Механическая ласточка

Малыш Яньцин сидит на широком деревянном столе и мирно играется с пустыми скляночками и собранными для мазей сушеными колосьями, пока его еще маленький драконий хвост радостно размахивает пушистой кисточкой. Раздается стук, и Иньюэ Цзюнь, все это время пересчитывающий, а затем подававший травы сыну, уже торопится к двери. Открывает и видит на пороге Инсина: стоит смирно, как и подобается умелому кузнецу, но на лице — застывшее выражение неудобства. Иньюэ Цзюнь замечает его наспех перевязанную руку и пропускает вперед, усаживая на мягкую кушетку рядом со столом. Спешно проскальзывает к полке, хватая мази, бинты и тряпочку. После — набирает теплой воды в маленькое деревянное корытце и ставит на кушетку. Инсин будто бы и не ранен вовсе: он расслабленно сидит, с легкой уставшей улыбкой наблюдая за очаровательным ребенком — Яньцин отвлекся от своих игрушек и все это время с озорством укачивал свой хвост, явно научившись этому у волнующегося папы. Хвост Иньюэ Цзюнь нервно покачивается, пока его руки мягким движением сдирают прилипшую к окровавленной коже ткань — почти не дышит от страха причинить боль Инсину. Сколько бы долгих лет он ни помогал сотням других существ и людей, сколь умелым бы он ни был и сколь бы лекарской мудрости он ни познал, руки всегда дрожат, когда перед ним оказывается Инсин. Они давно знают друг друга: настолько давно, что почти стыдно вспоминать историю знакомства, а проведенные вместе годы родили тонкую духовную связь, драгоценную обоим. Иньюэ Цзюнь стоит перед ним и не моргая смотрит на открывшуюся рану. — Что случилось? — как ни в чем не бывало, Иньюэ Цзюнь спрашивает, промывая рану теплой водой: капли стекают по чужой руке, капая на легкие рабочие штаны и образуя темные разводы. — Маленькая травма во время ковки. Ничего страшного. — Инсин прикрывает глаза от неприятных ощущений, отчетливо стараясь не шипеть противной кошкой. Мокрая тряпочка вновь соприкасается с кожей — уголок его губ дергается. Иньюэ Цзюнь отодвигает корытце и берет заживляющую травяную мазь: мягко обхватывает его предплечье и еле касаясь проходится пальцами по ране. Сам дышит урывками, мельком бросая взгляды на хмурящегося Инсина. Буравит его взглядом, так и прося сказать истинную причину, и берет ладонь Инсина в свою, прижимая к сердцу. — Точно? — Иньюэ Цзюнь не унимается: нутром чувствует, что ему что-то недоговаривают. Он знает, как выглядят ожоги — менее пугающе, чем та разорванная, будто бы под кожей что-то взорвалось, рана, которую он видит перед собой. — Побереги свое волнение. — Инсин накрывает своей ладонью его, мягко сжимая. Во взгляде его алых глаз — спокойствие и уверенность, что сомнения Иньюэ Цзюня ненароком отступают: раз Инсин — собранный, всегда принимающий опасности всерьез и никогда не отпускающий шуток в момент переживаний Иньюэ Цзюня, — уверяет, значит так тому и быть. Иньюэ Цзюнь отпускает его ладонь и приступает к бинтованию. Делает один оборот и дергается от неожиданности: Яньцин роняет пустую склянку на пол, громко смеясь. Иньюэ Цзюнь лишь издает нервный смешок и вздыхает: ощущение, будто его сын и Инсин тайно сдружились против него в попытках избавить от лишних волнений. После, в силу своих возможностей, Инсин помогает усадить Яньцина в слинг: удобно придерживает ткань, пока Иньюэ Цзюнь отвлекает сына смешными звуками и аккуратно укладывает его на свою грудь, в шелковые прохладные объятия. Инсин поправляет крохотные ножки, нечаянно получая маленьким, покрытым голубыми чешуйками, хвостом по плечу — Яньцин лишь смеется, тянется ручонками к его белым, выбившимся из пучка, волосам. Он наклоняется к ребенку, давая немного помучить себя ради счастливой детской улыбки: Иньюэ Цзюнь чувствует, как его драконье сердце плавится от того, с какой мягкостью Инсин смотрит на его сына, будто перед ним — самый любимый ребенок на свете, — с какой лаской его пальцы поглаживают светлую голову, приглаживая челку напоследок — Яньцин замолкает, восторженно приоткрывая блестящий от слюны рот. Инсин выпрямляется, рассматривает лицо Иньюэ Цзюня — тот чувствует, как медленно заливается краской от его расслабленного взгляда, — и заправляет прядь его черных волос за острое ухо. — До встречи. Берегите себя. — Инсин уходит, захватив с собой оставшуюся после него окровавленную ткань. Иньюэ Цзюнь ищет на столе маленький мешочек с подарком для Яньцина, продолжая смущенно улыбаться: общество Инсина всегда приятно, и Иньюэ Цзюнь так и не может дать внятного ответа самому себе — это ли из-за ауры стойкого спокойствия вокруг фигуры Инсина, или его мягкого, обволакивающего словно белое облако, отношения к нему и Яньцину. Они идут домой: Иньюэ Цзюнь крепко держит Яньцина, пока тот восторженно играется с кисточкой драконьего хвоста папы — она маячит тут и там, появляясь то за правым плечом, то за левым, дергаясь и извиваясь, так и дразня игривого Яньцина — тот тянется ручками, но никак не может достать. Кисточка то дело ускользает — Иньюэ Цзюнь посмеивается искреннему удивлению Яньцина и возмущенному взгляду янтарных — ярких как солнце — глаз. Их с Цзин Юанем сын — настоящее золото дракона: будучи закрытым видьядхарой, воспитанным для служений и лечений в святилище, долгие столетия росший с непониманием любви и глубоких чувств, не мог себе вообразить столь сильное чувство и столь сильную привязанность к кому-то. Иньюэ Цзюнь наблюдает за сыном и все искренне, до почти детского неверия, восхищает в нем: его любознательность и смешливость, его легкий нрав и интуитивная тяга к нему с Цзин Юанем, его начавшие прорезаться рожки и его начавший расти хвост, его мягкие пухлые ручки, хватающие все на своем пути и мягко касающиеся своих родителей. С таким же неверием, как и на Яньцина, смотрит на своего дражайшего супруга: Иньюэ Цзюнь никогда не мог рассчитывать на семью и дом, полный любви, но Цзин Юань не просто подарил ему этот шанс, но и своими руками воздвиг то, о чем он и не мог мечтать даже в расплывчатых снах. Цзин Юань обыкновенно приветствует его, стоит только Иньюэ Цзюню перейти порог их дома: он сразу же развязывает узелок слинга, после забирая Яньцина к себе на руки — коротко прижимается губами к его светлой макушке, пока Яньцин сам не обвивает ручками его крепкую шею. Цзин Юань приближается к Иньюэ Цзюню, обвивая свободной рукой талию мужа и прижимая его к себе, целуя в висок и медленно переходя на губы, меж поцелуями шепча, как он скучал и как ждал его возвращения. Иньюэ Цзюнь лишь посмеивается в смущении, охотно поддаваясь его прикосновениям и окончательно размякая телом — он дома, с очаровательным мужем и их любимым ребенком. Иньюэ Цзюнь искренне не понимает, откуда в Цзин Юане столько сил на заботу о нем и их сыне — и это после целого дня в роли генерала Лофу, заваленного «от» и «до» бумагами, поручениями и страдающего головной болью от нескончаемого потока подчиненных и дел. На семейном ужине Цзин Юань не произносит ни слова о работе, словно забывая о генеральской должности и мире за пределами родных стен — это вовсе перестает волновать его. Вместо этого он усаживает Яньцина на свои колени, кормя того с палочек и со всем интересом расспрашивая Иньюэ Цзюня о Святилище: тому вовсе не хочется говорить, только наблюдать, как муж, светя мягкой, наполненной вселенской добротой, улыбкой захватывает палочками рис и со всей осторожностью подносит ко рту жующего Яньцина — иногда у того не получается держать еду во рту, и мелкие кусочки выпадают на фартучек, — но Цзин Юань подтирает его щеки и рот, умудряясь улавливать сонливый рассказ Иньюэ Цзюня и не менее бодро отвечать. Иньюэ Цзюнь откладывает палочки в сторону, понимая, что больше не съест ни кусочка, и сонливо прикрывает глаза, греясь от ошеломительной нежности к ним обоим. Пусть иногда у них ничего не выходит: до искренне желанного первенца Иньюэ Цзюнь и Цзин Юань сталкивались с детьми лишь в книжках по воспитанию, нынче модных во всем Лофу. Когда Яньцин начинал шалить и баловаться, то в этом светлом ребенке просыпалась страшная для всех родителей шкодливая сторона, которая призывала разбрасываться и плеваться едой, отказываться мыться и причесываться, хныкать из-за неудобной ткани и странных желаний, которые даже Цзин Юань — при всей его самопожертвенности к двум самым любимым людям во всей вселенной — не мог исполнить. Оба готовы были плакать, крепко обнимаясь, из-за непонимания и волнения — они же могут нанести вред их крохе или сделать хуже, а этого так не хотелось. Но дни миновали, Иньюэ Цзюнь и Цзин Юань набирались родительской мудрости и философского терпения, а Яньцин — пусть и баловался — будто бы специально быстрее успокаиваться, чтобы не расстраивать родителей. Они перемещаются в гостиную: Цзин Юань, все также прижимая Яньцина к себе, усаживается в подушки, пока Иньюэ Цзюнь садится перед ними на колени, выуживая из скрытого кармана одеяний маленький мешочек. Он принюхивается — от мешочка все еще пахнет благовониями, — и аккуратно достает оберег: на серебряной поверхности выгравированы летящие ласточки — они блестят от ламп гостиной, переливаясь золотистым цветом. Цзин Юань гладит животик Яньцина под сорочкой, и Иньюэ Цзюнь, подловив момент, прикрепляет оберег к складочке. Яньцин дергается от непонимания, но тут же смеется, когда два прикрепленных снизу колокольчика ударяются друг о друга и легко звенят. Цзин Юань бархатно шепчет.: — Живи мирной жизнью, малыш Яньцин. — … и прижимается губами к его виску: Яньцин ничего не понимает, пальчиками перебирая крошечные колокольчики и радуясь короткому переливу вновь и вновь. Иньюэ Цзюнь взволнованно смотрит на Цзин Юаня, в тайне прося загаданную мирную жизнь и им самим — больше всего в своей долгой драконьей жизни он хочет, чтобы его семья не знала никаких невзгод; иной расклад принесет большие страдания Тревожные мысли плавают в дремлющем сознании Иньюэ Цзюня: он засыпает над кроваткой и просыпается в супружеской постели, когда сам Цзин Юань уже наверняка видит десятый сон. Иньюэ Цзюнь снимает с себя одежду, вновь скользя под одеяло и крепко укутываясь в него. Его драконья природа не переносила любой холод: благо тело Цзин Юаня всегда было накаленным. Он всегда был таким. Иньюэ Цзюнь умиленно думает, что Цзин Юань совсем не изменился с их первой встречи — его лучшие качества