江山如有待 | It Seems the Hills and Rivers Have Been Waiting | Горы и реки живут ожиданьем моим

Тринадцать лет спустя…

– Фань Чжуэр! – Ху Юэкэ врывается в её комнату, практически скользя по полу, как по льду. – Одевайся! – Я одета, – отмечает Фань Динсян, оглядывая себя и убеждаясь, что она полностью одета в свою обычную форму прислуги. Ху Юэкэ выразительно закатывает глаза, вытаскивает из рукава комплект заклинательской формы и бросает его в Фань Динсян, от неожиданности едва успевшую поймать ворох развевающегося шёлка. – Переодевайся, – исправляется она. – Ты понимаешь, о чём я. – Ночная охота? – Фань Динсян уже ослабляет пояс, с помощью привычных движений погружаясь в знакомый процесс. Её волосы уложены в причёску, соответствующую её статусу, но после небольших изменений она легко становится более изысканной. Она может сделать себе макияж за треть времени, необходимого для того, чтобы выпить чашу чая, её оружие уже в цянькуне и готово к бою, а её талисманы аккуратно упакованы в другой такой же мешочек. Для неё немного необычно отправляться на ночную охоту, когда Цзян-цзунчжу всё ещё на Пристани Лотоса, но такое уже случалось раньше. – Ночная охота, – подтверждает Ху Юэкэ, ловя каждый снимаемый слой и складывая их все в сундук. – Сегодня утром мы получили отчёт. У одной из деревень проблемы с яогуаем. Хорошо. Яогуай – один из видов монстров, с которыми Фань Динсян больше всего нравится сражаться. Они всегда разные, и она любит, когда её способности испытываются на прочность. – Какой именно? – спрашивает она, проскальзывая в принесённый наряд и приводя его в подобающий вид. Глаза Ху Юэкэ сверкают. – Судя по всему, – говорит она свойственным ей драматическим тоном, – этот монстр – кабан. Фань Динсян замирает, чувствуя, как всё её тело охватывает восторженное возбуждение. – Кабан? – говорит она, так и не засунув до конца руку в струящийся рукав. – Ты сказала, что это кабан? Ху Юэкэ кивает и натягивает её рукав до конца, завязывая верхний слой, после чего берётся за пояс. – Судя по всему, он исполинских размеров, злой как все демоны ада и снёс уже как минимум два дома. – О боги, – выдыхает Фань Динсян, – о боги, Ху Юэкэ. Настало моё время. Это мой вызов. Я была создана специально для этой ночной охоты. Это происходит, – отрегулировав пояс, она запихивает мешочки цянькунь между слоями одежд и вытягивает половину своих волос из тщательно скрученного пучка, откидывая их на спину. – Я ждала возможности сразиться с кабаном-монстром всю свою жизнь, и теперь мне выпал такой шанс. – Я знаю, – говорит Ху Юэкэ, протягивая Фань Динсян пару серебряных украшений для волос, пока она расчёсывает свои распущенные волосы. – Как только я услышала об этом, то поняла, что возьму тебя с собой. Это будет потрясающе. – Я убью кабана-монстра, – говорит Фань Динсян практически сама себе, при этом нанося подводку для глаз и румяна. – Это так чертовски здорово. Эй, как ты думаешь, смогу ли я сохранить бивень на память, если вы очистите его от всей энергии обиды? – Если ты убьёшь этого монстра, то ты сможешь забрать его, – говорит Ху Юэкэ, вручая Фань Динсян её обычный меч. – Я почти уверена, что таково правило. – Это лучший день в моей жизни, – говорит Фань Динсян и следует за Ху Юэкэ в главный зал. . . . – Это худший день в моей жизни, – шипит Фань Динсян, пытаясь спрятаться за Ху Синьлином, который ниже её ростом, как и остальные, но ненамного. – Почему ты не сказала мне, что он тоже пойдёт? – Я не знала! – тихо защищается в ответ Ху Юэкэ; её лицо застыло в выражении уважительного внимания. – Обычно он не присоединяется к мелким ночным охотам! Они обе замолкают и склоняются в идеальном синхронном поклоне, когда Цзян Чэн – вежливое имя Ваньинь, глава Пристани Лотоса, владелец Цзыдяня, Саньду, святые небожители, Шэншоу – бросает хмурый резкий взгляд на заклинателей, выстроившихся в два ровных ряда. Проклятье. Проклятье. Фань Динсян начала день с того, что собиралась убить кабана-монстра, а теперь она закончит его тем, что её выгонят из ордена за мошенничество. Она прожила полтора десятилетия и половину своей жизни без свиного дерьма, а теперь она обнаруживает себя на волоске от возврата к прежней жизни, полной этого самого дерьма. Дьявол. Почему Цзян-цзунчжу не мог просто держаться где-нибудь подальше в этот долбаный идеальный день, когда она собиралась убить кабана-монстра? . . . Сегодня Цзян Чэн собирается убить кабана-монстра, и это будет лучшей чёртовой вещью, что случилась за весь месяц. Может быть, за весь год. Он ещё не до конца решил, является ли возвращение Вэй Усяня из грёбаных мёртвых хорошей или плохой вещью, а так как Вэй Усяня здесь нет, он продолжает свою превосходную практику разделения, просто решительно не думая о нём. Цзинь Лин в Башне Карпа и на данный момент в безопасности (у Цзян Чэна там очень много шпионов, потому что он хороший дядя); Лань чёртов Ванцзи – Верховный Заклинатель и абсолютно неподкупен (независимо от того, что люди говорят о его отношениях – агрх – с Вэй Усянем); и, кажется, не планируется никакой новой масштабной войны между орденами и кланами, по крайней мере, в течение следующей недели. Это самое подходящее время для обычной ночной охоты, как будто он – рядовой заклинатель, а не глава ордена, у которого есть более важные дела. Цзян Чэн хотел бы сделать что-то простое, с чётким началом, ясным концом и грязной, кровавой частью в середине, которая, тем не менее, будет очень понятной. Возможно, если он сделает одну простую вещь, это даст ему силы думать об остальной чрезвычайно сложной ерунде, с которой ему приходится иметь дело. Вероятно, нет, но человек имеет право надеяться. (Цзян Чэн очень тщательно не задумывается слишком глубоко о Башне Карпов или о вещах – и людях, – которых они нашли в многочисленных тайных подземельях Цзинь Гуанъяо, или о гребне из розового дерева и мечтах мальчика, умершего дважды в двух разных войнах, но каким-то образом всё ещё живого. Это слишком сложно, чтобы впустить в его осознанные мысли в любом качестве, и он хранит это глубоко похороненным, там, где должно быть его собственное грёбаное ядро, а не грёбаное ядро его грёбаного брата – ещё одна вещь, о которой он решительно не думает.) Он смотрит на заклинателей, которых берёт с собой, на синие и пурпурные шелка Пристани Лотоса, успокаивающие своей знакомостью, несмотря на тяжесть их истории. Сегодня он видит несколько новых лиц – Юньмэн Цзян всё ещё небольшой по сравнению с другими великими орденами, всё ещё несущий на себе следы опустошения после войн, но он восстановил его (своими собственными двумя руками, спасибо большое), создав нечто грозное и достаточно многолюдное. Прошли те времена, когда он знал каждого своего адепта по имени. Цзян Чэн прищуривается на высокую женщину, держащуюся позади остальных, которая выглядит смутно знакомой, и задаётся вопросом, когда её повысили, а затем быстро движется дальше. Он доверяет своим старшим ученикам. Если заклинатель был назначен на эту ночную охоту, то это потому, что он заслуживает идти рядом со своим главой. Он кивает, и два стройных ряда с поклоном выстраиваются по бокам от него, а он идёт по центру, веря, что они последуют за ним так, как и должны. Приятно иметь что-то в своей жизни, чему он может доверять. . . . Хорошо. Хорошо. Возможно, Фань Динсян сможет пережить эту ночную охоту и не оказаться изгнанной с Пристани Лотоса. До сих пор это была просто прогулка, заселение на постоялый двор и сидение за столом, пока городской судья разговаривал с Саньду, чёрт побери, Шэншоу о гигантском кабане-монстре, который сеет хаос. У неё достаточно практики во всех этих вещах, и он, возможно, только раз или два бросил на неё слегка растерянный взгляд, но она в основном лишь предполагала, что это выражение на его лице является растерянностью – его брови настолько нахмурены, что трудно сказать, что ещё под этим скрывается. Она просто будет держаться позади остальных заклинателей, пока они направляются в лес, а затем, может быть, она просто спрячется на дереве, пока все остальные будут убивать кабана (который должен быть её, проклятье, она собиралась убить этого кабана), после чего вновь