Оставшиеся

Цзян Чэн не ищет… тело. Или что-то такое. Он ничего не ищет. Он знает, что Вэй Усянь мертв. Он видел, как его разорвали на части его же мертвецы. Он видел. Он не видел, куда упала его флейта. У него в руках была флейта. Именно об этом думает Цзян Чэн, когда идет туда, где окончилась жизнь его некровного и даже не названого, но брата. — Это могущественный артефакт, который не должен попасть в чужие руки, — говорит сам себе Цзян Чэн. Он обыскивает место боя и находит Чэньцин — она ложится в его руку хорошо, словно не зная, что было меж ее хозяином и тем, кто ныне сжал ее в руках. Отзывается даже. — Я не собираюсь на тебе играть, — сообщает Цзян Чэн. — И никогда не смогу вернуть тебя твоему хозяину. Он погиб. Его не стало. Он на части разорван. Развоплощен. Его больше нет. Чэньцин не верит. Как и Цзян Чэн. Вэй Усянь не мог просто так сгинуть!.. Ну не мог же!.. А потому Цзян Чэн решает еще раз обойти всё, чтобы убедиться, что Вэй Усяня тут точно нет. Так он находит Лань Ванцзи. У Лань Ванцзи — красные следы на белом ханьфу на спине, а из дупла мертвого дерева он вынимает ребенка. У Цзян Чэна сердце в груди замирает, дыхание перехватывает, а потом малыш… вцепляется в Лань Ванцзи и начинает плакать. Мертвецы не плачут. Это Цзян Чэн знает точно, так что он спокойно идет вперед, собираясь спросить, где Лань Ванцзи так неподобающе для его ордена изгваздал свое одеяние, когда второй Нефрит Гусу Лань… пошатывается. Ему приходится опереться о дерево, чтобы не упасть с ребенком на руках, и Цзян Чэн напрягается: — Что тут происходит?! Лань Ванцзи оборачивается на него с пустым лицом, долго фокусирует взгляд, пытаясь понять, кто перед ним, а потом сильней прижимает к себе ребенка и поворачивается спиной, словно собираясь закрыть собой эту маленькую жизнь. — Да не убью я его! — почти рычит Цзян Чэн, хватает Лань Ванцзи за плечо, чтобы развернуть к себе… замирает. Медленно разжимает пальцы, отпускает, смотрит на свою ладонь в горячей крови, которая только что выплеснулась из раны от его прикосновения. — Что с тобой? — говорит Цзян Чэн, и его голос — глухой, чужой, словно издалека доносится. Лань Ванцзи молчит. Ребенок на его руках перестает рыдать, и только надрывно и горестно всхлипывает. Цзян Чэн смотрит на него и напоминает: — Я тебя сейчас сильней!.. Я одолею тебя. И заберу ребенка. Если ты не ответишь на мои вопросы. Лань Ванцзи напрягается, потом выдыхает — слишком рвано и болезненно. А потом говорит два слова, от которых у Цзян Чэна внутри всё переворачивается: — Дисциплинарный кнут. Тишина повисает меж ними — тяжелая и горькая, с привкусом боли и меди крови во рту. — Сколько? — хрипло спрашивает Цзян Чэн. — Тридцать три, — отвечает Лань Ванцзи. Это оглушает еще сильнее, это пугает, пугает настолько, что Цзян Чэн орет: — Как ты на ногах-то еще стоишь?! Отдай ребенка! Ты с ним упадешь! Я забираю тебя!.. Вас забираю!.. — Куда? — смотрит на него пустыми глазами Лань Ванцзи. Куда, если его в родном ордене за что-то наказали тридцатью тремя ударами дисциплинарного кнута? Куда, если сам Хангуань-цзюнь оказался недостаточно праведен? Куда, если они всегда не особо-то и ладили?.. — В Пристань Лотоса, — решает Цзян Чэн. — Но сначала — в Илин. Снимем комнату. Отлежишься. Я приведу целителя. Потом — в Пристань Лотоса. Восстановишься. Ты должен. Тебе еще ребенка растить. Я ведь правильно понял? Ты за этим ребенком сюда прилетел?.. Как ты вообще на мече держался?! Отдай ребенка!.. Ты сейчас сам рухнешь — на него!.. Цзян Чэн действительно испуган всем этим. Лань Ванцзи поворачивается к нему… и отдает ребенка. Малыш вцепляется уже в Цзян Чэна, его колотит мелкой дрожью. Цзян Чэн обнимает это тяжелое мягкое тепло, вздыхает, говорит: — Так. Сейчас я примотаю тебя к себе. А то мне еще этого дядю нести к целителю. Не будешь реветь? — Не буду, громкий-гэгэ, — шепчет малыш. Цзян Чэн фыркает. Но вот что он понимает — некогда ему сейчас Вэй Усяня искать. Придется позаботиться сначала о тех, кого он оставил после себя. . Вот в чем Цзян Чэн оказался неимоверно хорош на войне — он умел организовывать людей. Деньгами, криком, кнутом — не важно. Всё работало так, как ему было нужно, так, как он хотел. Потому раненный Лань Ванцзи и истощенный трясущийся ребенок оказываются в Пристани Лотоса всего за двое суток ранним утром. — Как он вообще выжил? — спрашивает Цзян Чэн, укачивая ребенка, который от него отцепляться отказывался категорически. — Сила воли, не иначе, — вздыхает целитель. — Когда человек хочет жить, иногда смерть просто не смеет его забрать. Цзян Чэн на миг сильней прижимает к себе ребенка, имени которого он так и не знает. Там точно есть Вэнь в начале, а дальше… дальше они что-то придумают. И уберут Вэнь. Но на Лань уже сменить не получится. Цзян? Нет. Вэй?.. Который так не хотел жить, что позволил мертвецам себя разорвать?.. — Ай, — тихо-тихо говорит ребенок. Цзян Чэн тут же чуть отпускает от себя малыша, смотрит ему в лицо, но тот почти спокоен, просто снова вцепляется и отпускать не хочет, словно нашел безопасное для себя место. И очень странно быть безопасностью для того, чьих родичей он не… не убивал, он туда за Вэй Усянем только и пришел, но и не спас. — За сколько Лань Ванцзи можно будет исцелить? — спрашивает Цзян Чэн. — Если бы было повреждено только тело, — вздыхает целитель, — то я бы сказал — месяц. Он — очень сильный заклинатель. Но дисциплинарный кнут повреждает еще и меридианы. Они будут исцеляться дольше. — Тело заживет за месяц, — кивает Цзян Чэн. — Ясно. Что вы сейчас ему дали? — Настойку для сна, — качает головой целитель. — Ее нельзя часто, но неделю пропить ему будет нестрашно — как раз самое страшное срастется и заживет. И… Глава Цзян, он останется в ваших покоях?.. Цзян Чэн… думает. Надо бы Лань Ванцзи куда-то переселить. И он бы переселил, честно, только… кто его знает, что он своей блаженной монашеской головой в одиночестве надумает?.. Пусть тут пока остается. Покои большие, вторую кровать поставить можно. Ребенок вздыхает у него на руках. — Да, — говорит Цзян Чэн. — А можете еще вот его осмотреть? Только я не знаю, как его отцепить. Пробовал прикрикнуть — он только сильней вцепился. — А силой не стали? — уточняет целитель с доброй улыбкой. Цзян Чэн кривится, думая, что придется и третью кровать ставить. На самом деле он не хочет во всё это ввязываться, но то, что сотворили с Лань Ванцзи члены его же ордена, вгоняет в ступор и ужас. Цзян Чэн понимает, что всё еще реагирует так, будто он на войне, потому что любой ступор должен быть изгнан из его жизни — обычно боем, криком и злостью. Так что Цзян Чэн… зол. Он в ярости от этой несправедливости. И он собирается сделать всё, чтобы Лань Ванцзи выжил, даже если это значит — следить, чтобы тот не перерезал себе вены струнами от гуциня и таскать повсюду ребенка, за которым тот, раненный почти смертельно, примчался на Луанцзан. — Ну, же, малыш, как тебя зовут?.. — ласково говорит целитель. — А-Юань, — шепотом сообщает ребенок. — Давай, убедимся, что тебя не нужно лечить серьезно? — предлагает целитель. Ребенок сомневается. Цзян Чэн нетерпеливо выдыхает, прикрикивает: — Не сбегу же я!.. Вот осмотрят тебя, снова на руки возьму. А-Юань смотрит на него с подозрением… наверное, тот, кто затолкал его в дупло, тоже что-то такое обещал, а?.. Вернуться, например. А сейчас все они мертвы… Цзян Чэн шумно выдыхает и говорит: — Я клянусь тебе, что не брошу тебя. А-Юань смотрит серьезно. И кивает. Принимает клятву. Целитель осматривает его, находит трещину в кости на левой руке, фиксирует руку и объясняет Цзян Чэну, что делать с ребенком теперь, а еще обещает зайти к Хангуань-цзюню завтра, чтобы убедиться, что тот всё еще до упрямого жив. Вот и что Цзян Чэну теперь делать?.. Впрочем. — Лань Ванцзи, — говорит он спящему. — Не смей тут без меня сдохнуть. А ты… Вэй Юань, идешь со мной. Будем тебя кормить. О том, что надо было переодеться, он вспоминает уже на кухне, где на него с испугом таращатся кухарки. Цзян Чэн оглядывает себя, заляпанного чужой и уже подсохшей