На кортах

      За пару часов до закрытия мы вваливаемся в «‎Последнюю станцию», где все на расслабоне после пары бутылок на рожу. Количество выпитого и истёкшее время совместными усилиями помогают мне сконцентрироваться.       Дело в том, что первобытный «ад» и «рай» прям щас борются во мне. Тип, которого я даже не думал снимать, стал вполне подходящим кандидатом. А после всей хуйни позади, я его определённо жажду.       — Привет, Билл, плесни две стопки текилы, — Мирон наваливается на мраморную столешницу и протягивает бармену купюру. Мне нравится, как он это делает. Самоуверенно и с чувством собственного достоинства идёт на сближение с окружающими, даже если те кажутся уебанами.       У этого пацана есть какая-то особая аура уверенности, она стабильно с ним, тянется шлейфом, как мантия монарха. Сколько на неё не наступаю, Маркевич оказывается сильнее и двигается дальше, и это пиздец заводит.       — Тот чувак, — я обращаю внимание на мужика, расположившегося чуть в отдалении. Несмотря на то, что я уже поддатый, я отлично запомнил его ебальник. У меня вообще обалденная память на ебальники. — Нахуя его пустили? — В общем, этот тот самый тип, которому в прошлый раз я проломил башку на этом же месте. Тогда он меня конкретно вывел.       — Он больше не пьёт, — отвечает Маркевич. — Люди меняются.       Меня немного ошеломляет чистота и простота этого утверждения. Я подхватываю стопку, которую он мне протягивает, и заглядываю в лицо Мирону. Тот закидывает в себя алкашку, высоко задрав локоть. Затем откладывает стопарик и опускает взгляд на меня. В свете стробоскопов его кристаллические глаза загораются и палят по мне холостыми. Хотя даже так — сбивают с ног. Блядь. Коротким жестом руки он подталкивает мой кулак со стопкой к моей пасти. Он, конечно, мудак, но здесь таких полно. Хотя Мирон от них всех отличается. Это ж Мирон.       Я резким движением выпиваю всё до дна. Марквич забирает у меня пустой шот и куда-то его девает. В принципе похуй куда, я уже слишком бухой, чтобы это выяснять. Затем начинается вереница какого-то нелепого общения. Маркевич кружит по клубу и по пути ловит ладони одну за другой. Какие-то жмёт как настоящий мачо, какие-то аккуратно сжимает, типа как какой-то пижон. Я плетусь следом. Иногда мой взгляд перетекает к танцполу, эпицентру движа. Там одни мужики. Ещё бы, это ж гей-клуб. Вечно я об этом забываю. Мужики в изъёбистых нарядах трутся друг о друга гениталиями под бодрящее техно, но есть и ёбанный целибат, больше напоминающий офисных планктонов, гос. служащих и учителей, что ещё хуже.       — Дияр, — Маркевич хватает меня за локоть и увлекает за собой в наше ложе. Ебать, думаю я, наше ложе. Ржака. Он вообще в курсах, что у меня неебаться сколько бабла? Иногда я думаю о том, что он об этом совсем не хочет знать. Странный, пиздец. Обычно чуваки, которые со мной тусуются, только об этом и трындят. Им очень важно знать, сколько у меня карманных, и сколько я готов на них потратить. А Мирону поебать. Он берёт и рушит устоявшуюся картинку о мире, которую я сам раскрашивал. Вряд ли это ложе досталось ему бесплатно за то, что он местная звезда. Вряд ли? Скидку, может, дали, но не бесплатно ж, да?       