江山如有待 | It Seems the Hills and Rivers Have Been Waiting | Горы и реки живут ожиданьем моим

Фань Динсян живёт на Пристани Лотоса уже месяц. За это время она изучила планировку обширного, наполовину расположенного на сваях прямо над водой комплекса ордена; получила одежду, у которой, вероятно, был только один владелец до неё, что делает её практически новой; нашла аптекаря, который может снабжать её привычным лекарством; и выполнила много работы по дому, ни одна из которых не была связана со свиным дерьмом. Фань Динсян не осознавала, сколько свиного дерьма было в её жизни, пока оно не исчезло, и она нисколько по нему не скучает. К сожалению, помимо свиного дерьма, её жизнь также лишена тренировок, и это разочаровывает. Она не ожидала, что на самом деле станет заклинательницей из-за всей этой истории с «неразвитым золотым ядром», но она пришла с пятью мечами! Пятью! Это на пять больше, чем она слышала, чтобы принёс кто-либо ещё. Цзян-цзунчжу, казалось, даже был впечатлён ею – если судить по выражению лица, которое она смогла различить под его постоянной хмуростью. Когда она это представляла, то надеялась, что они увидят, на что она способна, и тогда она сможет продолжить боевую подготовку, даже если это не будет включать в себя грёбаные полёты или что-то в этом роде. Вместо этого старшие ученики посмотрели на неё, проделали эту штуку с её запястьем и определили к прислуге. Фань Динсян совершенно не возражает; если чему-то и учит разведение свиней, так это готовности выполнять чёрную, изнурительную работу, и упоминала ли она, что на этот раз её работа не связана со свиным дерьмом? Это просто кажется пустой тратой, вот и всё. Она продолжает тренировки, которыми может заниматься в свободное время: отжимается, приседает и выполняет другие упражнения в своей комнате, а по ночам пробирается в один из пустых внутренних дворов, чтобы попрактиковаться со своим копьём. Фань Динсян действительно не думает, что просит о многом, она просто хотела бы иметь шанс проявить себя, и, возможно, сразить какого-нибудь монстра. Фань Динсян возвращается в свою комнату после ужина, размышляя о том, сможет ли она найти свободное место для тренировки перед сном, или будет лучше снова улизнуть под прикрытием ночи, когда она поворачивает за угол и натыкается взглядом на двух заклинателей, прячущихся в углу. Фань Динсян тут же переключается на бесшумную походку, за которую на неё раньше всегда ворчала бабушка. Она не хочет спровоцировать неловкую ситуацию. Может быть, ей удастся найти другой путь, чтобы пройти мимо и не мешать им целоваться, или чем бы они там ни занимались. – О, нет, я в порядке, – доносится до неё ветром голос девушки, в котором она слышит напряжение, замаскированное вежливостью. – Вам не нужно себя утруждать, – Фань Динсян замирает. Она знает этот тон голоса. Она использовала этот тон голоса. Теперь, когда она знает, что искать, она видит, как более высокий заклинатель наклоняется вперёд, блокируя путь к отступлению меньшей фигуре; его рука так знакомо лежит на её плече. Фань Динсян сохраняет свою бесшумную походку, приближаясь до тех пор, пока не оказывается в пределах захвата. – Да ладно, давай, – говорит мужчина масляным голосом. – Я слышал, что ты хорошо управляешься с мечами… – Вам что-нибудь нужно? – спрашивает Фань Динсян тем голосом, который она обычно использует, когда отдаёт приказы свиньям. Мужчина-заклинатель подпрыгивает и наполовину оборачивается, удерживая девушку в углу. Он бросает на Фань Динсян затуманенный похотью взгляд, а затем расплывается в улыбке, такой же масляной, как и его слова. – О, нет… – начинает он, но Фань Динсян не обращает внимания на то, что он говорит, пристально глядя на девушку-заклинательницу в углу. Они примерно одного возраста, её волосы собраны в одну из тех замысловатых причёсок, которые Фань Динсян не умеет делать, а на лице у неё искусно нанесённый лёгкий макияж. Она отвечает Фань Динсян очень характерным выражением лица: широко раскрытые глаза и улыбка, обнажающая все зубы. Ах. – Хотите, я провожу вас обратно в вашу комнату? – спрашивает она девушку, прерывая бессмысленную лживую чепуху Масляного. – О, – отвечает девушка, высвобождаясь из хватки мужчины, – я бы не хотела тебя беспокоить. – Это меня не побеспокоит, – говорит Фань Динсян, бесцеремонно вклиниваясь между девушкой и Масляным таким образом, что ей удаётся вроде как вырвать её из его досягаемости, как если бы она отделила больное животное от стада для лечения. Теперь, если она сможет просто вернуться с ней обратно на пристань и повернуть за угол… – Вообще-то, у нас был личный разговор, – цедит сквозь зубы Масляный, не переставая улыбаться и вставая перед ними, прежде чем они успевают уйти, так чертовски предсказуемо. – И я бы хотел его продолжить. – Хм, – весело отзывается Фань Динсян, без раздумий закрывая собой девушку от этой кучи человеческого мусора. – Нам всем хотелось бы иметь то, что нам недоступно, не так ли? – она демонстрирует ему все свои зубы в улыбке-оскале и отвешивает поклон, достаточно вежливый, чтобы не быть прямым оскорблением. – Надеюсь, ваш вечер проходит хорошо, сяньши, – говорит она голосом, который никто не смог бы назвать саркастичным. Масляный