присоединится к ним, вернётся на Пристань Лотоса, залезет в кладовую и останется там. Это чертовски надёжный план, который она придумала практически сразу, как смогла перекричать леденящие панические вопли в своём мозгу. Цзян-цзунчжу, предположительно, использует заклинательскую магию, чтобы выследить кабана, так как он идёт в правильном направлении, если судить по следам и царапинам на деревьях, с помощью которых кабан пометил территорию, но на которые их глава ордена не смотрит – отсюда и предположение о заклинательской магии. Фань Динсян задерживается и прижимает ладонь к стволу, глубокие выемки в коре которого находятся примерно на высоте её бедра, а затем сравнивает их с похожими, более старыми следами на высоте колена. О чёрт, эта штука явно окажется огромной. Этот лес хорош для кабана: много каштановых деревьев, немало видов грибов и дикого ямса (некоторые из которых, как она заметила, были недавно выкорчеваны бивнями). Однако если этот зверь такой большой, как она думает, то корма для него здесь недостаточно. Неудивительно, что он совершает набеги на деревню. Должно быть, он очень голоден. И, знаете… Озлоблен. Шелестят кроны деревьев и шумит подлесок от налетающего порывами ветра, и Фань Динсян на мгновение желает, чтобы погода была более тихой. Шум должен помочь скрыть их приближение от кабана (Цзян-цзунчжу, похоже, не из тех, кто ценит скрытность – он пробирается через кусты тем же решительным шагом, который эхом разносится по докам Причала Лотоса), но также скроет приближение кабана от них. Эти животные на удивление бесшумные – вплоть до того момента, пока не решают попытаться забодать тебя до смерти. – Оно близко, – объявляет Цзян-цзунчжу, останавливаясь, отчего подол его расшитого пурпурного ханьфу эффектно развевается. Он прикрывает глаза и наклоняет голову то в одну сторону, то в другую, пробуя в воздухе что-то невидимое для неё. (Что не невидимо? Царапины на каждом дереве, комья вырванной земли и отпечатки огромных копыт, частично скрытые опавшими листьями.) Его глаза снова открываются, и он резко разворачивается; пурпурный вспыхивает вокруг него, словно взметнувшиеся лепестки хмурого цветка. – Объединитесь в пары и рассредоточьтесь. Загоните его в центр. – Да, Цзян-цзунчжу! – хором откликаются они с поклоном, после чего, так как удача Фань Динсян сегодня абсолютно дерьмовая, она и Ху Синьлин оказываются парой, расположившейся наиболее близко к означенному цзунчжу. – Нам следовало занять внешнее кольцо, – выдыхает она Ху Синьлину, чувствуя зуд в пальцах от почти бесполезного меча вместо кабаньего копья, которым она должна быть вооружена. Её внимание разделено между подлеском, где она выслеживает кабана, как настоящий охотник (выемки на деревьях стали попадаться свеже́е, и теперь она может чувствовать в воздухе запах чего-то солёного и звериного), и Цзян-цзунчжу, которого она не выпускает из поля своего зрения – яркая вспышка цвета на зелёно-коричневом фоне леса. Его внимание направлено вперёд, рука крепко сжимает меч. Похоже, он пока ещё не заметил, что она мошенница, так что она возьмёт всё, что сможет получить от этого. – Я знаю, – выдыхает в ответ Ху Синьлин, оборонительно прикрывая её, когда она приседает, чтобы исследовать то, что выглядит как недавно разрытая земля. – Хотя я испытываю глубокое уважение к Саньду Шэншоу, я также стараюсь жить так, чтобы на меня как можно меньше кричали, а он так хорош в том, чтобы кричать. Фань Динсян встаёт и открывает рот, чтобы сказать что-то ещё, когда одновременно происходят две вещи: раздаётся ужасающее хрюканье – слишком громогласное, чтобы существовать в действительности, и Ху Синьлин пошатывается, роняет меч и выплёвывает кровь. Фань Динсян практически уверена, что нашла кабана-монстра. Проклятье. . . . Цзян Чэн действительно воодушевлён этой ночной охотой: энергия обиды, эманации которой он чувствует из леса перед ним, сильная и дикая. Это должен быть чертовски хороший бой, и Цзыдянь на его запястье чуть потрескивает от предвкушения. Он собирается убить гигантского кабана, и это будет отвратительно и грязно, и ему не придётся думать ни о чём другом, пока это происходит. Это должен быть идеальный день. Ужасающее хрюканье разносится по лесу вместе с приливом энергии обиды, и у Цзян Чэна есть достаточно времени, чтобы подумать: «Наконец-то, гуй задери!», когда пурпурное пятно врезается в его живот, и он обнаруживает себя стремительно передвигающимся в пространстве, а также перевёрнутым вверх ногами. – Какого чёрта, – выплёвывает он, чувствуя, как Цзыдянь вибрирует от энергии, и крепко сжимая в кулаке Саньду. Одежда, которую он видит перед собой, в цветах ордена Цзян, и через мгновение он осознаёт, что перекинут через широкое плечо, в то время как какой-то человек, говоря прямым языком, утаскивает его задницу прочь. Другое плечо этого человека занято ещё одним заклинателем, Ху Синьлином, думает он. Хороший парень, надёжный – и в данный момент потерявший сознание с текущей изо рта кровью. Это слишком большой объём информации, который необходимо усвоить за короткий промежуток времени, и это приводит его в бешенство. – Какого дьявола ты, по-твоему, делаешь? – рычит он, пытаясь вывернуться из-под хватки на своей талии. Похититель (?) Цзян Чэна подбрасывает его резким пожатием плеч, которое почти вышибает из него дух, продолжая пробираться через подлесок с удивительной бесшумностью. – В данный момент, – тяжело выдыхает он… она, – я спасаю вашу задницу, Цзян-цзунчжу, так что, пожалуйста, умолкните и не мешайте, – она карабкается вверх и перепрыгивает через каменную стену, оказываясь в старом полуразрушенном храме, после чего роняет на землю его упомянутую задницу. – Оставайтесь здесь! – шипит она, и Цзян Чэн успевает признать в ней ту высокую женщину, стоявшую позади остальных, прежде чем она опускает Ху Синьлина вниз со значительно большей осторожностью и спрыгивает обратно за зубчатый камень. Он открывает рот, чтобы прокричать ей что-то вслед, вспоминает о гигантском кабане-монстре, скрывающемся где-то поблизости, и закрывает рот, сжимая губы в плотную, сердитую линию, взамен решив проверить Ху Синьлина. Цзян Чэн убедился в отсутствии у него физических повреждений и собирается перейти к проверке потока его ци, когда высокая женщина перепрыгивает через стену с ещё двумя заклинателями на плечах, выглядя так, словно таскает бушели риса. – Просто какого грёбаного… – начинает он, и прежде чем ему удаётся продолжить, углубившись в детали, она опускает обеих бессознательных женщин и снова скрывается за стеной. Цзян Чэн тратит время на то, чтобы мысленно произвести расчёты, и выясняет, что после ещё двух заходов у неё закончатся заклинатели, и тогда он сможет привязать её к грёбаному дереву Цзыдянем и задать все вопросы, какие захочет. Он возвращается к проверке духовной энергии Ху Синьлина, и его накрывает ужасное, тошнотворное, опустошающее чувство, когда он ни черта её не чувствует. Ох, дьявол, ох, дерьмо, есть ещё один плавящий ядра? Цзян Чэн сжимает хватку, оставляя на запястье Ху Синьлина синяк размером с подушечку большого пальца, и, наконец, ощущает отклик в ответ на свои отчаянные поиски. Он отпускает руку своего адепта и откидывается назад, прижимая основания ладоней к глазам, пока пытается успокоить своё сердцебиение. Хорошо. Хорошо. Не плавящий ядра. Цзян Чэн кладёт руку на живот Ху Синьлина, просто чтобы проверить, просто чтобы убедиться, и пульсация его золотого ядра приносит ему такое облегчение, что Цзян Чэн чувствует, как ему на глаза наворачиваются слёзы. Он улавливает этот импульс и запихивает его себе под рёбра, а затем для верности нахмуривается, когда переходит к проверке следующего бессознательного заклинателя. (Это Ху Юэкэ – хорошо владеет мечом, а также хорошо умеет отпускать злобно-насмешливые комментарии в сторону Яо-цзунчжу и Оуян-цзунчжу себе под нос, чтобы её могли услышать только члены её ордена. Видеть её без сознания кажется совершенно неправильным.) С ней та же история: энергия истощена, ядро по-прежнему в порядке, кровь на губах и подбородке, но никаких физических повреждений. Когда седьмой и восьмой заклинатели растягиваются посреди