кровью, устало вздыхает, но… — Сначала вы нас накормите, потом я переоденусь. Кухарки смотрят на него, и самая старшая — с детства его знает — всплескивает руками: — Господин, да вы совсем без сил!.. Садитесь. Сейчас вам умыться дадим, ребеночка отмоем, а потом обоих вас и накормим!.. Цзян Чэн… не против. Совсем. Он умывается, умывает а-Юаня, потому что тот отцепляться от него отказывается совсем. Ест. И думает, что дальше-то делать с этим всем?.. Лань Ванцзи он точно умереть не даст. С ордена Гусу Лань ему просто так за эти раны не спросить, они вправе карать по своим думам, но… уж больно всё несправедливым кажется. И слишком жестоким. Был бы Лань Ванцзи чуть слабее — его бы до смерти забили просто. Может, и хотели?.. Кто признается?.. Лицемеры гуевы. Цзян Чэн ломает в руке палочки, смотрит на обломки, вздыхает тяжело и уточняет у а-Юаня: — Поел?.. — Да, — быстро кивает тот. — Тогда пойдем, — вздыхает Цзян Чэн. Кухарки провожают его сочувственными взглядами, а к вечеру точно слухи распустят. Хорошо бы еще не сильно мерзких, а. Но от людских слов — никуда не деться. С этими мыслями Цзян Чэн идет переодеваться, а потом — и искать тех, кто перетащит ему еще мебели в покои. У него впереди еще долгий-долгий день. . Лань Ванцзи начинают искать уже через три дня, как Цзян Чэн притаскивает его в Пристань Лотоса. Нет, к ордену Юньмэн Цзян нет никаких вопросов — никто их не видел вместе, а те, кто видели, умеют молчать либо от страха, либо от денег… либо умеют лгать. Ну-ну. Пусть поищут. А пока Цзян Чэн официально расторгает контракт на поставку сетей божественного плетения в орден Гусу Лань. Десять сетей в год? Ха. Конечно. Ждите. — Но, глава Цзян, — пытается возразить мастеровой, — эти десять сетей… — Мы найдем, кому продать, — уверенно отвечает Цзян Чэн. — Если не найдем, я клянусь, что сам куплю. Его люди ему верят. А слухи, кстати, ходят достаточно добрые. Мол, глава Цзян себя не жалеет, люд простой спасает, на ночной охоте, вон, ребятеночка спас да сам заботится. То ли потому, что заботиться ему больше не о ком, то ли потому, что фамилия у ребятенка Вэй, да не, не похож совсем, не та кровь, однофамилец. А глава Цзян решил, что уж раз того Вэя не уберег от темного пути, этого решил приютить. Цзян Чэн стоит снаружи у кухонного окна, слушает, семечки лузгает, что по старой памяти через это окно и утащил. Вон он, оказывается, какой благородный да готовый искупить свершенное. Вэй Юань держит его за одежду одной рукой, а второй пытается семечки почистить, и от этого и смешно, и грустно. Цзян Чэн показывает, как зубами семечко раскрывать. У а-Юаня даже что-то получается. — Цзян-гэгэ, унесем немного семечек богачу-гэгэ? — спрашивает тихо-тихо а-Юань. — Унесем, — соглашается Цзян Чэн. О Лань Ванци в его покоях тоже знают, а благодаря подвыпившему целителю имеют «точную» информацию, что это заклинатель, который бился с Цзян Чэном на войне, а сейчас был ранен нечистью. Молве понравилось, молва одобрила. Цзян Чэн не знает, как на это реагировать, но ждет, когда до Пристани Лотоса доберутся ищущие своего Второго Нефрита гусуланьцы. К вечеру пятого дня целитель перестает давать Лань Ванцзи настойку для сна. Тот просыпается посреди ночи. Цзян Чэн сидит за столом, пытается отчеты свести, а а-Юань спит, положив голову ему на колени. — Надо бы тебя укрыть чем?.. — вздыхает Цзян Чэн, а в ответ раздается: — Мгм?.. Лань Ванцзи не пытается встать — он лежит на животе, процессы жизнедеятельности целитель в его организме замедлил, но по нужде, наверное, через пять дней лежания ему нужно? — Погоди, — говорит Цзян Чэн. — Ребенка спать положу нормально. Он кладет кисть, чтобы не замарать эти отчеты дурацкие, подхватывает ребенка, уносит его за ширму — спать. Тот даже во сне цепляться пытается, но сдается, успокоенный Цзян Чэном и получивший в цепкие пальцы одно из заранее оставленных тут же верхних одеяний. Лань Ванцзи осторожно пытается приподняться, но Цзян Чэн прикрикивает шепотом: — Куда?! Тебя — что?! Зря зашивали да выхаживали столько времени? Что смотришь?! Ты мне тут живой нужен. А Вэй Юаню — еще и здоровый!.. У Лань Ванцзи лицо становится странно-пустое. Он повторяет: — Вэй… Юаню… Цзян Чэн внезапно смущается, а от того хмурится еще сильней, говорит ворчливо: — Со старой фамилией ему не жить… и я подумал, что это правильно. Лань Ванцзи смотрит на него нечитаемо, кивает едва заметно: — Хорошо. Где я?.. — В Пристани Лотоса, — хмыкает Цзян Чэн. — Я обещал, что заберу вас обоих. Забрал. За что тебя побили?.. Лань Ванцзи смотрит перед собой пустым взглядом, а потом говорит: — Ранил тридцать три старейшины, спасая Вэй Ина от них. Получил тридцать три удара. Цзян Чэн смаргивает. В голове его пусто и звонко гудит. Внутри поднимается медленно ярость. Но надо всё же уточнить: — Ранил. Не убил?.. — Ранил, — кивает Лань Ванцзи. — Они восстановятся. Нужно до года. — Ранил, контролируя каждый удар и просто выводя из строя, — снова кивает Цзян Чэн. — Вот что. Лань Ванцзи, отныне ты — часть ордена Юньмэн Цзян. Захочешь церемонию — будет церемония. В Гусу не вернешься. Нечего тебе там делать. Лань Ванцзи смаргивает, говорит: — Почему?.. — Нахер они пошли, вот почему, — сообщает Цзян Чэн. — Своего, блядь, Второго Нефрита до смерти пытались нахуй забить!.. А потом понимает, кому он это говорит. У Лань Ванцзи лицо беспомощно-возмущенным становится. Цзян Чэн вздыхает и говорит: — Они были неправы и, несмотря на былые заслуги, несправедливо тебя наказали, вероятно, пытаясь тебя убить. — Это было просто наказание, — хмурится Лань Ванцзи. — Тридцать три единовременных удара дисциплинарным кнутом, — медленно говорит Цзян Чэн, садясь на колени рядом с кроватью, чтобы Лань Ванцзи было удобней ему в лицо смотреть, — это не просто наказание. Это — публичная жестокая и унизительная казнь, на которой ты почему-то выжил. Так что пусть они все дружными и стройными рядами идут к гую, а ты останешься тут. Лань Ванцзи явно пытается понять — он хмурится, говорит: — Почему?.. Почему-почему?.. Потому что сволочи они, у которых правила вместо сердца. Потому что нельзя таким отдавать человека, чья ошибка в том, что у него-то сердце есть. Потому что… Ну, действительно, нахер их. — Потому что я не хочу видеть, как люди, у которых правила вместо души, пытают человека, чья вина только в том, что он поступил по совести, — говорит, наконец, Цзян Чэн, но Лань Ванцзи еще хмурится, и приходится добавить: — Мы в клане Юньмэн Цзян следуем не только моральному долгу, но и велениям своего сердца. Ты поступил так, как поступают в моем ордене. Думаю, он тебе подойдет больше. Лань Ванцзи смаргивает, потом говорит тихо: — Хорошо. — В Гусу Лань ты не вернешься, — добавляет снова Цзян Чэн. — Если попытаешься вернуться, я тебя и связать могу. Да и Вэй Юаня я не отдам в Гусу Лань. Если они тебя избили… то что они с ребенком крови Вэнь сделают?! Эта мысль пугает и гневает отчего-то так сильно, что Цзыдянь начинает на пальце сверкать. Лань Ванцзи сводит брови к переносице, глядя на кольцо, а потом говорит: — Я должен… попрощаться. И известить об уходе. У Цзян Чэна камень с плеч падает. Он вздыхает и говорит: — После того, как целитель разрешит. Лань Ванцзи кивает, соглашаясь. Целителя он слушать готов — уже неплохо. — А сейчас — по нужде хочешь? — уточняет Цзян Чэн. Лань Ванцзи явно прислушивается к себе и, чуть краснея ушами, кивает. Было б чего смущаться. Как будто Цзян Чэн на войне не помогал раненым, а?.. Он эту боль, кровь и грязь всю через себя пропустил, прочувствовал, а сейчас отпустить никак не может. — Главу ордена можно не смущаться, — сообщает Цзян Чэн и помогает встать. — И слушаться его надо во всем. Лань Ванцзи отвечает: — Хорошо, глава Цзян. А-Юань проснулся. Цзян Чэн оборачивается на ребенка, тот стоит, обняв его одеяние, смаргивает сонно, говорит: — Богач-гэгэ проснулся. — Я ему помогу и к тебе приду, — обещает Цзян Чэн. — Иди спать, давай. Что я говорил о сне?! — Нужно много спать, чтобы иметь много сил, — кивает а-Юань и… уходит спать. Кажется, понимает, что