расцвели, оставив его еле уловимую подростковую смущенность перед Иньюэ Цзюнем и доброе, сентиментальное сердце. Он помнит их первые неловкие встречи в Святилище, когда Цзин Юань — еще подросток, только-только учившийся держать оружие в руках, — приходил к нему весь в ссадинах, с болью и ломоте в теле и таким неимоверно грустным взглядом, что хотелось погладить его по голове и утешить. Иньюэ Цзюнь помнит их совместные участия в экспедициях: ему было необходимо сопровождать Облачных рыцарей, и тогда Цзин Юань показал свою истинную силу. Помнит их первые свидания, когда Иньюэ Цзюнь и вовсе не понимал, что такое любовь и как называется это странное чувство, когда он чувствует присутствие Цзин Юаня рядом, когда он дарит водяные лилии или говорит такие красивые слова, будто имея в виду что-то еще непонятное ему самому. Помнит их первый поцелуй: то было на удачу в предстоящей экспедиции — вскоре Цзин Юань вернулся с победой. Тогда он смущенно объяснил: столь скорое ее окончание связано с тем, что он просто желал как можно скорее увидеть Иньюэ Цзюня снова. Тот понял: либо он выходит замуж за Цзин Юаня и проживает свою счастливую жизнь с ним, либо навсегда запирается в стенах Святилища и больше никогда не видит солнечного света. Иньюэ Цзюнь невесомо касается щеки спящего мужа: тот притирается к его мягкой ладони, придвигаясь ближе. Смеется сквозь полудрему, неожиданно произнося: — Твой хвост щекотно обвивает мою ногу. — Извини. Я… задумался. — Цзин Юань сонно хмыкает. Иньюэ Цзюнь ложится, снова придвигаясь вплотную к нему: кладет ладонь на оголенную грудь и чувствует, как размеренно под пальцами бьется его сердце. Крупные ладони Цзин Юаня скользят вниз по голому бедру. — Хочу пригласить тебя на свидание… — Цзин Юань признается, касаясь губ Иньюэ Цзюня и опаляя их теплым дыханием — Иньюэ Цзюнь не успевает поцеловать его, — …поэтому зову тебя на свидание. Я жутко соскучился. Иньюэ Цзюнь и не осознает, насколько сильно скучает, пока не видит приготовленную веранду их дома: низкий стол приготовлен для чайной церемонии, вокруг разложены подушки, и в воздухе разлит аромат благовоний, отдающих чем-то сладким. Он вдыхает, пока Цзин Юань помогает ему аккуратно сесть на подушку — крепко держит за руку, после целует в макушку не в силах сдержать порыв нежности. Цзин Юань садится рядом, плечом к плечу, и разливает чай: Иньюэ Цзюнь наблюдает за его аккуратными движениями, успевая откусить с рук мужа сладкую булочку. Становится так невероятно спокойно, и Иньюэ Цзюнь чувствует, как умиротворение словно сливается с его кожей. За долгую жизнь это состояние превратилось в привычное: он — намеренно ли или сам того не замечая, — окружал Иньюэ Цзюня и их сына заботой, а его стойкое спокойствие заставляло забыть о хлопотах и неурядицах. Впервые он испытал это, кажется, целую вечность назад — жизнь дракона длинна, и каждая прошедшая сотня лет ощущается несколькими днями человеческой жизни. Тогда Иньюэ Цзюнь пил вино в компании Инсина: луна сияла серебром, далекие звезды переливались, будто подмигивая, а кленовые листья укрывали их от ночного Лофу, и лишь иногда шумящие моторчики проплывающих мимо яликов напоминали — они не одни. Инсин прикоснулся к щеке Иньюэ Цзюня, притянув того ближе, и прижался своими губами к его покрасневшим от пряного вина губам; Иньюэ Цзюнь, коротко и смущенно прижавшись к давнему другу в ответ, сбито дышал, не желая отдаляться от теплого тела — склонил голову на плечо, позволяя себя приобнять за голые плечи. Это был их первый и единственный поцелуй — в тайне желанный обоими, но больше выражающий доверие и благосклонность, чем глубокие чувства. Они и не были нужны: и Иньюэ Цзюнь, и Инсин интуитивно сошлись — как и полагает тонко чувствующим друг друга людям, — что та невидимая связь между их душами ценнее и важнее, чем любовь в привычном, но еще не до конца не понятом Иньюэ Цзюнем, понимании. — Не устаешь ли ты в Святилище? — Цзин Юань смотрит на него из-под упавшей на глаза челке — Иньюэ Цзюнь мимолетно заправляет ее за ухо. — Нет. — Он откусывает протянутую на палочках сладость — тесто хрустящее, а мягкая начинка внутри кислит. — Мое пребывание там скрашивает малыш Яньцин. Он… помогает мне. — Посмеивается: обычно Яньцин просто играется, изредка портя травы или склянки, наводя беспорядок в идеально чистой комнате Иньюэ Цзюня в Святилище. — Сам понимаешь, что иногда не без происшествий. Цзин Юань берет его за руку и пальцами поглаживает его чувствительные ярко-голубые чешуйки, невесомо целуя их — Иньюэ Цзюнь знает, в каком восторге его муж от них, и всегда расцветает от его бережных прикосновений, будто Цзин Юаню позволено дотронуться до самой драгоценной вещи во вселенной. Он тихо произносит: — Ты же знаешь, что можешь всегда положиться на меня. — Поднимает взгляд и сталкивается с озорным огоньком с лучистых голубых глазах Иньюэ Цзюня: — И что же ты сделаешь? — Цзин Юаню остается только поддержать его игривый тон: — Я генерал, а значит имею право забрать своего мужа домой, когда он устал. — Иньюэ Цзюнь смеется, прикрывая рот ладонью и чувствуя, как краска приливает к щекам. Он неотрывно смотрит в смеющиеся глаза Цзин Юаня, который все также продолжает поглаживать его ладонь — Иньюэ Цзюню все еще сложно поверить в то, что он реален. Но вот, его теплые пальцы очерчивают раз за разом странные линии внутри ладони, а во взгляде поблескивают огоньки юношеской влюбленности — а он уже давно перестал быть юношей, — и Иньюэ Цзюнь, все еще пробующий эти слова на языке, произносит: — Я люблю тебя, Цзин Юань. — Ты говоришь это каждый день. — Он мягко журит, но Иньюэ Цзюнь видит нескрываемое выражение удовольствия на родном лице: в такие моменты Цзин Юань улыбается лишь уголками губ и едва заметно, совсем умилительно, сводит пушистые брови — больше похож на прирученного льва, чем на серьезного генерала. — Да, но сейчас я чувствую особенно сильную любовь к тебе. — После встречи с Цзин Юанем он и вправду понял, что есть любовь. Она казалась ему, закрывшемуся от света в бесконечном учении видьядхаре, туманной и расплывчатой, совсем далекой от него. Когда Цзин Юань — уже возмужавший, только принявший должность генерала, — нашел смелость ухаживать за ним, сердце Иньюэ Цзюня не выдержало, а голова кружилась от непонимания — его мысли запутывались, а тело совсем перестало слушаться его. Больше пугал хвост, который вздрагивал и нервно помахивал из стороны в сторону, стоило Иньюэ Цзюню завидеть Цзин Юаня или легко, совсем невзначай, коснуться его руки. В один день Иньюэ Цзюнь решил объясниться: он долго объяснял — пытался как можно проще, избегая лечебных терминов, — Цзин Юаню, что он чувствует к нему, искренне надеясь, что тот знает ответ. Цзин Юань, не изменившись в лице, аккуратно спросил.: — Вы… любите меня? Это правда? — … но Иньюэ Цзюнь слышал, как его голос, обычно спокойный и ровный, дрогнул. — Если все то, что я описал, называется любовью, то да. Я люблю Вас. — Цзин Юань облегченно выдохнул. Правда, спустя долгое время, уже после свадьбы, порой не сдерживался и подшучивал над странностью его видьядхары — не зря говорят, что эти существа как бы застряли между небом и землей. Они знали, что Яньцин родится видьядхарой — Иньюэ Цзюнь спокойно отнесся к этому, лишь порой волнуясь за Цзин Юаня, которому придется привыкнуть к жизни с двумя драконами. Тот успокаивал Иньюэ Цзюня, целуя в макушку: ему ничего не страшно, а любые сложности он стойко встретит лицом к лицу — ничего не остается, кроме как учиться заботиться о маленьком бойком существе, грозящим разнести все своим еще плохо контролируемым хвостом. Но разбитая ваза и ворох разбросанных по полу генеральских документов оказываются наименьшим злом перед ноющими и бесконечно зудящими чешуйками, которые покрывают крохотные ручки: вдвоем сидят у детской кроватки в глубокой ночи, пока Иньюэ Цзюнь баюкает плачущего навзрыд Яньцина, Цзин Юань шепчет ему бессмысленные глупости, мягко поглаживая по голове. Его светлые глаза слипаются, а на лице застывает такое печальное выражение лица, что Иньюэ Цзюню кажется — еще один взгляд на покрасневшего и икающего Яньцина, уже хрипящего от крика, но продолжающего страдать из-за зуда, и Цзин Юань начнет молится Эонам, лишь бы боль его сына перешла к нему. Иньюэ Цзюнь водит ладонью по чешуйкам, пытаясь исцелить их: тусклое желтое свечение, исходящее от его пальцев, привлекает внимает Яньцина, и он замолкает, через секунду снова начиная хныкать — то ли от вмиг прижившейся привычки плакать, то ли из-за неприятного, малость покалывающего, ощущения от медленного излечения. Еще минута: свечение ладоней тускнеет, а Яньцин смотрит на Иньюэ Цзюня округлившимися, полными непонимания, глазами — он хлопает редкими ресницами, медленно впадая в дрему от непомерной для детского организма усталости. Уложив Яньцина в четыре руки и смазав мазью чешуйки, Иньюэ Цзюнь и Цзин Юань уходят в спальню. Что бы ни случалось, их маленькая супружеская традиция остается неизменной: перед сном Цзин Юань всегда причесывает волосы Иньюэ Цзюня, заплетая их в длинную косу, пока тот наблюдает за ним через зеркало туалетного столика. Даже сейчас, когда оба мечтают оказаться в кровати, прижаться друг к другу и уснуть мирным сном, Цзин Юань усаживает супруга за столик, принимаясь за его волосы. Иньюэ Цзюнь пристально рассматривает его: обычно торчащие во все стороны пушистые волосы завязаны в пучок широкой красной лентой, открывая вид на мощную, усыпанную мелкими родинками, шею — Иньюэ Цзюнь всегда нежно любил ту самую одиную родинку под его левым глазом, не упуская возможности поцеловать ее перед сном; глаза смотрят устало, и в них нет привычного озорного огонька. Иньюэ Цзюнь переводит взгляд на себя: выглядит не лучше с залегшими под глазами синяками, выглядящими жутко из-за плохо смытой красной подводки. Тянется к маслу и краем глаза замечает, как тот мельком прижимает прядь к губам, пытаясь как можно незаметнее вдохнуть ее запах. Иньюэ Цзюнь сдерживает улыбку. Цзин Юань кладет косу на плечо.: — Ты так постарался сегодня. — … и обхватывает ладонями плечи Иньюэ Цзюня — мягко массирует их, отчего тот легко вздрагивает. Цзин Юань тянется к поясу ханьфу, развязывая его, и, получая кивок Иньюэ Цзюня, аккуратно стягивает ткань с плеч — падает складками на пуфик, открывая