мха и листьев всплесками пурпурного шёлка, Цзян Чэн готов и ждёт, удерживая Цзыдянь от искр только неимоверным усилием воли. – Если ты закончила, – рычит он, хватая женщину (ого, она действительно довольно высокая) за плечо и разворачивая её лицом к себе, – как думаешь, у тебя найдётся время, чтобы ответить на несколько вопросов твоему, чёрт побери, главе ордена? А именно, какого дьявола ты сотворила с моими учениками? Она смотрит на него сверху вниз горящими от раздражения глазами, и оказывается, что их таких в этой ситуации двое. Резким движением она вырывает руку из его хватки, но не отступает и не пытается каким-то иным образом скрыться от него – её (широкие) плечи расправлены, а подбородок приподнят. – Я вывела их из опасной ситуации, – говорит она ровным тоном, окрашенным юньмэнским акцентом, но с ощутимой деревенской основой. – Простите меня за то, что я сделала это без вашего предварительного одобрения, Цзян-цзунчжу, – её руки поднимаются в самом саркастичном поклоне, который Цзян Чэн когда-либо видел в своей жизни, а он однажды наблюдал, как Вэй Усянь кланялся Вэнь Чао – так скупо, что он до сих пор удивляется, как Вэнь Чао не заполучил отклонение ци на месте. – Вы бы предпочли, чтобы я позволила кабану продолжать кормиться от вас всех? Цзян Чэн моргает и хмурится. – Кормиться? Она кивает. – Это существо пожирает духовную энергию, – убеждённо говорит она, пару раз проведя руками по волосам и перекинув их через плечо, чтобы начать заплетать косу. – Оно осушило Ху Синьлина прежде, чем я смогла вытащить его оттуда. Поскольку вы в сознании, я полагаю, что добралась до вас вовремя, – заплетя косу, она завязывает её шнурком со своего запястья и перекидывает обратно через плечо. Цзян Чэн не может перестать пялиться. Что за заклинательница заплетает волосы в косу посреди ночной охоты? Даже Не этого не делают, а косы для них – это целое дело. – Я не думаю, что это что-то постоянное, – продолжает она, отвлекая его внимание от её волос, – но мне показалось не совсем разумным просто оставить их там, – она снова кланяется, столь же саркастично. – Надеюсь, это удостоится вашего одобрения, Цзян-цзунчжу. Цзян Чэн пристально смотрит на неё, а затем на её руки, зависшие всего в цуне от его груди. Внезапно он понимает, сколь неприлично близко стоит к ней, почти отступает назад, а затем вспоминает, что, в соответствии с его положением, это другие люди должны отступать от него, поэтому возвращается к тому, чтобы пристально смотреть. Она, кажется, этого не замечает, опускает руки и (ха!) отступает от него. Триумф, однако, не длится долго, поскольку она продолжает заниматься своими делами, вытаскивая мешочки цянькунь из ханьфу, и полностью игнорирует его гнев. С новым резким толчком к нему приходит осознание, что она не держит свой меч в руке – он засунут за её пояс. Что она, гули задери, за заклинательница такая? – Я не знаю, какой радиус действия у этого существа, – говорит она, выдёргивая свой меч из-за указанного пояса и отбрасывая его в сторону с неуважением к оружию, от которого Цзян Чэна почти тошнит. – Я предполагаю, что оно было довольно близко ко мне и Ху Синьлину, и, так как с вами всё в порядке, оно не может истощить вас на расстоянии более десяти чжанов, – обычно Цзян Чэн к этому моменту уже кричал бы, но вся эта ситуация настолько сюрреалистична, что он не может понять, как должен реагировать, особенно когда она развязывает свой грёбаный пояс и начинает стягивать верхний слой одежд. – Какого гуя ты творишь? – рычит он, борясь с желанием отвести взгляд. Это какая-то неудачная попытка соблазнения? Но кто бы стал это делать? Цзинь Гуаншань умер много лет назад, и он не думает, что кто-то ещё попытался бы так подставить его, да и кто бы вообще послал с такой целью грубиянку с плечами шире, чем у него? Она останавливается и моргает, глядя на него так, будто каждый день раздевается в лесу перед главами орденов. – Переодеваюсь во что-то более разумное, – говорит эта странная женщина, убирая верхнюю одежду в цянькунь и заменяя её на безрукавную версию, которую она ловкими движениями натягивает и подвязывает поясом. – Я не знаю, как вы, люди, справляетесь с этими нелепыми рукавами, но полагаю, что это как-то связано с тем, что вам никогда не лезут волосы в лицо. Цзян Чэн прищуривается. – Что ты имеешь в виду под «вы, люди»? Она оглядывается, находит свой меч, бесцеремонно запихивает его в мешочек и смотрит ему в глаза. Уголок её рта кривится в полуулыбке. – Ну вы знаете, – говорит она, вытаскивая вместо меча огромное чёртово копьё. – Заклинатели, – после копья она достаёт портупею, усеянную метательными ножами, которую перекидывает через плечо так, словно делает это каждый день, а затем – нечто похожее на верёвочную цепь с тяжёлым острым наконечником. Всё это настолько отвлекает, что ему требуется некоторое время, чтобы проанализировать её ответ. – Заклинатели, – повторяет он, пристально глядя на неё и сжимая челюсти. Она заканчивает закреплять на бедре утяжелённую верёвку, встречается с ним взглядом и кивает. – Заклинатели, – подтверждает она, указывая на бессознательных людей вокруг них. – Вы знаете. Мечи, магия и прочее дерьмо. Если их лишить духовной энергии, то они потеряют сознание. Длинные волосы и большие рукава, которые почему-то никогда не цепляются за вещи, – она выгибает бровь. – Вы не знакомы с этой концепцией, Цзян-цзунчжу? Цзян Чэн не сталкивался с подобным нахальством без присутствия рядом Цзинь Лина или Вэй Усяня, вероятно, уже десятилетия. Он собирается пригрозить сломать ей ноги, когда её слова наводят его на мысль. – Каким образом ты не потеряла сознание? – спрашивает он, раздражённый ею, прерыванием охоты и явной наглостью этого кабана-монстра, выведшего из строя некоторых из его лучших учеников. Кто, гуль задери, эта женщина, которая сейчас пролистывает стопку талисманов, здоровая, бодрая и крайне неуважительная? Она делает паузу, снова смотрит на него и засовывает стопку талисманов между слоями одежд на груди, прежде чем молча предложить ему своё запястье. Цзян Чэн подозрительно прижимает к нему пальцы, приготовившись на случай, если это какая-то ловушка, и направляет в неё ищущий импульс своей ци, чтобы проверить её ядро… – Какого чёрта? – шипит он, отдёргивая руку и окидывая её взглядом с головы до пят. – Духовную энергию не могут съесть, если нет никакой духовной энергии, – говорит она с невозмутимым выражением лица, постукивая кончиками пальцев по своему виску. – Это то, что мы называем стратегией. Цзян Чэн свирепо смотрит на неё, совершенно потрясённый. – Кто ты такая? – ядра нет, но оно не уничтожено – просто так и не сформировалось до конца, и при этом она несла двух заклинателей одновременно, даже не выглядя хоть немного запыхавшейся… Её чуть изогнутые уголки губ растягиваются в ухмылке, а в глубине тёмных глаз скрывается веселье. – Я фермерша, Цзян-цзунчжу, – говорит она с поклоном, который на этот раз кажется вполне искренним. Он тяжело смотрит на неё, шевелит челюстью и щурится, вытягивая на свет давно похороненные воспоминания, засиявшие перед его мысленным взором, как монета, поднятая из ила на дне реки. Девушка, попона, клинки, предложенные ему в главном зале, глаза, встретившиеся с его собственными без страха. – Пять Мечей? – недоверчиво спрашивает он. Он никогда… Цзян Чэн больше ни разу не видел её после того дня. Он предположил, что она не задержалась в ордене, что его старшие ученики проверили её боевые способности и сочли их незначительными. Тогда было так много забот, что через неделю он забыл об этой встрече, а теперь она стоит перед ним, вооружённая до зубов, одетая в наряд, который она определённо не должна носить, и поднимает на него брови, как будто это он здесь странный. – Фань Динсян, вежливое имя Чжуэр, к вашим услугам, – говорит она и вздыхает, по-видимому, сама с собой. – У меня всё шло так хорошо, – жалуется она себе под нос, а затем заметно расправляет плечи в явном намерении вернуться к насущному вопросу. – Кабан-яогуай. – Ты не заклинательница! – рычит Цзян Чэн; кабан-яогуай – последнее, о чём он сейчас думает. – Что ты делаешь здесь в этой одежде? Кто позволил