Тройка мечей

— Зачем ты это сказала? — мама принуждала себя к невозмутимости, но едва видимый румянец окрасил её высокие скулы. Голос ровный и холодный.       Только что нежничала, а тут снова кирпичом прикидывается. Бесит. Я хмыкнула: — Да так. Незачем. Просто заметила, — хрустнула шеей. — И улыбаться умеешь, — и я сама улыбнулась как можно ярче. — Ты очень красивая, когда улыбаешься, мама, — тут смягчилась и в тоне, и в выражении.       Слышала, как крутятся шестерёнки у неё в голове. Она открыла было рот, но Винни опередил её: — И правда, — повернулся к ней, будто впервые видел, впервые заметил эту красоту.       Он не казался дурашливым, не насмехался ни над ней, ни надо мной. Конечно же, нарочитость была в его словах, но нарочитость лёгкая. Не будь мама дурочкой, уже ткнула бы его в бок и рассмеялась. Не будь она такой сучкой. Я добавила почти с завистью: — Ох, Винни, тебе так повезло с ней.       «Повезло, что она улыбается тебе». — Хватит, — мама поморщилась, — нам нужно думать о том, куда двинуться. В одной из деревень у меня есть дом в собственности и некоторые сбережения; я предлагаю закупиться необходимым именно там.       Демон кивнул. — Вы полетите вдвоём, — сказал он.       Ну да, мне оставаться с ним наедине явно не стоит. Но и с Ребеккой — что я буду делать с ней? А она со мной? Присутствие третьего лица странным образом и смягчало, и заостряло наши отношения, давало возможность манёвра. Вдвоём мы с ней оставались, только когда мылись, и обнажённость тоже позволяла мне тыкать палкой в змею. Что ж, общее дело, занятость… Хотя бы так. Она всё ещё заперта со мной, она никуда от меня не денется. Но, конечно, у змей есть клыки, даже яд, и сильное тело, способное удушить — нельзя об этом забывать. — Мы переночуем здесь? — я спросила.       К счастью, мама согласилась. Из-за того ли, что я упала в обморок, а может, сама устала? Голова её — тёмная темень, несмотря на белые волосы, блестящие, даже искрящиеся, и шелковистые; я касалась их и их касался Винчесто своими шершавыми пальцами, а сегодня ему удалось коснуться её бледной руки и получить за то очарованную улыбку. Мне показалось сейчас, будто он держит за руку меня. Мне показалось, будто я держу за руку Ребекку.       Они клали меня меж собой и теперь мне мерещится, что любовь их и страсть их пронзили меня — я встала прямиком на линии огня. О, конечно, они осторожны. Отстранены. Но… Нет же, это лишь притворство, металлическое напыление… Ведь даже в той другой жизни, имеющие оба высокое положение, хорошо знающие закон — кинулись в объятия друг друга. Серафим и Адмирон? Всего лишь мужчина и женщина. Как банально. Всё всегда сводится к таковой сути человека. — Папа ловил рыбу на спиннинг, — я переминалась с ноги на ногу, выжидая, пока Винни стругал самодельное копьё. — Хотя когда отдыхали во Флориде, мы вместе пошли на подводную охоту с гарпуном… Даже кого-то изловили. — Значит, ты и будешь нашим добытчиком, — демон улыбнулся, пробуя пальцем острие. — Сомневаюсь, — усмехнулась. — Ты бы видел все приспособления, которыми мы тогда воспользовались. Но я правда хочу попробовать, может, получится…       Мама тоже была при деле, выдумав плести корзину типа садка. Даже получалось. Она ловко крутила ветки, уже обрезанные Винни от листьев, вся сосредоточившись на своём занятии. Интересные обстоятельства сложились, когда бы я увидела её в таком положении? — Это сложно? — развернулась к ней. — Не сложнее, чем плести косы. — Ты говорила, что волосы у меня ещё более непослушные, чем я сама.       Круто вьющиеся, электризующиеся. Это у неё шёлк — у меня при неправильном уходе получалась мочалка. В моём детстве, наверное, не было ещё такого изобилия уходовых средств, тем более для кудрей, и мама мучилась над вертлявым ребёнком, а стричь коротко почему-то отказывалась. Даже когда я в них жвачку посадила. Она подняла на меня взгляд исподлобья, коротко заметила: — Это изменилось. — Я стала менее послушной? — её слова развеселили меня.       Она не кивнула, но в том, как она вернула взгляд на корзинку, читалось согласие. Интересно, а в чём для неё выразилось бы послушание? Она никогда не довольна мной. Моя усталость и попытки эту усталость скрыть. Моё желание вовлекать её в разговоры, в шутки. Мои комплименты. А то, как я освободила их обоих практически из-под топора? Хорошо, если нет довольства, пусть будет раздражение, я это устрою, мама. — А ты хотела, чтобы я была овечкой, — я рассмеялась. — Это животное? — Винни стругал уже второе копьё. — Да, — я взяла готовое оружие. — Символ кротости, ещё жертвенности… А ещё это моё имя. Рейчел переводится как овца. Рахель. Но я не Рахель, мама, я Рахав.       Блудница, объявленная праведной на основании дел. Я подняла копьё, как воин, указывая им на высокое солнце. Может, я направила бы его на Ребекку… Уронила от этой мысли. Это не то, чего я хочу. Но когда монета не падает орлом, она неизбежно падает решкой. Или ребром. Выбирай, мама, любовь или ненависть — такова монета, которой я расплачусь с тобой, потому что равнодушия уже не получится. Винчесто, к примеру, уже выбрал… Я так думаю. — Снова легенды? — мамин голос, конечно же, холоден, как и всегда. — Ага. Эта женщина укрыла у себя двух христиан, — не стала вдаваться в подробности. Подняла обронённое.       