— Куватов, два.
— Да за что?!
В Леона пульнули мелом, и тот попал прямо двоечнику в глаз.
— Ты не знаешь, что такое параллелепипед!
— Бля, да я это даже выговорить не могу.
— О чем я и говорю! Тебе неизвестны простейшие вещи!
— А когда у нас в обществе стало зазорным чего-то не знать?!
— В твоем обществе, Куватов, насколько мне известно, знают только как плеваться семечками и отбирать у прохожих мобильники. Садись, пока я тебе еще одну двойку не поставила.
Леон положил мел вниз доски, скрестил руки на груди в глубокой обиде и прошастал в конец класса на свою предпоследнюю парту.
— Вот нахуя она вообще вернулась, а… — пробубнил он, плюхнувшись на стул и сгорбившись над своей тетрадкой. Та, судя по виду, пережила Третью Мировую и молила об отставке прямо как чемодан Бьякуи.
О Бьякуе, кстати.
Душнила Шестой Неповторимый восседал прямо за второй партой среднего ряда вместе со своим любимым мужем и постоянно пытался всучить последнему то деньги, то подарки, то приглашение на свиданку, то неизменные школьные записки на вырванном из тетради листочке «давай обсудим Хагакурева». Макото на все это отнекивался, что он не содержанка, а на последнее вообще вопил, что Ясухиро его друг. Но на свиданки все равно прибегал.
Смотря на эту сладкую парочку, блевотно было всем, даже недавно вернувшейся обратно в учительский состав Людмиле Васильевне. К доске она никого из голубков не вызывала, а когда поворачивалась к 11б лицом, чтобы обьяснить тему или наорать на очередного списывальщика, снимала свои черепашьи очки, дабы не видеть этих гейских птенчиков. Первое время думала рассадить, но отец Тогамова на шторы больше всех сдал. И на паркет еще…
— Куватов, я тебя сейчас просто не аттестую по предмету и все! Пойдешь в ПТУ с неполным средним! Как тебя в одиннадцатый класс вообще взяли, мне интересно?!
— А че я опять-то сделал?!
— Тему слушай, а не в облаках витай! Она вам на егэ попадется! Фукавина, а ты что там пишешь? У нас геометрия, а не литература!
У математички в переходах мало кто зелень покупал, потому как смотрела она на всех с гримасой ревнивой Хюррем и все боялись случайно дать не ту сумму. Прохожие считали, что если случайно недодать ей один рубль или дать лишний, та схватит их за ухо и начнет возмущаться о том, что они не учили простейшую арифметику.
И так как зеленый бизнес не удался, Людмила Васильевна вновь гордо рассхаживала по классу с огромной указкой, которую, по слухам, помещала в очко особо тупым индивидуумам, и орала на каждого, кто не так пишет, сидит, дышит и так далее по списку.
Фукавина же, соседка Леона по парте, вжалась посильнее в книжку и попыталась слиться со стеной слева от себя. Стих для Комару она попозже допишет.
— Эх, щас бы с бабкой за телевизор посраться… — послышался вздох Овадова с последней парты.
Киригирева хмыкнула. Селестия рядом с ней раскладывала пасьянс тройку и умудрялась не попасть под прицельный взор училки. Две теперь уже жены за четвертой партой ряда у двери хоть и сосались иногда, но хотя бы под лестницей или в туалете. И пародировать тех сладостных голубцов со второй уж точно не собирались. Майзонова все также пила сырые яйца для «певучести» голоса на обед в столовке под ахеревшие взгляды поварихи тети Вали и других классов, Фуджисакин таскал с собой свой комп как еще одну часть тела не только на информатику… Остальные своим привычкам не изменяли тоже. Все вернулось на круги своя.
Однако во всем 11б классе отныне царила глубоко задумчивая и пропитанная ностальгией атмосфера.
Что-то тут не так.
***
— Хей-хей, ребятки, подьем, урок начинается! — пропел чей-то веселый голосок. Весь потный после не физры, а геометрии, 11б обернулся на дверь. Та отворилась, являя взору ученикам молодого мужчину с папкой в руках, что лыбился во все свои сорок восемь хромосом и явно пытался выглядеть солидно, раз нацепил на себя пиджак, но получалось откровенно хуево. Портили образ голубая (как ее носитель) футболка с надписью «Life is such a disgusting thing», спортивки с растянутыми коленями и потертые кроссовки от абибаса с развязанными шнурками. По ним сразу было видно, какой расхлябанный у них лентяй-хозяин. И бинты. Хотя ран под ними на первый взгляд не было.
Нахуя ему бинты?
Весь класс понуро встал из-за парт. Некоторые глядели на нового учителя то ли с интересом, то ли с непонятками.
— Здравствуйте, ученики! Я — ваш новый учитель обж. А зовут меня Дазаев Осаму Владимирович!
Бьякуя поправил очки средним пальцем и решил за себя и за Макото поскорее съебаться опять. Огамина покосилась на преподавателя с подозрением — голос казался смутно знакомым.
— Ну вы, ребята, главное не волнуйтесь. У меня опыт в педагогике хоть и небольшой, но присутствует! Меня, правда, с прошлого места работы выгнали… Но ученики по мне плакали! Это точно!
И — темнота.
***
— Ну и ладно, хуй с ними.
Икусабова отложила неизменный бинокль, стукнула по вечно барахлящей после того инцидента Акутагавовской колонке на строчке «ай джаст вона би хее бесайд ю» той же песни и сняла чайник с плиты. Разлила по кружкам горячий чай. Сестра с недавних пор полюбила жасминовый.
Но что-то тут не так.
***
Кто-то из 11б класса проснулся за партой. Кажется, это был глубокий-глубокий и странный сон. Со двора орал директор, оповещающий всех о том, что школу надо срочно покинуть.
Какой-то умник (еблан) подпалил кабинет химии.
— Блядь.
Занавес.
***
— Осаму Владимирович, нам когда с Рюноске в Самару-то ехать?
— Как Юкичи Григорьевич распорядится, Ацуши, как распорядится… Кстати, как думаешь, а мне пошло бы быть учителем?
