Корзинка мелочей

— Хм, — наглый кот не переставал ходить кругами, задумчиво рассматривая ариеса с головы до ног (а точнее — копыт) и всё норовя переступить белую черту на полу. Это раздражало настолько, что Чуя захотел дотянуться и ухватиться за драный хвост, (почти призывно даже) покачивающийся в воздухе, чтобы Дазай обиделся и ушёл — желательно, из самой лаборатории, — оборачиваясь и недовольно шипя при каждой новой встрече взглядами. Но пока терпения хватало для того, чтобы не пытаться делать подобного. У Чуи бы этого не получилось, скорее всего, потому что он всё ещё был ограничен кругом призыва. А ещё ему отомстят даже за попытку наброситься: такие как этот котяра всегда платят по счетам своим обидчикам, даже если на них просто напрыгнули и напугали, не успев даже коснуться. Чуе не хотелось бы разбираться с последствиями этого. — Чего тебе, блохастый? — он подскочил и резко махнул рукой, отгоняя так подальше от круга раздражающее существо. Фелис отошёл от границы, мгновенно среагировав на движение в свою сторону, опустил уши и недовольно фыркнул: — Рассматриваю тебя, барашек. — И чего же высматривать собрался? Словно в первый раз меня видишь! Разве таких как я твой хозяин не много уже нашёл? — Ну тебя, — Осаму устроился удобнее на кресле своего хозяина. Создавалось впечатление, что он даже стал значительно меньше, когда подминал под себя лапы. — Ты первый такой призвался. И, пока, единственный. — Он ненадолго замолк и, поняв, что Чуя не спешит ему что-то ответить, продолжил навязывать разговор: — Совсем нельзя на тебя смотреть? — Тебе? Нельзя. Фелис разочарованно вздохнул, звучало почти по-человечески. Чуе даже показалось, что он расстроился из-за такого прохладного ответа. Впрочем, его самого не особо волновало, что там чувствует кот: они знакомы — если так можно назвать пристальное наблюдение друг за другом с парой разговоров, где посылали друг друга ко всем чертям и в Ничего, — всего несколько дней, и за этот небольшой промежуток времени фелис стал рекордсменом по вызову у барана раздражения, злости и агрессивных попыток выйти из круга. Причин такой острой неприязни Чуи к этому коту было несколько: Дазай явно не был призванным своим нынешним хозяином из Ничего, как сам Чуя, — иначе бы также сидел в круге; не был ограничен ничем и никем и мог свободно ходить не только в лаборатории, но и вне её; и не имел ровно никаких конкретных и явных причин вообще водиться с Мори — человеком, который вызвал Накахару в этот мир. А ещё — поведение. Дазай был достаточно наглым и раздражающим, всё время дразня ариеса — как называл Мори создание из Ничего — попытками зайти в круг, но так и не переступая черту. Чуя предполагал, руководствуясь своими наблюдениями, что фелис и не мог этого сделать, как и всё, что было призвано из Ничего: ни покинуть, ни зайти в круг не представлялось для таких существ возможным, видимо. А котяра явно был по природе оттуда, хотя и не призывался самим Мори. (Кто его тогда вызвал? идиот, решил сам для себя ариес, и больше к этой теме в своих размышлениях не возвращался.) И поэтому оборотень не переступал черту, хоть и подходил слишком близко, почти вплотную. Зачем тогда так глупо дразнить ариеса, норовя зайти в круг, при этом явно быть не в состоянии в принципе сделать подобное? Хохмы ради, очевидно. Ведь Накахара бесился жутко, стоило Дазаю приблизиться к границе, и скрыть этого не мог. Вот колбаса на лапках и пользовалась этим, чтобы повеселиться в отсутствие Мори, над которым, видимо, измывался обычно. У Чуи иногда даже закрадывались подозрения, что на самом деле его призвали сюда, чтобы хозяин фелиса мог отдыхать от выходок своего «любимца». Неприятная перспектива, поэтому баран надеялся, что он здесь не за этим. Но с каждым разом, стоило человеку выйти из лаборатории, оставляя существ друг с другом, надежды оставалось всё меньше и меньше… Даже сейчас, когда Дазай свернулся калачиком на кресле, а Чуя — вернулся в центр круга, и наступила тишина, напряжение в воздухе не исчезало: они пристально смотрели друг на друга, наблюдали, изучали… А потом фелис широко зевнул, обнажая ровные ряды зубов с аккуратными и острыми клыками. (Вмазать бы по ним копытом, да жаль что нельзя, подумал Накахара.) После чего слез с насиженного местечка и потянулся. И снова потопал на крошечных лапках к границе. — Вот же зараза, — цыкнул баран, готовясь снова прыгнуть в сторону мохнатого надоеды. — Чего пристал-то? — Как быстро завёлся. Ну, давай, прыгай. — Осаму нагло улыбался. Чуя не спешил. — Что, не можешь? — Ты тоже, — напомнил Накахара. — Катись к своему хозяину или в Ничего. — Сам катись, — промурлыкал кот и всё-таки переступил черту, начиная подходить к опешившему от такого поворота событий ариесу вплотную. Чуя лишь уставился на его ноги, удивительно человеческие для существа из Ничего, которые так неожиданно легко только что ступали по формулам внутри круга призыва. И поднял взгляд на чужое лицо только тогда, когда почувствовал, как чужая ладонь — без острых длинных ногтей — коснулась его головы, начиная трепать рыжие волосы и нагло щупая небольшие ушки возле рогов. На немой вопрос, видимо, слишком явно отразившийся в прямоугольных зрачках ариеса, Осаму улыбнулся довольно: — Я хотел потрогать твои рога, — и провёл по неровной поверхности костных выступов кончиками пальцев. — Тёплые. Всё ещё не в состоянии ничего дельного и конкретного сказать, Чуя потянулся к чужому лицу ладонью, не в силах оторвать взгляд от по-странному человеческих глаз. И только тогда Дазай поспешил покинуть круг, снова оборачиваясь котом. Только не успел он полностью выйти за границу, как Накахара ухватился за кошачий хвост, потянув фелиса к себе обратно, с неожиданным для себя весельем наблюдая, как мохнатая мелюзга растопырила лапы, застыв от неожиданности. А после — стал удерживать обратившегося снова кота на месте. — Пусти, — почти зашипел Дазай подняв голову и попытался укусить ариеса за подбородок. И тогда Чуя засмеялся, помассировав растрёпанную макушку фелиса между больших поджатых ушей: — Я хочу потрогать твои уши. «Пушистые.»