вид на тонкую ровную спину. Ладони снова гладят уже оголенные плечи, теплыми прикосновениями скользя то к шее, то спускаясь к лопаткам — Иньюэ Цзюнь сосредотачивается на касаниях, затаив дыхание и сжав пояс ханьфу. Прикрывает глаза, когда губы Цзин Юаня касаются его загривка. — Ты поверить не можешь, как ты и наш сын дороги мне. Иньюэ Цзюнь с легкостью верит: помнит же, как Цзин Юань носился с ним во время беременности — кажется, вряд ли кто-нибудь из жителей Лофу когда-либо видел генерала таким взволнованным. Он везде сопровождал Иньюэ Цзюня, всегда поддерживая его за талию — живот не был столь большим и тяжелым, но Цзин Юань не слушал никаких объяснений и продолжал поддерживать его; он взял все обязанности Иньюэ Цзюня на себя, не позволяя ничем заниматься по дому, давая ему бесконечное время для чтения и сна; он всячески беспокоился за яйцо, из которого должен был вылупиться маленький видьядхара — то хранилось в специально отведенном для этого месте в Святилище, и Цзин Юаня часто видели сидящим, порой дремлющим, там. Иньюэ Цзюнь бережно хранит воспоминания у сердца, с волнением ожидая, когда Яньцин подрастет и узнает, как сильно отец ждал его появления и как сильно его любит самой чистой отеческой любовью — просто за то, что он есть. Поэтому Цзин Юань рад всем успехам малыша Яньцина — даже самым маленьким. Яньцин только-только начинает учиться ходить: сначала он покачивался взад-вперед, искренне радуясь маленькому развлечению самого себя, после — начал протягивать руки к родителям, как бы прося поставить его на ноги. Стоило его крошечным ступням коснуться деревянного пола, как он тут же отрывал их, держась руками за родителей и повисая в воздухе — довольно раскачивался и лишь расстраивался, когда его сажали обратно в кроватку. Тогда, когда Цзин Юань и Иньюэ Цзюнь намеренно занимаются с Яньцином, уча ходьбе, случаются новые конфузы. Малыш, пытаясь сделать шаг вперед, совсем теряется из-за непонимания, что от него хотят дорогие папы: вместо шага подлетает в воздух. И если Цзин Юань наблюдает за этим полный неверия, то Иньюэ Цзюнь лишь смеется — Яньцин быстрее принимает свою драконью природу, чем то человеческое, что есть в каждом видьядхаре, — и ставит его на пол. Придерживает ладонями, показывая — он тут, рядом, и не даст Яньцину упасть, — и двигает его вперед, по направлению к сидящему Цзин Юаню, уже готовому ловить сына от встречи с полом. Яньцин тужится и дует щеки, задерживая дыхание — думает, что весь успех ходьбы скрывается именно за этим, — снова пытается взмыть в воздух, но руки Иньюэ Цзюня не дают ему этого сделать. Вместо этого — медленно ведет к отцу, в распростертые объятия; Яньцин улыбается во весь рот, светя одним единственным зубом посередине, и топает ногами — падает в объятия Цзин Юаня, пока тот крепко прижимает его к груди, готовый расплакаться от первого — пусть и с помощью Иньюэ Цзюня, — шага. Тот садится рядом, прижимаясь плечом к его плечу, и наблюдает, как шаловливые руки Яньцина уже тянутся к красной ленте в волосах отца, ловят ее — белые волосы Цзин Юаня спадают на плечи, — и откидывают в сторону. Его ладони тянутся к голубым стройным рогам Иньюэ Цзюня — тот наклоняется и чувствует прикосновение мягких пухлых рук. Яньцин успокаивается, ощупав все, что только можно, и укладывается на грудь Цзин Юаня, пока тот соприкасается лбом с лбом Иньюэ Цзюня, коротко целуя его в благодарность. Весь умиротворенный настрой испаряется, когда Цзин Юань предстает перед жителями Лофу как генерал — роль отца и мужа он нежно хранит в сердце для своей семьи. Он строго командует состязанием меча, непрерывно следя за сражающимися друг с другом облачными рыцарями — победа в состязании престижна, и каждый бы хотел иметь титул победителя. Иньюэ Цзюня не слишком сильно интересует подобное: он умел держать оружие в руках и был не менее талантлив в бою, но все же целительское ремесло ему более по душе, чем калечащее; облачные рыцари — все же талантливые и умелые, — не удосуживаются его вниманием, пока на площадке Цзин Юань, облаченный в тяжелый, расшитый золотом, плащ, перетянутый широким поясом с традиционным символами Лофу, и держащий копье. Он не замечает, как к нему подкрадывается Инсин — тихо встает рядом, плечом к плечу, и прячет Иньюэ Цзюня от палящего солнца под тонким зонтиком. Тот вздрагивает от неожиданности: — Инсин… — удивленно выдыхает, расслабляясь, — это ты. — Инсин просто кивает. — Спасибо. — Иньюэ Цзюнь придвигается ближе, продолжая рассматривать фигуру Цзин Юаня, но краем глаза замечает — держащая ручку зонта рука плотно обмотана бинтами. Иньюэ Цзюнь с волнением смотрит на Инсина, притворяющегося, что ничего не замечает. — Что с твоей рукой? Инсин осматривает ее так, словно видит в первый раз — Иньюэ Цзюнь знает же, что только он мог так криво — лишь бы замотать — перевязать ладонь. Тот легко улыбается: — Ничего страшного. Тебе не стоит переживать. Иньюэ Цзюнь хмурится и тихо шепчет, словно рассказывает тайну — из-за шума толпы Инсину приходится наклониться ближе: — Я буду переживать. Я же знаю, что это такое. И не говори, что снова обжегся о кузницу. — Инсин устало вздыхает, отворачиваясь в сторону арены — воспринимается как легкий укол высокомерия с его стороны. Иньюэ Цзюнь демонстративно отворачивается и чуть отходит от Инсина, все еще оставаясь под зонтом. Но тот легким касанием к запястью тянет его обратно. — Не отходи. — Тебе не стоит переживать. — Иньюэ Цзюнь словно маленький ребенок передразнивает Инсина, скрещивая руки на груди, и совсем не замечает теплую ухмылку на чужом бледном лице. — Мне как раз-таки стоит. — Инсин склоняется к его лицу, шепча в ухо. Иньюэ Цзюнь накручивает на палец прядь его белых волос — слегка обижен, но не может удержаться от прикосновений. — Ты муж генерала Лофу, стоишь один в толпе, так еще и под палящем солнцем. Я не могу допустить, чтобы что-нибудь случилось. — Случится, если ты не перестанешь так беззаботно относиться к своей болезни, скрывать ее ото всех и не принимать помощь от тех, кому ты дорог. — Иньюэ Цзюнь шипит в ответ, сосредотачивая свой взгляд на Цзин Юане, громогласным голосом объявляющего результаты состязания. Слышит, как Инсин усмехается; краем глаза замечает, как его ладонь останавливается над плечом, так и не касаясь его — Инсин отдергивает руку, убирая ее за спину. Иньюэ Цзюнь хмыкает, сжимая губы, и пускается сквозь толпу к лестнице — хочет скорее спуститься к Цзин Юаню и отправиться домой. Инсин идет за ним: у входа на арену равняет шаг с Иньюэ Цзюнем, снова пряча его под зонтик и беря под руку. Смеется, когда кисточка хвоста несильно бьет его по спине — что ж, гнев дракона и впрямь страшен, как о нем говорят. Цзин Юань склоняется, целуя ладонь Иньюэ Цзюня; выпрямившись, склоняет голову в приветствии Инсина — тот ничего не отвечает, лишь осматривая их обоих. То неуловимое, сложное умещающееся в слова, что читается во взгляде Инсина, заставляет Иньюэ Цзюня ухмыльнуться уголком губ: это восхищение, более напоминающее восторг и скрывающее под собой искренний, глубокий интерес. Напоминает, как Цзин Юань смотрел и продолжает смотреть на него: он одаривал Иньюэ Цзюня таким завороженным взглядом с самой первой встречи, на первом свидании, при родах, при каждой легкой простуде или в теплом огне свеч спальни. Влюбленность Цзин Юаня следовала за ним попятам, окутывая мягким одеялом, и Иньюэ Цзюнь узнает ее в каждом проявлении — будь то жест или улыбка. Он узнает ее и в глазах Инсина: это не пугает, скорее мысль, что Инсин мог бы испытывать такое к ним двоим — Иньюэ Цзюню и Цзин Юаню — волнует и приятно щекочет изнутри. На лице Цзин Юаня — тень раздражения и легкой нервозности. Иньюэ Цзюнь тянется к его руке и легко поглаживает ее, напоминая — все хорошо. — Спасибо, что привел Иньюэ Цзюня. — Голос Цзин Юаня спокоен — в нем искренняя благодарность. — Как состязание? Заметили ли кого-нибудь? — Нет. Они все блекнут в твоем таланте. — Иньюэ Цзюнь улыбается, продолжая поглаживать ладонь мужа — плечи Цзин Юаня расслабляются, и он благодарно склоняет голову. Иньюэ Цзюнь знает — так он пытается скрыть свое смущение перед похвалой. — Это правда, генерал. Никто в Лофу не сможет похвастаться такими выдающимися успехами и владением оружием кроме Вас. Для меня вдвойне приятно знать, что я видел Ваши успехи с самого начала. — Цзин Юань выглядит озадаченным — крепко сжимает копье, будто нервничает. Вместе с ним начинает нервничать и Иньюэ Цзюнь. Инсин обращается к нему, — ты же знаешь об этом? — О том, что вы так давно знакомы? Да, конечно. Только вот почему-то не ты об этом рассказал. — Иньюэ Цзюнь журит Инсина, и ему кажется это справедливым: его волнует, что Инсин никогда не упоминал об этом. Даже тогда, когда Иньюэ Цзюнь объявил Инсину о своем замужестве. — Что ж, у каждого должны быть свои секреты. — Не слишком ли много для одного человека? — Иньюэ Цзюнь не перестает журить: Инсин лишь мягко улыбается ему — не хотел обижать Иньюэ Цзюня, и это достойная расплата. Цзин Юань вклинивается, обходительно, но строго прерывая: — Мне кажется несправедливым, что вы оба говорите о личных вещах перед тем, кто в них не посвящен. — Иньюэ Цзюнь чувствует нависшую грозу над ними: словно еще одно слово — Инсина ли или Цзин Юаня — и грубостей не миновать. Гладит мужа по предплечью и неожиданно — даже для самого себя — предлагает: — Может, ты согласишься поужинать с нами на неделе? Нам всем нужно сгладить впечатления друг о друге. — Соглашусь. Спасибо. — Инсин откланивается, оставляя Цзин Юаня и Иньюэ Цзюня наедине. На обратном пути домой Цзин Юань ведет Иньюэ Цзюня под руку, крепко прижимая его к себе — Иньюэ Цзюнь внутренне чувствует, как между ними повисло нечто нервное, из-за чего он сам — при его вечном философском спокойствии — легко поддается неприятному липкому настрою. — Что не так? — Все хорошо. — Цзин Юань даже не смотрит на Иньюэ Цзюня — тот улавливает, как надежда на разговор медленно ускользает. Он так не любит такое задумчивое состояние Цзин Юаня: он запирается сам в себе, переставая замечать все вокруг и раз за разом перебирая свои переживания в полном одиночестве. Это заставляло Иньюэ Цзюня переживать — очень не хочет, чтобы его дорогой человек оставался наедине с темными, вредящими, в некоторой степени разрушающими