исполнять не спеша

Когда им открыли дверь, Кроули всё равно собрал все перья и спрятал под рубашкой. Все десять — он помнил, что говорил серафим, но, быть может, у него был шанс? шанс вспомнить дорогу к Азирафаэлю, к его квартире, к его голосу, к его рукам глупый риск глупая судьба У них было всего около часа, и Кроули сразу же стал пробираться ближе к двери. Шанс будет один — и ангел не хотел знать, что с ним сделают. Что сделают с Азирафаэлем за его неповиновение. Вручат другого раба? Или это уже не будет простым предупреждением? Только — и Кроули прекрасно видел это. То же выражение, что и в последний раз у его демона, у сменщиков. Ангел не знал, что это, но это было почти ему на руку, и он, оставляя рельефом царапины на леденеющей коже под рубашкой, прижался спиной к стене в нескольких метрах от двери. Только — и Кроули думал, что от ответа у него будет слишком сильно ныть под ключицами. Он слышал шум, слышал голоса — слишком много голосов, и раз в пару минут делал небольшой шаг в сторону двери. Перья прижимались к его коже — оставляли шрамы, которые он, если повезёт, покажет серафиму. Если тот после всего однажды заглянет к нему. И не будет слишком громко осуждать. Только — и Кроули повернул голову на слишком громкий звук. И время, свет, вкус и ощущение собственных свободных рук расслоились и рухнули к его босым ступням. Врезаясь и жаля. Только Господи если меня больше не останется, забери каждое воспоминание о нём и храни, чтобы после оправдать на суде, на который я не попаду Кроули едва ли после вспомнит, как это произошло. Как вдруг стало так шумно — взорванное сердце. Так жарко — треснувшая и разлившая душа. Так ярко — последний миг воспоминания о закатах. Кажется, его сбило с ног. Кажется, оглушило и обожгло. Он едва мог сопротивляться, когда его схватили и потащили через пыль, осколки, крики. Кроули едва мог дышать и всё старался биться в хватке. Только его тянули, тянули, тянули, становилось тише, темнее, холоднее, а потом — Кроули почувствовал, как сердце слишком тяжело врезалось в рёбра. — Азирафаэль? — Рай пришёл за вами. Нужно выбираться. Рай. За ними. Кроули захотелось смеяться, нет, кричать, дёрнуться, снова ощутить саднящей спиной стену, пол — неважно. Этого ведь просто не могло быть. Так не бывает. Так не случается. Не с ним — и не сейчас. Азирафаэль дёрнул рукой, и ангел понял, что сжимал чужое запястье слишком сильно и неаккуратно. Кроули не был готов в тому, что Небеса его вспомнят, и разжал пальцы. Когда громыхнуло ближе к ним, Азирафаэль дёрнул его на себя и снова куда-то потянул. Было темно, и сердце вздрагивало в груди быстрее их шагов. Ангел не понимал, куда демон его ведёт, — не узнавал дорогу к его квартире. Господь, твои дети сейчас убивают друг друга сохрани хотя бы одного не меня ради меня Эта была слишком обычная дверь, чтобы запомнить её, а не ладони Азирафаэля, вталкивающего Кроули куда-то внутрь. Да, наверное, прятать ангела в своей квартире было бы слишком опасно. И снова коридоры-коридоры-коридоры — и ангелу вдруг стало так очевидно, почему тогда демон сказал ему быть осторожным. Вовсе не из-за дня без него. И почему запретил спать в его последний день в Аду — чтобы был начеку. Азирафаэль вытолкнул к его лифту — и Кроули всё равно тут же вцепился в его руки. Чтобы ни крики, ни грохот, ни свет не могли отнять его у демона. Ни за что. Никогда. Только Азирафаэль зачем-то тянулся к кнопке, нажимал несколько раз — но не стряхивал с кистей и ладоней Кроули. А потом вдруг прижал руку к ангельской щеке. — Ты оставишь меня? — у него голос в сотни раз тише, чем весь Ад. Каждый ангел. Каждый демон и шорох. — Пожалуйста. Азирафаэль, я умоляю. Кроули перехватил ладонь демона, всё стиравшую пыль с его лица. Горячую. Как