краснеет от гнева, отказываясь от любого подобия дружелюбности. – Кем ты себя возомнила? – шипит он, выпрямляясь в полный рост, но ему по-прежнему приходится запрокидывать назад голову, чтобы встретиться с ней взглядом. – Ты знаешь, кто я? – Нет, – Фань Динсян улыбается ему, чувствуя, как от гнева её кровь закипает. Проклятые ублюдки, везде одно и тоже. – Извините. Я здесь недавно, у меня был шанс узнать только то, что важно. – Ах ты, маленькая… – рычит он, что, знаете ли, далеко от правды, ведь Фань Динсян уже лет десять как совсем не маленькая. Его рука движется, чтобы, вероятно, сотворить какое-нибудь заклинательское дерьмо, и те остатки терпения, за которые она держалась, испаряются. Фань Динсян хватает его за шею, а затем поднимает над землёй. Его дерьмовая заклинательская рука зажата в другом её кулаке, и она слегка сжимает её в жесте предупреждения. – Я скажу тебе это один раз, – спокойно говорит она, в то время как мужчина быстро багровеет. – Если ты будешь приставать ещё к кому-нибудь здесь, я пну тебя по члену так сильно, что твои яйца вылезут изо рта. – Я… – выплёвывает он, тщетно болтая ногами в воздухе. – …убью… как посмела… – Если ты убьёшь меня, я вернусь в виде призрака и буду преследовать твой член, пока твои яйца не отвалятся, – добавляет Фань Динсян, просто для ясности. После чего делает три шага к краю дощатого настила и бросает мужчину в озеро. Последовавший за этим всплеск приносит ей огромное удовлетворение. – Хорошо, – говорит она, оборачиваясь к девушке-заклинательнице, которая смотрит на неё широко раскрытыми глазами со смесью ужаса и восторга. – Наверное, нам стоит уйти до того, как он выберется из воды. – Верно, – соглашается девушка и крепко хватает её за запястье. – Ты пойдёшь со мной. Фань Динсян позволяет тащить себя той, кто явно весит не более половины её собственного веса. Когда они достигают комплекса, отведённого адептам-заклинателям, она пытается протестовать, что ей следует вернуться к помещениям для прислуги, где ей и место, но девушка распахивает одну из дверей и просто запихивает её внутрь. – О боги, девочки, – выдыхает она, закрывая дверь и глядя через плечо Фань Динсян на трёх других заклинательниц, находящихся в комнате. – Вы не поверите, что только что произошло. (Фань Динсян тоже не понимает, что произошло и что она сейчас делает в корпусе заклинателей, с крошечной девушкой, толкающей её на подушку рядом со столом, но всё же послушно идёт.) – И вот я была там, – драматично начинает повествовать девушка, плюхаясь рядом с Фань Динсян и преувеличенно взмахивая рукавами, – возвращалась после ужина, занимаясь своими делами, когда кто, вы думаете, загоняет меня в угол? – Дуань Гаошан? – хором отвечают три девушки, и перед Фань Динсян внезапно оказывается чаша с чаем от одной из них. Она даёт этой девушке прозвище Чай, той, которая рассказывает историю, – Рукава, а после отчаянного взгляда на двух других в поиске отличительных характеристик, она называет их Пижама и Причудливые Волосы. – Дуань Гаошан! – подтверждает Рукава. – Я как раз пыталась выяснить, смогу ли уйти, не бросая в него талисман, когда появилась моя героиня! – она делает вид, что теряет сознание, падая на плечо Фань Динсян, и ночь из озадачивающей превращается в изумляющую. Никто не падает в обморок перед Фань Динсян. Люди просят её перенести тяжёлые вещи или нарезать овощи. Она не знает, как справиться с миром обмороков. – Она сделала эту штуку, когда она такая… – и Рукава перестаёт падать в обморок, вместо этого с чрезмерной воодушевлённостью втискиваясь между Фань Динсян и столом. – … а он такой: «Я хотел закончить наш разговор…» Впечатление о голосе Масляного выходит крайне нелестным. – …а она такая: «Каково это – хотеть?..» Впечатление о голосе Фань Динсян выходит немного лучше, а вот о том, как проходил разговор – не очень. – …а потом он такой… Рукава делает жест рукой, обозначающий заклинательскую штуку. – …а она такая: «Я буду преследовать твой член!» А потом! – она патетически выдерживает паузу, и остальные три девушки наклоняются ближе. – Она бросила его в озеро! – Ух ты! – восклицает Чай, благодаря которой на столе возле чаши Фань Динсян каким-то образом появляется маленькое пирожное. – Это потрясающе, – говорит Причудливые Волосы, наклоняясь вперёд со своего места на кровати. – Мы все хотим бросить его в озеро, – она слегка надувает губы. – Жаль, что я не была там и не увидела этого. – Она держала его в воздухе за шею! – визжит Рукава. – Это была самая крутая вещь, которую я когда-либо видела! – Как тебя зовут? – спрашивает Пижама, проводя расчёской по волосам. Фань Динсян несколько раз моргает, глядя в никуда. Это больше, чем с ней когда-либо разговаривали с того момента, как она ушла из дома, за исключением тех случаев, когда ей поручали работу. – О боги, – выдыхает Рукава, падая на стол. – Ты спасла меня, а я забыла спросить твоё имя! – она снова встаёт на колени и поворачивается к Фань Динсян, поднимая руки в поклоне. – Пожалуйста, прости мою грубость. – Пожалуйста, не кланяйтесь, – откликается Фань Динсян, что в качестве первых слов для этих девушек, вероятно, звучит не самым лучшим образом. На неё выжидающе смотрят четыре пары глаз, и, переполненная эмоциями, она закрывает лицо ладонями с диким коротким смешком, на который даже не подозревала, что способна. – Хорошо, – говорит она в ладони. – Хорошо-хорошо-хорошо, – когда она снова поднимает голову, девушки выглядят уже менее ожидающими и немного растерянными – значит, теперь их таких пятеро. Фань Динсян склоняется над столом, подняв руки. – Эту зовут Фань Динсян, вежливое имя Чжуэр. – О! – говорит Причудливые Волосы, и её лицо светится узнаванием. – Ты – Пять Мечей! Фань Динсян моргает. Что? Она снова моргает и спрашивает вслух: – Что? – Я слышала об этом! – говорит Пижама, и её глаза округляются. – Ты действительно принесла в дар нашему главе ордена пять вэньских мечей? – Да? – говорит Фань Динсян, выведенная из равновесия сменой направления разговора, как будто свинья внезапно толкнула её в бок. – Я не знаю, что ещё мне было с ними делать. – Ты действительно пришла сюда прямиком из Цишаня? – спрашивает Чай, когда рядом с чашей Фань Динсян появляется ещё одно пирожное. – Эмм… – Почему ты не тренируешься с нами? – спрашивает Рукава, опираясь локтем на стол и умоляюще глядя на Фань Динсян. – Я… – Как ты убила тех вэньских заклинателей? – склоняется к ней Причудливые Волосы с алчным и кровожадным выражением лица. Фань Динсян немедленно переоценивает её уровень угрозы – эта очень сложная причёска наверняка что-то скрывает. Это всё слишком, и у неё нет времени подумать, и так много вопросов требуют ответов, поэтому она делает единственное, что имеет смысл в данный момент, а именно: кладёт голову на стол и прикрывает её руками. Она слышит, как несколько девушек начинают говорить одновременно, после чего следует яростное шиканье. – Ох, – произносит голос, который принадлежит Пижаме. Слышится шорох ткани, а затем очень ласковая рука легко касается её плеча. – Ты в порядке, Фань Чжуэр? – Дай мне немного времени, – говорит Фань Динсян в стол. Это жутко неформально и совсем неприлично для слуги – обращаться так к заклинателям, но ни одна из этих девушек не ведёт себя как заклинательница, так что… эмм? Она дышит в тихой темноте своих рукавов; запах лакированного дерева успокаивает её, возвращая в здесь и сейчас. Хорошо. Она ответит на эти вопросы, а затем поклонится, попрощается, вернётся в свою комнату и будет отжиматься до тех пор, пока не забудет обо всём случившемся. – Хорошо, – говорит она вслух, садясь прямо. Она обращается к Чаю: – Я пришла сюда не из Цишаня, но моя деревня находится ближе к той границе, – затем она переходит к Рукавам: – Я не тренируюсь с вами, потому что я не заклинательница, – к Причудливым Волосам: – Сельскохозяйственным инвентарём, по большей части, – к Пижаме: – Я в порядке, спасибо, что спросили, сяньши. Я просто… Я просто не говорю быстро. – Ах, – по-доброму улыбаясь, говорит Пижама. – Я понимаю. Да, нас бывает слишком много, – она делает небольшой поклон, менее формальный, чем Рукава. – Я Чжан Е, вежливое имя Луань. Приятно познакомиться. – Дошло до того, что я даже не представилась своей собственной спасительнице? – притворно стенает Рукава. – Это просто неприемлемо! – она поворачивается и тоже кланяется, с гораздо большей драматичностью. – Ху Сюань, вежливое имя Юэкэ, – Ху Юэкэ садится и кладёт руку на плечо Фань Динсян, в то время как её лицо впервые с момента входа в комнату становится по-настоящему серьёзным. – Спасибо, что вмешалась. Я действительно ценю это. – Иначе и быть не могло, – говорит Фань Динсян, даже не задумываясь. Прежде чем кто-либо ещё успевает представиться или ей удаётся придумать, что ещё сказать, раздаётся скрежет, словно кто-то царапается в окно, и мужчина-заклинатель наполовину пробирается внутрь комнаты. – Вы слышали? – радостно говорит он. – Кто-то бросил Дуань Гаошана в озеро! – он моргает, глядя на Фань Динсян, которая инстинктивно встаёт между ним и остальными девушками с маленьким ножом в руке. – Э-э-э, – тянет он, уже менее радостно. – Я ошибся окном? – Ух ты, – роняет Ху Юэкэ, дёргая Фань Динсян за подол. – Ты быстрая. Всё в порядке, это мой кузен. – Значит, это нормально? – уточняет Фань Динсян, медленно опуская нож. По её опыту, когда кто-то влезает в ваше окно, это делается с гнусными целями. – Абсолютно нормально, – подтверждает Ху Юэкэ, тяня её за рукав до тех пор, пока Фань Динсян не усаживается обратно за стол. – В любом случае, он обрезанный рукав, так что это не имеет значения. – А ещё он, – говорит кузен, до конца перелезая через окно в комнату теперь, когда Фань Динсян больше не собирается ударить его ножом, – очень добрый, надёжный и достойный доверия человек, помимо его вкуса к романтическим партнёрам, – он приземляется на пол с удивительным отсутствием изящества для заклинателя и зловеще смотрит на свою кузину. – Честно говоря, то, что я обрезанный рукав – наименее интересный факт моей личности, почему ты всегда так меня характеризуешь, А-Сюань? – он кланяется Фань Динсян, которой за этот вечер кланялось больше людей, чем когда-либо прежде в её жизни, и она начинает немного паниковать по этому поводу. – Ху Цян, вежливое имя Синьлин. Спасибо, что не зарезала меня. – Это Фань Чжуэр! – представляет её Ху Юэкэ прежде, чем Фань Динсян успевает отреагировать. – Это она бросила Дуань