Я всё думаю об этом, когда Маркевич заставляет меня усадить зад на дешёвое кожаное кресло. За липким столом несколько закусок, о качестве которых у меня имеются некоторые сомнения. Ах, да, ещё и эта бутылка шампаня посреди стола. Ох, стыдоба. Мы как парочка сладких педиков. Я всё думаю об этом, и пытаюсь рукой стереть с лица то ли радость, то ли недовольство, то ли позор...       — Ты как? — я наконец-то отчётливо слышу голос Мирона. Он задёргивает шторы, так что теперь все крики и музло доносится до нас с опозданием.       — Нормально, — отвечаю я, зализывая патлы назад и откидываясь на спинку дивана. — Но когда ты сказал, что меня ждёт «сюрприз», я представлял иное.       — Что, например? — он опускается рядом и тянется к бутылке.       Не могу же я сказать ему, что с момента нашего воссоединения мечтаю о его крепкой елде? А она крепкая, жопу ставлю. Видал, и надеюсь, что ещё увижу.       В конце концов Маркевич открывает шампанское. Пена струится по бутылке и брызжет на пол, пока мы испытываем друг друга долгими взглядами.       К гадалке не ходи, ему охота пристроить член к моему лицу, или ещё куда. Я не поверю, если он носится со мной и устраивает такие «сюрпризы» с целью отблагодарить за заботу о его младшеньких. Это ж, сука, очевидно. Он просто хочет меня. А я хочу его. Нахуя нам вся эта прелюдия? Мы не пятнадцатилетние прыщавые задроты, у которых дрожат ручки и подкашиваются ножки, когда речь заходит о первом чпоке. Но это я щас так думаю. Ой, блядь, и думать забудьте. Я не обязан перед вами отчитываться о прожитом дне...       Вы всё ещё здесь? Ладно, хер с вами.       Всё началось ещё утром. Маркевич ошарашил меня смской с предложением отметить его освобождение. Я ещё тогда отстегнул лучшую шутку года. Дословно:       «Привет, Рублёв. Что насчёт отметить мой выход из СИЗО этим вечером? Надеюсь, ты, как верная ждуля, берёг себя? Если это так, у меня для тебя есть сюрприз», — это была длинная, изъёбистая смска, полная панчланов и жирного флирта. Я получил её в шесть часов утра. А в шесть часов утра я самое настоящее чудовище. Так что мой ответ был соответствующим:       «Прости, я спал с твоей сестрой», — и это правда.       В отсутствии Мирона у Маринки сломался диван. Мы пытались его починить, но вместо этого только разосрались. Это случилось в два часа ночи примерно за неделю до возвращения Мирона. Нервные и злые, мы уселись на кухне и решали, как поступим дальше. Кому предстоит нежиться в мягкой постели Маркевича, а кому достанется мучительная ночка на вылетевших пружинах. На камень-ножницы мы выяснили, что спать в кровати буду я. Но Маринку это, конечно же, не устроило, и ещё полчаса мы убили на другие игры, в которых она позорно проигрывала. В итоге я махнул на это рукой и отдал ей кровать, но и тут она упёрлась. Чтоб ни ей, ни мне не было хорошо, мы приняли решение поделить ложе Мирона. Из больших диванных подушек соорудили препятствие между её тельцем и моим телом, но, конечно же, вся эта конструкция развалилась под осадой её беспокойных ног. Очнулся я где-то в полпятого на полу, и без зазрения совести лёг на Маринку сверху. Так мы провели ночь вместе.       Уж не знаю, как на эту смску отреагировал Мирон, но после моей последовала ещё одна от Маркевича, спустя часа два:       «Заедешь за мной к десяти часам», — этот говнюк поставил меня перед фактом. Конечно же, блядь, заеду. Хотя ему написал:       «Я подумаю».       