тебе пойти на ночную охоту? – что за нескончаемый грёбаный ад творится в его ордене за его спиной? Женщина – Фань Чжуэр, по-видимому – возводит глаза к небу, как будто ищет поддержки у небожителей, как будто это она держится за остатки своего терпения кончиками ногтей. – Цзян-цзунчжу, – говорит она, – где-то там бродит кабан-монстр, и вы не сможете сразиться с ним в одиночку, если не хотите закончить с истощённой духовной энергией и полным крови ртом, как остальные. Можем ли мы сосредоточиться на его убийстве? – она кланяется, на этот раз с уважением, и это немного успокаивает его. – Когда мы закончим, я всё объясню и приму любое наказание, которое вы сочтёте подходящим. Цзян Чэн сжимает челюсти, но он вынужден признать, что она права. (Ему не нравится признавать это, но ему приходится.) – Хорошо, – цедит он. – Мы отнесём их в безопасное место, а затем… – Здесь они в безопасности, – прерывает его Фань Чжуэр, не заботясь о правилах приличия, после чего вытаскивает стопку талисманов из своего ханьфу и перебирает их. Она, кажется, чувствует его сердитый взгляд, требующий ответов, потому что поднимает глаза и неопределённо жестикулирует вокруг, на каменные стены и рухнувшую арку, когда-то служившую дверным проёмом. – Свиньи не умеют прыгать Это произносится с той же скучающей интонацией озвучивания элементарных фактов, с которой Цзян Чэн мог бы сказать: «Заклинатели носят мечи» или «Рис вкусный». Она говорит это так, будто он уже должен это знать, и это чертовски раздражает, потому что он не знал. Он глава ордена, он не обязан знать Факты о Свиньях. – Думаю, вам придётся летать, – продолжает она, собирая маленькие связки талисманов из большой стопки и непринуждённо прикрепляя их к своей портупее. – Если вы сможете оставаться за пределами его воздействия, пока я убиваю его, вы будете в состоянии подавить и устранить энергию обиды. – Ты? – спрашивает Цзян Чэн, скептически выгнув бровь. – Ты собираешься убить кабана? В одиночку? Фань Чжуэр прикрепляет последнюю связку талисманов к своей портупее, прячет остальные и смотрит ему в глаза с непоколебимой уверенностью. – Да. Они долгое время молча смотрят друг на друга. Кажется, эта Фань Чжуэр очень уверена в себе. Цзян Чэн усмехается и закатывает глаза. – Хорошо, – говорит он. – Не рассчитывай на то, что я буду жечь для тебя бумажные деньги. – Не буду, – говорит она, поднимая своё огромное копьё и прижимая его к плечу. – Всё равно мне не нужно этого от вас, Цзян-цзунчжу, – Фань Чжуэр указывает подбородком в сторону Саньду. – Используйте его, чтобы держаться в воздухе. По меньшей мере, в десяти чжанах, а лучше пятнадцати. Если вы почувствуете, что собираетесь… – и она дёргает пальцами возле приоткрытого рта, изображая взрыв и намекая на рвоту, – …тогда, ну. Постарайтесь этого не делать. – Ты самый грубый человек, которого я когда-либо встречал, – говорит Цзян Чэн, не успев остановить себя, и она фыркает, громко и бесстыдно. – Ух ты, – невозмутимо роняет она. – Я грубее, чем Яо-цзунчжу и Оуян-цзунчжу? Это достижение, которым можно гордиться, – её губы изгибаются в улыбке, обнажая белые зубы, а в уголках глаз собираются морщинки. Это полностью преображает её лицо, словно вспышка заклинания, отпечатываясь на внутренней стороне его век даже после того, как столь же быстро исчезает. Цзян Чэн делает резкий шаг назад, мысленно приказывает Саньду вылететь из ножен и поднимается на нём в воздух. Прекрасно. Он просто останется там и будет смотреть, как эта ужасная женщина проваливает задание, за которое ей изначально не следовало браться, а затем он сам убьёт кабана (каким-то образом), выскребет её труп из грязи и скажет: «Я же тебе говорил». Цзян Чэн удовлетворяется своей убеждённостью в результатах этого фарса, вплоть до того момента, пока Фань Чжуэр не запрыгивает на вершину стены, а затем изящно перескакивает на ветки ближайшего дерева, а затем на следующее дерево – с очевидной лёгкостью и почти без видимых усилий. В какой-то момент она оборачивается и смотрит на него, словно мысленно спрашивая: «Вы идёте или нет?», после чего углубляется в лес, возвращаясь по тому же пути, по которому они попали в этот заброшенный храм. Цзян Чэн гневно хмурится и следует за ней; ветки с тихим шорохом задевают его рукава и полы одежд. Фань Чжуэр приземляется на очередную ветку и ждёт, пока он приблизится, одной рукой держа кабанье копьё, а другой слегка касаясь ствола дерева. – Вы уже чувствуете что-нибудь, Цзян-цзунчжу? – спрашивает она тихим голосом. – О, так моё экспертное мнение теперь имеет значение? – не может удержаться от желания огрызнуться Цзян Чэн, и она бросает на него не впечатлённый взгляд. – Я могла бы отследить его на земле, как это сделал бы обычный человек, – просто говорит она, – но тогда мы не смогли бы обсуждать стратегию наших действий, не рискуя потерей вашей души или что-то в этом роде, – она машет копьём в сторону ветки дерева. – Я делаю это ради вас. Цзян Чэн игнорирует её слова и её саму, вместо этого закрывая глаза и позволяя своему духовному сознанию погрузиться в обследование леса. Энергия обиды чувствуется повсюду, но очевидно, что это всего лишь остаточный след от значительного присутствия, как запах масла для жарки, цепляющийся за одежду после слишком долгого пребывания на фестивале. Он наклоняет лицо то в одну сторону, то в другую, ощущая лес, шелест листьев, необычно-тихий пульс ци Фань Чжуэр. Там? Там! Он уже чувствовал кабана-яогуая раньше, и тяжёлое, почти сырое давление его тёмной энергии ему знакомо. – Туда, – говорит он, открывая глаза. Фань Чжуэр смотрит в указанном им направлении и задумчиво проводит языком по зубам с лёгким удовлетворённым кивком. Он дарит ей Взгляд, и она поясняет: – В том направлении есть вода, а это значит, что там можно хорошо побарахтаться в грязи. Оно всё ещё думает как кабан. – И это хорошо? – не может не спросить Цзян Чэн. Фань Чжуэр пожимает плечами. – Это значит, что я знаю, как его убить, – она прыгает на следующее дерево, не оставляя ему возможности ответить, и Цзян Чэн сжимает зубы так сильно, что они скрипят. Они следуют выбранному пути; энергия обиды клубится в воздухе как дым, сгущаясь до тех пор, пока Цзян Чэн не чувствует, что он практически может резать её на кусочки и подавать на блюде. Фань Чжуэр делает паузу на очередном дереве, наклоняет голову и говорит: – Уже близко, верно? – Да, – подтверждает Цзян Чэн, а затем спрашивает: – Как ты можешь это знать? – Мммн, – задумчиво тянет она, водя большим пальцем вперёд и назад по рукояти своего копья. – Вы когда-нибудь находились в комнате, в которой вот-вот начнётся драка? Цзян Чэн вспоминает каждое мероприятие, на котором он когда-либо бывал вместе с Вэй Усянем. – Да. – Знаете, да, как в такие моменты чувствуется напряжение? Даже если это не столкновение с использованием магии или что-то в этом роде, а просто, скажем, обычная драка в трактире? – Да, – говорит Цзян Чэн, а затем добавляет: – Как часто ты участвовала в подобных драках? – Атмосфера в воздухе перед ночной охотой ощущается так же, – говорит Фань Чжуэр, а затем искоса смотрит на него и отвечает: – Достаточно часто. – Погоди, – говорит Цзян Чэн, когда его достигает осознание, – ты можешь чувствовать энергию обиды? – Да, – подтверждает она, усаживаясь на ветку дерева. Она достаёт откуда-то тыкву-горлянку (сколько у неё с собой цянькуней?) и отпивает из неё. – Думаю, большинство из нас это могут, – говорит Фань Чжуэр, указывая на себя и вниз, на землю, вероятно, имея в виду не-совершенствующихся, – только не так, не на расстоянии ли от себя. Иначе как бы мы узнали, что в таком-то месте обитают призраки, если бы сами не могли их видеть? Эй, хотите пить? Ему протягивают тыкву-горлянку, и Цзян Чэн по привычке собирается отказаться, осознаёт, что на самом деле немного хочет пить, ведёт тихую внутреннюю войну с самим собой о том, хочет ли он, чтобы она подумала, будто он простил её за то, что она выдавала себя за заклинателя, и, наконец, просто принимает долбаную предложенную воду, как грёбаный разумный человек. – У вас покалывает в затылке, и вы знаете, что дерьмо вот-вот случится, верно? – продолжает она, пока он