Гаошана в озеро. – О да, гули меня задери! – восклицает Ху Синьлин, и его лицо светится. – Ты определённо моя новая героиня! – все в комнате одновременно начинают говорить, и Фань Динсян с тоской смотрит в сторону окна. Возможно, ей удастся сбежать через него, пока они отвлеклись. – Ладно, заткнитесь, вы все, – говорит Чжан Луань, милый голос которой внезапно становится острым, как лезвие. – Посмотрите на неё, она сейчас в панике, – девушка берёт со стола проигнорированную чашу с чаем и осторожно размещает её в одной из ладоней Фань Динсян. – Выпей это и переведи дыхание, а мы закончим представляться, когда ты будешь готова, – это так заботливо, вежливо и в высшей степени неправильно, и Фань Динсян действительно не имеет ни малейшего понятия, что, чёрт возьми, происходит. – Я не понимаю, зачем вы вообще мне представляетесь! – выпаливает Фань Динсян, проливая чуть тёплый чай себе на пальцы. – Я работаю на кухне и таскаю тяжёлые вещи! Я… я чёртова фермерша! Вы все настолько выше меня по статусу, что это смешно! Меня даже быть здесь не должно, – она тяжело дышит во внезапной тишине комнаты, а её руки дрожат от нервов. Все смотрят на неё, и ей это не нравится, и её кожу покалывает от такого пристального внимания. Несколько человек разом открывают рты, чтобы заговорить, но Чжан Луань рассекает рукой воздух, словно клинком. – По одному, – настаивает она и указывает на Ху Юэкэ, которая поднимает руку так, будто знает ответ на какой-то вопрос. – Ты бросила Дуань Гаошана в озеро, – говорит Ху Юэкэ, как будто это само по себе всё объясняет. – Этот подонок месяцами приставал ко всем нам под благовидными предлогами, а ты схватила его за шею и бросила в озеро. По сути, ты теперь моя лучшая подруга. – Эмм, – начинает Фань Динсян. Лучшая подруга? Чжан Луань щёлкает пальцами и указывает на Причудливые Волосы. Фань Динсян снова замолкает, что явно проще сделать, чем подобрать ответ. – Цзян Шао, вежливое имя Фэнли, – говорит Причудливые-Волосы-Цзян-Фэнли с быстрым поклоном. – Мы с юности присматриваем друг за другом, поэтому очень ценим, что ты вступилась за Ху Юэкэ. Кроме того, я на самом деле хочу узнать историю о Пяти Мечах. – Вот дерьмо! – прерывает её Ху Синьлин, выглядя так, словно кто-то только что подарил ему щенка. – Так ты – Пять Мечей? О боги, пожалуйста, расскажи нам всё, я умира-а-аю как хочу знать об этом. – Это была не твоя очередь говорить! – рявкает на него Чжан Луань, и он хлопает ладонью себе по рту, одновременно закатывая глаза. Чай нерешительно поднимает руку, всем своим видом словно говоря: «У меня есть вопрос, но ничего страшного, если до меня не дойдёт очередь, не волнуйся об этом». Когда Чжан Луань указывает на неё, она пищит, как будто не ожидала, что ей дадут слово. – О, – начинает она, кланяясь, – меня зовут Ма Сюэлян. Когда Дуань Гаошан разговаривает со мной, он всё время обращается к моей груди. Я его терпеть не могу, – она делает паузу и снова переводит взгляд на Фань Динсян. – Ты правда сказала, что будешь преследовать его член? Ху Синьлин на заднем плане хихикает, и на него шикают сразу трое. Фань Динсян сжимает пальцы вокруг своей чаши. Так проще, с прямыми вопросами всегда проще. – Он угрожал убить меня, как я поняла, так что я сказала ему, что если он это сделает, то я вернусь в виде призрака и буду преследовать его член, пока его яйца не отвалятся. – Это было уже после того, как она сказала ему, что если он будет приставать ещё к кому-нибудь здесь, она пнёт его по члену так сильно, что его яйца вылезут изо рта, – Ху Юэкэ складывает руки под подбородком и блаженно смотрит вдаль. – Это была поэзия. – Хорошо, если ты сказала это Дуань Гаошану, ты определённо стала моей новой лучшей подругой и можешь съесть булочки со свининой, которые я стащил из кухни, – объявляет Ху Синьлин, вытаскивая свёрток из рукава и протягивая ей один из своих трофеев. Фань Динсян просто сидит там, безучастно переводя взгляд с булочки в одной руке на чашу с чаем в другой и пытаясь осознать последние события своей жизни. – Если ты не хочешь дружить с нами… – начинает Чжан Луань, а затем делает этот резкий жест рукой всем в комнате, когда они протестующе шумят. – …мы, конечно, будем уважать твои желания, но любой враг Дуань Гаошана – наш друг. – Я также хочу посмотреть, что ещё ты сможешь поднять, – заявляет Ху Юэкэ, принимая булочку со свининой от Ху Синьлина. – Как ты можешь не быть заклинательницей? Ты подняла его одной рукой! За шею. – Я использовала свои мышцы, – говорит Фань Динсян, всё ещё пытаясь угнаться за происходящим. Она неуверенно оглядывает всех присутствующих. – Вы… вы хотите быть моими друзьями? Пять голов яростно кивают. У Цзян Фэнли изо рта торчит булочка. Сковывающее ощущение отпускает плечи Фань Динсян, и она вдруг понимает, что все в комнате – подростки. Ма Сюэлян всё ещё выглядит немного неуклюже, а это значит, что она пока не закончила расти, а Ху Синьлин выглядит так, как будто постарайся он изо всех сил недели две – и смог бы вырастить поистине жалкую тень усов. – Я фермерша, – говорит Фань Динсян, просто чтобы внести ясность. – У меня крайне низкий ранг. Я даже не думаю, что технически у меня вообще есть какой-то ранг. Ху Юэкэ фыркает совершенно