Да свершится правосудие

Элисон       Осень в этом году наступила неожиданно для Элисон; может быть, погруженная в непривычные хлопоты супружеской жизни, она просто долго не замечала, как портится погода и становится короче день. И однажды, выйдя из больницы, заметила, что тополя перед фасадом золотые. И выходило, что год, так изменивший и ее жизнь, и жизни еще сотен людей, скоро догорит.       Больница без Одри стала… не то, что неузнаваемой, но в первые дни Элисон казалось, что вокруг будто бы тише и грустнее; все чувствовали, точно чего-то не хватало, а бедная мисс Уилкс с жалобным мяуканьем искала Одри по всем углам.       А между тем по больнице поползли слухи, что доктор Морган, кажется, помолвлен и вот-вот женится. Наверняка причиной тому снова был длинный язычок Делайлы.       — Ты же видела, — твердила она Элисон. — Он на твоей свадьбе куда-то надолго отлучился с этой итальянкой… не которая с милашкой Мюиром живет, а другая, такая тощая.       «Фрэнки?!» Среди бурных событий последних месяцев Элисон, признаться, перестала думать об этой девушке и не замечала, что доктор Морган слишком уж часто бывает у нее в кафе. Скоро слухи подтвердились: Тео радостно доложил однажды вечером, что доктор Морган вправду сделал Фрэнки предложение. И сам он изменился, лицо его стало светлым и наполненным тихим счастьем, но при этом будто немного робким, будто он боялся это счастье спугнуть.       Ну что ж… Элисон была рада за них обоих, да и за себя стало… чуть спокойнее. Конечно, она не сомневалась в Тео, но все-таки гораздо лучше, если на роль соперницы решительно никто не претендует.       Впрочем, саму Элисон быстро увлекли другие хлопоты. После свадьбы они с Тео уехали на пару недель в выбранный тетей Сьюзен очаровательный домик в сельской местности, а когда вернулись, поняли, что для них началась новая жизнь.       Элисон и не думала, что после замужества ее ждут такие большие перемены: ведь они с Тео и так были близки и телом, и душой. Но оказалось, их прежние отношения позволяли не задумываться об очень многом, о чем теперь пришлось; оказалось, огромная разница — думать лишь о себе или и о другом тоже. Ей это было странно, порой трудно — ведь работу она не оставила и по-прежнему сильно уставала — но Тео был счастлив. Он теперь постоянно встречал ее после работы, читал ей вслух статьи и новые книги, которые им щедро надарили на свадьбу, даже старался по мере сил облегчить быт. У них не было денег на прислугу, но Тео сам, как оказалось, умел неплохо жарить котлеты, виртуозно варил яйца и кашу, даже мыл посуду. Он проявлял даже больше чуткости и такта, понимания и готовности соглашаться, чем Элисон могла ожидать. Например, когда Тео заговорил было о ребенке, Элисон твердо ответила, что пока это не входит в ее планы: она хочет учиться и построить карьеру врача. Муж — как все-таки не подходило Тео это грубое и властное слово — огорчился, но спорить не стал.       Несмотря на безденежье и занятость обоих, у них дома часто собирались компании. В основном это были приятели Тео — коллеги, а еще Марк и София заходили пару раз, когда ему удавалось вырваться в Нью-Йорк — но порой появлялись еще художник Джон Калверт и Роза.       Кузина оттаивала медленно: и на свадьбе, и в гостях, пусть и не смотрела прежним взглядом, черным от отчаяния, но все-таки избегала разговоров и могла довольно резко осадить тех, кто по легкомыслию пытался с ней познакомиться. Только Джон Калверт составлял для нее исключение, да еще София: они оба, по наблюдениям Элисон, умели быть ненавязчивыми и прислушиваться к собеседнику, притом же оба были художниками — наверное, это напоминало ей погибшего Джека. А вот Марка Роза избегала, особенно не любила смотреть ему в глаза — и о причине этого Элисон тоже могла догадаться. Да Роза и сама однажды подтвердила:       — Они похожи… Нет, из внешности — только глаза, но дух, понимаешь, дух у них общий.       И тут же добавила:       — Удивительно, да? Когда я говорю с художниками, с такими же, как он — мне тепло, я точно снова проживаю тот день… Мы как будто опять вместе идем по палубе. Но смотреть в такие же глаза и знать, что это не он — невыносимо.       — Хочешь, я буду предупреждать тебя, когда Марк и София появятся в гостях? Чтобы вам не встречаться.       Роза помотала головой.       — Они оба мне нравятся. Глупо бояться боли, бегать от прошлого. Ведь я… — у нее стало такое лицо, точно она не верила себе, — я даже с Кэлом уже поговорила.       — Не может быть, — вырвалось у Элисон. — Как он тебя нашел?       — Когда Мортон вышел с ним на связь, чтобы отдать бриллиант, Кэл заплатил ему за услуги достаточно, чтобы у нашего дорогого адвоката развязался язык.       — Понятно, — скривилась Элисон. — Надо полагать, Мортон понимает, что с его карьерой защитника по уголовным делам покончено. Теперь переквалифицируется в посредники по семейным спорам.       — Его посредничество пока не слишком помогло Кэлу, — фыркнула Роза. Потом задумчиво потерла подбородок.       — Знаешь, Кэл был… потерянный. Не прежний. Будто бы его что-то сломало. Говорил, что любит меня, что я ему дорога.       Губы у нее сурово сжались.       — И что же ты?       — Я предложила сделку, — Роза обхватила себя руками. — Он оставляет меня в покое, а я молчу о том, что он сделал в ночь гибели «Титаника».       Она вздохнула.       — Глупо, конечно. Свидетелей не осталось. Разве мистер Эндрюс мог бы кое-что подтвердить, но ведь его услали на край света. Но Кэл почему-то не подумал, что я блефую, и согласился на все.       Может быть, он просто наконец смог принять, что Роза для него потеряна. Но почему она точно не была рада?       — Ты сожалеешь?       Роза приподняла брови.       — Нет, конечно. Но я не думала, что он может быть таким… простым и грустным.       Элисон захотелось закатить глаза. Не хватало еще Розе проникнуться излишней жалостью к богатому тирану, от которого она чудом вырвалась. На примере Одри уже можно было убедиться, до чего способна довести неразумная жалость.       — Я прошу тебя об одном. Никогда не забывай, как он тебя ударил. Даже не как стрелял в тебя или подставил Джека — а как ударил тебя. И всегда вспоминай об этом, когда ты рядом с мужчиной, и оценивай, не следует ли этого ждать и от него. Мужчине ничего нельзя прощать, но особенно грубости и насилия.       По тому, как вздохнула Роза, Элисон поняла: совет был очевидным и потому излишним.       И вот в тот вечер, когда Элисон осознала, что пришла осень, в час, когда она и Тео уже садились за стол, чтобы отдать должное омлету, в дверь позвонили. Они с Тео переглянулись: вроде бы никого сегодня не ждали — и Тео открыл. Элисон, услышав, как он растерянно здоровается с Розой, вышла в переднюю — и снова не узнала кузину. Она и не помнила, когда в последний раз видела Розу такой сияющей.       — Меня взяли! Взяли в театр на Джон-стрит!       Тео радостно присвистнул, а Роза крепко обняла Элисон и расцеловала.       — Поздравляю, — прошептала Элисон, не зная, чему рада больше: тому, что кузина наконец нашла дело по себе или тому, что к ней вернулась прежняя жизнерадостность, прежний огонь.       Конечно, оставалось только представить, что новость сделает с тетей Руфью… Но той придется сдерживать эмоции, как она, наверное, уже привыкла, когда виделась с дочерью у родственников и заводила разговоры, пока что короткие. Да и сама она начала обучаться на машинистку.       Мать и дочь Бьюкейтер наконец получили самостоятельность — итак, можно было сказать, что катастрофа «Титаника» послужила им во благо. Как и всем, кто отныне выходил в море: суда стали срочно оснащать, по словам Бобби, по крайней мере достаточным числом шлюпок. И процесс над Эндрюсом и Исмеем, хотелось надеяться, послужил жестоким уроком всем им подобным: порой, да и всегда, стоит быть лучше своего времени.       Удивительно: от того, что этот гигантский корабль затонул, оказалось пользы в конечном счете больше, чем он когда-либо смог бы принести, служа по назначению. Ведь его существование не решало никаких проблем, только приносило прибыль богачам, тешило чье-то тщеславие и поощряло капризы. Но сколько горя пришлось пережить родственникам погибших… Неужели что-то получать можно, только выстрадав? Элисон хотелось верить: у них с Тео так не будет. Томас       Аккуратно одетый молодой клерк внимательно изучал представленные Томом документы. Другой парень, без пиджака, в расстегнутом жилете и с распущенным галстуком, сидел на столе и болтал ногами. Том прислонился к косяку и немного нервно мял кепку.       