Пальцы напряги

      Лиза никогда не гуглила себя, как и Мишель, выдавшая эту фразу. Никогда не курила сигареты, о чем решила заявить самостоятельно, чтобы выпили все, кроме нее и, ничего себе, снова Мишель. Никогда не каталась на американских горках, не была на квестах и не покупала тайком пиво для старших из академии. Пропустила все самое интересное, как шутливо подметила Костина.       Вообще удивительно, сколько общих пунктов в их личном списке под названием «Я никогда не». Это смешно, Лизе даже удалось расслабиться. Можно устроить совместный отпуск и весело проводить время, пробуя всякие штуки впервые. Почему бы не начать с квеста? Да, наверное, стоит предложить Мишель куда-то выбраться вместе на днях.       Кристине вообще не смешно. У нее чешутся кулаки, вибрирует в висках, и ей кажется, что она вот-вот взорвется от напряжения. В голове не укладывается, как она может так беззаботно ворковать с этой Мишель. Щипать ее за бок, игриво толкать и так громко смеяться над какой-то тупой шуткой. Вокруг люди, и они видят. Более того, они ведут себя так, будто это норма, что малая с ней обнимается. Шепчется. Прячет смешок в кулак и утыкается носом в тощее плечо.       — Ты вся красная, — ладонь Киры мягко ложится на ее лоб, проверяя температуру. Холод ее кожи отрезвляет. Оказывается, она все это время не могла выдохнуть. Это не к добру. Нельзя так реагировать на человека, которого… который тебя бесит. — И горячая.       — Все нормально.       Лиза ведь ее бесит?       — Может, градусник? Тут наверняка есть.       Бесит. Да, определенно. Но Кристина хочет ее… коснуться. Так сильно хочет, что аж зубы сводит. А дальше что? Прижать к стене и встряхнуть за плечи так, чтоб в глазах поплыло. Она столкнется с ужасом в глазах и уйдет. Поставит на место глупую девчонку и накажет. Да, от этого ей полегчает.       — Кир, не надо, — она грубо дергает ее за руку и не дает подняться, — все нормально.       Кира больше не спрашивает. Ну и ладно. Не надо так не надо. Она поджимает губы и медленно выдыхает через нос. Это ведь бесполезно — если эта мазохистка не захочет, она не примет помощь, хоть ты об стенку бейся. Что в жизни, что на поле. Кира не раз в этом убедилась. Например, в последний год в академии.       Май. Конец сезона. Самое ответственное время. И самое травмоопасное. Они прогуливались ночью вдоль забора, пока все спали. Кристинины пальцы, удерживая сигарету, сильно дрожали, и она упорно пыталась это скрыть, то пряча руки в карманы, то сцепляя их за спиной. В какой-то момент Медведевой надоел этот цирк. Ну она же не слепая, в конце-то концов.       — Твои пальцы… Дай сюда. Он сгибается?       Кристина подскакивает на месте. Шипит.       — Ой, — она случайно надавила на больное место.       — Забей, ерунда.       — Это же пиздец, Крис! Что значит ерунда?       Кире стоит быть тише. В любой момент их могут заметить. На них могут настучать свои же. И проблем они огребут столько, что и думать страшно. Одним мытьем полов не отделаются.       — То и значит, — Крис высвобождает руку из чужой хватки и ускоряет шаг, оглянувшись по сторонам. — Док сказал.       Она врет, и Кира это знает. Сказать или нет? Кира медлит, принимая решение. Проглотить ложь или докопаться до правды? Если бы ей было плевать, она бы промолчала. И раньше она молчала, потому что лезть в чужую жизнь казалось глупостью. Тем более, она же младше, а младших не особо слушали. Не хотелось рисковать и выставлять себя на посмешище. Не то чтобы кто-то из знакомых над ней смеялся — нет, никто не смел обижать подружку капитана, но Кира видела, как это происходит с другими, и не хотела что-то подобное однажды испытать на себе.       Но сейчас все не так. И в их случае мудрость, пожалуй, измеряется не по годам. А ебанутость, кажется, по позиции. Мысли путаются, сваливаясь в кучу. Травмированная Кристина это очень хуево, и нужно что-то с этим сделать. Но она не даст. Кира понимает, что не даст, и от этого ей еще хуже. Кристина для нее совсем не чужой человек, и это ее личное проклятье.       Ебаные вратари, всегда сами себе на уме. Блять, да лучше б ей было похуй. Но нет же, каждый раз одна и та же пластинка. Травма у одной, а больно другой. Почему-то когда дело касается Кристины, это особенно тяжело переживать. А ее безразличие нервирует.       Холодная голова, Кира. Прямо как на поле. Чтобы принимать взвешенные решения.       — Док сказал? — она дает подруге последний шанс. Прямо сейчас скажи правду и все, но Крис лишь угукает в ответ, поворачивая кепку козырьком назад. Мол, отьебись. Пиздец. Ладно. — Ты не ходила к нему. Я знаю.       