И двинулась к ручью, примеряясь для броска. Вряд ли кого-то выужу. Оглянулась на этих двоих. Фыркнула. Сняла джинсы и вошла в воду — мочить одежду вообще не хотелось. К щекам прилила кровь, но я проигнорировала. Чего они не видели? Мама вон… И Винчесто… Он вот меня держал, пока мама с меня штаны спускала. Ох. Интересная картина, наверное, вышла. Я уже в таком положении была, ну, тогда, конечно, это такая прелюдия… Глупость. О чём я думаю? Рыбы никакой я не видела. Надо, наверное, ждать.       Мама вдруг подошла ко мне с корзинкой, высоко приподнимая подол платья. — Это имя выбрал твой отец. — А ты какое выбрала? — Виктория… Но я не настояла. — Это не похоже на тебя. — Теперь нет. Мне не нужно, чтобы ты застудилась. — А может, это нужно мне, — я смотрела на неё, задрав подбородок, но внезапно захотелось обнять её, и я сделала шаг от неё. Разве я хочу, чтобы меня вновь оттолкнули?       Она коротко хмыкнула. Ага, назло маме застужу придатки? Такую глупость ещё надо было суметь выдумать. — У тебя есть одни штаны с пояском, — мама взглядом указала на сплетённый садок, намекая, что то нужно для дела. — Нужен ещё прикорм, — сказала я.       Этим занялся Винни, в садок положили рубленый дикорос и поставили в ручейке, а демон пошёл к илистому озеру, решив охотиться один, ибо «вдвоём больше шуму наделаем, чем пользы». Мы с мамой вновь оказались одни.       Я рвала травинки и кидала их в пламя, а они сгорали, едва разожму ладонь. Меланхолично произнесла: — Виктория означает победа…       Громко треснуло в костре. Мама молчала. — Почему ты не любишь меня? — повернулась к ней. — Разве это обязанность? — вопрос её вышел даже грустным, что ли.       Я так крепко хватанула травы, что бросила в огонь больше земли, чем зелени. Представила, как могла бы так же дёрнуть её за волосы, и она бы зашипела, простонала от боли. Ещё раз. — Хочешь потушить? — тут в её тоне проскользнуло раздражение. — Я так же бросила горсть земли на твой гроб. Помнишь? Нихрена ты не помнишь, потому что сдохла. — Я помню. Я смотрела. — А как меня заставили целовать твой труп? — Моя мать всегда заботилась о ритуалах.       Я мельком взглянула на её губы, убеждаясь, что теперь в них нет мертвецкой синевы, этой серости. Холодные ли они сейчас? Это теперь только Винчесто знает. Если они и ледяные, то у него, я уверена, губы горячие, как и пальцы, и, может обветрившись, также шершавы — значит, и она согреется. А может, напротив, заморозит и его. — Ты должна отпустить всё земное, — сказала она. — Не должна.       Мы обе улыбнулись, скорее оскалились. Я будто в зеркало смотрелась, или в экран телефона, в инстаграмную маску, меняющую причёску и цвет глаз. Каштановая, кудрявая, зеленоглазая копия — вот кем я была для неё. Я рассмеялась, ещё не вполне сознавая смешную мысль. На вопросительный взгляд ответила: — Я подумала… О, я подумала, что между нами разница в одних цветах… Но вот только у тебя тоже есть каштановые волосы, — я имела в виду пах.       Она поморщилась: — Ты плохо контролируешь свою речь. — Разве? — Говоришь неуместные вещи. — А что, теперь есть что-то неуместное? Контролировать… Мы теперь не в обществе. — Три человека уже общество.       Она больно сжала мою кисть, наклонясь, прошипела: — И ты будешь вести себя пристойно.       Я хотела что-то ещё сказать, но почуяла опасность в ней. Змея обнажила клыки и готова к броску. Она отпустила меня и мы обе выравнивали сбившееся дыхание. Я поняла — она змея из рода удавов, мощная, сильная, анаконда, способная задушить… А я, мама, змея ядовитая.       Винни вернулся с уловом из одной, зато крупной рыбины. Я тут же кинулась к нему. — Ого! — я заставляла себя не оглядываться на мать. — Это ты копьём так? Научишь меня? — Конечно. Когда вы вернётесь из деревни. — По одной легенде, — я выдумывала на ходу, — мужчины рождаются с копьём в руке… — тут хотела добавить, что будто в представлении этой выдуманной легенды копьё является фаллическим символом, но нужно орудовать тоньше. Да и угроза матери всё ещё действовала на меня. — Для женщины оно подходит так же хорошо, — Винни с нежностью взглянул на Ребекку.       Мне захотелось стукнуть его чем-нибудь, но я только издала смешок: — На земле много предрассудков… А ты им не подвержен, — тут повернулась к маме. — Ты его потому и полюбила?       Она сощурила глаза. Тебе ничего не остаётся кроме того, чтобы поддержать мой комплимент. — Любовь… — мама поджала губы. — Нет, не потому.       Они смотрели друг на друга и я вновь осталась вне, бессильная против их связи. Они одними глазами говорили друг с другом, окружившие себя невидимой вуалью, общей тайной, тайной, может быть, простой, как три цента, а всё же разделяющей меня с ними. Я так не могу!