другим тоже нужна забота Цзян Чэна. Лань Ванцзи издает горький звук, но ничего не говорит, только позволяет Цзян Чэну помочь. А тот… помогает. Уж как может. . Лань Ванцзи начинает вставать сам на десятый день в Пристани Лотоса. Цзян Чэн сидит, с бумагами разбирается, смотрит, как он потихоньку по стенке передвигается с а-Юанем, вцепившемся в нижние штаны… потому что только нижние штаны и бинты на Лань Ванцзи и были. — Слушай, — говорит Цзян Чэн, — после наказания кнутом, ты где был?.. — В цзинши, — отвечает Лань Ванцзи, добираясь до кровати и садясь на нее очень аккуратно. — Брат менял бинты. — Брат, — повторяет Цзян Чэн. — Не целители?.. — Наказание, — напоминает Лань Вацнзи. — В рот я ебал такие наказания, — сообщает Цзян Чэн в ответ. — Наказуемый, блядь, должен понять, за что, а потом суметь исправить, что натворил!.. Ты с братом в качестве целителя хорошо, если бы не умер!.. О, и не смотри так укоризненно!.. И на ребенка не кивай!.. Этот ребенок с Вэй Усянем жил, он похлеще чего выдать может!.. — Не-а, — сообщает маленький предатель. — Тетя Цин смотрит очень страшно, если слышит! А тетю Цин даже Сянь-гэгэ боится!.. А… А они… мертвые все. Вэй Юань снова вспоминает это и начинает носом хлюпать. Лань Ванцзи кладет ладонь ему на голову, и мальчик кивает, успокаиваясь. Цзян Чэн не любит детские слезы, но лучше б проревелся. — Когда нам выделят другую комнату? — спрашивает Лань Ванцзи. — Когда я буду уверен, что ты не умрешь, сходив по нужде, — хмыкает Цзян Чэн. — Дышать еще больно?.. Лань Ванцзи хмурится и отвечает честно: — Да. Он вообще чересчур честный. Именно это дает Цзян Чэну надежду, что он не попытается сбежать в Облачные Глубины, прихватив с собой ребенка. А Гусу Лань тем временем пытаются писать возмущенные письма с требованием отдать им десять сетей. Цзян Чэн, который уже отослал и задаток, и подарок сверху, только хмыкает, в ответ пишет, что договор расторгнут. А потом является посланник ордена Гусу Лань. Не за Лань Ванцзи, что было бы логичней, а за сетями. Цзян Чэн оставляет Хангуань-цзюня на а-Юаня и целителя, причем, ребенку он верит больше, и идет встречать почетного гостя. На одного из старейшин ордена Гусу Лань вид главы Цзян при полном параде особого впечатления не производит. Он, видимо, всё еще помня того мальчишку, который бегал по Облачным Глубинам, пытаясь по шее брату дать, скупо представляется, проводит по бороде и говорит: — Глава Цзян, мы бы хотели получить объяснения. Вот так. К чему лишние финтифлюшки со вчерашним мальчишкой, который должен слушать волю старших, да?.. А то, что этот мальчишка чуть ли не в одного орден восстановил, его и не смущает. — И что же мне вам объяснить? — хмыкает Цзян Чэн. — Почему трава зеленая? Почему небо голубое? Или почему орден Юньмэн Цзян не ведет дел с бесчестными людьми? Старейшина брови поднимает, а те у него выразительные — черные, кустистые, с заметной уже сединой. Цзян Чэн ждет. — Видимо, вышло недоразумение, — говорит старейшина. — Чем же орден Гусу Лань оскорбил главу Цзян?.. Тем, что не выступил против Старейшины Илин?.. Мы попытались сразить его раньше вас, но из-за подлого поступка потерпели поражение. Цзян Чэн брови поднимает — менее выразительно, наверное, зато очень уж доходчиво, когда Цзыдянь на пальце трещать начинает. Старейшина аж на полуслове смолкает. — Вот что, — говорит Цзян Чэн почти ласково, — в том, чтобы карать того, кто поступил по совести и сердцу так, как караете вы, чести нет. Есть ебанутое следование правилам. А если у вас времени дохуя, чтобы каждому из трех тысяч следовать, то найдете время и на то, чтобы самим научиться сети плести. Ордену Гусу Лань больше хода на территорию Юньмэн Цзян нет. — Как вы смеете.?! — начинает старейшина. А потом за его спиной раздается: — Старейшина Лань Сянцзян. — А-Юань, — говорит Цзян Чэн, — я больше тебе не доверяю!.. Ребенок виновато морщит нос, но держится за одежду Лань Ванцзи… в которой Цзян Чэн опознает свою одежду. Сам же почтеннейший Хангуань-цзюнь стоит, даже не шатаясь, и гуй знает, чего ему это стоит!.. — Старейшина Лань Сянцзян, — повторяет Лань Ванцзи. — Этот приносит извинения, что не может совершить поклон. Этот хотел бы, чтобы вы передали дяде мою ленту. Когда этот сможет писать, он отправит письмо, если этого всё еще будут считать живым для ордена. А-Юань?.. Цзян Чэн поднимается со своего трона и подходит быстро к Лань Ванцзи, чтобы поймать, если что, а Вэй Юань спокойно подходит к старейшине и протягивает налобную ленту с вышитыми облаками. Тот морщится презрительно, потом цедит: — Что он вам наплел? — Да только правду, — хмыкает Цзян Чэн. — Лань Ванцзи лгать не умеет — вам ли не знать. Умел бы, вы бы не сотворили с ним то, что сотворили. И да, он — часть моего ордена. А за своих людей я могу и убить. А-Юань, этот человек не хочет ленту забрать, давай сюда, я ее сожгу. И сжигает прежде, чем кто-то что-то сделать успевает. В глазах старейшины — ужас. Лань Ванцзи смотрит пустым взглядом, разворачивается и уходит. Цзян Чэн подхватывает а-Юаня на руки и приказывает страже: — Проследите, чтобы этого человека в пределах Пристани Лотоса не было. И идет следом за Лань Ванцзи. Которого, конечно же, приходится ловить!.. — Догеройствовался, идиот? — ласково — и очень привычно — уточняет Цзян Чэн. Вэй Усянь обычно отшучивался. Лань Ванцзи издает звук полный вины. Цзян Чэн вздыхает — ну вот что ты с ним делать будешь?.. А целителя он вырубил, чтобы не мешал геройствовать, конечно!.. Как же иначе?.. За что Цзян Чэну такие героически настроенные идиоты попадаются?.. Целитель, впрочем, не обижается, говорит: — Это был забавный опыт. И да, господин Лань, вам нужно мышцы разрабатывать, но не так радикально и разом же!.. Надо с чего попроще начинать. — Я больше не Лань, — шелестит голос Лань Ванцзи. — Если и ты назовешься Вэем, я рехнусь, — предупреждает Цзян Чэн. — Не отрекайся от прошлого имени пока. А если отречешься, то новое надо подобрать, чтобы тебя отражало. Лю {Лю (刘) — «побеждать»}, например. Или Сюй {Сюй (徐) — «медленный», «спокойный»}. — Пожалейте разум главы Цзян, — просит целитель. — Назовитесь Вэем хотя бы не в этом лунном цикле. Лань Ванцзи медленно и недоуменно поворачивается к нему. Цзян Чэн только головой качает. Что-то подсказывает ему, что просто так орден Гусу Лань не успокоится. Но и он свои позиции обозначил. И ленту сжег. — Слушай, меня за надругательство над твоей лентой, не должны будут подвесить над воротами в Облачные Глубины? — уточняет Цзян Чэн. — Если бы я был частью ордена Гусу Лань, это было бы оскорблением с правом вызова на поединок, — отвечает спокойно Лань Ванцзи, пока целитель его осматривает. — Но я — часть ордена Юньмэн Цзян. Он не умеет лгать. И говорит спокойно и обстоятельно. Цзян Чэн хмурится и отвечает: — Ясно. Надо бы тебе одежду в клановых цветах пошить. Лань Ванцзи вдруг дергается, а во взгляде его появляется странное, когда он едва слышно просит: — Можно… белые?.. — Траурные? — хмурится Цзян Чэн. — Зачем? Ты скорбишь по кому-то?.. Лань Ванцзи опускает взгляд. Скорбит. Цзян Чэн даже, наверное, имя знает. Неспроста же Второй Нефрит ордена Гусу Лань пошел против своих же старейшин, чтобы защитить приспешника темного пути, а?.. Цзян Чэн выдыхает с трудом, а потом говорит: — Белые. Хорошо. Белые одежды. Эй, как там его спина?.. — Швы разошлись! — вздыхает тот. — Будем шить. Цзян Чэн вздыхает и идет выгонять а-Юаня. И себя. Надо б поесть, что ли?.. Вэй Юань, вон, всегда за. Так что поедят и Лань Ванцзи чего принесут. А потом можно и об одеждах распорядиться, и дом выбрать — где поближе, чтобы приглядывать. Вэй Юань уже тянет его по любимому маршруту всех, кто носил фамилию Вэй, — в сторону кухни. И Цзян Чэн только рад подчиниться. О тяжких мыслях лучше думается на сытый желудок. . За своим кровным родичем Лань Цижэнь и Лань Сичэнь прибывают лично. В этот раз Цзян Чэн связывает Лань Ванцзи Цзыдянем, потому что он же опять геройствовать начнет, а?.. — Я могу тебе верить? — уточняет Цзян Чэн у Вэй Юаня. — В этот раз я прослежу, чтобы