Хайтам, — Тигнари пошевелил губами так, словно чтобы сказать каждое последующее слово ему приходилось прикладывать усилия, — это не мое дело, но мне плевать. Аль-Хайтам развернулся через плечо, понимающий, о чем, или точнее было сказать, о ком пойдет речь. — Я не должен тебе этого говорить, — Тигнари на мгновение зажмурился. — Кавех хочет уехать, — произнес он и, нахмурив взгляд, добавил: — насовсем. Внутри что-то надломилось. — Пускай, — Аль-Хайтам прикусил зубами язык почти до боли, — он именно к этому и стремился изначально. С чего ты взял, что меня это должно беспокоить? — Не делай вид, будто тебе нет до этого дела. Я помню вас в Академии. Помню тебя и то, каким ты был с ним, — Тигнари сложил руки на груди. Аль-Хайтам молчал. Спорить не хотелось, а признавать чужую правоту было ни к чему. Иногда ему казалось, что все вокруг знали о нем больше, чем он сам. Скрывать свои эмоции труда не вызывало, и подтверждений обратному он не находил за всю жизнь. Разве что в те моменты, когда… — Ты его обидел. И я понимаю все твои причины. Но если ты хочешь его от чего-то уберечь, делай это без лжи. …это касалось Кавеха. — Это касается только меня и его, — ответил он спокойно, прежде чем закрыть за собой дверь.***
Аль-Хайтам впервые с неприязнью отметил свою правоту. В поведении Кавеха действительно было не все в порядке. И затянувшееся молчание лишь подтверждало опасения — слова Тигнари и вовсе ставили здесь точку. После Бимарстана он решил не заходить в Пуспу на ужин, а взять его домой — судя по отсутствию изменений во взаимодействии, избегание мало помогло, к тому же головная боль к вечеру усиливалась, и предписания Тигнари он все же планировал соблюдать. Когда Аль-Хайтам вернулся, Кавех сидел на кухне — наверняка не ждал его так рано. Взгляды пересеклись, и Кавеха словно ударило зарядом электро — так быстро он отвернулся, продолжая ковырять ногтем кожуру зайтун. Аль-Хайтам сильнее сжал пакеты в руках. Он понимал, что снова уйти, пускай и в свою комнату, сейчас будет слишком глупо даже для них, но и задать прямой вопрос о переезде он тоже не мог. — Ужин, — он поставил пакет на стол. Кавех медленно перевел взгляд. — Я не голоден, — фыркнул Кавех, поморщив нос. Запахло едой. Жареное мясо, фаттех и фрукты с Большого Базара, которые Аль-Хайтам зачем-то тоже купил. — Неправда, — подметил Аль-Хайтам и достал из пакета теплые контейнеры, — когда я ушел, лепешек почти не осталось, и судя по отсутствию других блюд, больше ты не ел. — Какая проницательность! — Кавех звучно ударил ладонями по столу. — Неправда! — передразнил он слова Аль-Хайтама. — Вздумал меня во лжи уличать? В этом доме живет лишь один лжец, и прямо сейчас он стоит напротив меня! — раздосадованно воскликнул он. И в этом голосе слышалась обида — глубокая, пронизанная болью разочарования. Аль-Хайтам не мог для себя определить ее причин. Почему Кавеха это задевало так глубоко? Он посмотрел на него еще раз и сердце вдруг сжалось. Когда они перестали друг друга понимать? Иногда ему казалось, что от времени, проведенном в Академии, не осталось уже ничего, что могло зваться близостью — душевной, разумеется. Они никогда не были похожи во мнениях и отношении к миру, но это не мешало им понимать друг друга с полувзгляда. Сейчас Аль-Хайтам смотрел на Кавеха, на его поникшее выражение лица и сцепленные в замок руки под подбородком, и не было в голове ни одной мысли, что привела бы его к истине. — Мой обман ничуть не повлиял ни на что. Твое участие в перевороте ничего бы не решило, — Аль-Хайтам плотно сжал челюсти, виски снова сдавило. — Разве весь Сумеру во мне не нуждался? — с раздражением усмехнулся Кавех, припоминая