пьёт. – Иногда призраки выглядят, как обычные люди, и всё предупреждение, которое вы получаете – это то самое покалывание. – О, а ты в этом разбираешься, не так ли? – усмехается Цзян Чэн. Он возвращает воду, которая, к сожалению, смягчает его недовольство, проклятье. – Я знаю достаточно, чтобы охотиться на них, – говорит она, поднимаясь и расправляя плечи; его слова соскальзывают с неё, как вода со спины утки, и это заставляет его желать взъерошить её чёртовы перья. – Куда теперь? Цзян Чэну даже не нужно прилагать усилия и использовать своё духовное сознание: тёмная энергия кабана висит в воздухе, отравляя его, словно вонь гнилого мяса. Он указывает направление, и Фань Чжуэр легко кивает ему, прыгая на следующее дерево. Ещё через четыре дерева им приходится замедлиться, пробираясь сквозь кроны как можно тише. Наконец они оказываются на краю поляны и впервые видят свою предполагаемую добычу. Фань Чжуэр вздыхает. – Знаете, – говорит она едва слышно, – самое чертовски раздражающее в яогуаях то, что они всегда прячутся, пока ты на них не нападёшь. Цзян Чэн ничего не говорит, но молча соглашается, глядя на пятно слишком глубокой тени в кустах на другой стороне поляны. – Я просто говорю, – продолжает она, уже с бо́льшим энтузиазмом, – что было бы неплохо иметь возможность получить хоть какую-то информацию об этих проклятых тварях до того, как они нападут на меня на полной скорости. – И говоришь ты это, исходя из собственного опыта? – спрашивает Цзян Чэн голосом, который буквально сочится кислотой. И снова Фань Чжуэр не демонстрирует никакой внешней реакции на его сарказм, вместо этого просто отвечая на его вопрос: – Да, на самом деле, – она загибает пальцы, словно подсчитывая, а закончив, говорит: – Ворон, олень, аллигатор, сова, ещё один олень, курица, змея, ещё одна курица, утка, крыса, две курицы одновременно, черепаха и журавль, – она задумчиво покусывает нижнюю губу и склоняет к нему голову. – Эй, а вам не кажется, что складывается ощущение, будто птицы более восприимчивы к превращению в яогуаев? Есть идеи на этот счёт? Я предполагаю, что они просто по своей природе более злые. Цзян Чэн в действительности не знает, какова причина этого, но он помнит, как в детстве его преследовал конкретный противный петух, и готов поверить в теорию о том, что «Птицы – Зло». Их глаза похожи на грёбаные бусинки и у них нет никакой мимики. Он не доверяет им. – Ты планируешь убить это существо или просто болтать весь остаток дня? – спрашивает он вместо того, чтобы поделиться своими настоящими мыслями. – Потому что, если ты хочешь просто поболтать, мы могли бы сделать это не на дереве. Мы могли бы сделать это где-нибудь, где есть куда присесть, что выпить и нет никакой тёмной энергии. – Как настойчиво с вашей стороны, Цзян-цзунчжу, – тянет она, нисколько не меняясь в лице. – Я всего лишь впечатлительная незамужняя девушка. Не думаю, что вы хотите давать мне повод для каких-нибудь идей, вот так приглашая меня на свидание. Цзян Чэн давится воздухом, когда ярость пополам со смущением охватывают его с головы до ног. Как смеет эта женщина делать подобные инсинуации, да ещё и таким тоном голоса! (Саркастичным, указывает часть него, это был саркастичный тон голоса.) Кем, чёрт возьми, она себя возомнила, проявляя такую дерзость по отношению к своему главе ордена? Это явное нарушение субординации! (Это ведь нарушение субординации, даже если технически она не заклинатель? Цзян Чэн не знает, что злит его ещё больше.) – Подержите это, пожалуйста, – это всё предупреждение, которое он получает, прежде чем она вручает ему своё копьё (и, опять же, почему копьё?). Цзян Чэн принимает его, потому что позволить ему просто упасть на землю кажется более плохим вариантом, и в яростном замешательстве наблюдает, как Фань Чжуэр достаёт маленький нож и зеркало. Твёрдыми руками и с почти скучающим выражением лица она оставляет порез у себя за ухом, который немедленно начинает обильно кровоточить, как и все раны на голове. Какого демона. Его вопрос, должно быть, написан у него на лице, потому что она смотрит на него, пожимает плечами и говорит: – Для моих талисманов. Цзян Чэн хмурится в ответ на это объяснение и вздрагивает, когда она забирает копьё обратно, отвлекая его от размышлений. – Спасибо, – говорит Фань Чжуэр, вертя своё оружие в руках движением, которое кажется скорее привычкой, чем чем-либо ещё; красная струйка влажно блестит, скользя вниз по её шее. Она напрягается, что он распознаёт как намерение сделать очередной прыжок, и вдруг замирает. – Эй, Цзян-цзунчжу. Цзян Чэн не откликается, но поднимает одну бровь в своём лучшем «Какого гуя ты хочешь?» выражении. – Однажды вы спросили, стоит ли за моим вежливым именем какая-то история, – она ухмыляется ему, ещё одна была-и-исчезла вспышка. – Приготовьтесь узнать. А потом она подмигивает ему, как будто это развлечение, как будто они друзья, и прежде чем Цзян Чэн успевает отреагировать, она грациозно спрыгивает с ветки, взметая вокруг себя заклинательскую форму цветов Юньмэна, и легко приземляется на поляне. Она принимает широкую, твёрдую стойку с копьём наготове, а Цзян Чэн занимает недавно освободившееся после неё место на ветке и прислоняется спиной к дереву, чтобы понаблюдать за её безвременной смертью. Это то, чего она заслуживает, твёрдо говорит он себе. Есть причина, по которой простолюдины платят налоги заклинателям: они нуждаются в заклинателях, чтобы справляться с подобными ситуациями. Внизу, по другую сторону поляны, снова раздаётся ужасающее, пронзительное хрюканье, и его рука сжимает Саньду. Может быть, ему стоит… ему не нравится смотреть, как люди умирают напрасно... да, она грубая и ужасная, но заслуживает ли она того, чтобы монстр до смерти затоптал её своими копытами? Кабан-яогуай выбегает из зарослей, огромный и чудовищный, как и ожидалось, источая вокруг себя энергию обиды. Его копыта – как он и представлял, жутко огромные – разрывают лестную подстилку, отбрасывая в сторону крупные комья земли, а Фань Чжуэр просто стоит там, даже не реагируя. Должно быть, страх приковал её к месту. Цзян Чэн готовится отправить Саньду вниз – кабан никак не сможет съесть его духовную энергию через меч, и, возможно, он сможет отвлечь его достаточно, чтобы она успела свалить оттуда, как чёртов здравомыслящий человек… Саньду гремит в ножнах, и в тот же момент Фань Чжуэр приседает ещё ниже в своей стойке, посылая копьё в цель. Звук удара пугает птиц, заставляя их вспорхнуть с деревьев, и Цзян Чэн чувствует, как ветки вокруг него вибрируют от леденящего душу воя кабана. Он сжимает зубы, когда тёмная энергия заволакивает его взгляд в бурлящем вихре, полностью ожидая увидеть мёртвую женщину и разозлённого монстра, когда дымка исчезнет, и он почти падает с грёбаного дерева, когда вместо этого его собственные глаза отчётливо видят разозлённого монстра и Фань Чжуэр, всё ещё стоящую на ногах и вцепившуюся в копьё, торчащее из кабана, так сильно упираясь ногами, чтобы не позволить навалившемуся на неё существу опрокинуть её, что перед ней в земле остались бороздки, а позади неё – две небольшие горки. Всё её тело дрожит, копьё твёрдо вонзилось в массивное плечо кабана, её торс низко, а центр равновесия ещё ниже – она отказывается быть сбитой с ног. Кабан снова рычаще хрюкает, вонзая копыта в землю в попытке продвинуться вперёд. Фань Чжуэр позволяет ему это, отработанным движением меняя свою позицию, чтобы кабан пробежал мимо, а не на неё, и вырывает из монстра копьё, отчего в воздух брызжет тёмная кровь. Когда кабан движется мимо, Цзян Чэн видит, как она кончиками пальцев касается себя за ухом. Они окрашиваются в красный, и она тянется ими к талисманам на своей портупее, срывает один из них и шлёпает его на задницу кабана перед тем, как они расходятся в стороны. Фань Чжуэр делает ещё один прыжок назад и оказывается почти на другой стороне поляны. Цзян Чэн не уверен почему. Он не думает, что разумно давать яогуаю такой большой запас времени для атаки или пространство для манёвра. А затем талисман взрывается облаком крови и обгоревшего, исходящего паром и энергией обиды мяса. Ах, думает Цзян Чэн, в его ушах звенит, когда кабан