Затем я отложил телефон и ещё минут десять лежал, глядя в потолок. Чё надеть? А достаточно ли я хорош сегодня? Что мы будем делать? Надо ли мне постричься? А сделать маску? Все эти вопросы всплывали, как мыльные пузыри, которые я не успевал лопать. В итоге я подскочил и понёсся разгребать вещи в шкафу.       Мучительное выдалось утро. Но, к счастью, не только для меня.       Через час в моём доме была собрана целая коалиция людей от мира мод, во главе которых Мэйсон, и его миньон — Егорик. Пока отряд барышень массировал мой фэйс, колдовал над причёской и стриг ногти, ещё три стилиста демонстрировали каталог с нарядами. Мне оставалось только задирать или опускать большой палец.       — Какой ужас, — стонал Мэйсон, удручённый моим выбором.       Увы, но, судя по словам большинства стилистов, у меня совершенно не было вкуса. Все мои классные образы подбирались профессионалами. Для сегодняшнего вечера я хотел выглядеть лучше, чем Тайлер Оконма. А без всех этих людей я бы выглядел как жертва Алеко Надирян. Так что мне оставалось только кивать, прислушиваться к вздохам Мэйсона и не выёбываться, попивая спиртное в компании Егора.       — Нет-нет-нет, — тарахтел Мэйс, — этот пиджак — прошлый век.       — А по-моему ничего, — сказал Егор, и я закивал, ссылаясь на слова приятеля под боком.       — Он бы был ничего, если бы не эти брюки. Полоска не сочетается с животным принтом, парни. Либо одно, либо другое.       — Вот зануда, — завыл я, выхватил у девчонки пилочку и швырнул её в Мэсона.       — Ты, — Мэйс фыркнул, вскинулся и резко собрал всю свою шевелюру в хвост. — Хочешь опозориться или быть на всю десяточку, а?       — Да пофиг, — говорил не я, говорил алкоголь, который я охотно запускал в кровь.       Понимаете... я так нервничал, что без бухла бы точно на всё это не решился. И уж точно бы никуда не пошёл.       В итоге всё это шоу затянулось аж до вечера. Где-то часикам к восьми я был абсолютно готов, ну, если держал рот на замке. Меня слегка кренило вбок, но Мэйсон прописал мне бодрящего леща, я проморгался и пошёл на парковку. Хотел сесть за руль, но мне не позволили.       Как только тачка тронулась с места, я открыл дверь, до усрачки напугав водилу.       — Господин?! — закипишевал тот. Я ответил:       — Тс-с, — и вышел.       Вернулся обратно уже с полупустым пузырём и кое-чем важным в кармане. Растёкся по мягким кожаным сиденьям и не заметил, как отрубился.       В итоге... что колдовали надо мной, что нет, к Мирону я прибыл помятый, как портовая шаболда, и пьяный в сраку, как тот, кто её отымел.       — Привет, — сказал Мирон, открыв дверцу.       — Здорово, — ответил я и сразу же протянул ему побрякушку. — Это мелкой.       — Оу, — Мирон неоднозначно глянул сперва на меня, а затем на кольцо. — Ладно, я передам.       — Щас передай, — настоял я. И Маркевич сделал то, что я ему сказал.       В итоге у меня появилось немного времени, чтоб привести себя в божеский вид.       Как только Мирон вернулся и запрыгнул в тачку, я уже сидел нога на ногу с непоколебимым видом и глядел в окно.       — Куда? — спросил водила. Мирон ему ответил, и мы поехали.       А щас мы здесь. В «‎Последней станции», протираем зад за столиком и что-то пытаемся кому-то доказать, типа мы нормальные, обычные, как и все остальные, и нам нужны эти ебучие прелюдии.       — Расскажи мне, — говорит Мирон, наполняя бокалы шампанским. — О себе.       — О нет, — слишком эмоционально отвечаю я. — Избавь меня, падре, от этих бестолковых откровений, и просто отпусти все мои грехи. Я ведь заслужил?       — Но мне правда интересно, что ты за человек.       Я пристально гляжу на него и качаю головой:       — Мне не нравятся разговоры.       — А что тебе нравится?       — Сосать член.       Пришла пора Маркевича качать головой. Он мучительно касается пальцами собственных надломленных губ и говорит:       — Врёшь, — мне не нравится слегка насмешливый тон, с каким он произнёс это слово.       — Нет, правда, я охуеть как люблю это дело.       — Не любишь.       — Проверим?       — Сколько раз ты сосал член?       — Миллион, — отвечаю я, наклонившись в его сторону.       — А сколько раз ты сосал член по собственной воле?       Я замираю, когда Мирон касается моей ноги под столом. И залпом выпиваю свою порцию шампанского. Этот уёбок ведь не мог просто взять и догадаться? Может, кто-то ему уже растрепал о том, что я некоторое время был спермоприёмником Антона? Не добровольно, конечно, и не потому что этого реально хотел. А может... я с опаской заглядываю Маркевичу в глаза. Его спокойное лицо оказывается совсем близко, а ладонь осторожно сжимается у меня на колене, под которым скрывается шрам.       — Я никогда и никому не расскажу ничего из того, чем ты со мной поделишься. Если захочешь поделиться, если решишь, что можешь мне верить, если я буду достоин того, чтобы узнать то, что ты от всех скрываешь, — тихо обещает Мирон. Он смотрит на меня с преданным, всё понимающим видом, из-за которого мне, как обычно, срывает резьбу.       Я резко наклоняюсь и впечатываюсь в его приоткрытый рот. Затем сразу же отлипаю, не проронив ни слова.       — Давай свалим, — отбросив понты, я прошу шёпотом.       Мирон типа как затыкается. Он встаёт с места и решительно протягивает мне руку, которую я игнорирую, предпочитая его ладони бутылку шампанского. Раз уж она халявная — грех оставлять.       Мы выходим из ложе и возвращаемся в клуб, где долбит какое-то диско времён динозавров. Этот качовый олдскульный музон сопровождает нас до самой лестницы, по которой я слетаю как гепард. От мысли, что мы отсюда съебёмся, у меня аж настроение поднимается. Щас главное не налажать и назвать водиле свой адрес, а уж у меня мы точно займёмся тем, чем надо было заняться уже давно.       — Э, — за размышлениями я не сразу замечаю, как какой-то тип щёлкает пальцами рядом с моим лицом. — Я тебя, сука, знаю, — а затем происходит то, что должно было произойти уже давно.       В мою рожу прилетает гранитный кулак. Кажись, у меня аж хрящ встаёт на место и многолетние забитые носовые пазухи прочищаются.       — Бля, не трогай меня, падла!       А тут запахи. Крики. Смех. В воздухе примесь потных тел и чего-то душистого, ненастоящего, от чего подташнивает.       — Да я из-за этой дырки чуть не лишился права здесь зависать!       Сидя на полу я замечаю двух мажористых пидоров, что, косятся на меня, проходя мимо. Им, это самое, стрёмно. Затем я поворачиваю башку и замечаю, как Маркевич, вцепившись кому-то в глотку с силой бультерьера, заносит кулак. У Мирона загораются глаза, когда он наносит удар. Я готов поспорить, что ему классно. Я заметил это ещё тогда. Ему в кайф месить людей, но Мирон совестливый, поэтому месить предпочитает тех, кого едва ли можно назвать людьми.       — Паскуда! — тот самый тип, с которым у меня ещё с прошлого появления здесь не сложилось, хватает стакан и разбивает его о башку Мирона. А Мирон в свою очередь разбивает ублюдку лицо о столешницу. Это пиздец. Нормально, что меня такое заводит?       — Эй, сука, это был мой стакан.       — Какого хуя, уёбок? Это рубашка стоит тыщу баксов.       — Сладкий, этот пидорас тебя обидел?       Вакханалия. Почти все представители местной фауны вскакивают со своих мест. Вот теперь эта вечеринка мне по-вкусу, потому что начинается массовое месиво. Кто-то кому-то заезжает локтем, кто-то кому-то наступает на ногу, кто-то чьего-то ёбыря обливает выпивкой — это ебучий эффект домино.       Я подскакиваю на ноги и петляю среди всей этой концентрации мачизма и тестостерона, добираясь до Маркевича.       — Дебил, — выкрикиваю, хватая его за руку. Он оглядывается, весь какой-то бешеный и заряженный высвободившимся гневом.       — Сам дебил, — он впервые так открыто огрызается, и тут же взмахивает ногой, отбрасывая ринувшегося в нашу сторону долбаёба. — Меня заебало, что каждый ублюдок считает, что может просто так тронуть тебя.       Я не верю своим ушам. И всё-таки хватаю Маркевича за локоть, приложив больше усилий.       — Завали ебало и пошли отсюда, пока мне снова не прилетело.       Маркевич всё-таки подчиняется. Он послушно шлёпает за мной какое-то время, прежде чем я не начинаю улавливать свист и оскорбления уже хорошо знакомого мне чувака позади. Прибавив шаг, я дёргаю Мирона за запястье и вынуждаю следовать за собой.       Дверь толкаю плечом, вываливаясь наружу. Я вообще с трудом прямо хожу, если честно. Едва ли не чудом умудряюсь не снести какую-то парочку педиков на лестнице, и сам не навернуться.       Мы отходим на пару шагов от клуба, когда я снова слышу этот голос:       — Эу, мудилы, стоять, бля!       Оглядываюсь назад и замечаю приставучего ушлёпка с кровавой башкой. Да когда ж он уже отвалит, ёбанный в рот. Я почти готов дать добро Маркевичу, чтоб тот его как следует проучил... как вдруг вижу, что за спиной у этого ушлёпка вырастает ещё несколько фигур... а вот это уже нехорошо. Его дружки, всяко. Вон как смотрят остервенело.       Я дёргаю Мирона за руку и говорю:       — Бежим.       — Что? — заикается этот долговязый придурок.       — Бежим! — повторяю я и срываюсь с места.       Судя по топоту за моей спиной, Мирон решает последовать моему примеру.       Мы проносимся мимо моей тачки и ныряем в подворотню. Я в душе не чаю, куда можно побежать, чтоб улизнуть незаметно.       В итоге мы, среди ночи, пытаемся скрыться от кучки отморозков-пидоров. Ебать история, хоть внукам рассказывай.       — Сюда, — отдаёт команду Мирон и выводит нас на главную улицу.       Я перебираю ногами так, как никогда в своей жизни не петлял, как в грёбанном Бенни Хиллз. Дурацкое шоу. Дурацкий клуб. В носу жжёт, и я чувствую, будто по моей переносице когтями прошлись. Что-то липкое по ебалу течёт, я не успеваю ничего понять и на полном отрыве несусь на всех порах. Даже про тачку свою с водилой под «‎Последней станцией» забываю.       Тени мельтешат за нами, они кричат что-то мерзкое, воют, орут.       А меня трясёт, как больного. Я и смотрю на Мирона так же. Это естественно. Это блядски красиво, и он сам с шальными глазами озирается по сторонам так, что меня пробивает на смех.       Я вбираю воздух в лёгкие с сумасшедшим хрипом, клёкотом, как у птицы, и не соображаю, когда зарываюсь пальцами в собственные волосы и вою в ответ преследователям.       Это пиздец. Так почему же я счастлив?