неподобающим для благородного совершенствующегося образом. – Мы, – говорит она, махая рукой, чтобы причислить Ху Синьлина, – из семьи аптекарей. Юньмэн Цзян был в отчаянии. – Я четвёртая дочь, – с многострадальным вздохом говорит Ма Сюэлян. – Заклинательство – лучшее, на что я могла надеяться. Может быть, после ночных охот у меня останутся шрамы на лице, и меня не выдадут замуж за дерьмового племянника какого-нибудь дерьмового главы одного из мелких кланов. – Технически я Цзян, – говорит Цзян Фэнли, – но на самом деле мы очень дальние родственники. Кроме того, общий враг может стать той связью, которая будет выше рангов и положений, – она говорит это так, как будто цитирует кого-то, и у Фань Динсян есть несколько вопросов об этой девушке, её причудливых волосах и её очевидной жажде убийства. – Есть ли какие-то правила о братании или что-то в этом роде? – спрашивает Фань Динсян. Ей здесь нравится, даже если в будущем так и не выдастся шанс сражаться по-настоящему, и она не хочет, чтобы её выгнали. «Братство» – одно из тех слов, которые попадались ей несколько раз в книгах; она не совсем понимает, что оно означает, но, исходя из контекста, полагает, что это подходящее слово. Чжан Луань задумчиво гудит. – Думаю, существуют правила о том, как тебе следует взаимодействовать с нами, но никого в этой комнате это не волнует. – Это не твоя вина, что я притащила тебя сюда, – замечает Ху Юэкэ с набитым ртом. – Я могла бы остановить тебя, – машинально возражает Фань Динсян, потому что бабушка воспитала её честной. – Держу пари, ты могла бы это сделать, – соглашается Ху Юэкэ, задумчиво щурясь на неё. – Ты действительно очень сильная. Почему ты не совершенствуешься? Фань Динсян вздыхает, опускает булочку со свининой и предлагает Ху Юэкэ своё запястье. Ху Юэкэ, со своей стороны, берёт её за руку, переплетает их пальцы и храбро смотрит на неё с вопросом: «Что теперь?», отражённом в изгибе её бровей. Никто не держал Фань Динсян за руку с тех пор, как ей исполнилось двенадцать, и ей требуется время, чтобы снова задаться вопросом о том, что происходит с её жизнью. – Э-э-э, – спустя мгновение говорит Фань Динсян. – Я думала, ты собираешься проделать эту заклинательскую штуку с моим запястьем. – О! – восклицает Ху Юэкэ, и на её лице расцветает понимание и смущение. – О, верно, – она меняет свою хватку и делает Заклинательскую Штуку. Фань Динсян ничего не чувствует при этом, как и всегда, но Ху Юэкэ после проверки удивлённо смотрит на неё. – Ого, ничего себе, – поражённо выдыхает она. – Это самое крошечное ядро, которое я когда-либо чувствовала в своей жизни, – Фань Динсян кивает, открывая рот, чтобы что-то сказать, когда Ху Юэкэ продолжает: – Как будто произошла путаница, когда ты переродилась, и тебе досталось ядро муравья. – Ху Юэкэ! – в ужасе зовёт Чжан Луань. Плечи Фань Динсян начинают дрожать от беззвучного смеха. Ху Юэкэ вдохновлённо продолжает: – Как будто у тебя ядро младенца. Миниатюрного младенца. Фань Динсян разражается тяжёлым, хриплым смехом и ставит чашу с уже остывшим чаем, чтобы суметь закрыть лицо одной ладонью. Напряжение и растерянность, которые она испытывала весь вечер, выливаются из неё, как вода из разбитого чайника. – Все всегда звучат так печально, когда говорят мне, что я не могу совершенствоваться, – делится она, глядя сквозь пальцы на Ху Юэкэ. – Пожалуйста, расскажи мне больше о моём дерьмовом младенческом ядре. Это потрясающе. – Как будто кто-то крикнул: «Золотое ядро!» на расстоянии ли от тебя, и это едва долетело до твоего тела с порывом ветра, – говорит Ху Юэкэ, широко ухмыляясь. – Хорошо, я должен это почувствовать, – требует Ху Синьлин и, после кивка Фань Динсян, кладёт пальцы ей на запястье. На мгновение он хмурится, глядя на её руку. – Проклятье. У тебя такое ядро, как будто кто-то случайно пролил одну-единственную каплю чернил в целый пруд. – Как будто кто-то бросил рис в толпу людей, чтобы дать им золотые ядра, а в тебя попало одно зёрнышко. Рикошетом, – торжествующе говорит Ху Юэкэ, и Фань Динсян смеётся ещё громче. – Как будто тебя должен был ужалить комар, чтобы сформировать твоё ядро, а ты раздавила его, как только он приземлился на тебя. – Как будто твоё ядро – эквивалент двадцатой заварке дешёвых чайных листьев, – добавляет Ху Синьлин. – Как будто кто-то посмотрел на золотое ядро с вершины горы и подумал, что оно должно быть именно такого размера, и на основании этого дал тебе одно, – Ху Юэкэ снова притворно падает в обморок на Фань Динсян. – Моя героиня! У неё ядро недовольной мыши, и всё же она спасла меня! – она с любопытством вглядывается вверх ногами в лицо Фань Динсян. – А если серьёзно, как ты можешь быть такой сильной без ядра? Фань Динсян вытирает слезящиеся глаза и пьёт холодный чай, немного восстанавливая своё пошатнувшееся самообладание. – Я имею в виду, – отвечает она, пожимая плечами, когда снова может говорить, – я фермерша, – это оказывается не тем объяснением, на которое она надеялась, поскольку все в комнате смотрят на неё с пустыми лицами и поднятыми бровями. Она вздыхает, бормоча: – Городские девочки. – Я городской мальчик, спасибо большое, – без особого жара отмечает Ху Синьлин. Фань Динсян игнорирует его и спрашивает: – Кто-нибудь из вас знает, сколько весит свинья? – в ответ она получает всё те же пять непонимающих лиц и снова вздыхает. Прежде чем Фань Динсян успевает передумать, она закатывает рукав до плеча и напрягает руку. Это привлекает их внимание, и Ху Юэкэ с широко раскрытыми глазами кладёт ладонь на бицепс Фань Динсян. – Ух ты, – говорит она, сжимая. – Такой же твёрдый, как грёбаный камень. – Ты не совершенствовала путь меча, – говорит Ма Сюэлян, наполняя чашу Фань Динсян свежим чаем. – Ты совершенствовала эти руки. – Полагаю, так, – говорит Фань Динсян, стряхивая рукав обратно. – Я имею в виду, что у меня никогда не было ядра, на которое можно было бы опереться или что-то в этом роде, поэтому я просто усердно работаю. – Извини, – перебивает Цзян Фэнли, звуча совсем не сожалеюще, – теперь я очень, очень хочу знать, как ты заполучила пять мечей, хотя ты вообще не совершенствуешься, – она хватает подушку и прижимает её к груди с сияющим жадным любопытством выражением лица. – Святые небожители, да! – эхом вторит Ху Синьлин. – Пожалуйста, расскажи нам всё. Фань Динсян оглядывает комнату и видит только заинтересованные, открытые выражения лиц. Понимание ударяет её внезапно: эти люди на самом деле хотят её услышать, они хотят знать, что она скажет. Это настолько незнакомое ощущение, тёплое и странное, что она берёт свою ранее забытую булочку и кусает её просто для того, чтобы у неё был повод помолчать какое-то время. Фань Динсян семнадцать, когда она впервые в жизни по-настоящему заводит друзей. . . . – Значит, все знают о Дуань Гаошане? – спрашивает она Ху Юэкэ лунной ночью, когда они делают перерыв между спаррингами во время своих теперь регулярно запланированных тайных тренировок. – Девушки – да, – с гримасой отвечает Ху Юэкэ. – Мы стараемся не ходить поодиночке. – Почему никто ничего не сказал? Не доложил о нём? – Цзян-цзунчжу сделал бы что-нибудь, если бы узнал, верно? Люди говорят, что он справедлив. Фань Динсян в основном старается не находиться в одной комнате с Цзян-цзунчжу, на случай, если он поймёт, что она нарушает правила, просто посмотрев на неё. Она не думает, что существует чёткий запрет на тренировки не-заклинателя вместе с заклинателями, но она также не хочет это выяснять. Фань Динсян не может переоценить отсутствие свиного дерьма на Пристани Лотоса и то, как сильно ей хотелось бы, чтобы её жизнь оставалась свободной от свиного дерьма. – Потому что он осторожен, – поясняет Ма Сюэлян, поглаживая синяк на бедре. Фань Динсян довольно неплохо справилась в последнем раунде. – Он делает это только тогда, когда никого нет рядом, и только с людьми более низкого статуса, чем у него. Это было бы наше слово против его, а он – старший ученик. – Ну, это полная чушь, – возражает Фань Динсян, чувствуя, как внутри закипает гнев. – Вам не следует менять свой образ жизни и всё время рисковать подвергнуться опасности из-за какого-то дерьмового ублюдка-заклинателя. – Я определённо согласна, – говорит Чжан Луань, выходя вперёд и обнажая меч, – но это то, как обстоят дела, – она направляет клинок на Фань Динсян и ухмыляется. – А теперь давай, я хочу посмотреть, смогу ли справиться с этим хлёстким приёмчиком, который ты делаешь своим копьём. Фань Динсян улыбается в ответ – чувство, к которому она ещё не привыкла – и поднимает копьё. Однако она не перестаёт думать о ситуации с Дуань Гаошаном. Она думает об этом, пока тренируется, готовится ко сну и весь следующий день, работая на кухне. Наконец, когда она заканчивает думать, она берёт общий набор для каллиграфии и прячется в углу. Кто-то должен попытаться, говорит она себе, старательно выводя иероглифы кистью. Этим кем-то могу быть и я. . . . У Цзян Чэна возникает много вопросов, когда однажды утром во время облачения из рукава его свежевыстиранной одежды выпадает письмо. Например, «Что это за дерьмо?», «Как, демоны задери, это попало ко мне в рукав?» и «Разве эта грёбаная одежда не должна быть чистой?» Он осторожно берёт его в руки – на случай, если оно загорится (Вэй Усянь не так уморителен, как ему кажется) – и хмуро задаётся ещё одним вопросом, когда обнаруживает, что письмо адресовано Цзян-цзунчжу. Почерк ему не знаком; штрихи аккуратные и широкие, словно у автора мало практики. Нет никаких указаний на то, кто его послал и как оно попало в его одежду. Это явно не касается официальных дел ордена, поэтому он откладывает письмо в сторону и заканчивает одеваться. Когда всё готово, его волосы уложены, а Цзыдянь обхватывает его запястье в своём успокаивающем и в то же время мучительном объятии, он садится за стол со своим отваром и чаем. Письмо не загорается, когда он его открывает, не превращается в бабочку, не издаёт пукающий звук, не трансформируется в бумажного человечка и не прыгает прямо ему на лицо, так что он почти уверен, что может, по крайней мере, исключить из отправителей Вэй Усяня. Резким движением развернув его, Цзян Чэн отпивает чай и читает. Цзян-цзунчжу, Этот человек приносит тысячу извинений за то, что отнимает ваше драгоценное время. Этот человек не знает другого способа донести до вас эту информацию, не подвергая опасности учеников вашего ордена, которые боятся возмездия со стороны мужчины, являющегося причиной