его, мыслями. Иньюэ Цзюнь хочет остановиться — пусть и посреди людной аллеи — и попробовать вытянуть ответ из него, но продолжает следовать Цзин Юаню — все же, это глубоко личное между ними. — Я не имею ничего против ужина. Все же твои дорогие гости и мои гости тоже. — Иньюэ целует его ладонь в благодарность — Цзин Юань скромно улыбается, ближе прижимая его к себе. Но сердце Иньюэ Цзюня неспокойно: он чувствует недосказанность и всю оставшуюся дорогу с большой печалью пытается договориться с самим собой дать пространство Цзин Юаню. И Инсин приходит: аккуратно сбрасывает обувь и снимает верхнюю одежду, оставаясь в просторной светлой рубахе, из-под плотных манжетов которой выглядывает край плотного бинта — окровавлен по краям. Иньюэ Цзюнь старается не думать об этом — мантрой весь день настраивал себя на хороший вечер, — и сопровождает Инсина в просторную столовую — слишком большую для семьи из трех человек. Инсин задвигает стул за Иньюэ Цзюнем, когда Цзин Юань заходит в столовую — укладывал Яньцина, — и садится по правую руку от мужа, как бы намекая — Инсину нужно сесть напротив них. Боятся завести разговор, поэтому ждут еду — запах с кухни невообразимо аппетитный, и Иньюэ Цзюнь только понимает, как сильно хотел есть весь день. Он правда нервничает — не только из-за печалящей его хандры Цзин Юаня. Наименьшее, чего ему хочется — непонимания и странного, совсем неоправданного соперничества. И Цзин Юань, и Инсин очень дороги ему — всем сердцем желает, чтобы между ними не существовало никаких штыков в виде колкостей и грубостей. Старая горничная ставит в середину стола блюдо с баоцзы — Иньюэ Цзюнь по запаху улавливает и мясные, и овощные, а вокруг закуски — маринованный имбирь, бобовые и тофу с овощами. Едят молча: каждый уткнулся в свою тарелку, увлеченный блюдами. Цзин Юань откусывает баоцзы и, несмотря на присутствие Инсина, откладывает пельмень на тарелку Иньюэ Цзюня: — Этот точно овощной. — Произносит хмуро, будто специально пытаясь скрыть свой заботливый тон. Иньюэ Цзюнь смеется, прикрывая рот ладонью — то от перенапряжения и иронии происходящего. Инсин оглядывает обоих, чуть приподняв брови и жуя тофу. — Спасибо, мое солнце. Но я не думаю, что тебе нужно притворяться перед нашим общим другом. — Цзин Юань давится — Иньюэ Цзюнь хлопает его по спине, давя рвущийся наружу смешок. — Как тебе, Инсин? — Очень вкусно, — он довольно улыбается, ухватывая палочками баоцзы. — Спасибо. — Обычно мы готовим сами, но сегодня попросили горничную. Тем более малыш Яньцин привык к моей еде. Он будто чувствует, когда еда приготовлена не мной или Цзин Юанем. И кажется… — Иньюэ Цзюнь останавливается, роняя кусочек тофу на тарелку — капли подливки остается на руке. Цзин Юань неосознанно вытирает их салфеткой, не отрываясь от еды, — …я снова все о ребенке. — Яньцин — славный малыш. Твое восхищение абсолютно понятно. — Инсин улыбается, поглядывая то на взволнованного Иньюэ Цзюня, то на притихшего Цзин Юаня — впрочем, тот расцвел от комплимента, и Иньюэ Цзюнь чувствует поглаживания на своем колене. Улыбается. — Как твоя работа в кузнице? — Цзин Юань откладывает палочки вбок от тарелки — наелся, — и скрещивает руки на груди. Инсин вслед за ним также откладывает палочки и складывает руки на коленях — будто бы смущен неожиданным вниманием со стороны Цзин Юаня. — Все хорошо. Правда, на удивление, сейчас работы больше, чем обычно. Как будто ее раньше не хватало. — Посмеивается. — У меня много заказов от Облачных рыцарей. Почему-то все неожиданно стали пользоваться моими услугами. — Инсин хитро смотрит, будто пытаясь натолкнуть Цзин Юаня на какое-то признание — Иньюэ Цзюнь с интересом наблюдает за ними, кончиком языка слизывая кусочек тофу с губ. — Я посоветовал, если ты хочешь услышать это. — Цзин Юань заправляет прядь волос за ухо, и Иньюэ Цзюнь замечает легкий румянец на его щеках, коротко улыбаясь. — Не вижу ничего стыдного в том, чтобы советовать лучшего кузнеца Альянса. — Про лучшего ты явно преувеличиваешь. — Инсин отводит взгляд, но Иньюэ Цзюнь видит его легкий прищур и слегка приподнятые уголки губ, замечает, как его ладони сжимают друг друга — в тайне он доволен. Но задумчивость Цзин Юань не испаряется даже после того, как Инсин — явно вдохновленный и отдохнувший — уходит домой, держа в руках пакетик с домашней едой. Иньюэ Цзюнь выходит из душа: в спальню проскальзывает горячий пар, а сам разморенный и раскрасневшийся Иньюэ Цзюнь находит сидящего на краю постели Цзин Юаня — идеальная осанка сгорблена, а белые волосы безжизненно свисают, закрывая лицо. Иньюэ Цзюнь садится рядом, закутываясь в домашний ханьфу. Боится коснуться его, решает просто посидеть рядом в напоминание — он не один, и, что бы ни тревожило, ему не обязательно справляться с этим в одиночку. Цзин Юань не шевелится — Иньюэ Цзюнь тоже. Подает тихий голос: — Поговори со мной, Иньюэ Цзюнь. Он придвигается ближе, касаясь его бедра своим: гладит по плечу — я тут, я рядом, — пальцы зарываются в его мягкие волосы, глядят по мочке уха, спускаются к загривку и вновь переходя на спину. Его тело напряжено. Иньюэ Цзюнь напоминает самую простую вещь во вселенной: — Ты же знаешь, что всегда можешь довериться мне. — Цзин Юань кивает самому себе, выпрямляясь и поворачиваясь лицом к Иньюэ Цзюню: смотрит печальным взглядом, будто прося прощение за что-то, о чем знает только он один, и Иньюэ Цзюню хочется его крепко обнять и убаюкать на своей груди. Не успевает: Цзин Юань берет его ладони в свои — держит аккуратно, боясь реакции мужа. — Я думал, что ты молчишь, потому что обо всем догадался. Ты же мой мудрый видьядхара. — О чем я догадался? — Цзин Юань крепко сжимает его ладони в своих, медленно лаская их большими пальцами — успокаивает лишь себя, но не Иньюэ Цзюня. — Я правда не понимаю ничего. Я просто хочу немного твоего доверия, потому что вижу, что ты закрываешься от меня. Разве я когда-нибудь заставлял тебя думать о том, что я не достоин твоих переживаний? — Никогда, моя луна. — Цзин Юань выглядит виноватым: опускает взгляд на их переплетенные пальцы, сжимая их крепче и кладя их себе на грудь. Его сердце бьется так быстро: кажется, его очертания можно увидеть под кожей. — Вот. — Иньюэ Цзюнь мягко подтверждает свои слова. — Я вижу, что ты… немного нервный в присутствии Инсина. Может, тебя что-то смущает? Или… мое поведение? — Просто… я не знаю, как сказать об этом. — Иньюэ Цзюнь беззвучно шепчет лишь одними губами: «Как можешь». — Я был влюблен в него. В Инсина. — До меня? Пару мгновений Цзин Юань отвечает: — Вместе с ним. В вас обоих. — Он отпускает руки Иньюэ Цзюня и проводит ими по своему лицу, тяжело вздыхая — его грудь быстро вздымается, а руки дрожат. Иньюэ Цзюнь гладит его по ладони, словно подталкивает к дальнейшим словам. Цзин Юань выпрямляется, быстро выпаливая — пытается опередить и дообъясниться с мужем, гонимый предчувствием скорого гнева Иньюэ Цзюня. — Пойми, я люблю тебя. Ты мой любимый, слишком любимый, мужчина, и так будет до конца моей практически вечной жизни. Ничто этого не исправит. Но я не могу отрицать, что люблю и Инсина — прошло столько лет, но я все еще помню о нем, несмотря на абсолютное невероятное счастье с тобой и нашим сыном. — Он словно в горячке берет его ладонь, переплетая пальцы и быстро целуя белесые костяшки, стараясь даже не смотреть на Иньюэ Цзюня. — Я не предпочитаю кого-то одного, я не люблю кого-то больше. Просто… я люблю вас обоих — одинаково сильно, но по-разному. — Цзин Юань не испытывал подобного страха, как в этот момент — сердце бьется о грудную клетку сильными ударами, дышится тяжело, а руки холодны так, что сравнимым с руками мертвеца. Он решается посмотреть на мужа: Иньюэ Цзюнь смотрит на него совершенно спокойным взглядом. Только произносит: — Вот, что я чувствую. — Чего? — Цзин Юань хмурится в неверии. — Я чувствую то же самое, Цзин Юань. Послушай, — Иньюэ Цзюнь придвигается чуть ближе, перекидывая свои ноги через крепкие бедра мужа. Приобнимает его за плечи, — я понимаю, почему ты так боялся. Но в том, что ты любишь нас с Инсином, нет ничего страшного. Ты любишь, и это главное. Может, я недостаточно часто говорил тебе это, но твое большое доброе сердце… — Иньюэ Цзюнь касается его левой стороны груди и нежно гладит — ладонь Цзин Юаня ловит его пальцы, останавливая ровно на мерно бьющемся сердце, — …заставило меня влюбиться в тебя, потому что за долгую жизнь я больше не встречал такого человека как ты. Не было ни одного мужчины, который бы так искренне и честно любил кого-то и был страстен в своей любви, более того, был бы так открыт в том, чтобы любить. Ты показал мне, каково это — любить и быть любимым. Ты любишь малыша Яньцина — ты показываешь ему пример чистой любви и того, как она может служить важной мерой в обладании силой. Понимаешь? То, что Инсин нашел свое место в твоем большом сердце, нормально. Более того, я рад, что мы оба любим Инсина. Ты прав, что по-разному, но любим. Цзин Юань молвит, с восторгом и неверием смотря на Иньюэ Цзюня: — Иди сюда. — Он тянет Иньюэ Цзюня к себе на колени: тот переползает, удобно усаживаясь на бедрах, прижимаясь ближе к телу, пока его хвост закручивается вокруг голени Цзин Юаня. Его утягивают в крепкие объятия: Цзин Юань горячо дышит ему в шею, медленно поглаживая по спине — ладони спускаются вниз к округлым ягодицам Иньюэ Цзюня, скользят обратно к острым лопаткам. Цзин Юань прижимается к его губам: мягко целует, держа его щеки в своих ладонях и поглаживая их большими пальцами; не хочет отпускать его, утопая в бесконечной любви к его невероятному супругу: отрывается от его губ и, делая короткий прерывистый вздох, целует снова — и снова, и снова. Иньюэ Цзюнь цепляется за его плечи, пытаясь отдышаться — Цзин Юань целует его щеки, прикусывает подбородок, невесомая чмокая в извинении, находит спрятанную под линией челюсти родинку — коротко прижимается к ней, — и крошечными точками спускается от шеи к белесой груди. Вновь целует в припухшие губы, утыкается макушкой в грудь Иньюэ Цзюня, легко бодаясь, — тот елозит бедрами и кокетливо смеется, когда слышит всхлип Цзин Юаня, сминающего ягодицы мужа в своих ладонях. — Поговори с Инсином. Ради нашей общей счастливой жизни. — Тихо советует, прикрыв глаза — нежится в объятиях больших рук Цзин Юаня. — Конечно. Ради нас. — Иньюэ Цзюнь готов расплакаться, когда сталкивается с горящим озорными — больше возбужденными, — огоньками взглядом Цзин Юаня, и прижимается лбом к его лбу, мягко бодаясь. Больше ничто не может его побеспокоить — значит, в душе Иньюэ Цзюня снова мир. Цзин Юань прислушивается к нему. Тогда Иньюэ Цзюнь поздно возвращается из Святилища: задержали покалеченные рыцари, пришедшие толпой с тренировки. Он тихо открывает калитку дома, проскальзывая внутрь — главное, не разбудить Яньцина, его детский сон излишне чуток. Почти дергает ручку входной двери, когда замечает Цзин Юаня и Инсина в их разбитом во внутреннем дворе дома садике: те стоят у маленького прудика друг напротив друга, сохраняя дистанцию — даже находясь поодаль от них, Иньюэ Цзюнь будто кожей чувствует наэлектрозовавшееся смущение между ними. Выглядывает из-за колонны и наблюдает за ними, затаив дыхание — кончики пальцев покалывает от волнения, что ему дозволено разделить с ними столь интимный момент. Последние дни Иньюэ Цзюнь только и наблюдал смятение Цзин Юаня. Несмотря на заверения мужа, тому все еще тяжело поверить, что он любит двоих: его сердце отныне может не разрываться между выбором — он никогда не испытывал вины за это, ровно как и стыда, интуитивно чувствуя, что за выбором нет никакой истины. Его большое сердце может вместить столько любви, подарить ее стольким прекрасным и красивым людям, может безвозмездно принять бумеранг своей добродетели — никакие терзания не стоят сокрытия такой большой силы. Иньюэ Цзюню кажется, что куда большей, чем той, которой обладает Цзин Юань будучи генералом. Иньюэ Цзюнь видит, как Инсин посмеивается своим тихим, на вечном выдохе, смехом и притягивает Цзин Юаня за талию, забираясь руками под генеральский плащ — тот обхватывает его предплечья, все еще смотря куда угодно, но не на довольное лицо Инсина. Пальцами забинтованной руки приподнимает его подбородок и несколько мгновений рассматривает румяные щеки, прежде чем мягко, на пробу, целует губы напротив; Цзин Юань с решительностью прижимается теснее, требовательно сжимая руку Инсина и прося так сжать крепче в своих объятиях. В груди Иньюэ Цзюня расцветает радость, словно водяная лилия раскрывается при свете луны. То же чувствует, когда Инсин протягивает Яньцину смастеренную его умелыми руками механическую ласточку, которая — если дернуть за тонкие веревочки, — машет цветастыми крыльями. Яньцин, сонливый от тепла печей в мастерской и пытающийся не заснуть в слинге Иньюэ Цзюня, тянется к ней, пытаясь коснуться маленького клюва — дотрагивается и улыбается во весь рот, тихо пища. Игрушка помещается в его ладошку: крепко сжимает ее и, лениво укладываясь на грудь Иньюэ Цзюня, рассматривает ее, позабыв и о папе, и о незнакомом ему мужчине, с любовью смотрящем на него. Инсин заправляет тонкие светлые пряди за ухо и гладит Яньцина по голове — тот лишь прикрывает глаза, окончатально засыпая. Иньюэ Цзюню остается лишь умилиться тому, насколько их драконьи рефлексы похожи — сам же засыпает исключительно в тепле. Пребывание в мастерской Инсина всегда превращается в маленькую борьбу с самим собой: тут тепло из-за накаленных печей, и приятное покалывание кожи от исходящего жара усыпляет, вводя в состояние легкой потерянности — мир вокруг смыкается на тяжелых веках, так и норовящих утянуть в темную пучину. Инсин аккуратно развязывает слинг: Иньюэ Цзюнь, придерживающий заснувшего Яньцина, укладывает на стоящее в углу мастерской кресло — тот лишь прижимает игрушку ближе и продолжает спать как ни в чем не бывало. — Яньцин так похож на Цзин Юаня. — Инсин умиленно осматривает спящего малыша, когда Иньюэ Цзюнь возвращается к нему. Облокачивается на рабочий стол — поверхность усыпана чертежами и заточенными карандашами, деревянный ящик ломится от инструментов, сбоку — испачканный в саже фартук, из маленького грудного кармана выглядывает плотно скрученный бинт. — На деле… — он подходит к Иньюэ Цзюню, беря его ладони в свои, — …невероятно, что есть маленькое существо, которое унаследовало черты от тебя и от Цзин Юаня, что у вас есть ребенок. Ваше идеальное воплощение. У Яньцина определенно великое будущее с такими родителями. Иньюэ Цзюнь счастливо улыбается: он понимает, что именно Инсин так неумело пытался выразить. В его словах — не только принятие их с Цзин Юанем ребенка; в его словах гораздо глубокие и трепетные чувства, от которых давно принявший в себе любовь к двоим мужчинам Иньюэ Цзюнь теряется: Яньцин также дорог Инсину тем, что все в нем напоминает его любимых мужчин. Каждая черта Яньцина напоминает о них, заставляя всматриваться и изучать заново — словно множество осколков Иньюэ Цзюня и Цзин Юаня идеально сошлись в этом маленьком видьядхаре. Светлые глаза, обрамленные редкими ресницами, по-доброму щурятся — так смотрит Цзин Юань, когда заботливо журит Иньюэ Цзюня. От удивления он дует щеки, сжимая тонкие губы — Иньюэ Цзюнь делает также, когда за ужином Цзин Юань протягивает неожиданный подарок; он также, как и драгоценный Яньцин, приоткрывает рот, когда ладони сжимают невероятно красивые палочки для волос. Маленький драконий хвост бьется кисточкой об пол, когда Яньцин не хочет спать поздней ночью — недовольный Иньюэ Цзюнь страшен. Инсин тяжело вздыхает, будто собираясь с чем-то: — Я должен признаться. — В чем же? — Иньюэ Цзюнь заинтересован. Кладет ладони на его широкие плечи, притягивая Инсина ближе к себе — тот обнимает Иньюэ Цзюня за талию, ласково поглаживая поясницу. — Во многом, на самом деле. — Неотрывно смотрит в лучистые глаза Иньюэ Цзюня, и тот с волнением вспоминает об их первом и последнем свидании под луной: это было так неприлично давно, что казалось — глубокий любящий взгляд Инсина, прикосновения и тепло его тела остались погребенными под чередой иных счастливых воспоминаний. Нет: они возрождаются, и Иньюэ Цзюнь будто бы задыхается. — В том, что я выковал ваши свадебные кольца с Цзин Юанем. Он сам пришел тогда ко мне и, знаешь, с такой непривычной для него неловкостью озвучил, что именно ему надо. Я подумал, что это из-за того, что никто в Лофу не знал о том, что наш генерал женится. Но… нет. — Иньюэ Цзюнь мельком осматривает кольцо на левой руке — ему следовало бы догадаться, кому принадлежала столь искусная работа. — Дело не в стыде Цзин Юаня, а в том, что я все знал. Уже тогда. О том, что ты выходишь замуж за него. — Иньюэ Цзюнь хочет возмутиться: Инсин как всегда утаивал что-то, — и спросить, но ему не дают произнести и слова, — Поверь, было сложно не заметить, в каком приподнятом настроении ты находился тогда. Или как твои щеки горели смущением, или каким ты счастливым был. Такого не было рядом со мной. Поэтому я принял ваш брак со всем спокойствием, которое смог найти в себе. Просто быть рядом — этого оказалось достаточно. — Инсин, ты должен был сказать. — Иньюэ Цзюнь смотрит на него тоскливым взглядом, ладонь тянется к его щеке — Инсин жмется к ней, довольно улыбаясь. Может позволить себе спустя столько лет. — И что же я должен был сказать? Признаться, что люблю тебя, когда ты выбрал другого? Или когда ты был в счастливом браке с ним? Или когда весь Лофу только и говорил о беременном супруге генерала? В какой из этих моментов? — Инсин не злится, лишь интересуется с хитрым спокойствием — все же, его терзания больше не имеют значения. Хочет показать, что Иньюэ Цзюнь немного не прав, но Инсин делает это как всегда обходительно — решительность Иньюэ Цзюня никогда не свергнуть. Инсин целует его пальцы, сжимая их. — Да, должен был. В любой момент. — Инсин смеется его настойчивости — смеется тихо, лишь бы не разбудить малыша Яньцина. — Нет, дорогой Иньюэ Цзюнь. Мне достаточно той духовной связи, которая есть между нами. Куда дороже иметь близкого и понимающего меня с полуслова друга, чем привлекательного любовника. — Иньюэ Цзюнь виновато опускает голову, но Инсин мягко обхватывает его подбородок. — Мне страшно, потому что я не хочу, чтобы эта связь разрушилась. — Она не разрушится, Инсин. У нас все будет. — Иньюэ Цзюнь обхватывает лицо Инсина и целует его — легко касается его губ, чувствуя легкий привкус крови. Морщится с непривычки. Инсин целует глубже, обнимая Иньюэ Цзюня крепче — тот поддается, теряясь в новых, хорошо забытых, ощущениях: ладонь Инсина обхватывает его шею и массирует ее, пока вторая гладит лопатки, норовя сползти ниже — Иньюэ Цзюнь желает этого, встает на цыпочки, чтобы рука Инсина наконец-то нашла свое место. Он пытается замедлить темп: обычно их поцелуи с Цзин Юанем тягучие и долгие, словно они провели в разлуке не день, но долгие столетия, и теперь не спеша пытаются распробовать друг друга, прочувствовать через касания губ ту нежность и трепет, которые хранят глубоко внутри. Он пытается уловить то же самое, но вместо этого — голод и страсть, подразнивания Инсина, так и подначивающие ответить тем же. Иньюэ Цзюнь отстраняется, все также обнимая Инсина за шею, и просто смотрит на него: его белые волосы взлохмачены, а забранная назад и украшенная тонкой черной лентой челка собрана в пучок — тот съехал вбок, алые глаза смотрят влюбленным потерянным взглядом, все еще не веря в реальность происходящего — он не мог и надеяться на поцелуй Иньюэ Цзюня, но сейчас ему позволено держать его в своих руках. Иньюэ Цзюнь мотает головой, отбрасывая ненужные мысли: перед ним — не Цзин Юань, но Инсин. Такие разные, но оба горячо любимые. Он снова целует его, уже поддаваясь на его дразнящие уловки: теперь непонятно — охватывающий тело жар исходит от печи или от предвкушения того, что их ждет втроем. В ночь их первой близости Иньюэ Цзюнь чувствует себя самым счастливым: наблюдает, как двое по-разному, но одинаково горячо любимых им мужчин приносят удовольствие друг другу. Цзин Юань и Инсин с опаской целуются, прижимаясь обнаженными телами. Касаются, стараясь дотронуться кончиками пальцев до ранее скрытой под тяжелыми тканями разгоряченной кожи, чтобы узнать, как она чувствуется под испещренными шрамами ладонями. Касаются так осторожно, как будто их тела не принадлежат сильным воинам, закаленных в битвах и нескончаемых тренировках, а лишь сотканные из пепла оболочки, готовые вот-вот рассыпаться. Пальцы Инсина вплетаются в пушистые волосы Цзин Юаня. Тот тихо стонет, мощная ладонь скользит вниз по крепкому торсу Инсина, останавливаясь в опасной