***
Видения мутные, нечёткие. Перед внутренним взором метались безликие тени, плакали, шептали, но не получалось разобрать ни слова. Эти люди когда-то казались единственно важными, но Цзю не мог вспомнить имён и почти не помнил событий. Сан-цзе говорила, виной всему может быть лихорадка, в которой он медленно сгорал, когда его притащил к ней сердобольный Ци-гэ. Впрочем, невелика потеря. Кем бы ни были родственники Цзю, он, очевидно, им не сдался. Иначе не оказался бы на улице в таком состоянии. Так что иметь в качестве первого воспоминания Сан-цзе — не худший из возможных вариантов. И даже Ци-гэ вполне годился на роль второго. По крайней мере, пока не открывал свой глупый рот. На его речи даже у терпеливой как Будда Сан-цзе глаза иногда устремлялись к небу. Смотрелось выразительно, глаза у неё были большими, мягкого карего оттенка, с лукавой искоркой на дне зрачков. Не будь её волосы неопрятными, руки грубыми, а лицо серым от пыли и странных разводов, считалась бы красавицей. Она и Цзю лицо мазала, старательно скрывала за криво подрубленной чёлкой. — Зачем это? — спросил он в первый раз, брезгливо морщась — грязь пощипывала и стягивала обветренную кожу щёк, да и чёлка кололась. — И почему Ци-гэ чище? Озабоченная морщинка на её лбу стала глубже. — Ты куда более изящный, Сяо Цзю, — бледные сухие губы чуть поджались, словно она не знала, как объяснить свою идею. — И красивый, на свою беду. А-Ци тоже красивый, но старше и крепче. Выглядит менее… Беззащитно. — Я не беззащитный! — огрызнулся Цзю, хоть внутренне не мог не признать правоту утверждения, поэтому ревностно добавил: — Не беззащитнее Ци-гэ! — Хорошо, если так, — хмыкнула Сан-цзе. — Можешь сам извозить Ци-гэ в чём больше нравится, он вряд ли сопротивляться будет. И вид по-несчастнее ему не помешает. Больно довольный последние дни ходит, такому милостыню не подадут. Пакостная улыбка Цзю заставила её тихо рассмеяться, сделав его ещё более довольным. Смех был редкой драгоценностью, способной согнать на краткие мгновения груз забот, делавший Сан-цзе такой взрослой. А до чего глупо замирал истуканом Ци-гэ, если вдруг слышал! Иногда это превращалось в своеобразное соревнование между ними, а иногда и другими рабами: чья шутка сильнее рассмешит, чей скромный подарок вырвет тёплую благодарность? Мало кто из них помнил родителей, и почти всем младшим Сан-цзе была матерью даже больше, чем старшей сестрой, но лишь Цзю — ему одному! — она подарила свою фамилию. Осень та выдалась промозглой. Они лежали втроём под одной накидкой, служившей им одеялом, и как бы Цзю ни ворчал, так выходило действительно теплее. То, как развесил на нём лапы названный братец, конечно, раздражало (пусть и намного меньше, чем он показывал), но осторожные объятия с другого бока несколько примиряли с реальностью. — Сан-цзе, — осторожно поинтересовался вдруг Ци-гэ, по ощущениям Цзю, кидая через его макушку взгляд. — А ты помнишь, как тебя звали? В ожидании ответа напряглись они оба. Настолько личными вещами интересоваться было не принято. Копать глубоко в «прошлую жизнь» тоже. Однако Сан-цзе лишь выдохнула Цзю в волосы и немного отстранилась, не разжав, в прочем, рук. — Меня все называли А-Ян, но полное ли это имя — не знаю. А фамилия… Шэнь вроде. — Шэнь Ян, получается, — прошептал Ци-гэ до того щекочуще ухо, что его поспешили тыкнуть под ребро. — Ой, прости, сяо Цзю. А как пишется? — Как будто мы писать умеем, — буркнул Цзю. — Хотите научу? — улыбка Сан-цзе