этого письма. Этот человек может лишь предполагать, что Цзян-цзунчжу не подозревает о действиях своего старшего ученика Дуань Гаошана, который преследует младших учениц и девушек из домашней прислуги. Его жертвы многочисленны и разнообразны, но все они моложе него и ниже по положению. Он старается делать это только в одиночестве, а девушки, к которым он пристаёт, не хотят или не могут заявить о происходящем из-за страха перед его властью и статусом. Этот человек умоляет вас провести собственное расследование и лично убедиться в его бесчестном поведении. Тысяча благодарностей за то, что вы удостоили этого человека честью прочесть эти скромные слова. Цзян Чэн откладывает письмо, допивает оставшийся чай и пытается успокоить потрескивающий Цзыдянь. Он убеждает себя, что на самом деле не хочет разломать свой стол пополам – его отвар разольётся повсюду, и ему придётся снова переодеваться. Он ест свой завтрак, тяжело глядя на письмо, выпивает ещё одну чашу чая, всё ещё глядя на него, и, наконец, снова читает его, глядя так пристально, что удивительно, как бумага не вспыхивает в его руках. Кто это послал и кем они себя считают, говоря ему, как управлять его орденом? Если бы Дуань Гаошан плохо обращался с женщинами под его командованием, Цзян Чэн знал бы об этом, не так ли? Кто-нибудь выступил бы вперёд, не так ли? Является ли это уловкой одного из других кланов, пытающихся вмешаться и привести Юньмэн Цзян в ещё больший беспорядок, разжигая внутренние конфликты? Как, проклятье, это вообще попало в его одежду? В глубине его головы звучит ещё один голос, более тихий и спокойный, почти заглушаемый его защитным гневом. Он отвечает на его вопросы другими вопросами, шепчет, что Цзян Чэн знает, как бесчестно ведут себя люди, обладающие властью, шепчет о грехах, совершённых под покровом темноты, которые никогда не выйдут на свет, шепчет, что он узнаёт эту бумагу и она принадлежит Пристани Лотоса. Этот голос звучит немного похоже на него самого и немного на а-цзе. Цзян Чэн снова мрачно смотрит на письмо и вздыхает. А затем поступает разумно и идёт поговорить с кем-то, кому он доверяет. . . . – Ох, А-Чэн, – говорит Яньли, глядя на письмо в своих руках. Они почти незаметно дрожат, и Цзян Чэн не уверен, то ли она плохо себя чувствует сегодня, то ли причина беспокойства в прочитанном. Она поднимает на него взгляд, и он получает ответ на свой вопрос: это из-за письма. – Ты думаешь, что мне следует отнестись к этому серьёзно, – приходит к выводу он, и она кивает, складывая письмо и передавая его обратно. – Почему никто ничего не сказал? – выпаливает он, зажимая пальцами переносицу. – А-Чэн, – мягко говорит Яньли, поглаживая его по волосам. – Знаешь ли ты, что когда девушки впервые приходят в Башню Карпа, Мянь-Мянь отводит их в сторону и предупреждает, чтобы они не оставались наедине с Цзинь Гуаншанем? Цзян Чэн смотрит на неё, чувствуя, как ужас пронизывает его до костей, когда к нему медленно приходит осознание. – Но… – бормочет он. – Но он… почему он… – Потому что у него есть власть, – говорит Яньли, – а у них нет, – она сжимает его ладонь, держащую письмо; её прикосновения нежны, как и всегда. – Я думаю, что та, кто послала это, кем бы она ни была, на самом деле очень храбрая и многое потеряет, если выступит вперёд другим путём. Я думаю, что она верит в тебя и в то, что ты поступишь правильно. Это большая честь, когда тебе так доверяют. – Хорошо, – говорит Цзян Чэн, пытаясь дышать. – Хорошо. Что мне делать, а-цзе? Я не… Я не могу просто обвинить Дуань Гаошана на глазах у всех без доказательств. Если это правда, то он просто солжёт, и… – он постукивает двумя пальцами по письму. – Здесь сказано, что его жертвы слишком напуганы, чтобы высказаться, – он обдумывает проблему; его мозг старается ускользнуть от мыслей о Цзинь Гуаншане, как водяной жук от пасти рыбы. – Есть ли способ дать девушкам знать, что я поверю им? Яньли выглядит задумчивой, глядя вдаль. – Я могу попробовать замолвить слово, – говорит она, – но действия говорят громче, чем слова. Если ты поймаешь его на месте преступления и накажешь, это даст понять, что ты не поддерживаешь его поведение и защитишь людей, которые в этом нуждаются. Цзян Чэн стискивает зубы, и Цзыдянь вспыхивает фиолетовыми искрами. – Тогда именно это я и сделаю. . . . Это занимает две недели. Цзян Чэн незаметно следит за Дуань Гаошаном всякий раз, когда тот покидает поле его зрения, и начинает надеяться, что, какими бы ни были его предыдущие действия, он осознал ошибочность своего пути. Это было бы к лучшему, не так ли? Цзян Чэн не потерял бы своего ученика, подчинённые были бы в безопасности и всё было бы в порядке. Он прохаживается между младшими учениками, практикующими фехтование, время от времени поправляя стойку или скупо хваля (как они могут быть его младшими учениками, когда некоторые из них буквально старше него, чёрт возьми?), когда улавливает краем глаза крадущееся движение. Цзян Чэн переводит взгляд в тот момент, когда Дуань Гаошан исчезает за поворотом, направляясь куда-то в сторону от тренировочного поля, где он должен наблюдать за учениками. Очень тихая надежда, которую Цзян Чэн лелеял, словно саженец на берегу реки, тут же оказывается втоптанной