близости от паха, так и дразня ощущением прикосновения — пришлись по вкусу подразнивания Инсина, без стеснения мнущего ягодицы Цзин Юаня. Инсин обхватывает плотную талию Цзин Юаня и толкает его на подушку — нависает сверху, гладит вдоль бедра; Цзин Юань прикрывает глаза, делая глубокий вдох — отдается его прикосновениям, пытаясь удобно устроиться на супружеской постели. Его щеки наливаются волнительным румянцем, он глубоко дышит, набирая нехватающего воздуха ртом — Инсин кладет ладонь на его быстро вздымающуюся грудь и легко поглаживает в попытке успокоить. Смятение Цзин Юаня понятно всем троим: никто подумать не мог, что настанет момент, и они смогут разделить столь интимные моменты вместе — смогут любоваться молодыми, полными сил, телами друг друга, смогут наблюдать открытые, неизведанные ранее, эмоции, со смущением первого раза расцветающими на раскрасневшихся лицах; смогут беспрепятственно касаться, не боясь причинить боль другому от неразделенности чувств — все трое хотят этого, и ничто не имеет значения. Инсин покрывает поцелуями торс Цзин Юаня — тот лишь издает смешок из-за легкой щекотки, — и скользит губами вверх: влажное прикосновение к шраму на животе, затем — к еще одному, уже с другой стороны; Инсин гладит их — пусть давно зажили и не причиняют боли, но Цзин Юань испытывает облегчение. Снова задерживает дыхание, когда губы Инсина невесомо целуют ложбинку меж груди. Тот сосредоточен на теле любовника, что, случайно поднимая взгляд, останавливается в удивлении — Цзин Юань смотрит на него возбужденным, с легко считываемой влюбленностью, взглядом. Наблюдающий за мужчинами и лежащий рядом с ними Иньюэ Цзюнь смеется от облегчения и гладит Цзин Юаня по щеке. Слышит его шепот, просящий наконец-таки поцеловать его — Иньюэ Цзюнь, придвигаясь ближе, склоняется над ним и целует. Уже не морщится, когда чувствует легкий привкус крови на его губах — улыбается сквозь, улавливая фантомные прикосновения губ Инсина к своим. Но Иньюэ Цзюню нравится: нравится находиться меж их разгоряченных тел, чувствовать их желание и ту странную связь между ними; нравится чувствовать то, что они становятся единым целым и не остается ничего, что не делилось бы на троих. Поцелуи переходят друг к другу: Цзин Юань целует Иньюэ Цзюня, и тот больше не чувствует тягучей нежности, перемешанной с чутким желанием слиться в этом прикосновении навечно; словно передает от Инсина не подразнивания, но раскрывшуюся в нем страсть — покусывает губы, целует быстро, будто боясь чего-либо не успеть. Иньюэ Цзюнь целует Инсина и неожиданно находит в касании его губ потерянного Цзин Юаня — Инсин целует мягко и глубоко, и это ошеломляет, заставляя обмякнуть в его руках. Теряется в их телах: от возбуждения и невыносимо тянущего желания снизу не понимает, за чьи плечи хватается, и чьи пальцы аккуратно растягивают его, крепко держа за мягкие ягодицы; чей шепот успокаивает, прося перестать зажиматься, и чьи губы сцеловывают его стон; кто хрипло смеется, когда хвост Иньюэ Цзюня обхватывает крепко бедро и не хочет отпускать, и покусывает его шею, чередуя с влажными лизаниями. Он и не отпускает: прижимается к Инсину ближе, обхватывая того за шею и пряча лицо в ее сгибе — вдыхает соль его тела и тяжело дышит от ощущения наполненности; пальцы Инсина все также мягко и неспеша растягивают его, готовя для себя. Инсин старается сдержаться и не повалить их с Иньюэ Цзюнем на постель — внутри содрогается от одного вида смыкающихся на его члене губ Цзин Юаня. Он насаживается глубже, помогает себе рукой — Инсин не сдерживает стон. Иньюэ Цзюнь, хаотично прижимающийся к его коже губами, ловит громкий стон, опускает взгляд вниз и ласково гладит Цзин Юаня по голове. За их долгую супружескую жизнь прекрасно изучил предпочтения мужа: тот искренне любит приносить удовольствие своему мужу именно так, находя повод для гордости — только он мог видеть Иньюэ Цзюня таким открытым, только он удостоился такого доверия с его стороны. Вид такого Цзин Юаня — страстного и любвеобильного, несдержанно скользящего по длине Инсина, с блестящими от естественной смазки губами и щеками, всхлипающего от удовольствия — лишь сильнее распаляет, заставляя хотеть еще большего. Иньюэ Цзюнь недовольно хнычет, получая в ответ только хриплый, перемешанный с кашлем, стон Инсина: его пальцы внутри останавливаются, а тело размякает. Отстраняясь, Цзин Юань с причмокиваением слизывает оставшиеся белые капли и целует Иньюэ Цзюня, словно бы в извинение от его прерванного удовольствия — тот постанывает от соленого привкуса на губах. Легко оказывается прощен, когда ладони Инсина стискивают покачивающиеся на его члене бедра Иньюэ Цзюня — те чувствуют фантомные отпечатки пальцев Цзин Юаня, бесчисленное количество раз касавшиеся белесой нежной кожи. Иньюэ Цзюнь опирается ладонями на грудь Инсина — старается не давить, лишь бы не навредить ему; Цзин Юань поддерживает его, стоя за спиной мужа на коленях — целует его изгиб шеи и плечи, когда два пальца входят внутрь, улавливая взятый темп и синхронно двигаясь с членом Инсина. Иньюэ Цзюнь стонет, откидывая голову на плечи Цзин Юаня, водит по линии челюсти носом и мимолетно касается губами щеки и прядей волос — тот мягко улыбается, второй рукой поглаживая низ его живота и дразня неслучившимся прикосновением. Ему остается лишь жадно хватать воздух — то ли от невозможного, на грани выносимого чувства заполненности и подкатывающего оргазма, то ли усилившейся хватки ладоней Инсина, с вожделением смотрящего на ласкающих друг друга мужчин; он стискивает ягодицы Иньюэ Цзюня — наверняка, останутся чуть красные следы, — безмолвно высказывая свою легкую обиду от того, что его любимый Иньюэ Цзюнь так долго скрывал от него, Инсина, страстного любовника. Внутри Иньюэ Цзюня все сжимается: он резко останавливается, крепко держится за плотный торс Инсина, цепляясь за него ногтями — чувствует мимолетную вину из-за причиненной ему боли; прерывисто дышит, пробует насадиться на член и пальцы внутри, в одну секунду ставшие слишком большими для него — редкие слезы бегут по щекам, всхлипы перемешиваются с несдержанными стонами. Иньюэ Цзюнь кончает на живот Инсина, и маленькая смерть нагоняет его: прикрывает глаза, смазано чувствуя прикосновения Инсина и Цзин Юаня и не слыша их шепот, в голове — абсолютная пустота, а перед глазами — бесконечное белое пространство. Пытаясь отдышаться, Иньюэ Цзюнь лишь в бессилии припадает к его груди, все еще поддерживаемый Цзин Юанем сзади: тот целует его в мокрый лоб, быстро шепчет — о красоте Иньюэ Цзюня, его гибком теле и о том, как невероятно оно смотрится на Инсине; после — Цзин Юань припадает к искусанным губам Инсина — тот притягивает его ближе, перебирая растрепанные волосы Иньюэ Цзюня; отчаянно пытается сказать, что тоже влюблен в него, влюблен в его мужа — в них двоих, — что стискивает грудную клетку в желании быть с ними. Трое — абсолютно счастливы, когда, засыпая, чувствуют разнеженные тела друг друга: Инсин прижимается лбом к животу Иньюэ Цзюня, опаляя его горячим дыханием, пока Цзин Юань обнимает их обоих — сильными руками образует большой кокон. Иньюэ Цзюнь улыбается в легкой полудреме, когда ощущает прикосновения мужа на своих бедрах, и лишь сильнее жмется к Цзин Юаню и Инсину. *** …Цзин Юань легко соглашается с Иньюэ Цзюнем: им нужно проявить терпение и поумерить разделенные надвое родительские переживания. Уверены: Инсин сможет завоевать доверие Яньцина к себе — их малыш не может не чувствовать то внутреннее тепло, исходящее от него. И пока Инсин пытается нащупать между ними ту ниточку, которая свяжет их крепкими дружескими — а ни на что более он не может рассчитывать, — отношениями, Цзин Юань и Иньюэ Цзюнь остаются в стороне, все равно оставляя шлейф своего невидимого присутствия, тем самым как бы напоминая Инсину — они будут тут, за его спиной в любой необходимый момент. Иньюэ Цзюнь наблюдает своим уже успевшим набраться родительского опыта взглядом за тем, как Яньцин принимает Инсина — не сразу, медленно и толикой недоверия. Яньцин смутно припоминает Инсина — детская память словно память рыбок, плещущихся в их домашнем пруду; пусть и играется с механической ласточкой день и ночь, берет его с собой в кроватку, сжимая нагретую ладошками грудку птицы в кулачке, но игрушка бы и вовсе не напоминает о Инсине. На детском округлом лице — выражение полного непонимания: светлые глаза Яньцина разглядывают нового человека в их доме — смотрят неотрывно, позабыв об игрушках и крошечной флейте, все это время увлекавшей его, время от времени щурятся — Цзин Юань делает также; поджимает губы, и лицо приобретает сердитые черты, словно Яньцин по-детски зол на непонятного человека, увивающегося за его папами. То длится недолго: Яньцин проявляет интерес, но его детская смущенность мешает ему притопать к Инсину и промычать известное только ему нечто, тряся игрушкой перед ним. На детском языке Яньцина — это приглашение поиграть: не просьба о внимании интересного взрослого, но приглашение — Иньюэ Цзюнь умиляется проявлениям такой наивной и простой самостоятельности. Но стеснение не дает малышу показать свою крошечную серьезность. Иньюэ Цзюнь и Инсин разговаривают, сидя на низкой тахте в гостиной, держа друг друга за руки — Яньцин выглядывает из-за угла, сложив руки в слишком широкие для его маленького тела рукава ханьфу. Смотрит с ожиданием, что взрослые заметят его: Иньюэ Цзюнь правда замечает, коротко поглядывая на него с едва заметной улыбкой, все гадая — решится ли его отважный малыш прийти к ним? Нет, не решается: прошмыгивает обратно в комнату, виляя чуть отросшим голубым хвостом по полу — подол ханьфу смешно вздергивается от каждого чуть подпрыгивающего шага. Таким же подпрыгивающим шагом бежит к Цзин Юаню: перебирает ногами, чудом не спотыкаясь о подол ханьфу, неуклюже уворачивается от углов, лишь на немного сбавляя прыткость от ласкового предостережения Иньюэ Цзюня, держит свиток, кажущийся в его руках слишком большим. Видит Инсина, ужинающего с Цзин Юанем и тихо разговаривающего с ним, и резко останавливается, покачиваясь взад-вперед, крепко удерживая свиток — прижимает его к груди; смотрит по-детски насупившись — не обида, но легкое разочарование. Цзин Юань, замечая его, мягко подзывает к себе — манит ладонью, обещая посадить его