Лань-гэгэ был тут! — клянется ребенок. — Я буду ему семена лотоса чистить!.. Он серьезно кивает на коробочки семян, и Цзян Чэн кивает под укоризненным взглядом Лань Ванцзи. Пусть чистит. Будет занят. — А ты знаешь, почему Цзыдянь, — говорит Цзян Чэн. — Тебе десять швов обновлять пришлось. Лань Ванцзи издает виноватый звук и больше не спорит. Цзян Чэн только головой качает и идет встречать незваных гостей. Лань Сичэнь улыбается мягко и безэмоционально, а Лань Цижэнь прямо горит негодованием. Цзян Чэн очень хочет сюда свой Цзыдянь. Но чего уж нет. Вместо того он спокойно говорит: — Я вас не ждал. — Мы прибыли забрать Лань Ванцзи, — отвечает почти спокойно Лань Цижэнь. — Если он в состоянии лететь или ехать в повозке, — кивает Лань Сичэнь. Цзян Чэн бровь поднимает на его уточнение. Кажется, кое-кто тут не хочет, чтобы его младший брат скоропостижно умер. — Не в состоянии, — спокойно отвечает Цзян Чэн. — Ему вообще вставать нельзя, но он героически решил объявить о своем решении сменить орден!.. Внутри поднимается раздражение, но это нормально, это он пока еще не начал орать за то, что эти двое допустили такое с родным человеком, который не заслужил… Цзян Чэн замирает. А. Единственный родной человек, который не заслужил. И который провинился. И которого надо бы наказать. — Старейшина Лань Сянцзян сказал, что Ванцзи крепко стоял на ногах, — тем временем говорит Лань Цижэнь. — И если он стоял на ногах, тогда мы можем… — Отъебитесь, а? — просит Цзян Чэн. У него в голове стучит и колотится мысль, которая ему не нравится совсем. Потому что тогда выходит, что он — тоже бесчестный, что он — предатель, что… Нет. Нет. Не сейчас. Не сейчас. Сейчас ему нельзя быть поглощенным этой мыслью, нельзя, чтобы сердце зашлось в стуке, а в глазах потемнело, нельзя. И как там кухарки говорили?.. Искупает?.. Кажется, не ошиблись. Искупает. — Что?! — багровеет Лань Цижэнь. — Ему, — мотает головой Цзян Чэн, вспоминая, о чем был разговор, — потом пришлось швы снова накладывать — раны открылись от простого пешего пути. А в повозке что будет? А на мече его и вовсе не удержать толком. Если хотели его смерти, почему сразу не убили?! — Потому что мы не хотели его смерти, — просто говорит Лань Сичэнь. — И был выбор между наказанием и казнью. Наказание он мог пережить, и оно смыло бы все грехи. Цзян Чэн смотрит на этого полного уверенности человека… и молчит. Есть в этом своя логика. Есть. Наказание было? Было. Очистился им? Очистился. Чуть не сдох в процессе? Так в другом случае бы казнили бы с гарантиями. — Потому что он поступил по совести? — спрашивает Цзян Чэн. — Потому что отвернулся от клана, — качает головой Лань Сичэнь. — Если бы он повязал ленту на запястье господина Вэя, как мечтал, мы бы смирились. Я бы смирил всех их. Да, тогда бы господина Вэя ждала та же участь, что и… Он замолкает и вздыхает. Лань Цижэнь стоит рядом — мрачный, но молчаливый, прислушивающийся к каждому слову и готовый… возразить?.. поддержать?.. — Думаю, Ванцзи не желал той участи свободолюбивому господину Вэю, а иначе спасти его от нас было сложно, — продолжает спокойно Лань Сичэнь. — Он выбрал бой. Я не сужу его. Это его выбор. Но он отвернулся от своего клана. — А клан решил его убить за это, — спокойно договаривает за него Цзян Чэн. — Значит, клану он и не нужен. Потому он останется в моем ордене. Будет жить, играть на своем гуцине, охотиться. — Ванцзи — наш, — говорит Лань Цижэнь. — Был бы ваш, вы бы его спасли, — просто отвечает Цзян Чэн. — Так что нет. Я его вам не отдам. И повидаться дам только тогда, когда целитель разрешит. Лань Сичэнь смотрит с легкой улыбкой, а взгляд — тяжелый, испытующий. И Цзян Чэн этот взгляд встретить не боится, брови поднимает, мол, спорить будешь? А ведь попытается… Ну что же. — Он ваш брат? — смотрит в глаза Лань Сичэня с вызовом Цзян Чэн. — Или ваш раб?! Лань Сичэнь вздрагивает крупно, глаза его раскрываются шире, а в них читается… не сомнение, но что-то неясное, без былой непоколебимости. Уже неплохо. — Где ему будет лучше? — продолжает Цзян Чэн. — Здесь? Или там, где его снова попытаются забить дисциплинарным кнутом до смерти? — Этого больше никогда не повторится! — вклинивается Лань Цижэнь. О, какая уверенность!.. Прямо словно еще одно правило на стене своей высек! Цзян Чэн почти скалится в ответ: — И почему вы так уверены? — Потому что Вэй Усянь МЕРТВ! — рявкает Лань Цижэнь. И застывает. Цзян Чэн понимает, что сжал ладонь на рукояти меча. Пальцы удается разжать с трудом. Лань Цижэнь следит за этим, но продолжает: — Всегда Ванцзи нарушал правила только из-за Вэй Усяня. Всегда Ванцзи страдал только из-за Вэй Усяня. Всегда Ванцзи был готов сотворить что-то… — Глупое, честное и справедливое, — смотрит ему устало в глаза Цзян Чэн, — из-за Вэй Усяня. Я понял. Во всем виноват Вэй Усянь. А про… ленту… Почему Лань Ванцзи мог повязать ее Вэй Усяню на руку? Разве он его не ненавидел?.. — Напротив, — качает головой Лань Сичэнь. — Просто… он не умеет… проявлять эмоции. А сказать вслух он не решился. Да тут у всех такие проблемы, — почти отвечает Цзян Чэн, но молчит. Незачем им знать. Вслух он говорит: — Я вам его не отдам. — Ванцзи сам может решать!.. — начинает Лань Цижэнь, и Лань Сичэнь сжимает его плечо, говорит: — Он позволил сжечь свою ленту, дядя. Он пытался ее вернуть, но позволил сжечь. Цзян Чэн смотрит ему в глаза, и Лань Сичэнь кивает, а после говорит: — Я надеюсь, что он не отречется от имени, с которым был рожден. И надеюсь, что еще увижусь с ним. Договор о сетях пересмотреть не прошу сейчас. Но… может… в будущем?.. — Может, — говорит Цзян Чэн. — А сейчас, напомню, что никому из ордена Гусу Лань в Пристани Лотоса не рады. — Хорошо, — кивает Лань Сичэнь. — И последний вопрос. Что делать с кроликами, которых Вэй Усянь подарил Лань Ванцзи?.. Цзян Чэн стоит и смотрит на него. Потом очень терпеливо вздыхает. Лань Сичэнь теперь старательно не улыбается и уточняет: — Их сейчас двадцать. Ко всем Ванцзи очень привязан. Но перевозить их будет так жестоко… может, я пока за ними пригляжу, и однажды Ванцзи их навестит?.. — Может, навестит, — соглашается Цзян Чэн и уточняет: — Вэй Усянь ему там еще ничего странного не дарил?.. — Ничего, о чем я бы знал, — качает головой Лань Сичэнь. — Но… я мог бы спросить Ванцзи?.. В письме?.. Вы позволите мне письма?.. Цзян Чэн смотрит на него внимательно, и вот очень остро понимает, от кого Цзинь Гуанъяо нахватался. Или Лань Сичэнь от него нахватался. Всё возможно. — Я позволю вам письма, если вы сейчас уйдете, — твердо отвечает Цзян Чэн. — Благодарю, — кланяется Лань Сичэнь и уводит своего недовольного дядюшку. Общение с Ланями требует много сил. Очень много сил. Цзян Чэн разматывает еще одного Ланя и говорит: — Лань Сичэнь просил не отрекаться от фамилии. И спрашивал, что делать с кроликами. Он обещал написать. Лань Ванцзи гладит заснувшего рядом с ним а-Юаня и отвечает: — Я буду ждать письма. Цзян Чэн кивает… и идет разбирать отчеты. Потому что кто-то должен же это сделать, да? Он глухо ворчит, когда рядом опускается на колени Лань Ванцзи. — Я помогал с бумажной работой дяде и брату, — говорит он. Цзян Чэн сначала косится на него недоверчиво, потому что кто в здравом уме согласится засесть за… а, к гуям!.. Он один не справляется сейчас. Так что он честно выделяет часть работы и говорит, что выписывать и на что обращать внимание. Надо себе помощника натаскать потом. Обязательно надо. . Швы со спины Лань Ванцзи снимают через две декады дней от его появления в Пристани Лотоса. Восстанавливается он до невероятного быстро. Вот только: — Меридианы, — говорит Лань Ванцзи. С меридианами и подвижностью у него всё плохо совсем. Он этого стыдится, стыдится своей слабости. Цзян Чэн, предварительно уточнив у целителя, можно или нет, однажды вечером просто выгоняет его из дома. Сам он в одних нижних штанах, Вэй Юань — в таком же виде, и Лань Ванцзи растерян, но прилично обряжен еще и в нательную рубаху, он не понимает, что творится, и почему встреченные люди не удивлены ему совсем. А встречаются им