ярость ангелов. Как кровь демонов. — Послушай меня внимательно, — лифт тихо скрипел, а за их спинами, за всеми этими коридорами, поворотами и комнатами кто-то выл и снова тянулся к рукам Отца. — Это запасной выход из Ада. Это единственный способ сейчас обеспечить тебе сейчас безопасность. Сейчас никому не выгодно, чтобы вы выжили: вы доказательства просчёта Рая, а Аду надо уничтожить следы. Потом делай, что хочешь, но сейчас заляг где-нибудь на Земле. Кто-то выл и умирал — только Кроули этого больше не слышал. Он столько готовился к тому, чтобы сбежать. Столько месяцев, столько ночей, столько раз, когда он мог позволить себе слёзы. Столько раз представлял суд, закат и вкус виски рядом с серафимом. А сейчас он готов на всё, лишь бы лифт никогда не приехал. Позволяя ему остаться здесь. Рядом. Навсегда. Когда Азирафаэль притянул его к себе, Кроули оглушило сердце. Только не его — чужое. Демоническое. Не прощённое, но чем-то безбожно заражённое. Чем-то знакомым и настолько родным, что Кроули цеплялся пальцами, как больные в тех госпиталях. Как те, кто соблазнялись его телом. Как Отец, когда создавал его, а через пару секунд — того, кому было суждено стать демоном и променять всё на спасение одного ангела. — Я не хочу, пожалуйста. Я не хочу уходить. Кроули шептал, шептал, шептал, куда-то в пиджак демона, весь в пыли и остатках света, и ему казалось, что он практически сорвал голос. — Кроули, послушай, если бы я знал, что здесь с тобой всё будет хорошо, я бы ни за что не отправил тебя никуда, — ангел вздрогнул и прижался ближе, когда демон сжал свободной рукой его плечо. — Но я не знаю, что будет со мной. Вряд ли нас оставят в живых. Кто здесь позаботится о тебе без меня? Едва ли сейчас это было важно. Это будет потом. Когда-то. Не сейчас. Кроули готов и вечность пробыть стёртым доказательством ошибки Небес, лишь бы сейчас ему позволили быть, быть, быть рядом. Пропитаться. Раствориться. Остаться. — Держи. Это моё перо, — и Кроули поучаствовал, как в его сжатую ладонь опустили перо. Такое же чёрное — как тогда, ещё в квартире демона, когда ангел касался крыльев демона и находил прорехи в рядах. — У меня сейчас линька, и я просил подкидывать тебе их сменщиков. Не спрашивай, зачем, я не отвечу. И Кроули поднял голову, смотря в лицо его демона и серафима. Его кожу под рубашкой жгло так же, как и ладонь. — Обещай, что найдёшь меня. Или я заявлюсь в Ад и буду требовать отвести меня к тебе. Ангел крепче сжал ладонь, и очин врезался в его ладонь, обжигая свежей демонической энергией. — Хорошо, Кроули. Я обещаю. Ангел едва ли успел запомнить этот поцелуй — обещание, просьба, слепок чужой души на губах. Едва ли успел ответить — и демон втолкнул Кроули в лифт, когда за его спиной стало слишком громко и ярко. Только Азирафаэль не выл, когда ангелы бросились на него, а только всё смотрел, как двери лифта отрезают Кроули с его сердцем и пером в руках. Наверное, Кроули плакал. Может, кричал. Бился руками об эти двери и скрёб, пока что-то ломалось и трещало по швам. А Господь — снова отворачивался. Кроули не знал этот город, в который его выплюнуло, босым и вырванным. Да даже если бы и знал — ни за что сейчас бы не вспомнил. Ни одной улицы, ни одного паба. Его кто-то толкнул, а у ангела было только одно — только перо в ладони. На которое он всё смотрел, смотрел, смотрел. И видел сердце демона. Стучащее и воющее о нём в последние секунды. Как обещание. Как просьба. Как вкус чужой души, забывшей Ад ради него, на губах. И сердце стучало так громко, что весь этот незнакомый город, в котором Кроули прожил столько веков, слышал этот стук. Только какой теперь в этом смысл. Под Раем, в который в том же составе возвращались ангелы в чужой крови, всполохами догорал закат.