слышалась даже в голосе. — Бумагу и тушь нам не достать, конечно, но простые символы и на земле чертить можно. — Правда? — восхищённо вскинулся Ци-гэ. — Правда. И имена наши покажу. Значения, правда, придумывать придётся… И фамилии вам. — Юэ, — Ци-гэ звучал твёрдо и уверенно — редкость страшная. Продержалась уверенность, правда, недолго. — Это не имя моей семьи, но… Юэ — герой истории о заклинателе, рассказанной им Сан-цзе. Цзю фыркнул. Новоименованный Юэ Ци (вот же придумал!) наверняка покраснел или скорчил одну из своих неловких рож. Благо темнота и теснота милосердно всё скрывали. — А как же сяо Цзю? Если ты хочешь, можешь взять мою фамилию! — Ещё чего! — его передёрнуло. — Юэ Цзю отвратительно звучит! Сан-цзе безжалостно тряслась от сдерживаемого веселья, и он всерьёз задумывался о том, чтобы затаить обиду, когда она поинтересовалась: — Как насчёт Шэнь Цзю? Шутила, конечно. Но Цзю даже вывернулся из объятий, чтобы торжествующе взглянуть на обескураженного Ци-гэ. — Намного лучше. И без того крепкие объятия стали крепче. Сан-цзе звучала удовлетворённо: — Теперь мы не просто «третья», «девятый» и «седьмой». Это хорошо. Уже больше похожи на героев… — последнее она произнесла едва слышно. — Приятно познакомиться, Шэнь Цзю, Юэ Ци. Давайте спать. Как станет чуть суше, будем учиться писать. Толком выучиться они не успели. *** Улыбка Сан-цзе не обманывала Шэнь Цзю. Он видел её тревогу, почти отчаяние, сквозившее в чуть подрагивающих уголках губ и широко распахнутых глазах. Ци-гэ тоже насторожился, отложил почти законченные сандалии — Сан-цзе совсем недавно показала, как их плести — и спросил растерянно: — Что случилось? Некоторое время она молчала, вглядываясь в них пристально и жадно. Этот взгляд Шэнь Цзю не понравился. — Ну?! — не выдержал он. Страшное предчувствие ошейником стянуло горло, звук вышел каркающе-сиплым. Рука Ци-гэ успокаивающе легла на плечо, но Шэнь Цзю раздражённо её стряхнул, хоть и чувствовал чужую дрожь. — Простите, А-Ци, Сяо Цзю, — осторожно, будто взвешивая каждый слог, проговорила Сан-цзе. — Мне придется уйти. — Как надолго? — уточнил Ци-гэ со слабой надеждой. Глупый, глупый Ци-гэ. Ещё до того, как сестрица покачала головой, Шэнь Цзю знал: — Насовсем. Меня купили, А-Ци. Это было, наверное, предсказуемо. Сан-цзе была хрупкой и тонкокостной, точно птичка, изящной. Из-за скудного питания её очертания едва скруглялись, но уже проглядывали черты будущей красоты. Шэнь Цзю не хотел знать, для чего купили Сан-цзе. К сожалению, догадывался. — Как же… — Ци-гэ смертельно побелел. — Кто?! Её лицо сделалось каким-то испуганным, невыносимо юным. А ведь, — внезапно дошло до Шэнь Цзю, — она не старше Ци-гэ. Да что там, она едва старше его самого. Почему не замечал раньше, что цзецзе, занимавшая в его сердце образ матери, сама ещё ребенок? Не разглядел за уверенностью и рассудительностью, за последовательными, разумными действиями? — Один ст… Мужчина решил взять меня наложницей в гарем, — Сан-цзе почти сипела, не в силах произнести свой приговор громко. Попыталась снова улыбнуться. — Я, по крайней мере, буду в тепле и сытости, а там вдруг свободу дадут, если приглянусь? Вот добьюсь ранга повыше… Ужас Шэнь Цзю зеркалом отражал Ци-гэ. Их маленький мир рушился, и они не могли с этим ничего сделать, совершенно ничего. Сан-цзе подалась вперёд, сгребая их обоих в отчаянно-цепкие объятия и зашептала судорожно: — Берегите, друг друга, мальчики, берегите, прошу вас. Сяо Цзю, у