слишком уж много народа для расстояния в каких-то тридцать чжанов до озера. Лань Ванцзи напряжен весь под чужими взглядами. Цзян Чэн останавливается, оглядывает народ, уточняет: — Ну?.. У кого-то дел нет?.. Дела глава Цзян умеет находить виртуозно, так что все дружно отворачиваются и делают вид, что их здесь не было. — Я-то тоже хорош, — хмыкает Цзян Чэн. — Чтобы люди да не смотрели… А-Юань, ну-ка, воду проверь для нас. Вэй Юань плавать уже умеет, плохонько, но умеет — Цзян Чэн его местной малышне сдавал с рук на руки уже который день. По паре часов среди нормальных детей ему точно не вредили, напротив, он и веселей становился, и бойчее, и, вон, учился новому и полезному. — Плавать умеешь? — уточняет Цзян Чэн. Лань Ванцзи смотрит на него, хмурится, а потом, словно в слабости главной признается, говорит: — Не так, как в Пристани Лотоса. — Так, как в Пристани Лотоса, только в Пристани Лотоса и умеют, — отмахивается Цзян Чэн. — На воде лежать умеешь? — Да, — кивает Лань Ванцзи. — Вот и хорошо, — кивает Цзян Чэн. — Мышцы твои работать должны, а после того, как матушка профилактически по спине или по заду вдарит Цзыдянем, в воде отлеживаться было даже лучше, чем в кровати. Летом — так особенно. Так что… не Холодный Источник, конечно. Но тоже вода. Лань Ванцзи с ним не спорит. В воду он входит осторожно, смотрит на плавающего кругами Вэй Юаня и даже выдает что-то типа улыбки. Цзян Чэн сам наплаваться вдоволь решил, потому что… он вдруг понимает, что давненько просто не плавал. Так что он сначала нарезает круги, ныряет, ловя Вэй Юаня за пятки, слушает счастливый детский визг и смех, потом ложится на спину и просто лежит недвижно, изредка поглядывая на Лань Ванцзи, который сначала пытается плавать, а потом встает ногами на дно и начинает двигаться, словно упражняясь прямо в воде. Цзян Чэн сначала хочет спросить, не тяжело ли ему, а потом видит на лице Лань Ванцзи… что-то. Словно он вернулся туда, где ему безопасно. Словно обрел что-то потерянное и привычное. Вместо этого Цзян Чэн учит Вэй Юаня лежать на воде. Тот учится радостно, потом видит неподалеку кого-то из знакомых детей, смотрит умильно на Цзян Чэна, и тот сообщает довольно, повторяя из своего-детского: — Утонешь, домой не возвращайся. Вэй Юань в ответ смеется и уплывает бултыхаться с друзьями. Лань Ванцзи реагирует на это, прослеживает за ребенком, снова пытается вернуться в свое медитативное состояние, но Цзян Чэн подплывает к нему, говорит: — На сегодня хватит? Мы можем вернуться завтра. Лань Ванцзи прислушивается к себе, хмурится, говорит: — Я не чувствую усталости, которую не смогу преодолеть. Цзян Чэн вздыхает и напоминает: — Не надо преодолевать, пока восстанавливаешься. И ныряет под воду. Он садится на дно, открывает глаза. Ждет. Смотрит на Лань Ванцзи, который ныряет, видимо, за ним. Тот хмурится, но из воды его не вытаскивает, только некоторое время висит напротив, потом выныривает. Цзян Чэн следует за ним почти сразу, говорит: — Так что?.. — Вэй Юань, — хмурится Лань Ванцзи. — Вэй Юань, домой когда доберешься? — кричит Цзян Чэн. — Глава Цзян, мы его приведем! — вразнобой клянутся дети. Цзян Чэн кивает, смеется, смотрит на Лань Ванцзи, которому такое совершенно странно. Чтобы какие-то смутно-знакомые дети просто обещают ребенка вернуть, когда они все наиграются?.. Наверное, вообще дикостью выглядит. Цзян Чэн вдруг хохочет, помогает Лань Ванцзи сначала из воды выбраться, а потом и до дома добраться. Тот пытается идти сам, но сдается, признавая свою слабость еще, это, наверное, тот еще удар по его гордости, так что Цзян Чэн напоминает: — Тебя меньше луны назад дисциплинарным кнутом почти до смерти отходили. Чудо, что ты вообще на ногах стоишь. Лань Ванцзи, кажется, слышит, потому что чуть расслабляется. Обратно им, конечно, снова встречается слишком много народа. Ну любопытно людям, что ты сделаешь? Цзян Чэн вздыхает, оставляет Лань Ванцзи в доме, сам идет на кухню, потому что после воды жрать хочется, а привычка есть, когда придется и когда есть свободная минута, а не когда положено, так никуда и не делась. Кухарки ему радуются. — Вот, — говорят они, — если позволено, мы сами отнесем болезному заклинателю еды. Что с ним сталось-то, глава Цзян?.. — То, после чего другой бы просто умер, — отвечает Цзян Чэн, с удовольствием вдыхая запах из своей тарелки. — Сам отнесу ему. Он и без того людей… чурается. — Плохое с ним что-то люди сделали! — авторитетно решают кухарки. — А раз уж глава Цзян его решился спасти, значит, это хороший человек. Мы сильно мешаться не будем!.. Цзян Чэн только головой качает, доедает ему предложенное и еду Лань Ванцзи уносит. Тот сидит с отчетами, чтобы хоть что-то делать. Кажется, он не любит чувствовать себя слабым и бесполезным. Цзян Чэн понимает его в этом прекрасно, хмыкает, говорит: — Тебе еду передали. Попробуй съесть всё. Кухарки очень старались. Лань Ванцзи напрягается, поднимает взгляд, спрашивает: — Зачем?.. — Зачем они старались или зачем я тебя вытащил на улицу людям показать? — уточняет Цзян Чэн. — Чтобы слухи стали… ясней. Людей пугает то, что они понять не могут. Тебя они не знают, надо им дать хоть что-то, пока они совсем плохого не надумали. Когда-то этого Цзян Чэн не знал и на слухи внимания не обращал совсем. Потом послушал, что говорят о Вэй Усяне уже… под конец. За голову было хвататься уже поздно. Лань Ванцзи кивает. Силу слухов он понять не сможет, наверное, никогда, а Цзян Чэн объяснять пока толком и не хочет. Можно вместо этого и чем полезным заняться — тренировкой или бумагами клятыми. — Я сделал почти всё, — говорит Лань Ванцзи. — Нужно только посмотреть итоги. Цзян Чэн смотрит на него, а потом уточняет: — И почему небеса тебя мне послали?.. Лань Ванцзи смотрит странным взглядом, хмурится, а потом предполагает: — Потому что они не посылали. — А, — усмехается Цзян Чэн, — точно, я сам тебя в Пристань Лотоса притащил. Правильно сделал. Ладно, что там у нас с цифрами?.. Мне кажется, что кто-то с отчетами мухлюет, но я никак понять не могу… — Вот тут, — поднимает один из свитков Лань Ванцзи. Цзян Чэн ухмыляется, потом кивает и начинает разбираться, а с дополнительными пометками от Лань Ванцзи еще на одном из листов разбираться становится только легче. Всё же иногда ему удается принять очень странные и очень верные решения, да. . Цзян Чэн внимательно следит за тем, что говорят о Лань Ванцзи и как к нему относятся люди в Пристани Лотоса… и ему нравится то, что он видит. Люди держат дистанцию, но не потому, что их пугает высокомерный холодный лик или короткость речей. — Его люди так обидели, надо тихохонько к нему подходить, — сообщает кухарка, лапшу мешая. — Вот смотрите, глава Цзян, вы ж ребятенка сразу в воду не бросаете — всё одно ждете, пока пупочек подживет, а потом поддерживаете, чтобы маленький сам плавал. Цзян Чэн вообще детей плавать никогда не учил, Вэй Усянь не в счет, тот, как чуть не потоп в первый раз, быстро сообразил, что, куда и как, так что остается только плечами пожать. — Вот и тут выходит, — говорит кухарка, поглядывая на то, как Цзян Чэн уминает булочки, — надо, чтобы пупочек поджил, надо, чтобы поджило то, что в нем сейчас болит. А вы ему еще одежды траурных цветов пошить велели. — Его выбор, — говорит Цзян Чэн, доедая последнюю булку. — А… — Сейчас еще будет, — ласково отзывается кухарка. — Вы как с господином Вэем Пристань Лотоса восстановили, так и привыкли на кухне столоваться. Переучивайтесь, а то другие главы не поймут. Цзян Чэн бурчит, но не спорит. И идет проверять, что поменялось, пока он на ночной охоте был. И внезапно находит Лань Ванцзи на причале. Рядом с ним сидят дети — слишком много детей. Это отчего-то пугает. Не потому, что он видел, как рядом с Вэй Усянем сидело столько же, но те обычно хохотали громко, а тут — молчат все. Цзян Чэн подходит, хмурится, заглядывая, что там делает Лань Ванцзи, а тот уверенно выводит на листе четкий каллиграфический узор из рун, потом щелкает пальцами, поджигает огненный талисман и подносит к листу с узором… лист не загорается. Простой