Кристина оборачивается. Проходит полсекунды. И она теряется. Кристину Захарову только что раскусили, и она просто не знает, как на это реагировать. А Кира по-прежнему серьезна. Боже, она никогда не смотрела на Кристину с таким укором.       Между ними достаточно расстояния, но каким-то образом Кира чувствует, как ускоряется биение ее сердца. Кажется, если протянуть руку, можно удариться током. Она прочищает горло, прежде чем продолжить.       — Твой Пушкин сказал сходить, но Артема сегодня нет, его кабинет закрыт, — она замечает, как меняется лицо напротив, и кривит губы, не сдержав нервный смешок. — Ты даже не узнавала.       Крис так и стоит с приоткрытым ртом, когда тишину прерывает звук открывающейся двери, и, зажав зубами недокуренную сигарету, Захарова реагирует первой. Ну а как, вратарь он и есть вратарь. Пихает Киру в бок, скрываясь вместе с ней за углом ближайшего к ним корпуса.       Из здания вышло двое. Оба тренеры. Одного Кристина не узнает, а вот второй — Александр Сергеевич, он же «Пушкин», тренер вратарей ее года рождения. Едва не поймав его сосредоточенный, изучающий территорию взгляд, она ныряет обратно. Кира требует объяснений.       — Надо уходить, — тушит сигарету об забор так, что не остается и бычка. Так. Пальцы испачканы. Если увидят, будет много вопросов. Нужно чем-то протереть. Кристина оглядывается. Смотрит вниз. Хвала небесам, что пару часов назад был сильный ливень, и трава все еще мокрая.       — Ответь на мой вопрос сначала, — перекрывает дорогу Кира, пока та отбрасывает в сторону листья, послужившие ей влажной салфеткой. — Я же вижу, что тебе хуево, зачем ты усугубляешь? Это не шутки!       — Да тише! — умоляет Крис. Ее глаза округляются. Продолжать приходится шепотом, потому что мужчины, занятые бурным обсуждением воспитанников и воспитанниц, подходят все ближе. — Нас могут заметить. Пошли!       Кире хочется возразить. Хочется закатить истерику и сказать, что никуда она не пойдет, пока они не закончат разговор. Влепить пощечину и посмотреть, как она отреагирует. Как снова задвигаются желваки на ее скулах. Прям как в тот момент, когда стало ясно, что Кира распознала ее ложь. Ей нужна живая реакция. Прямо сейчас.       Но Кристина прерывает поток ее мыслей, буквально волоча за собой как мешок. Она что-то ворчит себе под нос. Вероятно, что-то матерное, Кира не слышит.       — Куда мы идем?       — Ко мне.       Ладно. Кира устала возражать.       Добираются они без происшествий. В комнате у Крис никого нет. А планировка здесь такая же, как в корпусе у младших. Две кровати вдоль стен, у каждой своя тумбочка и отдельный шкаф, а около дальней стены, у окна, круглый обеденный столик.       — Ну? — не отступает Кира, замечая, что Крис пытается сменить тему, ворча на тренеров, которым почему-то приспичило в полночь подышать воздухом. Ведь все нормальные люди, по ее словам, в это время уже третий сон видят.       Кристина показательно закатывает глаза. И сдается, понимая, что соскользнуть не получится.       — Не знаю я. Выбила, наверное… Хер поймешь. Да и пофиг, если честно. И не с такими играла.       — Болят?       Ее прикосновения осторожны. Кира мягко проводит большим пальцем по костяшкам, а Кристина мычит что-то невнятное и, сверля взглядом стены, кивает.       — Тебе стоит написать доку. Хотя бы фото ему пришли! — эта настойчивость выводит Захарову из себя, она отходит в сторону и отворачивается. — Ну пусть посмотрит. Крис!       Один шаг вперед, и они сталкиваются нос к носу. Несмотря на более высокий рост именно сейчас Кира чувствует себя ниже. Она видит, что Кристина в ярости, и инстинктивно выставляет руку между ними, упираясь куда-то в район солнечного сплетения.       — Киря, не еби мне мозг, — четко разделяя слова, просит она. — Пожалуйста. Док не должен знать об этом. Я не могу пропустить последнюю игру сезона. Пообещай, что ничего ему не скажешь.       — Не скажу, — Кире это не нравится. Очень не нравится. Эти синие опухшие пальцы, это безумие в глазах, все это пугает ее до дрожи. Медведева сама как в лихорадке. Громко выдыхает и, переминаясь с ноги на ногу, все же озвучивает свои мысли. — Дура ты, Захарова.       — Может быть, — на удивление она остается спокойной. Пламя в глазах медленно затухает, уступая место привычному цвету морской глади. — Но я буду играть.       Кира вышла из комнаты не прощаясь.       А игра в квартире Петрухи продолжалась.       — Я никогда не симулировала, — утверждает Настя Наточий и не сразу понимает, почему это заявление вызвало волну смешков.       — Не симулировала что? — хитро улыбается Мишель, а Лиза, что по-прежнему рядом с ней, буравит взглядом пол от смущения, вжимая в себя плечи.       Вроде уже давно не маленькая и по себе знает, о чем речь, но тема секса по-прежнему казалась некомфортной для обсуждения. Лиза с детства приучена молчать о таких вещах. И до восемнадцати лет в принципе любых контактов избегала, удовлетворяя себя сама. Мать следила строго. Доходило до того, что все личные дневники с записями о подростковых влюбленностях были разорваны. Зачем она это делала? Боялась, что Лиза пойдет по стопам старшей сестры и перестанет ночевать дома, забываясь с ухажерами, которых меняла как перчатки. Возможно, поэтому и повела младшенькую в спортшколу.       «Лизонька у меня спортсменка», — хвасталась подругам. Правда от вопроса о том, какой вид спорта, ловко увиливала, подмечая, что в этом возрасте они разными вещами занимаются. Даже когда «этот возраст» поднялся до пятнадцати лет, отмазка работала. С одним только человеком не прокатило. Он и стал Лизе отчимом.       Отца Лиза помнит смутно. Он был военным человеком и очень консервативным. Одет чаще всего в мундир, речь лаконичная, правила строгие. Женщина в его семье могла отвечать только за быт и продолжение рода. Но папа умер на войне, когда ей было четыре. А мать переживала очень тяжело, заново приучая себя видеть краски в обыденной картине мира, лишившись самого важного.       Сестра поэтому и начала отрываться по полной — соблазнилась запахом свободы. Словно птица, что выпустили из клетки, она начала познавать мир. Казалось, что теперь нужно попробовать всё. И с мальчиками гулять, и сигареты курить, и алкоголем баловаться. Ее жизнь стремительно катилась в пропасть.       Роль спасительного круга сыграл человек, случайно встретившийся ей на одной из вечеринок. Это была страстная любовь. Губительная. Жестокая. Сломавшая все семейные принципы, потому что гуляла Вика, как оказалось, не только с мальчиками. Никто не знал, с кем она укатила жить в Нью-Йорк. «Позвали поработать в одной фирме», — гласила легенда, которой с гордостью делилась мама, даже не подозревая, насколько отличается реальность.       Лиза узнала не сразу. Ей было семнадцать, когда фотография целующихся девушек внезапно оказалась в их чате, поднимая выше прошлогоднее поздравление с днем рождения. В ту же секунду сообщение исчезло, как и две галочки рядом с ним. Вика перепутала чаты. Лиза уставилась в экран, не веря своим глазам. Дрожащим пальцем она нажала на кнопку звонка. И Вика рассказала ей всё.       — А так можно? — спрашивает она, услышав от сестры, что та полюбила девушку, и в ее голосе искреннее удивление. — Встречаться не с парнем?       — Конечно, можно, малышка. А тебе кто-то нравится?       С этого дня их общение наладилось. А мать потеряла обеих дочерей.       — Я про травму! Ну на поле не симулировала никогда, — наконец оживает Наточий, перекрикивая взрыв смеха, а в компании все кроме вратарей поднимают бокалы.       — Вот вы крысы, — протягивает Кристина, глядя на товарищей по команде, и пересекается взглядом с Лизой. Та отводит голову в сторону и кладет ее на плечо Мишель. — Насть, а придумай что-нибудь еще, у тебя хорошо получается.       Градус опьянения повышался с каждым подходом, и к полуночи единственным трезвым человеком в комнате осталась Андрющенко. Ни о каких играх речь уже не шла, и девушки вовсю горланили любимые песни. Попутно оберегая все углы и хрупкие предметы в квартире от танцующих тел, она медленно пробиралась ко входной двери. Лиза никогда этого не понимала — для чего алкоголь людям? Тем более, спортсменам. И как они завтра собираются выходить на тренировку?       Из глубоких размышлений ее вырвал громкий звук — на кухне захлопнулась дверь, и сквозь мутное, потрескавшееся посередине стекло был виден силуэт. А если присмотреться, то можно было разглядеть, что их там двое. В висках потяжелело, когда Лиза уловила характер их движений. Чья-то ладонь жестко впечаталась в хрупкую поверхность с той стороны, и брюнетка вздрогнула от неожиданности. Свет погас.       С замиранием сердца оглянувшись назад, она выискивает те глаза, что так часто вводили ее в краску сегодня. Ищет сильные загорелые руки без единой татуировки, что так властно обвивали ее талию на каком-то из медляков под ревностный взгляд капитана. И губы, что шептали извинения весь вечер.       Бабочки в животе погибали одна за другой, пока она осматривала комнату. Их нет. Двоих.       — Пошла ты нахуй, — бормочет, едва сдерживая слезы. Закидывает потрепанный рюкзак на спину и спешит убраться поскорее из квартиры.