визжит от боли и ярости. Теперь понятно почему. Кабан, хромая, разворачивается, намереваясь снова напасть на Фань Чжуэр. Та взмахивает копьём с почти скучающим видом и шагает обратно к середине поляны, становясь в центр развороченной земли с явно оправданной уверенностью. Яогуай опускает голову, угрожающе наставляя бивни на своего противника, и снова хрюкает, бросаясь в атаку. На этот раз монстр находится ближе к нему, и Цзян Чэн чувствует, как дерево дрожит от тяжести его поступи. Фань Чжуэр снова использует своё копьё, и этот удар оказывается ещё громче, чем прошлый, а тёмная энергия звеняще разносится по лесу. Они снова сцепляются: кабан пронзён копьём до перекладины, а Фань Чжуэр использует свой вес, чтобы глубже вонзить оружие и удержаться на ногах. Кровь струится из колотой раны на плече кабана и подкопчённого, развороченного мяса его заднего бедра, проливаясь на землю и вкупе с ней образуя отвратительную грязь. Цзян Чэн хорошо знаком с кровавой грязью, и это может быть обычным делом для ночных охот, но это не значит, что оно должно ему нравиться. Низко наклонившись, Фань Чжуэр смещает свою хватку на копье так, чтобы прижать его к бедру, и тянется к талисману освободившейся рукой. К несчастью для неё, кабан выбирает этот момент, чтобы потрясти своей огромной головой и вырвать копьё из её рук, оставив женщину безоружной перед его огромными бивнями. (Цзян Чэн предполагает, что этот кабан крупнее обычного – он видел свиней и раньше, и они сами по себе достаточно большие, однако он совершенно уверен, что кабан обычно не достигает уровня холки лошади, так что, скорее всего, энергия обиды обозлила и увеличила это существо. Он делает мысленную пометку позже спросить Фань Чжуэр об этом, поскольку она, кажется, много знает о кабанах, с ужасом понимает, что ему придётся признаться в своём невежестве перед чёртовой фермершей, и решает ни в коем случае не делать этого.) Фань Чжуэр спокойно относится к потере своего основного оружия, что, по мнению Цзян Чэна, довольно дерьмовая ситуация. Она легко отпрыгивает назад, заставляя яогуая преследовать её, и касается обеими руками кровавого следа на своей шее. Слишком бесстрастно для того, кто лицом к лицу сталкивается с нападающим монстром, она хватает ещё два талисмана, ждёт, пока кабан окажется слишком близко, чтобы успеть повернуть, и подпрыгивает в воздух. Она кувыркается вперёд над этой грёбаной штукой с плавностью, которой позавидовали бы мастера фестивальных выступлений; её руки опускаются вниз, прилепляя оба талисмана к спине кабана и используя его собственную инерцию, чтобы безопасно развести их подальше друг от друга. (Цзян Чэн украдкой затыкает уши.) Два взрыва спустя кабан истекает кровью, определённо сильно травмирован и взбешён. Он издаёт звук, который совсем не походит на что-либо, что должно исходить от свиньи, и кружится следом за Фань Чжуэр, руки которой пусты. Существо хромает, копьё по-прежнему свисает с его бока, но оно ещё не сдалось и злобно смотрит на своего врага красными глазами-бусинками, громко дыша и утробно рыча. Они кружат друг вокруг друга, оба настороженные, и Фань Чжуэр снимает с пояса верёвочную цепь с острым наконечником, не сводя глаз с кабана. Она начинает раскручивать наконечник, в одной ладони держа цепь длиной с вытянутую руку, а в другой – петли оставшейся верёвки. Проходит совсем немного времени, прежде чем скорость вращения становится настолько большой, что цепь размывается, и кажется, будто Фань Чжуэр держит в руке щит, а когда кабан бросается на неё, она отпрыгивает в сторону и направляет наконечник прямо в его чёртово рыло. Остриё врезается в кожу и кости, оставляя открытую рану на морде существа, и она делает неуловимое движение, разворачивая запястье, а в следующий момент цепь снова начинает вращаться вокруг её руки, превращаясь в размытый диск. Цзян Чэн чувствует, как его челюсть начинает падать, и тут же сопротивляется этому недостойному порыву. Какого дьявола. Можно ли иметь духовное оружие без золотого ядра? Это то, что он видит? Фань Чжуэр ударяет яогуая наконечником снова и снова, разбивая его череп и плечи; каждый удар оставляет ещё одну рану, каждая рана добавляет ещё больше тёмной, наполненной энергией обиды крови в мерзкую грязь лесной подстилки. Цзян Чэн только начинает задаваться вопросом, собирается ли он просто стоять и наблюдать до конца дня, как женщина забивает кабана до смерти, когда монстр снова рычит и бросается вперёд, запутывая верёвку вокруг своих бивней и резко дёргая головой. Фань Чжуэр не успевает бросить остальную часть цепи, поэтому внезапный рывок сбивает её с ног и подбрасывает в воздух. На стороне кабана немалый вес, и он движется быстро, так что рывок выходит сильным. У неё нет времени сориентироваться для лучшего приземления, прежде чем она врезается спиной в дерево с достаточной силой, чтобы соскрести своим телом кору со ствола, и приземляется на землю, больше не двигаясь. Проклятье. Проклятье. Цзян Чэн крепче сжимает меч и обдумывает свои варианты. Кабан выглядит так, словно его пропустили через мясорубку – возможно, он сможет убить его на расстоянии с помощью Саньду, а затем приблизиться и подавить энергию обиды. Вполне возможно, дела у монстра сейчас настолько плохи, что он не сможет истощить его, как это случилось с остальными. Если это так, то он сможет убить его напрямую, нанести удар прямо в его уродливую паскудную морду и не задаваться вопросом, почему это похоже на месть. Он определённо предпочёл бы этот вариант – ему не удалось нанести ни один чёртов удар, и весь смысл этой ночной охоты заключался в том, чтобы хоть раз сделать что-то несложное, вместо того чтобы найти совершенно новую грёбаную сложность. Кабан разворачивается мордой к, вероятно, мёртвой Фань Чжуэр и роет копытами землю. В его бивнях всё ещё путается верёвочная цепь, из бока торчит копьё, а дыхание становится всё более затруднённым и громким. Существо бросается вперёд, прежде чем Цзян Чэн успевает принять решение, и он напрягается, готовый спрыгнуть с дерева, когда Фань Чжуэр в последний момент откатывается в сторону и быстро поднимается на ноги. Кабан врезается в дерево вместо неё, с таким грохотом, от которого сотрясаются все ветки каждого дерева, вероятно, на расстоянии половины ли, и она выдёргивает из него своё копьё с ещё одной струёй крови. Время замедляется, как это иногда случается в бою, и она поднимает взгляд на Цзян Чэна, всё ещё напряжённо замершего на дереве в готовности спрыгнуть. Яркая, дикая улыбка озаряет её лицо, исчезнув так же быстро, словно мелькнувший луч света, отражённый от лезвия, а затем она поворачивается, принимает стойку и вонзает копьё прямо в глаз кабана-монстра. Даже со своего места он слышит, как хрустит кость, и существо медленно падает на землю – настолько большое, что конечности не сразу понимают, что оно мертво. – Цзян-цзунчжу! – кричит она, сосредоточенно глядя на кабана, из головы которого всё ещё торчит копьё. Цзян Чэн встряхивается и завершает движение, начатое ранее, спрыгивая с дерева и одновременно с этим уже начиная плести заклинание. Он бросает его при приземлении, позволяя своей пурпурной ци окружить гигантский труп, и наконец-то, наконец-то, когда тёмная энергия отделяется и сливается в маслянистое облако, он позволяет Цзыдяню пробудиться. Кнут рассекает воздух, пробивая центр густого облака и созданного им массива, удерживающего его на месте, и с последним пронзительным воплем энергия обиды растворяется, исчезая из мира. У Цзян Чэна закладывает уши от внезапного перепада давления, как иногда бывает, когда он летает, но почти сразу это проходит. На поляне воцаряется тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием Фань Чжуэр и биением сердца Цзян Чэна, отдающимся в его ушах. Он чувствует… Цзян Чэн не уверен, что он чувствует, и это определённо заставляет его чувствовать раздражение. Испытывает ли он удовлетворение? Вроде того, но это чувство выполненного долга не направлено внутрь. Оно направлено вовне. На… Цзян Чэн на мгновение осознаёт, что он гордится Фань Чжуэр, что совершенно ужасно, и он берёт эту эмоцию и хоронит её в самых глубоких уголках своего проклятого