фокус, но дети радуются. — Я тоже так хочу!.. — раздается почти со всех сторон. — О, — хмыкает Цзян Чэн, подвигая мелкоту и усаживаясь рядом с Лань Ванцзи. — Это сложно и долго. Учиться придется много. Я вот такие огнестойкие талисманы научился делать… долго я их писать учился. — А если вышивать? — уточняет какая-то девочка. — Мгм, — кивает Лань Ванцзи. — Кропотливая работа. Но можно. — Вышивать — проще, чем писать, — соглашается еще кто-то. Лань Ванцзи хмурится, предлагает: — Я могу… учить. — Дорого! — раздается со всех сторон. У Лань Ванцзи брови на переносице сходятся. Словно он и не знает такого слова. А может, и не знает?.. Цзян Чэн фыркает, говорит: — Учиться — дорого, это да. А вы, неслухи, могли бы и воспользоваться добротой такого человека, учиться у него, пока учит. — Нельзя же просто так! — возмущается кто-то. — Надо отплатить! — соглашаются с ним. Цзян Чэн даже гордится тем, что в землях его ордена так детей растят, но головой качает, смотрит на всё еще хмурящегося Лань Ванцзи, спрашивает: — Ты в доме новом был уже?.. Список мебели и вещей составил?.. Там же пусто совсем. — Мгм, — кивает Лань Ванцзи и обводит взглядом детей, находит девочку, которая говорила про вышивку, говорит: — Я научу тебя писать, ты вышьешь мне талисманы. Она широко раскрывает глаза. Один из мальчишек тут же выдает: — Я убираться умею!.. И стирать!.. Я умею!.. Цзян Чэн хохочет, пока чуть рассеянного Лань Ванцзи заваливают предложением бартера за учебу, потом по коленям хлопает, говорит: — Вот что. Учитесь. Потом приносите дары — по договоренности с Ханьгуань-цзюнем. И… моих бы адептов тоже каллиграфии поучить. А то… ты сам видел, как мы с Вэй Усянем талисманы писали. Лань Ванцзи решительно и серьезно кивает, потом говорит: — Нужна комната для занятий. Тушь. Кисти. Деревянные дощечки — на первое время. Чтобы можно было стирать. — Я знаю, где дощечки достать! — радуется один из мальчишек. Цзян Чэн только головой качает. Ему очень интересно, что из всего этого выйдет, а еще понимает, что взрослые будут только рады к Лань Ванцзи детей учиться отправить, потому что к тому пока сами подходить не решаются, ждут, когда подживет былое, а дети?.. А что с этой мелюзги недалекой взять?.. Лань Ванцзи с Вэй Юанем переезжают в отдельный дом через три декады дней от того мига, как Лань Ванцзи в Пристани Лотоса появился. Он начинает приходить трапезничать со всеми, приводит с собой Вэй Юаня, учит адептов и всех желающих каллиграфии с безграничным терпением, помогает разобраться с бумагами Цзян Чэну, плавает вечерами, тренируется и не прогоняет детей, когда они пытаются повторять за ним. Лань Ванцзи становится… собой. Человеком, который воплощает ледяное спокойствие внешне и хранит внутри себя слишком много того, о чем сказать не может. Цзян Чэн смотрит на него, следит, как осторожно подкрадываются к нему жители Пристани Лотоса — то помощь им нужна, то отдариться за помощь, то вопрос какой глупый задать, то восхвалить последний талисман, вышедший из-под его кисти, то удивиться, как он почти без духовных сил может на одной руке стоять. Лань Ванцзи сначала не понимает, а потом… просто позволяет всему этому случиться. Он словно покоряется судьбе и жизни. — Поджил пупочек? — хмыкает однажды на кухне Цзян Чэн. — Да не! — смеется кухарка. — Но иногда надо и мазью смазать, чтобы быстрей заживало. А… вы… вы уж думали, когда… того младенчика сюда привезете?.. — На зиму, — вздыхает Цзян Чэн. — Я уже… договорился. Зима у нас мягче, легче… Коз молочных, вон, нашел уже. Да и постарше он к зиме будет. Няньку бы еще хорошую найти. — Найдете, глава Цзян, — улыбается кухарка. — Чтобы вы — да не нашли?.. Вы, ежели чего захотите, невозможное сотворите, но получите. Вон, в сердцах вы две луны назад кричали, что достали вас бумаги, а учителя каллиграфии четвертовать мало. И что?.. Цзян Чэн смеется. Спорить ему сейчас решительно невозможно. Правда. Нашел. Главное — няньку не найти в таких же условиях. Или… пусть находится?.. А то у Цзян Чэна больно хорошо уже раз удалось найти на горе Луанцзан Лань Ванцзи. . СПУСТЯ 13 ЛЕТ Хорошо. Кажется, Вэй Усянь воскрес в каком-то… не том мире. Иначе почему сейчас… происходит то, что происходит?.. Всё с самого начала идет как-то… не так. Вэй Усянь видит адептов ордена Гусу Лань и ждет одного человека, который просто обязан приглядывать за детьми на их первой охоте — не мог он не приглядывать, так ведь?.. Но вместо Лань Ванцзи появился Лань Сичэнь. Вэй Усянь отчего-то настолько разочарован, что самому странно становится. — Эх, Яблочко, — висит он на спине ослика, — почему мне так хочется видеть того, кто меня всегда презирал за мой выбор?.. И в то же время встретить его так… страшно. Но у Лань Ванцзи точно есть другие дела — важные. Важней, чем воскрешение Вэй Усяня, о котором, если получится, никто и не узнает. А с орденом Гусу Лань им было никогда не по пути — ни по темному, ни по светлому. — Ха! — выдает Вэй Усянь, когда встречает тех же детей на горе Дафань. — Не повезло вам, ребятки, но под ноги надо смотреть. Как теперь из сети божественного плетения будете выпутываться?.. — Только не режь! — рявкает рядом мальчишка лет четырнадцати в золотых одеждах и с киноварно-красной меткой на лбу. — Я сам плел!.. Угробишь сеть, я тебе ноги переломаю!.. — А-Лин, мы об этом говорили, — мягко останавливает второй, постарше, в фиолетовых одеяниях. — Простите, господин, просто это уже третья сеть. Две из них нам попортили. — Да я не собирался, — заверяет Вэй Усянь. — Я сам искал, где вы ее закрепили, потому что проще же нормально обезвредить ловушку. Тем более — из сети божественного плетения. А раз уж этот молодой господин сам ее плел… Мальчишка в золотом шумно выдыхает: — Так. Я понял, почему ты меня бесишь. Мо Сюаньюй, это ты?.. На Вэй Усяне всё еще макияж висельника, умываться он не спешил, а узнать по голосу… это довольно сложно, так что он отвечает осторожно: — Нет?.. А-Лин смотрит на него с презрением, но ничего больше не говорит, оглядывается по сторонам, хмурится, уточняет: — Мы эту сеть там закрепили?.. Подкинешь, Сычжуй?.. Второй юноша кивает спокойно, они подходят к дереву, и он подкидывает а-Лина, тот ловко вскарабкивается, развязывает узел, и все гусуланцы падают вниз. — За вами вообще приглядывают? — уточняет Вэй Усянь. — То жуткая рука на вас нападает, то сеть божественного плетения не можете заметить. — А, там бы и взрослому заклинателю нужно было постараться, чтобы заметить, — хмыкает а-Лин. — Сам же сталкивался с талисманами от Цзинъи. Да, прошло три года, но с тех пор еще лучше стали. Вэй Усянь напрягается. Этот мальчишка знает его и презирает его настолько откровенно, что становится… до знакомого горько. Он должен что-то ответить. Либо он доказывает, что никакой он не Мо Сюаньюй, но этот ребенок может хорошо его в лицо знать, либо нужно что-то придумывать. — А где сам Цзинъи? — уточняет Вэй Усянь, давая себе немного времени. А-Лин дергает плечом, явно не желая говорить на эту тему, но Сычжуй напоминает ласково: — Наказан. За двоих. Потому что взял всю вину на себя. — Я растерялся, — бормочет а-Лин. — Но потом ничего не исправил и не сказал, — мягко уточняет Сычжуй. — Мы все еще ждем, когда ты научишься брать ответственность за свои поступки. — А потом повышает голос: — Адептам ордена Гусу Лань не нужна наша помощь?.. — Благодарим, — склоняется старший из детей. — Помощь не нужна. На горе еще установлены сети?.. — Пять, — кивает а-Лин, радуясь смене темы. — На тропах, где чувствуется повышенная концентрация темной ци. — Мы учтем это, — снова кланяется адепт, кивает своим и уводит за собой. А-Лин провожает их мрачным взглядом, потом уточняет: — Как ты с ним полгода выживал?.. — Радуясь вашим письмам, и тебе предстоит это узнать в следующем году, — мягко отвечает Сычжуй. — Итак, господин Мо, что вы здесь делаете?.. Насколько мне известно, ваш уровень не настолько высок, чтобы охотиться на здешнего монстра. — У этих детей — он ниже, а их вы пропустили, — напоминает Вэй Усянь. На гору Дафань он пришел как раз