Он и не представлял, как трудно будет найти работу на новом месте. Кадровое агентство в городе отсутствовало — видимо, за ненадобностью, приходилось буквально стучаться в каждую дверь. И везде, прочитав его бумаги, поглядев на него, задав несколько вопросов, с сомнением качали головой и говорили, что работы нет. Он стал говорить, что годится не только для кабинетной работы, но и это помогало мало.       В местный порт Том заходил уже дважды. Уже выучил, что аккуратного клерка зовут Эмиасом, а его вечно встрепанного товарища — Бренданом. Один смотрел на него с усталым высокомерием, другой, кажется, наслаждался своей молодостью, смазливой внешностью и здоровьем, а больше его не интересовало ничто на свете. Впрочем, это все было неважно, Том скорее машинально отмечал подробности. И не терял надежды все же устроиться поближе к кораблям и морю, хотя понимал: прежде всего надо найти хоть какую-то работу, любую. Одри как-то удалось наняться в местный госпиталь, она уходила на полдня, причем почему-то одевалась в самые скверные вещи, что у нее были: изношенную юбку, не прикрывавшую щиколотки, и вылинявшую, штопаную кофточку. Тома беспокоило это, как и тот факт, что они пока жили на ее деньги. Несколько привезенных ею долларов, оставшихся после путешествия, они поменяли на фунты, деньги лежали в комоде в их спальне, и Одри никак не могла заставить его взять хоть немного. Это было ужасно — не иметь возможности содержать жену и себя самого, он даже начал плохо спать.       Прилизанный Эмиас в который раз покачал головой и явно приготовился отказать, но тут растрепанный Брендан соскочил со стола.       — Э, да ты кое-что забыл! Вакансия вот-вот появится. Я уже увольняюсь, — сообщил он Томасу, точно предлагая за него порадоваться. — Мне осточертел этот порт, этот город и вообще Австралия. Поеду пытать счастья в Европе или Америке! Так что подите на мое место! Оклад, правда, так себе, но мы тут привыкли по зернышку клевать.       Том уточнил на всякий случай сумму и понял: «по зернышку клевать» — слабо сказано. Он, конечно, еще пока не научился разбираться в ценах, но ему было уже ясно: на такое жалованье он едва протянул бы один. И уж точно из этой жалкой конторы он не вырвется долго, а значит, не обеспечит Одри ту жизнь, какую успел пообещать.       — А никакого другого места нет?       Эмиас пожал плечами:       — Вам запрещено занимать руководящие должности.       — Не обязательно руководящие…       — А для джентльменов нет больше ничего.       — А не для джентльменов?       Брендан хрюкнул:       — Чистильщиком, что ли? Ну, знаете, днище корабля от ракушек чистят и красят потом. Они побольше получают, только там не задерживается никто.       Том слышал, что работа это довольно тяжелая — но, с другой стороны, если за нее платят больше… Черт с ним, тянуть больше было нельзя.       — Я согласен.       Клерки переглянулись. Эмиас с неподражаемым презрением произнес:       — Проводи его, Брендан, все равно бездельничаешь.       Брендан, как показалось Томасу, был рад выскочить на воздух, и едва за ними закрылась дверь, воскликнул:       — Вот зануда! Знали бы вы, как я с ним натерпелся! «Брендан, ты бездельничаешь», «Брендан, ты пять минут назад курил», «Брендан, до конца рабочего дня два часа» — тьфу! Да будто живому человеку можно весь день в четырех стенах штаны просиживать. Лучше и правда в чистильщики. Я бы пошел, пусть папаша подавится, только там руки сильно поранить можно и вонь стоит, к девчонкам потом не сунешься. А вы хоть видели, как днища-то обрастают?       — Конечно, видел, — улыбнулся Том. Брендан чуть смутился, моргнул:       — Ой, ну да, вы же… А вы только этот корабль построить успели? Или были и другие?       Его озорные глаза горели мальчишеским любопытством. Том стал рассказывать, Брендан то и дело прерывал его, вертелся, стрелял сигареты у проходящих мимо работников, ущипнул за локоток смуглую девушку, пришедшую торговать лепешками. Порт был полон народу, все переругивались, скрипели механизмы, вездесущие чайки носились белыми молниями. Кипела жизнь, и было упоительно чувствовать себя причастным.       