разума, а затем засыпает её камнями. Это, безусловно, самое неприемлемое событие из всех, что произошли сегодня. Мироздание, кажется, воспринимает эту мысль как вызов, поскольку в следующий момент Фань Чжуэр кричит: «Да, чёрт возьми!», роняет копьё и хватает его за талию, подбрасывая в грёбаный воздух. Цзян Чэн настолько ошеломлён происходящим, что его разум прекращает работать, и нет ничего, кроме пустоты и тишины внутри его черепа, когда она ловит его, обнимает так крепко, что у него хрустит позвоночник, и верещит: – Мы сделали это! Цзян Чэн по-прежнему не проявляет никакой внешней реакции. Вместо этого он смутно копается в своих воспоминаниях о том, когда в последний раз к нему прикасался кто-то, кто не был: 1) целителем; 2) человеком, который пытался его убить; 3) Цзинь Лином, и пару раз Цзинь Лин определённо был достаточно расстроен, чтобы как минимум мысленно стремиться попасть во вторую группу. Вероятно, это было в какой-то момент перед смертью а-цзе, осознаёт он со знакомым уколом горя, которое никогда не смягчается. – Юхууу! – вопит Фань Чжуэр, отпуская его, потому что, очевидно, ей нужны руки, чтобы бить воздух, пока она исполняет наполненный восторгом и лишённый хореографической постановки победный танец. – Ага! Отсоси, кабан! Пошёл ты! – она пинает побеждённого монстра в бок и делает два непристойных жеста в его сторону. Губы Цзян Чэна хотят сделать что-то совершенно непривычное, и он рефлекторно хмурится. – Чёрт! – восклицает она, поворачиваясь к нему; её глаза сияют от радости, а лицо испачкано грязью, потом и кровью. – Цюаньгу-цзунчжу! Ты бы дьявольски невероятен! – она бьёт его в плечо настолько сильно, что оно болит, но Цзян Чэн никак не реагирует на это, потому что его мозг всё ещё застрял на Цюаньгу. – Чёртов кнут! Он просто… – и она издаёт звук, который, по его мнению, задумывался как цзыдяньский, и в основном похож. – …а затем массив просто взорвался! – это странное взаимодействие ещё не закончилось, поскольку теперь она хватает его за оба плеча и трясёт. – Я никогда не видела этого кнута в действии! Это дерьмо реально крутое! – Убери от меня свои грёбаные руки, – наконец удаётся выдавить Цзян Чэну, когда он скованно вырывается из её хватки, весь разгорячённый от гнева, смущения и ужаса от бесцеремонности всей этой неприличной ситуации. – Простите! – немедленно говорит она, отступая прочь; её глаза всё ещё сияют, а на лице появляется немного болезненная улыбка. – Не хотела распускать руки! Это энергия боя! Это было хорошо, и я в восторге! – её голова запрокидывается назад, и она воет, вскинув вверх руки, когда из её груди вырывается и улетает к небесам чистая, изнурённая радость. Должно быть, из-за остаточного волнения боя и этих крепких объятий рёбра Цзян Чэна охватывает странное ощущение, когда она это делает. Это единственное объяснение. – Хорошо, – говорит Фань Чжуэр, очевидно, немного успокоившись теперь, когда перестала бессловесно кричать. – Хорошо, уф, ладно, думаю, я в порядке. Цзян Чэн хмурится на неё, потому что она этого заслуживает. – Итак, энергия обиды, – говорит она, внезапно снова приняв деловитый вид и положив руки на бёдра. – Она исчезла, верно? Я больше не чувствую жуткое покалывание в затылке, значит, сейчас это всё безопасно? – одна её рука обводит кабана-монстра, подразумеваемого под этим всем. – Ты сомневаешься в моих навыках? – холодно осведомляется Цзян Чэн. – Нет, Цзян-цзунчжу, – тут же говорит она, что, по крайней мере, немного радует. – Я никогда не сражалась с кабаном-яогуаем в одиночку, поэтому хотела убедиться, что вам больше ничего не нужно делать, – уголки её губ изгибаются в чём-то, похожем на огорчение. – Обычно присутствует больше настоящих заклинателей для, ну вы знаете… добивания. Ох, и разве это не та тема, о которой Цзян Чэн хотел бы задать множество вопросов? Но не здесь и не сейчас. – Безопасно, – подтверждает он. – Отлично, – Фань Чжуэр кланяется, поднимая перед собой свои израненные и потрёпанные руки. Кажется, она сейчас двигается немного иначе, чем прежде? – Спасибо, Цзян-цзунчжу, – Цзян Чэн испытывает короткий прилив признательности к ней и её очевидному возвращению к соблюдению формальностей, и это длится до тех пор, пока она не поворачивается, вытаскивает своё копьё из кабана с хлюпающе-скрипучим звуком и использует его, чтобы аккуратно отпилить бивень. Она поднимает его и оценивающе осматривает со всех сторон. – Что ты делаешь, – Цзян Чэн не находит в себе энергии даже для того, чтобы озвучить это с вопросительной интонацией. – Я сохраню это, – объясняет она, кратко ухмыляясь и подмигивая, когда прячет бивень в мешочек цянькунь. Цзян Чэн закатывает глаза. – Зачем. – Потому что это круто, – совершенно бесстыдно отвечает она. Уголок её рта кривится. – Вы хотели бы забрать себе второй, Цюаньгу-цзунчжу? Цзян Чэн пытается воспламенить её взглядом. Когда это не срабатывает, он разворачивается на каблуках, удовлетворённо ощущая тяжесть подола ханьфу, разлетающегося вокруг него, и уходит в лес тем же путём, которым они пришли. Шаги следуют за ним мгновение спустя, и он задумывается, на краткий миг, стоит ли ускориться. У неё нет грёбаного ядра. Она не сможет использовать это, чтобы не отставать от него, если он действительно решит пойти быстрее. Она убила этого кабана сама, говорит голос глубоко-глубоко внутри него, тот голос, который звучит немного похоже на него и немного на а-цзе. Ты должен быть способен признавать это, даже если тебе это не нравится. Цзян Чэн стискивает зубы, чувствуя, как напрягаются мышцы его челюсти. Он не ускоряется. . . . Фань Динсян почти уверена, что в любой момент Цзян-цзунчжу собирается либо ударить её мечом, либо выпороть кнутом, либо выгнать с Пристани Лотоса. Каждый момент, когда он не делает ничего из этого, – это дар, и она ценит каждый из них. Он больше не говорит ни слова всю дорогу до заброшенного храма, где они оставили остальных, и она думает, что это делается с целью запугать её. Юмор в том, что теперь, когда случилось самое худшее и он знает о ней правду, Фань Чжуэр больше не боится его. Она избегала этого мужчину более десяти лет, и всё это было разрушено за один день. Сейчас худшее, что он может сделать – это убить её или изгнать из ордена, и каким-то образом это знание является своего рода избавлением. В любом случае, дело в том, что она не запугана – она сейчас словно бездонный колодец злобного возбуждения, наслаждающегося тем, как его, по-видимому, раздражает отсутствие у неё страха. На самом деле, это очень хорошо, потому что злость – единственное, что удерживает её в вертикальном положении. Она убила кабана-монстра! Собственными руками! И её швырнули в дерево! С этим мало чем могли помочь защитные талисманы, которые она кропотливо вышила на своей форме, и Фань Динсян почти уверена, что всё её тело – это один большой синяк. Она с тоской думает о бочке с горячей водой на постоялом дворе и надеется, что Цзян-цзунчжу отложит свою казнь хотя бы ненадолго, чтобы она успела искупаться. К тому времени, как они возвращаются, остальные находятся в разной степени сознания, что радует, потому что Фань Динсян готова нести людей, если потребуется, но определённо предпочла бы не делать этого, учитывая, как она использует вышеупомянутую злость, чтобы не хромать. Ху Юэкэ уже на ногах и тормошит остальных вместе с Чжан Луань, – эти двое всегда быстро восстанавливались, – и они смотрят вверх с одинаковым диким выражением в глазах и криком: «Цзян-цзунчжу!», когда он легко приземляется на мшистую землю. Они обе кланяются, а затем переводят взгляд на Фань Динсян, которая приземляется рядом с ним уже не так легко. Ху Юэкэ моргает, оглядывает её, а затем прямо говорит: – Выглядишь паршиво. Проклятье. Проклятье. План Фань Динсян состоял в том, чтобы заставить остальных притвориться, будто они не знают её. Таким образом, она могла бы сосредоточить весь праведный гнев Цзян-цзунчжу на ней и только на ней. Она бросает на двух заклинательниц безумный взгляд и слегка покачивает головой, как раз в тот момент, когда Цзян-цзунчжу говорит: – Ах. Значит, вы знаете друг друга, – каждое слово выходит лаконичным, будто выбитое скупыми