недавно сказанные Аль-Хайтамом слова. — Если ты пришел сюда, чтобы снова наговорить мне гадостей, то лучше уйди. Хотя, знаешь, оставайся ты, на этот раз уйду я. Дыхание участилось, в затылке запульсировало снова. Аль-Хайтам непроизвольно сделал шаг вбок, когда перед глазами внезапно расплылся чужой силуэт. Он хотел было развернуться и уйти, но ноги отказались слушаться, подкосившись. Он попытался ухватиться за столешницу, но пальцы соскользнули. Усилием воли он старался прийти в себя, но по похолодевшим конечностям понял — сознание его покидало. — Хайтам! — испуганный голос Кавеха слышался как будто издалека. Он начал приходить в себя, когда чужие пальцы до боли сжали его плечи. Спина коснулась дивана, и он наконец смог разглядеть лицо напротив. — Эй! Ты меня слышишь? — Кавех вжал пальцы в его челюсть и повернул лицо прямо на себя, чтобы привести его в чувства. Аль-Хайтам дернулся, попытавшись встать, но сил не хватало, и Кавех в ответ сильнее прижал его в грудь к дивану. — Да что ты творишь?! — его голос сделался выше. Аль-Хайтам прикрыл глаза, медленно выдыхая. Язык словно одеревенел, не слушался и не шевелился, чтобы ответить ему хоть что-то внятное. Кавех быстро стянул с себя перчатки и осторожно прикоснулся ладонью ко взмокшему лбу, убирая кверху челку с лица. Аль-Хайтам вздрогнул от прикосновения. Они не касались друг друга все эти годы даже мимолетом, даже если того требовала ситуация. — Лихорадки нет, — его напряженная грудь наконец опустилась. — Я схожу за водой, слышишь? Не вздумай встать с места. — Сотрясение, — Аль-Хайтам попытался ухватиться за подол его незаправленной рубашки, — Кавех. В сумке. Кавех нащупал в сумке сверток, что отдал Тигнари и, развернув тот, коротко кивнул самому себе. — Тамариск. Тигнари оказался прав — на вкус та еще дрянь. Аль-Хайтам поморщился и вытер губы. — Спасибо, — тихо сказал Аль-Хайтам. — А теперь я пойду к себе. — И это все, что ты мне скажешь? — Кавех опустил взгляд и покачал головой. — Дай мне помочь тебе, — он взял его за запястье и развернул руку к себе, осматривая все еще не сошедшие синяки, — это… — Не надо. Мне не нужна твоя помощь, — Аль-Хайтам аккуратно выпутался из его хватки. Он не хотел грубить, но Кавех не должен быть к нему добр сейчас. Чем больше участия он старался проявить, тем сильнее чувство вины окутывало Аль-Хайтама, пробиралось сквозь стену безразличия и заполоняло собой все мысли. — Прекрати быть таким идиотом. Твоя жертвенность ни к чему. Мир не перевернется, если я дам тебе мазь и стакан воды, — его ноздри раздувались в раздражении. Аль-Хайтам не стал вновь препираться и опустил голову обратно на подушку. — Вот же Академия урвала себе занозу в заднице. Великий Мудрец, наверное, еще никогда не был таким занудой, да? — усмехнулся Кавех. На этот раз по-доброму. В его словах не читалось истинная неприязнь. Аль-Хайтам понял, что Кавех все еще не знал об отказе. — И не будет. Я останусь секретарем. — Да? — Кавех вскинул брови, но через секунду его лицо расслабилось. — Впрочем-то, я не удивлен. Это уж слишком похоже на тебя. Ты — человек, что лишний раз со стула не встанет. На что малая Властительница вообще рассчитывала? Аль-Хайтам дернул уголком губ. Ему хотелось улыбнуться? Внутри снова что-то кольнуло. Быть может, он ошибался, и между ними еще мог установиться хрупкий мир? В действительности ли они перестали друг друга понимать, или же это Аль-Хайтам что-то упускал? Рассказав Кавеху часть подробностей, Аль-Хайтам почувствовал, как боль отступила, и на смену ей пришла усталость. Он не заметил, как провалился в сон. Кавех сидел рядом. Закрывая глаза, ему казалось, что тот держал его руку в своей.