в грязь. Чёртов грёбаный ад. Цзян Чэн жестом велит одному из других старших учеников занять его место и уходит вслед за Дуань Гаошаном. Ярость и беспокойство бурлят в его желудке, как испорченная пища. Что он обнаружит? Чего он не обнаружит? Что он хочет обнаружить? Без каких-либо усилий его ноги переходят на беззвучный шаг – навык, приобретённый за годы ночных скитаний по пристани в детстве. Он поворачивает за угол – и там, средь бела дня, пред богами и людьми, Дуань Гаошан кладёт руку на плечо служанки. Она отшатывается назад так далеко, как только может, её лицо очень бледное, а глаза широко распахнуты от ужаса. Цзыдянь сбивает Дуань Гаошана с ног с лёгкостью, словно тот ничего не весит; молниеносный треск кнута рассекает воздух. Он падает на дощатый настил в вихре пурпурных одежд, а служанка смотрит вверх, в лицо Цзян Чэна, выражающее сильную ярость. Она бледнеет ещё больше, делает шаг назад и бросается наземь, прижимаясь лбом к дереву. – Эта скромная служанка просит у вас прощения, – говорит она дрожащим голосом, и от страха, который он в нём слышит, у Цзян Чэна возникает одновременно головная боль и боль в животе. Он находит в себе силы разжать зубы. – Не ты должна просить прощения, – говорит он ей более грубым голосом, чем намеревался, и приседает, чтобы не нависать над девушкой. – Ты невредима? Он не… – что именно, гуй задери, он собирается спросить? (Позади него Дуань Гаошан тихо стонет, и Цзян Чэн испытывает огромное удовлетворение от этого звука.) – Эта невредима, – отвечает девушка, и Цзян Чэн почти протягивает руку, чтобы поднять её из поклона, но останавливает себя. Несмотря на гнев, ему хватает самосознания, чтобы понять, что больше мужчин, прикасающихся к ней, вероятно, не лучшее решение в данном случае. – Это случалось раньше? – девушка съёживается и через мгновение кивает. – С другими тоже? – спрашивает он, просто для верности, и через мгновение получает ещё один кивок. Сочетание головной боли и боли в животе Цзян Чэна усиливается. Ему кажется, что он хмурится настолько сильно, что его брови уже слились в одну большую бровь. – Этого больше не повторится, – обещает он; каждый слог – словно меч, ударяющий по металлу. – Если кто-нибудь ещё будет беспокоить вас – любую из вас – приходите ко мне, – он встаёт, поворачивается на пятках и хватает скулящего Дуань Гаошана за ворот его ханьфу. – Ц-цзян-цзунчжу… – пытается тот, слабо сопротивляясь удерживающей его руке. – Я не… она… – Заткнись к гуям, – рявкает Цзян Чэн, поворачивая за угол обратно на тренировочный двор. Судя по всему, это достаточно эффектный вход, поскольку все на мгновение замирают. Одна из младших заклинательниц с грохотом роняет свой меч. Хорошо. Значит, это произведёт впечатление. Цзян Чэн следует примеру Вэй Усяня, драматично замирая на вершине лестницы – достаточно надолго, чтобы позволить всем действительно осознать представшую перед ними картину, а затем швыряет Дуань Гаошана в грязь. – До моего сведения было доведено, – сообщает он двору, – что это мерзкое создание пристаёт к младшим и прислуге. – Я этого не делал! – плачет Дуань Гаошан, падая на колени и прижимаясь лбом к земле. – Это всё ложь! Они хотят подставить меня, пожалуйста, Цзян-цзунчжу! Сжальтесь! Цзыдянь потрескивает и обрушивается на его спину, поднимая вокруг пыль. – Я видел тебя! – шипит сквозь зубы Цзян Чэн. – Ты смеешь усугублять свои преступления ложью? – с ещё одним треском Цзыдянь описывает ещё одну дугу в воздухе. – Да будет известно, что с этого дня Дуань Гаошан больше не является частью Юньмэн Цзяна. Его имя будет вычеркнуто из записей. Ему здесь не место, – Цзян Чэн поднимает глаза на толпу, своих учеников, и всматривается в их лица. – Его поведению здесь не место, – выплёвывает он. – Если кто-нибудь из вас пострадал от него – приходите ко мне. Я найду способ всё исправить. Он позволяет своему взгляду задерживаться тут и там: на девушке, которая уронила свой меч и теперь колеблется где-то между гневом и слезами, на другой девушке-заклинательнице, чьё лицо скривилось в жадном предвкушении, пытаясь определить, кто может сочувствовать Дуань Гаошану и поэтому нуждается в пристальном наблюдении. Что-то дёргает подол его одежд, и Дуань Гаошан имеет чёртову наглость умолять: – Помилуйте, Цзян-цзунчжу! Куда же я пойду? – Можешь сгнить, мне всё равно, – рычит Цзян Чэн, пинком отталкивая отвратительные, цепкие руки мужчины. – А теперь проваливай, – он делает жест двум другим старшим ученикам, и те выходят вперёд, хватая Дуань Гаошана под руки и утаскивая его прочь. Цзян Чэн ещё раз смотрит на толпу. – Ну? Эти формы меча сами себя не выучат. Оцепенение лопается, как мыльный пузырь, когда все на тренировочном дворе внезапно опоминаются и поспешно возвращаются к своим занятиям, словно дети, застигнутые учителем в момент безделья. Цзян Чэн делает глубокий вдох, подавляет остаточный гнев и острую боль, и возвращается к работе. Неделю спустя, когда Цзян Чэн одевается утром, из его ханьфу выпадает ещё одна записка. На этот раз она поменьше – всего один иероглиф, выполненный тем же аккуратным почерком. Спасибо. Что-то слегка разжимается в его груди, и впервые за последний месяц Цзян Чэну становится немного легче дышать.