движениями на каменной табличке. – У меня возникли некоторые вопросы о том, что именно происходит за моей спиной, – продолжает Цзян-цзунчжу, в то время как Ху Юэкэ и Чжан Луань низко сгибаются в извиняющихся поклонах, – но прямо сейчас всё, чего я хочу – покинуть этот треклятый лес как можно скорее, – он резко поворачивается к Чжан Луань. – У остальных всё в порядке? Фань Динсян почти ничего не запоминает о пути обратно в деревню и на постоялый двор, где они останутся на ночь, кроме собственного дискомфорта и того, что её друзья время от времени незаметно берут её за руку, чтобы немного поделиться своей едва восстановившейся духовной энергией. Это не действует на неё так же, как подействовало бы на другого заклинателя, но они научились ускорять её исцеление с помощью осторожного и целенаправленного применения. В данный момент речь идёт о том, чтобы помочь ей не заснуть и удержаться на ногах. Небеса, она могла бы съесть целого кабана в одиночку, а потом проспать неделю. Может быть, когда Цзян-цзунчжу выгонит её из ордена, она сможет найти дешёвый постоялый двор и сделать именно это. Говоря о постоялых дворах, один из них как раз перед ней, и Фань Динсян стискивает зубы из-за унизительной неизбежности небольшой лестницы, ведущей к входной двери. Она справляется с ней, никак не выдавая, насколько ей больно, и лелеет туманные планы как-нибудь сбежать в комнату, которую делит с Ху Юэкэ и Цзян Фэнли. Как только она сможет скрыться из виду, то позволит себе рухнуть, а им – втереть различные мази в её ужасно слабые незаклинательские мышцы, и, возможно, к завтрашнему утру она сможет дышать без ощущения, будто при каждом вдохе её бьют по рёбрам. Они определённо ушиблены, и это лучше, чем если бы они были сломаны, но ненамного. (Фань Динсян любит ночные охоты, но эта часть? Эта часть – отстой.) Цзян-цзунчжу ведёт их наверх по лестнице (ну разумеется, чёрт возьми) в свою комнату, ждёт, пока все выстроятся в строгие ряды, склонив головы, с мечами в руках (дьявол, она так и не достала свой меч обратно. Она всё ещё держит своё копьё и не сняла портупею с ножами, проклятый ад, так держать, Фань Динсян), и обводит их пристальным взглядом, словно пытается создать своими прищуренными глазами огненные талисманы. Фань Динсян глубоко и медленно дышит, заставляя себя не покачиваться из стороны в сторону. – Итак, – его голос и рот напряжены, а его застывшие плечи под слоями ханьфу напоминают камень. – Кто-нибудь хочет объяснить её? – Цзян-цзунчжу не утруждает себя жестами. Фань Динсян и без того выделяется, как кабан среди кур. – Цзян-цзунчжу, – говорит она, выходя вперёд, прежде чем кто-либо ещё попытается броситься грудью на этот конкретный меч. – Господин, – Фань Динсян поднимает руки вместе с копьём, чтобы поклониться, настолько уважительно, насколько это возможно для этой совершенно неуважительной ситуации, и обнаруживает, какой это было ошибкой, когда каждый мускул её туловища – спереди, сзади и по бокам – кричит в агонии. Болезненное шипение вырывается сквозь её зубы без её разрешения, и она чувствует, как её лицо искажается. Чёрт, проклятье, все демоны преисподней, она собиралась быть сильной. – Поднимись, – рявкает Цзян-цзунчжу, и Фань Динсян удаётся это сделать, частично опираясь на своё копьё, к её собственному отвращению. Он шагает навстречу ей, на мгновение слегка приподняв руки, прежде чем резко отдёрнуть их, опустив по бокам. Грозный, тяжёлый взгляд окутывает её с головы до ног. – Ты ранена, – твёрдо говорит он. – Ничего, что нельзя излечить, Цзян-цзунчжу, – честно говорит она. Агрх, её голос дрожит? Какое разочарование. Цзян-цзунчжу пронзительно смотрит на неё ещё мгновение, а затем закатывает глаза. Он часто так делает, сегодня она узнала об этом. – Ты вот-вот потеряешь сознание, – отчитывает он, – и от тебя воняет, как от дохлого кабана. Иди и… проклятье, иди и делай всё, что ты, гуль тебя задери, делаешь, когда ходишь на ночную охоту, на которой тебя не должно быть. Объяснишь мне всё утром. Фань Динсян моргает. Значит, она всё же сможет насладиться горячей водой, прежде чем её насадят на меч. Хорошо. – Эта благодарит вас, Цзян-цзунчжу, – говорит она, снова кланяясь (ой-ой-ой-ой). Он с раздражённым фырком уносится прочь, и, прежде чем Фань Динсян полностью осознаёт, что произошло, она обнаруживает себя в своей комнате, сидящей на краю кровати, в то время как её друзья осторожно раздевают её. – Я на мгновение отключилась? – спрашивает она. Ответ ей услышать уже не удаётся, и, в следующий раз открыв глаза, она оказывается в бочке с горячей водой, пахнущей целебными травами. Ладно, она определённо ненадолго потеряла сознание. – Ты в порядке? Сможешь выпить это? – спрашивает Ху Юэкэ, стоя возле её локтя и протягивая чашу с лечебным чаем. – Ты убила кабана? Это было грязно? – интересуется Цзян Фэнли, вычёсывая мусор из волос Фань Динсян. – Да на все эти вопросы, – отвечает Фань Динсян, выпивая горькое снадобье двумя быстрыми глотками. Пустую чашу заменяет чаша с супом. В мясном бульоне аппетитно плавают пельмешки, и Фань Динсян опустошает примерно половину чаши, прежде чем к ней приходит осознание. – Я обняла Цзян-цзунчжу, – говорит она, ни к кому конкретно не обращаясь. Холодный ужас пронзает её кости, когда воспоминания о бое проносятся у неё перед глазами. – Святые небеса, я подбросила его в воздух, поймала, а потом обняла. Ху Юэкэ смотрит на неё широко распахнутыми глазами. Гребень Цзян Фэнли застывает в её волосах. – Ты сделала что? – спрашивает Ху Юэкэ высоким голосом. – О чём ты думала? – спрашивает Цзян Фэнли, снова двигая гребнем, но уже более быстрыми движениями. – Это было сразу после того, как я убила кабана, – говорит Фань Динсян. – Вы знаете, что со мной происходит после боя. Я вряд ли вообще была способна думать, – она доедает суп, потому что эмоционального потрясения недостаточно, чтобы заставить её потерять аппетит, и передаёт чашу обратно, как раз в тот момент, когда ещё одно воспоминание прилетает ей сродни пощёчине. – Я назвала его Цюаньгу-цзунчжу. – О боги, – выдыхает Ху Юэкэ, лицо которой застывает в выражении изумлённого ужаса. – Ты этого не сделала. – Я это сделала, – говорит Фань Динсян, погружаясь в бочку до тех пор, пока вода не достигает её подбородка. – Я назвала его Цюаньгу-цзунчжу дважды. Дерьмо, мне конец. Я просто утоплюсь прямо в этой бочке. Пожалуйста, сожгите для меня бумажные деньги, ладно? – Ты не можешь утопиться, – разумно говорит Цзян Фэнли. – Ты испортишь всю мою тяжёлую работу над твоими волосами. – К тому же, после всех усилий, которые мы приложили, чтобы научить тебя плавать, было бы неуважительно по отношению к нам, твоим друзьям, если бы ты утонула, – Ху Юэкэ нежно хлопает её по голове. – Грубо с твоей стороны. – Хорошо, – неохотно соглашается Фань Динсян, – но когда завтра Цзян-цзунчжу отхлестает меня до смерти за то, что я выдавала себя за заклинателя, обнимала его и называла его неуместным прозвищем, я надеюсь, тогда вы все сожжёте для меня бумажные деньги. – Это не неуместное прозвище, – возражает Ху Юэкэ. Когда они смотрят на неё, она пожимает плечами и невозмутимо поясняет: – Если он не хочет, чтобы его называли Цюаньгу-цзунчжу, тогда у него не должно быть такого лица. – Пожалуйста, скажи ему это, – говорит Фань Динсян, чувствуя, как внутри неё зарождается ужасное, безудержное хихиканье. – Пожалуйста, скажи ему это в лицо, и тогда Цзян Фэнли сожжёт бумажные деньги для нас обеих. – Это кажется справедливым, – соглашается Цзян Фэнли, работая над очередным колтуном. – А теперь, в качестве оплаты за мою помощь, пожалуйста, расскажи мне, как ты убила кабана-монстра, – её голос обостряется, и это означает, что она, вероятно, улыбается. – Похоже, это было кроваво. – Съешь ещё супа, – говорит Ху Юэкэ, протягивая другую полную чашу. – Если это твоя последняя трапеза перед тем, как Цюаньгу-цзунчжу убьёт тебя, ты должна насладиться ею, верно? Фань Динсян улыбается и садится достаточно высоко (ой), чтобы принять чашу с супом. Она может умереть завтра, но, по крайней мере, у неё есть друзья. Могло быть и хуже. Она могла умереть, так и не искупавшись, и навсегда остаться призраком-грязнулей.