В сухом доке возвышалась приличных размеров баржа. В солнечном свете ее днище серебрилось, покрытое сплошным ковром из моллюсков. Вокруг со щетками и скребками трудилось человек десять. «Долго же им возиться», — подумал Томас и спохватился:       — Если меня сегодня возьмут, вы не могли бы передать записку моей жене, что я задержусь? Я напишу адрес.       — Ого, с вами жена приехала? — удивился Брендан. — Передам, ладно. Это, знаете, здорово, когда женщина вот так готова…       Он усмехнулся каким-то своим мыслям, а после окликнул хмурого плотного человека — видимо, бригадира:       — Эй, Шон! Я тебе работника привел, а то ты все ныл, что рук не хватает.       Томас представился. Шон с сомнением осмотрел его с головы до ног, потом пробурчал:       — Руки покажите. Ладони.       Том подчинился.       Шону его руки явно не понравились, он скептически хмыкнул.       — А теперь согните руку, — и ощупал мышцы предплечья, все равно еще поколебался, поморщился, пожевывая табак, и наконец сплюнул:       — Не рабочие у вас руки, но силенки вроде есть. Ну да ладно. Если не потянете, выгнать успею. Брендан, сгоняй за инструментом.       — Нашли мальчика на побегушках, — проворчал Брендан, но все-таки живо зашагал прочь.       …Том и не думал, что настолько отвык от физической работы. Или, может, просто никогда не занимался ничем настолько тяжелым? Сперва больше всего удручала вонь. Как будто весь трюм несчастной баржи был набит стухшей рыбой, смешанной с гнилыми водорослями. Первые полчаса даже не получалось толком работать: все силы и внимание уходили на то, чтобы подавлять тошноту. Конечно, Том умудрился пару раз порезаться об острые края ракушек, так что работавший рядом щуплый парень цокнул языком:       — Э, да ты так до заражения себя доведешь! В конторе бы места искал, если такой нежный.       — В конторе своих белоручек хватает, — ответил ему какой-то верзила. — Которые ни с чем не мухлевали и людей не топили. Ты же тот самый, из-за которого «Титаник» утонул? Мы видели, как тебя привезли, нам сказали, за что ты здесь.       Замерев на секунду, Том спокойно ответил:       — А раз видели, так нечего спрашивать.       И продолжил работу, старясь быть аккуратнее.       Жара усиливалась, скребок скользил по мокрым ракушкам. Руки и поясница затекли, шрамы на спине заныли, по ним давно бежали струйки пота. Во рту пересохло. Том вспомнил, как ругал на верфи рабочих, решивших почаевничать до перерыва. Сейчас он сам с удовольствием выпил бы хоть воды. Но его новые товарищи упорно скребли днище, и ему пришлось продолжать.       Перерыв они все же сделали: каждый достал свою фляжку и жадно принялся пить. Том захватить воды не догадался и решил, чтобы меньше мучила жажда, закрыть глаза и не смотреть, как пьют другие; только плюхнулся на землю и расслабил руки, давая им отдохнуть. По дороге к доку он видел колонку с питьевой водой, но идти до нее не было сил. Его ткнули в бок; неохотно разлепив веки, Томас увидел рядом щуплого парня, протягивавшего ему фляжку.       — На, хлебни.       — Спасибо, — пробормотал Том и сделал глоток. Стало легче.       — Что ты с ним возишься! — фыркнул верзила.       — А ты не видишь, Дэн: их светлость утомились, — протянул еще один, рябоватый. — Спинка, небось, болит, да?       «Ясновидящие существуют», — пошутил мысленно Том, чтобы только не поддаться порыву гнева. Шрамы, конечно, уже пульсировали, но показывать свою слабость здесь он не собирался. Все же кое-чему работа на верфи его научила. Он только сжал челюсти, стараясь не слушать рабочих. Он обещал себе и Одри больше не поддаваться злости.       — Ничего, вот вылетишь отсюда, придется на сырой земле спать, как бродяге, — с наслаждением продолжал рябоватый. — Так и вылечишься: это, говорят, полезно.       — Если хорошо спится, так полезно, — ухмыльнулся верзила. — Эй, светлость, спится-то тебе хорошо?       Том поднялся, сжимая скребок. Посмотрел в глаза верзиле, сощурившись, тот сжал кулаки, усмехаясь. Проучить и верзилу, и рябоватого, что скрывать, хотелось, но следовало сдержаться. Он должен был ожидать, что к нему будут, узнав о его преступлении, относиться именно так.       — Не жалуюсь, — ответил он и принялся отдирать моллюсков с новой силой, уже не замечая вонь, капающую слизь и струями бегущий по телу пот.       Наконец, когда солнце уже садилось за горизонт, Шон объявил, что они могут закончить. Том сам уже не верил, что адские часы позади. Его одежда липла к коже, он весь, кажется, пропах тухлой рыбой, руки отваливались, а спина горела, точно его снова выпороли. Услышав, что остальные идут в душ, он поплелся за ними.       Душем, конечно, сложно было это назвать: кое-как сколоченная будка, в которой, видно, даже не было места, чтобы раздеться: каждый из его новых товарищей по очереди сбрасывал с себя всё прямо перед дверью, на какую-то колоду, и заходил. Вряд ли там были мыло и мочалка, даже такие, как в душе в нью-йоркской тюрьме, но освежиться хотелось, да и стыдно было появляться перед Одри и Эвансами грязным, как свинья. Том решил подождать, пока все разойдутся, и встал в стороне. Не тут-то было: дружелюбный щуплый парнишка, Хью, забеспокоился:       — Эй, ты так прождешь, воды не хватит. Тебе же много надо, поди сейчас.       — Оставь его, — фыркнул рябоватый. — Он, небось, мыться привык только в ванне, да чтобы вода погорячее!       — И с разными притирками, как барышня, — добавил верзила мрачно. Да уж, стоило поторопиться, только чтобы сегодня никому из них не врезать.       — Иди вместо меня, — сказал Хью, толкая его вперед. — Я живу недалеко, дома помоюсь.       Из душа как раз вышел один из парней. Том живо подошел к двери и принялся раздеваться, стараясь не думать, что на него смотрят. За спиной сперва переговаривались, но когда он снял рубашку, замолчали. Сложив одежду, Том вошел в душ и уже из-за закрытой двери услышал изменившийся голос верзилы:       — Если кто ему еще чего скажет, будете со мной дело иметь. Сами видели, он свое получил. Одри       С утра Одри была в больнице, но миссис Макфадьен отправила ее домой, больных было немного, и все были несложные. Да и миссис Браун, пришедшая после обеда, заверила ее, что справится.       Больница здесь, конечно, совсем не напоминала Нью-Йоркский госпиталь: в маленьком здании было всего несколько палат, кабинет для врачей, комната медсестер, кухня да операционная. Видимо, два врача и две медсестры отлично справлялись сами — так ей, по крайней мере, сообщил молодой доктор Эджком, когда она пришла устраиваться. Поэтому ее помощь не требовалась, да и попечители, как он сказал, «вряд ли раскошелятся ей на жалованье».       Одри, однако, не собиралась сдаваться. Город маленький, миссис Эванс сказала, тут уже есть и свои парикмахеры, к которым все привыкли, и швеи. Можно, конечно, попробовать поступить на фабрику или на ферму неподалеку от города, но неизвестно, возьмут ли без опыта, да и работу медсестры она любила.       — Пожалуйста, сэр, разрешите мне хотя бы приходить и помогать для начала. Может, я пригожусь.       Доктор Эджком, кажется, все равно сомневался, но тут как раз появился доктор Фарли — уже седой, напоминавший доброго волшебника рассеянным взглядом и мягкой улыбкой. Он выслушал Одри и в самом деле разрешил ей остаться. Она принялась мыть полы, скатывать бинты, разносить еду, приглядывала за мистером Конуэем, неподвижным после удара. К нему, бедному, редко ходили родные.       И скоро Одри поняла, что помощь ее здесь не лишняя. Миссис Макфадьен была уже пожилой и быстро уставала, а у молодой улыбчивой миссис Браун было двое маленьких детей, за которыми помогали присматривать соседи. Муж ее работал матросом, как и Гек, дома не бывал по полгода. Когда больницу навестила одна из попечительниц, миссис Клементайн, обе медсестры похвалили Одри, и миссис Клементайн пообещала, что для нее найдутся средства на жалованье. Меньше даже, чем она получала в Нью-Йорке, но Одри успела договориться еще с преподобным Дэвидсоном, что будет помогать мыть полы в церкви.       …Вернувшись после полудня, Одри обнаружила записку, переданную Томом: он предупреждал, что нашел работу в порту, так что появится нескоро, просил не переживать и не приходить. Это было недалеко, до дома Эвансов даже доносились гудки пароходов, шум грузовых кранов и крики чаек, и Одри пришлось весь оставшийся день сдерживать себя, чтобы не пойти его проведать и не отнести что-нибудь перекусить.       