***

      Преодолев ещё несколько районов, мы приближаемся к Яузе. Ноги совсем не слушаются и подкашиваются, как только я ступаю на заросший травой склон. Падаю на колени и обрушиваюсь на землю. Пока-пока, многочасовые старания модных стилистов.       Маркевич валится рядом, выдыхая из себя всё, что там есть, вместе с ядовитыми парами спиртного.       Раннее предрассветное утро. Тихое, словно все вымерли.       Я трясущимися, негнущимися пальцами достаю изгвазданную, пропахшую разлитым коньяком пачку сигарет, и привкус на фильтре уже другой. От меня самого за километр несёт спиртом, и не только потому что я пил, но и потому что на меня выплеснули пару коктейлей в той разборке. А ещё башка трещит. Но я доволен. Как будто после десятилетней ломки хапнул дозу морфина.       — Хочу тебе кое-что рассказать, — говорю я, щёлкая зажигалкой.       Я не с первого раза выбиваю искру, сколько бы не долбил пальцем по механическому колёсику. Оно царапает пальцы, скользит под ладонью, но так и не загорается.       Поэтому я смеюсь. Нервно, зато искренне. Затихаю, правда, совсем ненадолго.       — Я всегда думал, — снова щёлкаю зажигалкой в воздухе, и снова безрезультатно. — Что я плохой ребёнок. Что я получаю то, что заслуживаю. И что хорошо, что это получаю именно я, а не какая-то другая девочка. Именно этим я и занимался, когда страдал хернёй. Ходил по улицам и высматривал девчонок примерно своего возраста или хилых пацанов помладше. А когда я находил таких на улице, то представлял, что они мои младшие сёстры и братья. Это предавало хоть какой-то смысл тем героическим подвигам, которые я совершал. Если так подумать, я тот ещё фантазёр. Наверное, именно это меня и спасло. Ведь если взглянуть на мою ситуацию без розовых очков, я не делал ничего особенного. Я, блядь, вообще ничего не делал. Только терпел, — я облизываю пересохшие губы и улыбаюсь, как дурак. Снова чиркаю зажигалкой. — Мой папаша... он всегда любил помладше. Я не думал, что это что-то плохое, пока он использовал только верхнюю часть моего тела. Но когда он добрался до нижней... в общем, я впервые высказал ему своё недовольство. Тогда папаша сказал «запомни эту боль, сынок», и всадил нож мне под колено, «так выглядит любой», а потом всадил в меня кое-что другое.       Мои пальцы тонко подрагивают, да так, что роняю сигарету.       — Ты ведь хотел знать обо мне, — говорю, глядя на сижку, а сам никак не могу перестать лыбиться. — Ну как, понравилась история? На сколько баллов из десяти она жалостливая, а, здоровяк? — я нахожу в себе силы и оборачиваюсь.       Самое страшное — быть в одной лодке с кем-то другим.       Об этом я думаю, когда поднимаю взгляд и ищу в глазах-брюликах похожие детские воспоминания. Я-то не совсем идиот, знаю, что даже у него под рёбрами что-то похожее колет, просто гондонами все становятся по-разному. По своим причинам. Растут бесчеловечными, неправильными, а потом таких все ненавидят, и это привычка. Дерьмовая. Зависимость, ведь плохое сделать проще всего. Ударить намного приятнее и легче, чем попытаться поговорить и решить всё мирно. Обвинять кого-то всегда кажется правильным решением, чем пытаться искать проблему в себе самом и устранять уже её. А потом клеймом в голове отпечатывается боль детства, которую каждый несёт во взрослую жизнь и применяет по ситуации. Со скрипом, шипением, бурлящим в ведьминском котелке, и нет ни одного противоядия в мире, которое бы это "пофиксило". Починило. Помогло встать на ноги ровно и не бояться. А я боюсь. Дохуя уже лет боюсь заглядывать в этот ящик воспоминаний, который каждодневно мне напоминает, что нихера я не Рублёв... просто Дияр.       «‎Добро пожаловать в клуб конченных неудачников», — просится на язык, стучит на зубы, и голос дрожит, когда я начинаю мычать начало фразы. Не выходит. Не могу. Вопреки моим ожидания, Маркевич и сам ничего не говорит.       Он дёргается вперёд и хватает на убой за грудки, вдавившись побитым носом в стык между моей шеей и плечом. Я чувствую его тёплое надсадное дыхание под ухом.       Он ничего не говорит, когда пятернёй прокатывается вдоль по моему затылку и прижимает к себе ещё ближе. Хотя куда уж ближе? Только если под кожу.       — Ты больше не один, — словами Маркевич выжигает мою кожу до кости. — Я — твоё доверенное лицо. — До крови. Не буквально, конечно. — И мне поебать, какая огромная тварь тебя вздумает укусить. — Я на самом дне, а Мирон протягивает мне свою руку, и я утягиваю его прямо за собой, потому что одному всегда страшно. — Я встану ей поперёк горла. — Вот что он обещает, прежде чем на небе я застаю первый рассветный луч.