исполнять не спеша

Прижимаясь к ногам Азирафаэля, Кроули думал о том, кто из них всё-таки ошибся. Вряд ли он — но разве можно говорить про другой вариант? Когда демон опустил руку, касаясь его волос, зарываясь, перебирая, наматывая, Кроули тихо выдохнул, обжигая губы. Сейчас он не найдёт себе оправдания, чтобы позволить себе двинуться ближе. Азирафаэль больше не пьян, да и не станет об этом больше вспоминать. Он не видел серафима всего день — как будто никогда. Как будто, когда они встретятся, Кроули едва ли будет знать, что делать. Что просить. О чём умолять. У него просто не хватит на это его глупого сердца. Демон опустил руку ниже, касаясь его подбородка, коротко царапая ногтями. Собрания проводились на демоническом енохианском — то ли как защита от ангельских шпионов, то ли дополнительное единение. Кроули за всё это время тут едва ли стал его лучше понимать — он был куда жёстче, быстрее, перегруженнее. Ангелов брали для статусности — это было очевидно. У каждого — по ангелу у ног. Азирафаэль, поправляя на нём чёрное кружево, тонкие лямки, приталенный верх и короткую юбку, говорил, что у него самый красивый трофей, а Кроули горбился — старая глупая привычка с его ростом. Он был выше демона, но слишком редко стоял не на коленях перед ним. Хотя с такого ракурса некоторые вещи видно гораздо лучше. Азирафаэль сказал ему, что чёрный ему идёт — пошло бы и быть демоном. Расправлять чёрные крылья, до боли красивые, даже белые, даже рабские, присягать на верность Дьяволу, развращать и соблазнять каждый день. Только Кроули вряд ли бы выжил в Аду — слишком мягкий, тепличный, нежный. Он пригоден для кружева, для чужих рук, для приятной тяжести на коленях и гортанных стонов. Сколько лет понадобится, чтобы правда в это поверить? Убедить серафима? Разлюбить спать? Наверное, всё-таки легче взять вину на себя. Возможно, даже правильнее. Демон не сдерживал свои руки, пока в зал не вошла Вельзевул — низковатая, сгоняющая языком с губ разжиревших мух. Демон приподнимал короткую юбку и сжимал его тонкие бёдра. Оставлял следы, гладил, царапал. Кроули устало смотрел, как кружево вздрагивало от особо резких движений. Выдыхал. Старался не запоминать. Что потом будет больнее — вспоминать или забывать? Если всё-таки предположить, что ошибся не он, тогда слишком много вопросов придётся задать. Это погрешность? Случайная или систематическая? Каков процент этих ошибок? И можно ли их высчитывать без последствий? Кружево практически не прикрывало его тело и сердце. Не заглушало тихий ритмичный вой, похожий на удары. Наверное, Вельзевул тоже его слышала. Видела, как это невозможное ангельское сердце вздрагивает под тканью, рвёт и впадает обратно в грудь. Рёбра срастаются, невыносимо болят, а потом снова выплёвывают сердце на кружево. Чёрное-черное — крови всё равно не будет видно. Когда Кроули собирался на задания Небес, он запрещал себе пить и ненавидел, что, по данным Рая, грех любит вечер и ночь. Он каждый раз пропускал закат и всегда надевал белую рубашку, не застёгивая её на верхние пуговицы. Наверное, если бы Бог не стал выяснять, кто же из них виноват, Кроули бы рассказал ему, что не все поддавались на искушение, и очень бы этим гордился. И едва слышно добавил бы, что, если его одеть так, как сегодня, то пришлось бы каждого отправлять в Ад. Хорошо, что Небеса не догадались до этого. Кроули дважды пересчитал, сколько у демонической верхушки развязанных шнурков, сколько пар штанин разной длины, сколько ангелов всё одёргивают платья, юбки, лямки, а собрание всё тянулось, всё растекалось, всё гаркало и тараторило. Только всё равно никто не мог дать ответ — это Бог ошибся, когда позволил Кроули остаться на Небесах, или сам ангел слишком часто выбирал не то, чтобы заслужить и оказаться здесь? И Кроули всё думал, думал, думал об этом, чтобы не думать о том, сколько не попавших в Ад людей погибнут, как бы ни закончилось это собрание. Он практически забыл все молитвы под сотнями метров земли. Разве Бог мог ошибиться? Азирафаэль иногда вставал и слишком низким голосом говорил, говорил, говорил, а Кроули всё скучал, скучал, скучал по его рукам в своих волосах. Если бы ему предложили выбор — Кроули или его должность — что бы он выбрал? Если бы сам Дьявол поставил на колени на жесткий плешивый ковёр — что бы он ответил? И сколько бы думал? Демон наклонился и коротко шепнул ему, что хотел бы гораздо больше, чтобы Кроули сидел на его коленях, не шевелясь, и грел его член, чтобы это чёртово собрание по планированию нападения на Рай не тянулось так долго и все пялились на его красоту. А Кроули так и остался у его ног, думая, что всё-таки, скорее всего, ошибся именно он. Чёрное кружево отпечатывалось на его сердце и загрязняло сосуды — когда он окажется на Земле, придётся вскрывать грудь и вычищать всё до последней нитки. Вынуть сердце и споласкивать вонючим формалином. И отворачивать голову, чтобы слёзы не забивали артерии. А, может, он всё-таки забудет своё сердце тут. Его тело станет легче, проворнее, гибче — только глаза станут серее. Тусклее. Это расплата за ошибки — он должен был это понимать. Собрание длилось так долго, что пара демонов раздавили неповороливыми локтями несколько мух, а Кроули едва слышал приказы сменщика — идти, поднять руки, вытянуть правую ногу. И всё боялся, что однажды этот чужой демон заметит, заберёт, отнимет перья. Его небольшой клад в углу камеры — особенно ценный в очередную ночь без серафима. Азирафаэль почти не смотрел на него, когда Кроули уводили, стягивали кружево, стискивали руки, а ангел зачем-то всё равно так хорошо представлял его расчерченные глаза. Его руки. Его голос. Его слишком чёрные, никогда не выцветающие крылья за широкой спиной. И своё сердце в его руках.