Она помогла миссис Эванс приготовить ужин, а потом, несмотря на возражения хозяйки дома, убралась на заднем дворе, выдергав всю пожухлую траву и собрав облетевшие листья. Она нашла огромного палочника среди листьев, сначала подумала было, что это веточка, но веточка вдруг зашевелилась и медленно поползла по дорожке. Одри посадила палочника на куст. Здесь жило так много разных тварей, и миссис Эванс постоянно их с Томом предупреждала, чтобы смотрели под ноги. Вечерело. Из-за заборчика на нее придирчиво смотрела соседка, нестарая еще женщина с недовольным узким лицом. Может, это она и донесла на них шерифу, но Одри на нее не обижалась: выходит, именно благодаря этой женщине они с Томом наконец стали мужем и женой. Одри с улыбкой поздоровалась с ней, но соседка сделала вид, что не слышит. Бог с ней. Устроившись на веранде, Одри принялась было за шитье, но все мысли ее были о Томе — как он там, как его приняли другие, не слишком ли ему тяжело… В конце концов, она не выдержала, отправилась в порт, взяв с собой лепешку с сыром.       Солнце клонилось к закату, ярко светило со стороны моря на покатую широкую улицу, играло в стеклах окон и витринах. Улица неуловимо напомнила ей кусочек Нью-Йорка. Сделалось немного грустно, она снова вспомнила Полин и доктора Моргана, Элисон и миссис Сэвидж, Дороти и миссис Миллер, и Делайлу… Увидит ли она их когда-нибудь еще? Жаль, если нет. Но все-таки, несмотря на грусть, она была счастлива так, как никогда в жизни. Стоило ей только подумать о том, что она теперь жена Томаса, как сердце начинало биться быстро-быстро, а душа, как говорила бабушка Пелажи, хотела петь. Иногда казалось, что все это сон, что она вот-вот проснется апрельским утром в своей каморке под крышей, Гектор благополучно прибудет на «Титанике», а Томас вернется в Ирландию к своей жене и маленькой дочке, так и не узнав о ее существовании… Будь ее воля, она бы, конечно, отказалась от всего, лишь бы «Титаник» не потонул. Но все же это было реальностью. Одри дотронулась до тонкого колечка на безымянном пальце, заулыбалась, ускорив шаг. К порту надо было спуститься по широкой лестнице, но Одри не стала. Не хотелось ставить Тома в неловкое положение, лучше она посмотрит издалека.       Отсюда порт был виден как на ладони, но Одри, как не старалась приглядываться, нигде не увидела высокую фигуру мужа. Может быть, он уже закончил, и они разминулись? Одри развернулась и пошла назад, солнце теперь светило в спину. Людей стало больше, дневная жара уже спала, и многие отправились в парк неподалеку, кто-то после работы направлялся в магазинчики, а кто-то просто прогуливался. Одри не переставала удивляться контрасту этого городка — здесь лачуги бедняков соседствовали с богатыми особняками, а между ними можно было и разглядеть незастроенные пустыри с зарослями выше человеческого роста. А вот это было непохоже на Нью-Йорк, с его четким разделением на богатые и бедные кварталы и без единого свободного клочка земли.       Одри увидела бакалейную вывеску. Надо бы купить что-нибудь к чаю, испечь пирог она не успеет, да и муки нет. Денег было мало, но она взялась подшить занавески для миссис Макфадьен, хотя и подозревала, что миссис Макфадьен эти занавески вовсе и не нужны были. Подумав, Одри все же решилась на покупку обсыпанных сахарной пудрой крендельков, Том будет голодным после работы, пусть перекусит перед сном, да и Эвансов, которые приглашали их к общему столу, хотелось угостить. Уже у самого магазина Одри вдруг увидела впереди, у витрины книжного магазина, Томаса. Еле сдержала радостный окрик, ускорила шаг и вдруг остановилась. Томас разговаривал с какой-то высокой, очень красивой дамой в дорогом лимонно-желтом платье. Такие платья Одри и в Нью-Йорке нечасто видела. Еще у дамы была маленькая шляпка в цветах, тонкие кружевные перчатки и изящный зонтик от солнца, и вся она была словно с картинки. Томас стоял спиной, Одри не видела его лица, зато хорошо разглядела даму — наверное, лет на пять ее постарше, очень красивая, с безупречной ровной кожей, пунцовым ртом и золотистыми густыми волосами. Том стоял смущенно, она это поняла по напряженным плечам, обтянутым простой фланелевой рубашкой, по тому, как он перебирал пальцами кепку, которую держал за спиной. А вот дама, напротив, была очень уверена в себе. До Одри стали долетать обрывки разговора — в основном, мелодичный голос леди, Том лишь что-то негромко говорил.       — Пожалуйста, оставьте эту неловкость, мистер Эндрюс. Вас там все будут рады видеть! Я буду вас ждать!       Одри почувствовала, как ее щеки заливает румянец. Зачем она слушает чужие разговоры? Но, кажется, кровь тут же отлила от лица, когда она увидела, как тонкая женская рука, затянутая в перчатку, будто невзначай дотронулась до плеча Томаса.       — Так что непременно, непременно приходите, разумеется, с вашей женой. У нас, знаете ли, все же не хватает образованных воспитанных людей.       Дама заливисто рассмеялась, попрощалась и ушла. Том сразу отвернулся, принялся тереть лоб — она знала, это означало, что он растерян. Одри шагнула к нему.       — Томас, — сказал она, и муж резко обернулся.       — Малыш! — на его лице засияла улыбка, и Одри, забыв обо всем, кинулась ему на шею. Том прижал ее к себе, стиснул сильными руками. На них кто-то обернулся, и Одри нехотя отстранилась.       — Ну как на работе?       — Все хорошо, — Том пожал плечами. — Я справляюсь, там нет ничего, что я раньше не делал на верфи.       Лицо у него было красным, он весь день провел на солнце, а может быть, встреча с этой леди вызвала у него румянец? Про леди он ничего не говорил, а Одри решила не спрашивать. И еще… От Тома странно пахло: тухлой рыбой. Точно от тех пациентов, кто ею долго торговал на базаре. Одри сдержалась, чтобы не поморщиться, не обидеть его.       — А ты чего здесь?       — А я решила купить крендельков к чаю, — сказал она с улыбкой. — Зайдем в булочную?       Они зашли, а потом направились домой. Солнце позади растягивало их тени — длинную Томаса и маленькую — ее. Обычно Том брал ее за руку, но на этот раз просто шел рядом, и у Одри опять странно заныло сердце. Когда они уже вошли в калитку дома Эвансов, она не выдержала, нащупала его ладонь и сжала. Том улыбнулся ей, но у него дрогнули брови, а Одри почувствовала пальцами неровности на его ладони. Она остановилась, поднесла его руку к глазам — вся его ладонь с внутренней стороны была в кровавых мозолях, кое-где уже была содрана кожа, а еще он порезался в нескольких местах.       — Боже мой, Том…       Вот почему он не брал ее за руку, а она себе придумала уже невесть что! Да и двигался он сегодня куда медленнее обычного, и сутулился, несмотря на все усилия держаться прямо. Как же он устал, бедный.       — Это ерунда, Одри, просто с непривычки. Нас какое-то мозольное проклятие преследует, да?       Одри засмеялась, поднесла его ладонь ко рту и осторожно поцеловала. Том смотрел на нее потемневшими глазами.       — Одри…

***

      За ужином, как уже привыкли, за одним столом с Эвансами, Том, которому она уже перебинтовала руки, отложил вилку и сказал:       — Одри, сегодня я встретил мисс Джудит Андерсон. Она приглашает нас на ужин к себе в пятницу.       Эвансы переглянулись.       — Это дочка мэра, — сказал мистер Эванс Одри. — Большая модница.       — То-то ты ее платья разглядываешь, — миссис Эванс толкнула мужа локтем. — А вы, мистер Эндрюс, извинитесь, да лучше не ходите.       Том удивленно приподнял брови.       — Почему?       Эвансы опять бросили друг на друга понимающие взгляды.       — Мисс Джудит, конечно, дама образованная, особняк у них самый красивый в городе. Только вот души у нее нет, — миссис Эванс слишком громко звякнула вилкой. — Одри, доедай курицу. В чем у тебя только душа держится. Мисс Джудит просто развлечений ищет. Скучно ей тут живется.       — Нехорошо людей за спиной обсуждать, — пожурил мистер Эванс жену.       — Вот ей и скажи! Первая в городе сплетница.       — Я уже согласился, — сказал Том. — невежливо будет отказываться. Одри, ты не против?       Одри тут же пришла в ужас. В чем она туда пойдет, в этот особняк? У нее даже чулков целых нет. Ну, правда, есть вроде бы подходящее платье — то самое, которое ей отдала Полин, а Одри перешивала, покуда шел пароход. Но вести-то себя она не умеет, выставит их на посмешище. Том-то, конечно, был бы там своим, но вот она?..       — Извини, надо было сперва с тобой посоветоваться… — Томас виновато на нее посмотрел. — Но она была настойчива.       — Мисс Джудит поди откажи, если она чего захотела, — сказала миссис Эванс. — Ваше дело, конечно, но добра там не ищите.       Одри слабо улыбнулась: ей не хотелось, чтобы Том расстраивался:       — Ничего страшного. Сходим. Не съедят нас там, правда?       — Ага, — он подмигнул. — Хотя мне стоило проверить, отражается ли мисс Андерсон в зеркале.       — Ну, — ответила Одри серьезно, — тень она отбрасывает. Я посмотрела.       Том внимательно посмотрел на нее, и Одри спохватилась — он же не знал, что она их видела. Но муж ничего не сказал. После ужина Одри помогла миссис Эванс прибраться, они вскипятили чай и попили его со свежими крендельками. На улице быстро стемнело. Они с Томом уселись на лавке на веранде, обнявшись, это как-то незаметно стало привычкой. Она рассказала ему о палочнике и о том, что миссис Макфадьен хитрит с занавесками, потом спохватилась — Том переживал, когда речь заходила о деньгах.       — А как у тебя дела на работе?       — Ничего, — Том украдкой зевнул. — Славно поработал. Знаешь, мне этого давно не хватало. Еще на верфи хотелось, знаешь, самому что-нибудь… Когда мебель на «Титанике» расставляли, помню, не утерпел, взялся…       Одри нежилась в его руках, прижавшись к груди, где гудел его голос. Стало прохладнее, где-то недалеко заухали ночные птицы. И тут она поняла, что Том умолк. Подняла глаза: муж, откинув голову, закрыв глаза, сладко вздыхая, безмятежно спал. Его ресницы чуть подрагивали. Одна рука свесилась со скамьи, другая, обмякнув, все еще лежала у Одри на плече.       Одри несколько минут с улыбкой за ним наблюдала. Было очень жаль будить его, но и оставить так нельзя: простудится, да и шея затечет. Очень осторожно и нежно Одри коснулась его щеки кончиками пальцев, потом легонько поцеловала.       — Том, солнышко, давай ляжем.       Он не проснулся сначала, ей пришлось позвать его чуть громче и потрясти за плечо. Только тогда он выпрямился, растерянно хлопая глазами.       …Том устроился на полу, расстелив матрас, который днем он клал на верх шкафа свернутым. Кровать для них двоих была слишком узкой, и миссис Эванс принесла им старый матрас. Одри приготовилась ко сну, переоделась в крохотной ванной и надела поверх ночной рубашки кофту. Зашла в комнату, подоткнула под дверную щель старое одеяло, чтобы по полу не ходили сквозняки. Том поцеловал ее в лоб, пожелав спокойной ночи, подвинулся, и она проворно залезла на кровать, накрылась одеялом и только там сняла кофту.       Томас тоже улегся, она повернулась на бок, разглядев внизу в полумраке затылок мужа и не смогла удержать вздоха. Вот уже две недели как они стали мужем и женой, а он так ни разу и не прикоснулся к ней, за исключением самой первой ночи, когда их прервал Билли — так они прозвали наглого кенгуру. Он ее целовал и обнимал, был заботливым, но когда наступала ночь, Томас отводил глаза и только желал ей спокойной ночи. Как же было неловко в эти минуты. Неужто она ему опротивела? Нет, не может быть, он так улыбался, когда они встречались после работы, так нежно целовал. Тогда почему же он… Стыдно об этом думать, нехорошо и грешно. Значит, ему так лучше, а сама она никогда о похоти не думала, гнала все эти мысли от себя. Однажды уже согрешила, когда назвалась его женой, и тело потом так томилось, а сейчас она и есть его законная жена, но как порочно было бы предлагать ему себя, хитрить. Пусть уж так и будет, главное, что они вместе. Жаль только, что не будет ребеночка, она представляла иногда про себя, как однажды родит маленького ангелочка от Томаса, и как будет его любить…       Том засопел носом, и она улыбнулась, удержавшись от того, чтобы не погладить его по волнистому затылку. Сама закрыла глаза, помолилась шепотом, сложив руки, чтобы у них все было хорошо, помолилась за Эвансов, Гектора и Полин, доктора Моргана и Элисон, и всех хороших людей, и за плохих тоже, чтобы у них смягчились сердца и они перестали творить зло. Перекрестилась и тут же уснула.