на свои колени — Яньцина и след простывает. Цзин Юань поглядывает на Инсина — тот уткнулся в тарелку с лапшой, пытаясь притвориться, что не заметил ничего странного. Но Иньюэ Цзюнь — чуткая до чужого внутреннего мира натура — видит: Инсин пытается скрыть свое легкое расстройство за уже привычной непоколебимостью, искренне веря — его переживания должны оставаться потаенными, перевариваться в одиночестве и не тревожить остальных, и все во имя одного — спокойствия любимых. Для него — это благородство и забота о сохранении близких от своей нелицеприятной стороны; для Иньюэ Цзюня — ложь, которая в любой момент взорвется кровавым фейерверком. Он издавна воспринимает эту черту Инсина как внутреннее, плохо скрываемое, высокомерие: его вера в собственное отстранение как меру высшего проявления любви лишь невидимый барьер. Он убежден, что только сам может спасти себя; убежден, что его пропитанные кровью бинты должны перевязывать только его грудь и кожу, но не будущее тех, кого он любит и желает всем сердцем; убежден, что ему позволено наблюдать за счастьем лишь со стороны, изредка выглядывая из стен мастерской. Чуткая натура Иньюэ Цзюня давно разгадала Инсина — ведь его высокомерие не позволяет ему догадаться, что кто-то мог приблизиться к пониманию его скрытых переживаний. Так и сейчас, наблюдая за скомканными и неловкими попытками Инсина сблизиться с малышом Яньцином, все понимает и улыбается сам себе, держась за руку Цзин Юаня: Яньцин принял Инсина в тот самый момент, когда Иньюэ Цзюнь рассказал ему о новом человеке в доме. Инсин не видит этого, но Яньцин со всей чистой искренностью ребенка тянется к нему — нужно лишь дождаться нужного момента. Иньюэ Цзюнь пытается донести эту мысль до Инсина. Поздней ночью лежат в кровати: Инсин посапывает на груди Цзин Юаня, пока Иньюэ Цзюнь перебирает его волосы, завороженно наблюдая, как пальцы исчезают в белых прядях, и прижимается к его спине, покрытой глубокими шрамами. Целует в плечо, отчего Инсин жмется и снова расслабляется. Иньюэ Цзюнь находит его ладонь, переплетая их пальцы. — Подожди, пожалуйста. — Инсин и без объяснений понимает просьбу Иньюэ Цзюня и просто кивает. — Яньцину трудно привыкнуть к кому-то еще. Он привязан к нам с Цзин Юанем, и ему нужно немного времени, чтобы понять, что ты такой же… хороший взрослый, как и его родители. Понимаешь? — Инсин переворачивается на спину: все также прижимается плечом к боку уже уснувшего Цзин Юаня, но позволяет Иньюэ Цзюню удобно устроится на своей груди. Одаривает его полуулыбкой, пока мозолистые пальцы вырисовывают аккуратные круги на нежной коже плеча. — Яньцин полюбит тебя также как и мы. — Иньюэ Цзюнь замолкает, и Инсину кажется — он заснул. Но нет: Иньюэ Цзюнь что-то обдумывает и тихо посмеивается над своими мыслями, — представляю, как мы с Цзин Юанем будем бороться за твое внимание с подросшим Яньцином. — Мой мудрый видьядхара. — Он тихо выдыхает — понимает, что ему ничего не скрыть от Иньюэ Цзюня, — и прижимается губами к его виску, стараясь не задеть чувствительные рога. Иньюэ Цзюнь прав: Яньцин чувствует, что Инсин — хороший взрослый. Тогда они проводят тихий семейный вечер: Иньюэ Цзюнь сворачивается на диване за чтением увесистого новомодного романа, и Цзин Юань укрывает его пледом, целуя в лоб — губы задерживаются на долго тянущиеся секунды; сам усаживается за шахматный столик — Инсин уже дожидается его, попивая горячий чай. Сбоку молчаливо и до пугающего сосредоточенно играет Яньцин — собирает пирамидку из странных кубиков, пытаясь построить из них что-то посложнее башенки. Иньюэ Цзюнь теряет нить сосредоточения и откладывает книгу на колени, тихо захлопывая ее. Прикрывает глаза, прислушиваясь к тишине: поздний вечер их дома всегда наполнен шагами босых ног, семенящих из столовой в кухню, из кухни — в детскую, оттуда — в супружескую спальню; тихим голосом Иньюэ Цзюня, читающего готовящемуся ко сну Яньцину сказку — тот обнимает хвост и внимательно слушает, отчаянно пытаясь не заснуть, через пару минут — сопит, приоткрыв рот; шумом воды и негромким стуком крышек косметических баночек. Привычная рутина с появлением Инсина не меняется — лишь дополняется уютной тишиной, вмещающей в себе стук ходьбы шахматных фигур по доске и странные игривые звуки Яньцина, которые сопровождают ему одному известные воображаемые сюжеты, все ради пущей достоверности. Иньюэ Цзюнь наблюдает за Цзин Юанем и Инсином: ход за ходом, сопровождаемые молчаливой сосредоточенностью; они не смотрят друг на друга, их взгляды прикованы к шахматной доске. Зацикленный на обдумывании своего следующего действия Цзин Юань совершенно не замечает, как Инсин, делая ход, элегантно крадет с доски свою фигуру — украдкой улыбающийся Иньюэ Цзюнь замечает, как она пропадает в глубине рукава домашнего ханьфу. Лицо Инсина безэмоционально: продолжает следить за ходами Цзин Юаня, начинающего заметно нервничать. Иначе никак: стратег и генерал Лофу не может обыграть талантливого кузнеца; Цзин Юань хмурится и прикусывает губу, почесывает подбородок: след интереса простыл, и вместо него лишь вопрос — где же он мог просчитаться? Иньюэ Цзюнь неотрывно смотрит на держащего маску тайны Инсина — так причудливо просит посмотреть на него, — и пытается не засмеяться: не хочется смущать бедного Цзин Юаня, готового всерьез расстроиться неминуемому проигрышу, подойти бы к нему и приобнять за плечи, шепотом обсудить смену тактики, чтобы все-таки обыграть обманщика Инсина. Иньюэ Цзюнь не двигается: их взгляды случайно пересекаются. Маленький смешок, еще один — Цзин Юань с подозрением поглядывает на Иньюэ Цзюня, затем на Инсина, — взрыв хохота. Инсин откидывается на спинку стула, хватаясь за подрагивающий от смеха живот: из рукава ханьфу выпадает шахматная фигура, и Яньцин, ничего не понимающий и удивленно смотрящий на родителей округленными глазами, неуверенными шажками топает в сторону фигуры — интерес к неизведанному предмету сильнее, чем к кубикам и стеснение Инсина. Яньцин поднимает с пола фигуру — в его ладошках кажется совсем большой, — и начинает трясти ее, радостно пританцовывая. Теряет равновесие и стукается об угол стола: Яньцин падает на мягкую точку, все еще крепко держа фигуру, и хлопает глазами от столь быстрой смены положения. Инсин вскакивает со стула, тут же опускаясь на колени рядом с Яньцином: аккуратно, будто все еще боясь его реакции, берет его голову, невесомыми прикосновениями перебирает его тонкие светлые волосы в попытке найти место ушиба, и приглаживает макушку ладонью — чтобы точно не болело. Иньюэ Цзюнь затаивает дыхание, все также смирно сидит на диване, укрывшись пледом: сейчас не стоит вмешиваться, стоит остаться в стороне и лишь дать попытку Инсину. Тот будто бы не замечает, с каким детским неверием смотрит на него Яньцин: его светлые глаза блестят, он довольно жмурится от его прикосновений, совсем забыв про удар и болящую голову; постукивает пяточками по полу от радости и неожиданно заливисто смеется, вместо лица — мягкие круглые щеки и большая беззубая улыбка. Кисточка хвоста Иньюэ Цзюня резвится на мягких округлых подушках — от радости и переполняющего его умиления хочется улыбаться. Малыш Яньцин, их с Цзин Юанем сын, тянется руками к Инсину: подергивает его белые пряди, касается ладошками его покрасневшего лица и все также смеется; хватает его руку, прижимаясь к ней и умиротворенно улыбается, и кажется — он не отпустит Инсина от себя ни на шаг, и так и останется висеть маленьким дракончиком на его сильной руке. Инсин лишь недоуменно смотрит на ребенка, но вскоре облегченно вздыхает, прижимая ребенка к себе: и лишь Иньюэ Цзюнь замечает его смущенную радость от внимания Яньцина: он крепко обнимает его, щекой прижимаясь к светлой макушке и улыбается уголком губ. Самого переполняет самодовольство: знал же, что Инсин нравится их сыну — иного быть не может, потому что тонко чувствует Яньцина, словно бы их сердца — бьющееся в маленькой груди большое сердце сына и родительское, на протяжении четырех месяцев бившееся в унисон с ритмом новой жизни, — соединены нитью. Яньцин только познает мир, но их связь с Иньюэ Цзюнем — порой пугающая своей глубизной и заставляя бояться ее потери, — подсказывает: малыш не может не почувствовать то тепло, которое Инсин отдает его отцам; пусть он малыш, но не может не чувствовать любви — их семейное гнездо построено по любви и продолжает подпитываться ею, а появление Инсина привнесло еще больше любви, словно бы он был той самой давно утерянной частью их семьи. Он тут, и так правильно. Яньцин чувствует, что да. Яньцин растет, оставаясь равнодушным к детским каверзным вопросам: дома — вкусная еда и детские хрустящие печенья, которые ему дают за правильно прочитанные по слогам слова, дома — много игрушек и любимое мягкое, сшитое из лоскутков, одеяло, дома — милый смех папы и укачивания его покрытыми чешуйками рук, а еще — прочитанные глубоким голосом отца сказки и игры папы Инсина. Иньюэ Цзюнь рассматривает уснувшего сына и все понимает: вопросов не остается, когда на все один ответ — любовь. Он прижимается губами к его лбу, стараясь запоминать каждую деталь его взросления, живя с глубоко засевшим страхом — он может что-то упустить, что-то очень важное для его сына, и эта потеря будет ощутимой и для него. Он чутко относится к каждому событию быстро взрослеющего Яньцина — такова природа видьядхар, но оттого родительскому сердцу не становится легче. Яньцин уже не такой малыш: он перестает помещаться в слинг, а спину Иньюэ Цзюня больно тянет, когда он держит сына на руках — нравится, как его руки обхватывает шею, обнимая, или с интересом гладят папины рога, сравнивая со своими, не такими большими; теперь Иньюэ Цзюнь не может так делать: Цзин Юань ласково уговорил его не носить слинг, когда в очередной раз разминал больную спину умелыми руками. Шелковая ткань хранится в шкафу, спрятанная среди вещей Иньюэ Цзюня — мягких домашних ханьфу, шелковых парадных нарядов и белья, подаренными Цзин Юанем. Порой с утра позволяет себе остановиться на несколько минут, чтобы снова провести пальцами по холодной ткани, одним прикосновением чувствуя все то, что его связывает с уже ненужной вещью. Теперь Яньцин ходит: чуть более уверенно, чем раньше, но все также неуклюже покачиваясь, так и норовя вот-вот потерять равновесие