Невольный свидетель

Татьяна, мать Фили, наверняка назвала бы их общение «типично мужским»: его иллюзию создавало даже молчаливое пребывание в одной комнате. А уж тем более – когда их объединял один общий экран. Вечером Филя засел за телевизор первым, вяло полистал каналы. Длинный репортаж в новостном выпуске заставил его навострить уши. Показывали, по виду, первоклашку, теребившего шариковую ручку. Беззащитные кулачки измазаны чернилами, голова опущена. Ножом по сердцу. «…Но как обеспечить безопасность ребенку без изъятия его из семьи?» – слышался закадровый голос. Филя стал терпеливо ждать ответа, которого, разумеется, не было. Следующей показали журналистку в вишневом пальто – на фоне, само собой, обшарпанного здания под не внушающим оптимизма дождичком. — Процедура такого вмешательства недостаточно формализована, говорят специалисты, – сообщала корреспондент. – Невозможно проследить, что и как будет происходить после первого решения, – (здание продемонстрировали с пары других углов), – а значит, нельзя гарантировать безопасность ребенка. Готовых принять ребенка учреждений не хватает – а иногда они просто отсутствуют. Кадры переместились внутрь здания. Интерьер… железные шконки, выкрашенные ныне облупившейся желтой краской. Заношенные войлочные одеяла. Мрачная, темно-красная побитая плитка туалетов. Неприглядная кухня. И дети. Вроде нормально одетые, вроде без ссадин и без бинтов, даже не самым худшим образом подстриженные, но… – Приюты – что и говорить, – усиливала и без того тягостное впечатление невидимая корреспондент. – Стоит ли удивляться, что там ребенок не получает достаточно тепла и внимания. А зачастую в них не могут – или не хотят — защитить от насилия со стороны других ребят. «Или, хуже того, взрослых», – мысленно дополнил Филя. – Что же дальше? – нагнетала драму журналистка за кадром. – Ребенок либо поступает в детский дом, где еще хуже, либо возвращается в семью, где мало что изменилось – за исключением того, что родители испытывают еще больше негативных чувств к ребенку–«предателю». Ведь, по их мнению, именно из-за него они выглядят плохими родителями в глазах окружающих. Корреспондент снова объявилась в кадре: – Что же может облегчить работу в случаях насилия над детьми? – с выражением спросила она. («Учитывая, что существующие варианты не работают», – про себя договорил за нее Филя.) – Специалисты предлагают создание профессиональных замещающих семей, в которые на время может быть помещен ребенок. Специально для канала… Филя щелкнул пультом. «А мы, сука, и есть замещающая семья. До ужаса непрофессиональная только. Интересно, как там дома у тети Анны, что…» Как раз тут к Филе присоединился папа – поцеловал сына в растрепанную макушку и устроился на диване с ноутом. И только затем пришел Марат, закрываясь телефоном, как крохотным щитом. Сначала была какая-то соревновательная передача с вопросами. Потом неплохой боевик. А потом на экране началось… такое. Ох. Филе сначало стало привычно стыдно – то мутное, непонятное ощущение от выставленной напоказ наготы, запретной взрослости ахов и стонов, но в основном оттого, что его затянуло в ситуацию, которую эти люди, будь они настоящими, ему бы не показали. А затем он вспомнил о Марате. И быстро поднял взгляд, посмотреть, как брат реагирует, как держит лицо… одергивает ли длинную футболку. Оказалось, что отец поднял глаза от экрана ноутбука немногим раньше и насмешливо высматривал то же, что и Филя, – реакцию старшего. – Что? – спросил Марат с завидным самообладанием. – Все ждут от меня спортивного комментария? Вам интересно мое мнение об искусности актерского исполнения или продемонстрированной в постели технике? – Смотрю, глаз у тебя наметан, – кивнул отец. – Интересно… Откуда такая насмотренность? – Почему бы практику не высказаться вместо теоретика? – ответил вопросом на вопрос Марат. – Теоретик, значит. Набиваешь руку? – Или у тебя уже все проржавело и обвисло? – завелся Марат. «Язык в задницу уходит», – говорила Филина бабушка. Он ненавидел это мерзкое выражение – а сейчас прочувствовал его точность на себе. Ведь хотел спросить отца, чего тот доебывается до брата, – а даже молча рот раскрыть не сумел. Страшно. И не то что бы страшно так, что сердце бьется и дрожишь, а так, как когда стоишь высоко у края крыши и не можешь больше сделать ни шага ближе к пропасти. – О как тебя эта тема волнует, – хитро протянул отец. И Марат сдался, покраснел, отвел глаза. Надо что-то делать. – Папа, – спросил Филя деланно детским голосом, – а почему дядя не надел презерватив? Брат и отец резко обернулись на него. – Резонный вопрос, – тихо буркнул Марат. – Папа, а ты бы надел? – огромными невинными глазами уставился на отца Филя. – Если бы кое-кто пользовал резинку, меня бы не было, – мстительно выдал Марат. Отец с сомнением покосился на него. – Ну, – сказал он, – это ведь кино, Филь. Фантазия. С необходимыми опущениями, много чего за кадром. Если бы я прыгал по крышам с пистолетом, то, может, и без презерватива обходился бы. А так он нужен, да. Не столько от детей, сколько от болезней. – Вывод, – снова влез Марат. – Тому, что показывают по телевизору, верить нельзя. Жизнь – она вообще другая. Лучше сразу это понять. – Я считаю, – сказал Филя, один в один копируя интонации пятилетней Милы, – они должны были это показать. Ведь это могут увидеть дети и не понять, что так нельзя. Марат не удержался, сдавленно фыркнул. Отец смущенно кашлянул. – Ладно, – сказал отец, – замяли тему. Фильм прервали на рекламу. Счастливая семья из четырех человек – разумеется, у них были и мальчик, и девочка, – ели йогурты и смеялись. Филя снова покосился на брата. Марат с невозмутимым выражением лица смотрел в экран, и по его виду становилось яснее ясного, что такие картинки – это происки рекламщиков и в реальности так не бывает. Безотносительно йогуртов.