за монстром — чем страшнее и злее будет тварь за его спиной, тем сложнее будет миру до него добраться. Подчинить можно любого — было бы умение и желание, а того и другого в Вэй Усяне с избытком. Как и внезапного желания жить. — За этими детьми приглядывает Цзэу-цзюнь, — спокойно напоминает Сычжуй. — Если эти дети пошлют сигнальный огонь, так же к ним на спасание поспешат еще два сильных заклинателя. А к вам они так благосклонны не будут. Тем более, в свете прошлого… Что там Мо Сюаньюй при жизни-то натворил?.. — И кто меня в мире заклинателей так не любит, что готов оставить на съедение какой-нибудь твари? — бормочет Вэй Усянь. — Да кому ты нужен?! — фыркает появившийся на поляне Цзян Чэн. Он выглядит расслабленно-злым. Как на любой из ночных охот, когда он переходит в атаку за половину удара сердца. У Вэй Усяня горло пережимает. Шиди… вырос, но кажется, что не изменился ни на цунь. — Сеть снова ставить будете? — уточняет Цзян Чэн у детей. — Цзинь Лин?.. Сычжуй? Вэй Усянь просто чувствует, как каменеет всё внутри, как сжимается от осознания, кто перед ним… мог бы догадаться, наверное?.. Или не мог?.. — Сейчас — нет, — вздыхает а-Лин… Цзинь Лин… — Слишком уж много людей этой тропой ходят. Показатели темной ци, конечно, высокие, но днем ставить бесполезно. К ночи потом попробуем снова поставить. Шифу тоже сеть проверяет?.. — Он брата встретил, — вздыхает Цзян Чэн. — Если тот снова всучит ему кроличий приплод, я кого-то убью. У нас и без того целый сад этих тварей ушастых. Цзинь Лин вдруг смеется, говорит: — А помнишь, что бывает, когда кухарки на кроликов шифу покушаются?.. — Сами первыми и сдаются, — вздыхает Цзян Чэн. — Почему я не знал, что можно настолько грустно молчать?.. Ладно. — Он снова смотрит на Вэй Усяня. — Проваливай отсюда. И под руку не суйся. Цзинь Лин, Вэй Сычжуй. За мной. И уходит, уведя с собой обоих юношей. Вэй Усянь остается… стоять. Ему же не… ему не послышалось?.. Вэй Сычжуй?.. И какой-то загадочный шифу… сад, полный кроликов… что вообще произошло, пока его не было?.. Вэй Усянь не знает. Но вот гору решает покинуть — нет уж. Не готов он тягаться за эту тварь ни с Цзян Чэном, ни с Цзинь Лином… И почему у того ребенка его фамилия?! И кто этот загадочный шифу с целым садом кроликов, которых не трогают даже юньмэнские кухарки?! Вэй Усянь добредает до ручья, умывается хорошенько, пофыркивая от мыслей. Надо было внимательней слушать, что люди про Пристань Лотоса говорили, но Вэй Усянь услышал, что она восстановлена, а Цзян Чэн иногда зверствует — и успокоился. Ему интересней про врагов… а. — После смерти шицзе, и он тебе враг, — говорит Вэй Усянь, глядя в отражение лица Мо Сюаньюя в ручье. Тот был… не похож совсем, и было в нем что-то… лисье. Вэй Усянь усмехается привычно, себя-нового разглядывая, головой качает: — Как бы за хули-цзин не приняли. Он садится на осла, головой качает, обещая себе сначала внимательней послушать людей, потом добыть себе монстра пострашнее, а уже после этого попытаться понять, кто в этом мире не захочет его убить за его возвращение… ну, и что натворил Мо Сюаньюй, тело которого он занимает ныне. А осел ведет себя… как осел и провозит Вэй Усяня к храму Танцующей Богини. Надо бы, наверное, уйти отсюда, только из храма вдруг доносится настолько сильная концентрация даже не ци, а силы… божественной, всемогущей, жестокой, жадной и готовой сожрать всё и вся, что Вэй Усянь соскакивает с осла и бросается спасать. — Ужасно, — говорит он, выгоняя всех из храма, — почему мой первый порыв всегда — кого-то спасти? — Да ты и себя-то спасти не можешь! — хрипит рядом Цзинь Лин. — Что это за тварь? — Божество!.. — выдыхает Вэй Усянь и орет: — У кого есть сигнальные огни?! Запустите вы их уже!.. Божественную сущность нужно запечатать, учитывая, что она только что перешла на новый уровень развития, о чем он детям и рассказывает. Сычжуй — умница, фамилия влияет, что ли? — задает верные вопросы и дает верные ответы. Цзинь Лин больше пофыркивает, но тоже вникает, потом уточняет: — Значит, нашими силами ее не остановить?.. — Нужна сила, что больше вашей будет, — вздыхает Вэй Усянь. — Нужны три-четыре действительно сильных заклинателя, чтобы банально ее разломать на куски. Больше — и уже все начнут друг другу мешаться. Айя, где глава Цзян и этот ваш шифу?.. — Я огонь запустил, но их что-то задерживает, — хмурится Сычжуй. — Я еще один… Эй. — Меч верну! — клянется Вэй Усянь, глядя, как Цзинь Лин отвлекает стрелами Танцующую Богиню от слабых заклинателей. — Мне только срезать!.. Флейту из бамбука наскоро делать ему не впервой. Звук будет отвратительный, конечно, но… Выбора-то и нет. Нужно продержаться до прихода Цзян Чэна и этого… шифу. А для этого придется вытащить из могилы мертвецов — благо, чуется что-то такое рядом, сильное, готовое к атаке. Вэй Усянь не ждет, что на зов явится Призрачный Генерал. А теперь приходится справляться еще и с этим, потому что ярость Вэнь Нина с годами, кажется, только сильнее и темнее стала — он легко, почти играючи разделался с существом божественного уровня. — Что же гнев твой уймет? — бормочет Вэй Усянь, глядя, как Призрачного Генерала начали окружать расхрабрившиеся заклинатели. — В голове еще путано всё. В голове, правда, хаос из мыслей и памяти, он запутался, перепутался во всем этом, головой качает и начинает играть то, что дарит ему самому странное спокойствие. Вэй Усянь не ждет, что прямо во время игры на флейте его внезапно схватят за руку — не мешая, нет, но отвлекая. Он скашивает взгляд, не прекращая играть… и застывает совсем. Лань Ванцзи держит его руку и смотрит… так, что сердце заходится. Прекрасный, чуть более загорелый, чем обычно, без привычной лобной ленты. Он смотрит в самую душу и, кажется, эту душу действительно видит, видит того, кто за этим чужим лицом скрывается, взгляд отвести не может. А потом заклинатели пытаются снова схватить Вэнь Нина. Вэй Усянь вздыхает, заставляя себя отвернуться и продолжить играть, меняя на ходу мелодию на ту, что заставит мертвого друга не только успокоиться, но и отступить. — Что у вас тут происходит?! — гремит появившийся на поляне Цзян Чэн. — Лань Ванцзи, в кого ты вцепился?.. А, погоди… это же… этот… — Мо Сюаньюй, — мрачно подсказывает Цзинь Лин. — Нет, — просто отвечает Лань Ванцзи. — Это не он. Мы забираем его в Пристань Лотоса. — Вы, — повторяет Вэй Усянь. — Хангуань-цзюнь, не думаю, что вы имеете право распоряжаться в Пристани Лотоса. На него смотрят уже все. А Цзян Чэн вздыхает и говорит: — Вот теперь — верю. Забирай его. Неси на своем мече. Могу Цзыдянем примотать, чтобы никуда не делся. С тобой это сработало. — Когда это ты шифу Цзыдянем связывал? — удивляется Цзинь Лин. — Давно, когда он доказал, что благоразумием тоже не всегда отличается, — отмахивается Цзян Чэн. И тут Вэй Усянь понимает, кто шифу Цзинь Лина. И почему на Лань Ванцзи нет лобной ленты. Не может поверить еще. Но уже догадывается. Но какими же идиотами нужно быть, чтобы отпустить Лань Ванцзи в другой орден?! — Привязываю, — уточняет Цзян Чэн. — В Пристани Лотоса он кольцом станет. Вэй Усянь даже не сопротивляется, ясно?.. Потому что всё это как-то… слишком. Всё слишком. Он только и может, что стоять и смотреть перед собой. Странно всё слишком. Слишком странно. — Три часа полета, Вэй Ин, — говорит Лань Ванцзи. — У тебя есть вопросы. Отпираться совсем бессмысленно, да?.. Вэй Усянь хмыкает, говорит: — Меня будут судить и убьют?.. Как Вэнь Цин и… видимо, не Вэнь Нина. Лань Ванцзи напрягается всем телом, а потом говорит настолько просто и спокойно, что становится как-то страшно: — Если он хочет, чтобы я последовал за тобой за грань. Вэй Усянь сглатывает. Нет. Нет. Глупости в голову лезут. Лань Ванцзи такое сказать не мог. Скорей всего в разуме опять что-то перепуталось, и он просто не услышал ответ. Вэй Усянь жмурится, головой резко мотает, говорит: — Где твоя лента? — Цзян Ваньин ее сжег, — спокойно отвечает Лань Ванцзи. — Почему? — теряется Вэй Усянь, а внутри поднимается странная обида: — И ты ему позволил? Мне и касаться