и неудачно приземлиться. Он бесстрашно отпускает руку папы и демонстративно отходит от него в сторону, так и показывая — он может сам дойти до дома, без помощи взрослых. Иньюэ Цзюнь улыбается, медленно идя за ним, готовый поймать в любой момент: не без удовольствия и гордости наблюдает за ним — пусть он делает маленький шаг ребенка, но вскоре они превратятся в большие решения, требующие действий. Отчего-то уверен, что Яньцин еще покажет свою волю. Он так похож на Цзин Юаня: не только внешне, но и внутренне — нечто схожее уже проскальзывает и в гордой самостоятельности, и отнюдь не детской мягкости. Иньюэ Цзюню остается только в тайне восхищенно вздыхать — это восхищение родителя, отчаянно желающего — вплоть до проступающих в уголках глаз слез, — чтобы его любимый ребенок пронес через всю жизнь свои лучшие качества. До этого далеко: пока Яньцин только балуется, шутливо лепеча и радуясь самому себе за такое странное умение превращать звуки в целые слова. Уже умеет произносить свое имя, но не договаривает его до конца: всегда запинается на звуке «ц», пытаясь произнести его много-много раз, пока странные щелкания языком не становятся смешными и вызывают детский хохот — собственное имя теряет всякий интерес, и Яньцин снова и снова повторяет звук. Зато слово «папа» не вызывает смеха: оно произносится с такой детской мягкостью и любовью, со слегка вопросительной интонацией, словно не понимает — как в двух слогах может умещаться центр его крошечного мира. Иньюэ Цзюнь любит, как оно звучит: также сильно, как и нежно произнесенное Цзин Юанем «моя луна» и сказанное Инсином на выдохе перед поцелуем «мой мудрый видьядхара». Яньцин неминуемое растет, и объединенные общим предчувствием Цзин Юань и Иньюэ Цзюнь понимают: им стоит задуматься о будущем их сына уже сейчас. Когда-то давно они уже делились своими мыслями вслух: лежали в постели, оглядывая лица друг друга, и мечтали, чтобы их сын сам выбрал то, что его детскому сердцу придется по душе; счастье Яньцина — их большая общая мечта. Они примут любое его решение. Но каждый в тайне представлял, как Яньцин выбирает путь одного из них. Порой Цзин Юаню снилось, как он обучает сына боевым искусствам: как они вместе тренируются, как он знакомит его с делами комиссии, делая Яньцин своим самым доверенным помощником — точно уверен, что его сын бы справился с ответственностью; Цзин Юань хотел бы этого: мысль о том, что его сын выберет его путь — что они будут настолько близки — лишь вызывала зависть к себе в молодости; тот юный, только-только вступивший в ряды Облачных рыцарей, Цзин Юань еще не знал, какое большое счастье станет частью его жизни. Иньюэ Цзюнь также не знал и также лелеял надежду, что Яньцин захочет стать целителем в Святилище: уверен же — вслед Цзин Юаню, — что у сына бы все обязательно вышло; но он перестал надеяться на такой исход: все же, Яньцин был активным ребенком, и вряд ли бы его покрытая чешуйками детская рука потянулась бы к травам — природа видьядхары не обязывала ни к чему. В один день Инсин укладывает Яньцина: помогает тому удобно улечься на подушки, подбивает теплое одеяло — сам того не замечая, укутывает его в кокон, — и рассказывает на ночь совсем старую историю о волшебном мече. Отросший хвост Яньцина выглядывает из-под края одеяла, и Инсин, не прерывая свой рассказ, играет с его кисточкой — Яньцин сонливо улыбается. Инсин пытается незаметно подняться с кровати и не потревожить сон Яньцина, но тот цепляется за его повязанную бинтами руку и тянет обратно — Инсину приходится сесть. — Папа Инсин, — от сонливости заплетается язык, и имя Инсина, и так звучащее забавно из-за неумения Яньцина выговаривать букву «с», смазывается, превращаясь в шипенте. Инсин гладит его руку — его кожа невинно чиста по сравнению с его обгоревшей, испещренной шрамами, ладонью. — Возьми меня с собой. — В мастерскую? — Он тихо уточняет. Яньцин кивает с закрытыми глазами: в тишине комнаты слышно его сопение. Инсин аккуратно укладывает его руку под одеяло, по новой укутывая его — Яньцин сворачивается, легко засыпая. Инсин гладит светлые волосы, оглядывается в узком проеме двери в детскую — его названный сын мирно спит, укрывшись одеялом по подбородок, и лишь кисточка хвоста свисает с края кровати. Улыбается, тихо прикрывая дверь. Иньюэ Цзюнь наблюдает ту же скромную улыбку Инсина, когда приходит навестить их с Яньцином: улыбается так, словно с щепоткой волнения ждет одобрения Яньцина. Иньюэ Цзюнь знает же, насколько важно Инсину понравится ему: прошло два года, пролетевших в одно мгновение, но Инсин все еще волнуется перед своим названным сыном, боясь сделать что-то не так — Иньюэ Цзюнь лишь сдержанно улыбается, качая головой на его волнения. Яньцин прикипел к нему, и это заметно во всем. Сейчас его голубой хвост покачивается от восторга: он осматривает печи, снуя туда-сюда между ними — не дотрагивается, держит свои рожки вдалеке от огня; сидит на стульчике, болтая ногами и с затаенным вздохом наблюдая за работой Инсина — за требующими непомерной силы ударами молота, за отливами форм — получаются безупречными, словно рука мастера благословенна высшими силами, — за ремонтом оружия Облачных рыцарей. Инсин протягивает Яньцину меч: во взгляде того — страх. Рассматривает рукоять, зажатую в почерневшей от работы ладони, затем — резное острие, край которого блестит в отсвете пламени печей. Тянет руку, чтобы прикоснуться — аккуратно дотрагивается одним пальцем на пробу, сразу же отдергивая руку. — Попробуй взять. — Инсин подбадривает Яньцина, протягивая меч. Видит же — хочет как следует осмотреть его, а может быть и поднять — если получится. Если же нет, то Инсин поможет ему. Яньцин спрыгивает со стула: он медленно подходит, волоча затихший хвост, и протягивает ладонь, принимая меч от Инсина. Тот легок: творения Инсина лишь кажутся массивными — на том сказывается их впереди идущая слава, — но на деле рукоять настолько сливается с ладонью, что тяжесть оружия оказывается мнимой. Яньцин поднимает его, чуть покачиваясь: обхватывает рукоять двумя руками, пробуя взмахнуть — получается лишь легкий, почти незаметных, мах — Яньцину достаточно и этого, чтобы посмотреть на Инсина с широкой улыбкой. Он пробует еще раз и еще, и, вскоре выдохнувшись, передает меч обратно. Инсин только успевает отложить его обратно к печи, как чувствует руки Яньцина, обвивающие его за талию — его голова покоится на животе, сам тесно прижимается в искренней благодарности. Инсин смущенно улыбается, поглаживая его макушку — Иньюэ Цзюнь, сидящий в отдалении от печей и читающий манускрипт, быстро смаргивает, давя скопившиеся слезы умиления. Не может держать себя в руках, когда видит любовь сына к названному отцу. Вместе возвращаются домой: Яньцин сидит на шее Инсина, болтая хвостом, пока Иньюэ Цзюнь чинно идет рядом, мельком поглядывая на них двоих и вполуха слушая разговор. — Ты же расскажешь мне на ночь? — Конечно, дракоша Яньцин. Главное — не усни так быстро. — Инсин посмеивается — легко откашливается. — А вот и не усну! Я все послушаю. — Яньцин недовольно бурчит — его хвост попадает по плечу Инсина, и тот лишь сильнее сжимает его лодыжки. Иньюэ Цзюнь касается локтя Инсина — безмолвно просит остановиться на секунду. Инсин останавливается. Иньюэ Цзюнь целует его — несдержанное мягкое прикосновение кожи к коже; он не знает, как выразить словами, насколько важен ему тот сложившийся между ними мир — оттого и дарит поцелуй, потому что знает, что ни одно существующее ныне слово не способ вместить себя его восхищение и благодарность. Лофу построен на духе свободы — оттого свободолюбивый нрав видьядхар и лисьего народа привычен как воздух. Но все это — сущая мелочь; по-настоящему важно, что они смогли выстроить мирную жизнь на четверых, в которой все связаны любовью. Иньюэ Цзюню важно, что Цзин Юань все также — хоть и прошло два года, — влюбленно смотрит на Инсина, нежен с ним и его истерзанным телом, ставит его благополучие себе в приоритет — он, Иньюэ Цзюнь и Яньцин на пьедестале его жизни; ему важно, что Яньцин тянется к нему, все еще стеснительно называет «папой Инсином» и просит укладывать его спать — куда чаще, чем остальных. Иньюэ Цзюню все также важно, что их духовная связь все также крепка и не ослабла в годах брака, не запуталась в телесной близости: они все также прекрасно чувствуют друг друга, все также влюблены как и сотни лет назад, все также трепетно касаются, будто бы боясь сделать что-то не так от переизбытка чувств. Это важно и, к сожалению, не умещается даже в поцелуе. — Слюни! — Яньцин недовольно фыркает и, вложив руки в широкие рукава ханьфу, отворачивается — не хочет видеть сладкие лобызания взрослых. Иньюэ Цзюнь и Инсин не обижаются и смеются наморщенному носу Яньцина: таков его возраст; Инсин лишь целует его в уголок губ, немо отвечая — он все понимает и чувствует то же. В день, когда Цзин Юань раскладывает перед Яньцином олицетворяющие «выбор будущего» предметы, Иньюэ Цзюнь отчего-то не сомневается в своих догадках. Посреди гостиной — высушенные и перевязанные ленточкой травы, отполированный Гуань Дао и меч, ровное острие которого безупречно сияет. Яньцин сидит перед ними, подогнув ноги — хвост мирно скручен рядом с ним, пальцы нервно хватаются за края рукавов, сминая их. Оглядывает разложенное перед ним. Недолго, его рука тянется к мечу Инсина, сжимает рукоять: острие скользит по мягкому полу, и Яньцин аккуратно — боится пораниться, — прижимает его к себе, смущенно улыбаясь. Иньюэ Цзюнь не сомневался в решении сына — оно к лучшему, его родительское сердце не выдержало бы неискреннего выбора Яньцина. Уже ночью, когда дом погрузился в сонливую тишину, Иньюэ Цзюнь тихо выходит из супружеской спальни: прикрывает дверь, и в проскальзывающем бледном отсвете видит, как Цзин Юань прижимает Инсина, зарываясь носом в его шею. Шагает босиком по темному коридору к детской Яньцина: присаживается на колени перед его кроватью и в тусклом свете аккуратно снимает оберег с его детской рубашки. Пальцы ловко выуживают из глубокого кармана маленький колокольчик и на ощупь — за столько прошедших лет пальцы не забыли, как это делается, — прикрепляет его к двум другим. Иньюэ Цзюнь прикалывает оберег с тремя колокольчиками на рубашку сына, внемля словам Цзин Юаня — «Живи мирной жизнью, малыш Яньцин».