было ленты нельзя! А ему ты ее сжечь позволил? — Тогда я был частью ордена Гусу Лань, — спокойно уточняет Лань Ванцзи. — Потом… лента стала не так важна. — Но ты в белом!.. — хмурится Вэй Усянь. — На тебе белые одежды ордена… Нет. Другой фасон. Почему… почему ты в белом?.. — Траур, — говорит Лань Ванцзи. — По кому? — теряется Вэй Усянь. — По тебе, — просто отвечает Лань Ванцзи. Вэй Усянь очень хочет ему в лицо заглянуть, но Цзян Чэн постарался, конечно, приматывая!.. Кнут не поддается ни на цунь, искрится под пальцами, гудит мягко и осуждающе, мол, чего ты, человек, делаешь?.. Вэй Усянь фыркает, пытается обернуться, но Лань Ванцзи просит: — Не ерзай. Мне нужно управлять. Вэй Усянь вдыхает медленно воздух, а потом говорит с усмешкой: — Прости, Лань Чжань, у меня после воскрешения в голове всё еще каша. Мне показалось, что ты носил по мне траур. Но с чего бы тебе носить по мне траур, если ты всегда то ненавидел меня, то презирал?.. — Никогда, — обрывает спокойно Лань Ванцзи. — Любил Вэй Ина. Боялся за него. Вэй Усянь смотрит перед собой. В голове пусто и гулко. — Нет, — слышит Вэй Усянь свой голос словно со стороны. — Ты — идеальный. Ты не мог. — Не идеальный, — говорит Лань Ванцзи. — Никогда не был. — Для меня — идеальный! — отмахивает Вэй Усянь. — Так что я не… нет. Просто нет. Лань Ванцзи вздыхает за спиной, а потом говорит: — Я могу обнять?.. Вэй Усянь стонет, говорит: — Что ты делаешь с моим бедным сердцем? Сначала ты говоришь… такое, а потом… Обнимай!.. Лань Ванцзи его обнимает так, будто хочет от всего мира спрятать. Вэй Усянь головой качает, бормочет: — Я ничего понять не могу. В голове слишком мыслей много… память такая тяжелая, не могу ее нормально ворочать. Что мне делать, Лань Чжань?.. — Стоять на мече, — говорит Лань Ванцзи. — В Пристани Лотоса — поесть и поспать. Дождаться Цзян Ваньина. Он поможет. — Он меня ненавидит! — протестует Вэй Усянь. — Давно нет, — не соглашается Лань Ванцзи. — И он умеет спасать тех, кто запутался в мире. Он меня спас. Вэй Усянь даже теряется — это он сейчас о Цзян Чэне, что ли?.. Но вопросов у него слишком много, и они все слишком уж запутаны. Нужно время… и в руках Лань Ванцзи так хорошо, так странно, так глупо думается, что вот бы это не кончалось, а?.. Вот бы… В Пристань Лотоса они прибывают к вечеру. — Шифу! — радостно встречает их какой-то юноша лет пятнадцати. — А остальные где?.. — И они доберутся, — говорит Лань Ванцзи и чуть напрягается. — Вэй Ин, я должен просить прощения за то, что было сотворено мной и Цзян Ваньином. — Что? — хмурится Вэй Усянь. — Что случилось-то такого непоправимого?.. Лань Ванцзи смотрит на него мрачно, а потом просит с любопытством оглядывающего его юношу: — Вэй Цзинъи, не мог бы ты принести в мой дом еды?.. Вэй… Цзинъи кивает и убегает. Вэй Усянь смотрит на него вслед и уточняет: — Вы и ему дали мою фамилию?.. — Ему и а-Юаню, — кивает Лань Ванцзи. — Вэнь Юань… теперь Вэй Сычжуй. — О, — говорит Вэй Усянь и смеется. — Вы дали им мою фамилию. Мне кажется, или тут по мне даже скучали?.. А потом он встречает взгляд Лань Ванцзи. Этот печальный, полный невысказанной нежности взгляд. Вэй Усянь теряется, потом смущается отчего-то, позволяет увести себя к дому Лань Ванцзи, но… они проходят мимо низкого причала. — Немного! — просит Вэй Усянь. — Всего миг!.. Я об этом еще до смерти мечтал!.. И Лань Ванцзи просто не может ему отказать. Вэй Усянь садится, снимает сапоги и опускает ноги в теплую воду. Хочется раздеться и поплавать нормально, но… и так хорошо. — А снова тут есть будем? — радуется Вэй Цзинъи и ставит еду рядом. — А ты тоже Вэй?.. Как тебя угораздило?.. — Как тебя угораздило? — фыркает Вэй Усянь. — А меня в пять на ночной охоте подобрали, — ухмыляется Цзинъи, передавая ему еду. — Говорить я тогда не мог совсем. И вот привозят меня в Пристань Лотоса, а тут — а-Юань с а-Лином, и оба наперебой кричат, что им уже давно брата или сестру обещали. Выбора у меня не было. Пришлось а-Юаню братом стать, пусть и только по фамилии. Вэй Усянь смотрит на Лань Ванцзи, у которого от смущения уши краснеют, говорит: — Весело тут у вас было. — О! — фыркает Цзинъи. — Это еще что!.. Вот когда глава Лань снова попытался возобновить торговые отношения и привез в дар кроликов!.. Глава Цзян так орал на него. Мы так много слов новых узнали. А ты — тот самый Вэй Усянь?.. Вэй Усянь смотрит на сообразительного ребенка и уточняет: — Лань Чжань, а вы только умным детям мою фамилию давали?.. Лань Ванцзи еще сильней смущается. Вэй Усяню что-то странное хочется сделать. Мысли бродят вокруг поцелуев покрасневших ушей, но это всё такое… недостойное… или достойное, если вспомнить слова Лань Ванцзи. — Еще и красивым! — смеется Цзинъи. — Господин Вэй, а вы посмотрите на мои талисманы?.. А то мне глава Цзян отдал ваши записи, когда понял, что я хорош в этом, но там всё так обрывочно… что я совсем мало понял. — Посмотрю, — обещает Вэй Усянь, продолжая любоваться Лань Ванцзи. — А… что там с орденом Гусу Лань? Почему торговые отношения разорвали?.. — Да все же знают? — пожимает плечами Цзинъи. — Они наказали шифу тридцатью тремя ударами дисциплинарного кнута за то, что он поступил по сердцу и совести. Глава Цзян вспылил, забрал шифу к нам, а с орденом Гусу Лань мы напрямую торгуем теперь… очень осторожно. Адептов первый раз полтора года назад послали, когда Сычжуй дорос. А что, господин Вэй?.. Вэй Усянь сидит и думает, сколько мертвецов за раз выдержит барьер Облачных Глубин. — Цзян Ваньин меня спас, — смотрит ему в глаза Лань Ванцзи. — И он уже… доказал, что они были неправы. Не надо. Вэй Усянь молчит недолго, потом всё же говорит: — Ладно. Я не пошлю мертвецов петь похабные песни им под окна. Но… тридцать три удара, Лань Чжань. Как они посмели?! Как ты выжил?! — Я надеялся, что Вэй Ин жив, — просто отвечает Лань Ванцзи. Вэй Усянь застывает. Ему приходится на миг закрыть глаза, перевести дыхание и только тогда сказать: — Я еще не понимаю ни мир вокруг себя, ни самого себя после воскрешения. Дашь мне время? — Столько, сколько Вэй Ину будет нужно, — кивает Лань Ванцзи. — Ешь. Тебе нужно поесть. Я обнимал тебя, и чувствовал, какой ты худой. Вэй Усянь отчего-то не может перестать смеяться и улыбаться. А еще он точно знает, что очень хочет сейчас поцеловать Лань Ванцзи. Но это подождет. Это всё подождет. Он снова жив. Никто за ним не охотится. И у него есть время, чтобы просто понять этот мир и себя заново. — А еще у нас есть сад с кроликами, которые потомки тех кроликов, которых вы, господин Вэй, подарили шифу! — радостно сообщает Цзинъи. Лань Ванцзи снова очаровательно краснеет, а Вэй Усянь просто падает на спину и смотрит в это бескрайнее небо. Над ним мгновенно склоняется Лань Ванцзи, и он — тоже часть этой бескрайности, этого нового-старого мира, этой уверенности, что хотя бы в этой жизни он будет счастлив. Вэй Усяню придется еще так много понять. Но он справится. Точно справится. Потому что… — Господин Вэй, а, может, вам вина принести? — уточняет Цзинъи. — Вэй Цзинъи, — чуть осуждающе говорит Лань Ванцзи. …потому что он будет справляться не один. Минимум — с вином. . Цзян Чэн добирается до Пристани Лотоса к ночи почти. Он смотрит на Лань Ванцзи и Вэй Усяня, которые сидят плечо к плечу на причале и придерживает детей. — Пусть поговорят, — вздыхает он. А завтра с Вэй Усянем говорить будет он. А пока, может, нужно распоряжение о свадьбе отдать, а?.. Надо Цзинъи выловить и спросить, что он увидел, он приметливый, скажет, есть ли ответ той безнадежности, из-за которой Лань Ванцзи всё это время носил траур… но что-то подсказывает ему уже сейчас, что есть. Вэй Усянь смеется заливисто, поворачивается к Лань Ванцзи… и замирает. Они сидят так — друг рядом с другом и невозможно-долго глядя друг другу в глаза. — Глава Цзян, — становится рядом Цзинъи. — Свадьбу бы, а?.. — Без тебя понял!.. — фыркает Цзян Чэн. — Но неужто всё так плохо?.. — О! — закатывает глаза Цзинъи. — Пойдемте, я там на кухне уговорил на вас отложить, поедите, а я пока расскажу. Кажется, ему есть о чем рассказать.