твоего брата горячая голова, помогай ему своей осторожностью, напоминай заботиться о себе, забудет же сам… А-Ци, заботься о сяо Цзю, защищай, сглаживай конфликты — знаешь же его злой язык! Я… Вас… Рыдания прорвались из неё резко и страшно. Она захлебывалась ими, сипела, пыталась сказать больше. И что-то в маленьком черством сердце Шэнь Цзю умирало с каждым новым звуком. Вскоре её забрали. *** Гуцинь вновь звучал, но играла точно не Юйлань — совсем иная манера. Юйлань вовсе в комнате не ощущалось. Шэнь Цинцю сел плавно, насколько позволяло одеревеневшее тело, и устремил острый взгляд на незнакомую исполнительницу. Безмятежные карие глаза с лукавой искрой на дне зрачков посмотрели на него в ответ. У новенькой девушки нефритово-бледная кожа, аккуратная прическа и чистое, открытое лицо. Её скромные, но приятные взору формы подчеркивают струящиеся ткани одежд — Шэнь Цинцю отметил это мимолетно, как взмах кисти. Сомнения боролись в нём; картины прошлого накладывались на настоящее, тревожа душу. У Сан-цзе смешно обгорал нос, торчали перебитыми крыльями острые локти и ключицы, а волосы свисали остриженными сосульками. Сан-цзе запомнилась тогда-ещё-не-Лорду Цинцзин подростком, едва начинающим расцветать в грязи и безнадёге улиц, у неё с элитной куртизанкой не могло быть никакой связи, но… Глаза. Такие знакомые, невыносимо родные. «Это всё сны, — убеждал его разум. — Не к месту проснувшаяся сентиментальность». В конце концов, Сан-цзе купили в гарем богатого старика, охочего до юного тела. Босяк-Цзю похоронил для себя сестрицу, уверенный: не жестокое обращение, так ранние и трудные роды или давление других жён сожгут её, даже пепла не оставив. Она ведь слишком мягкая, слишком благородная дурочка, вроде Ци-гэ — сложись всё иначе, они точно сошлись бы однажды, слиплись, как две утки-мандаринки, чтобы творить свои великодушные глупости уже навеки вместе. …он ведь и Ци-гэ похоронил. Иногда думалось: лучше бы и правда, с концами. И остался бы образ старших у жалкого раба Цзю нетронутым, трагичным, но светлым. — Эта Яньмэй приветствует господина Шэнь, — склонилась девушка, откладывая в сторону инструмент. — И просит прощения: сестрице Юйлань нездоровится. Шэнь Цинцю поджал губы. Голос оказался грудным, удивительно мягким и глубоким для хрупкого тела. Обволакивал теплой волной, обещал спокойствие и безопасность. Страшный инструмент в руках торговки весной! «Хватит, — приказал он себе. — Это ни к чему не приведёт». Толку искать различия и сходства? Ци-гэ воскрес из мёртвых, но чуду не случиться дважды. Во взгляде Янмэй нет узнавания — и не должно быть. Сан-цзе мертва. Всё прочее — напрасные надежды. Грубость, инстинктивно просящуюся на язык, Шэнь Цинцю задавил и запоздало ответил на приветствие. Ласковая полуулыбка выбила из груди весь воздух. Глупому мальчишке внутри него, продолжавшему поднимать голову, давно следовало перерезать горло.***
Шэнь Цинцю не боялся возвращаться в Теплый Красный павильон. Совершенно точно нет. Но сложно было отрицать, что разум его пребывал в смятении, которое совсем не помогало справляться со свалившимися на него обязанностями. Как и Юэ Цинъюань, чьё страдальческое лицо, маячащее где-то на периферии, стало в последние дни каким-то серым и едва ли не скорбным. — Юэ-шисюну не занимать упорства, — ядовито заметил Шэнь Цинцю, обнаружив главу школы у своего порога с маленькой коробочкой — И свободного времени, в отличие от этого скромного шиди. Он преувеличивал и прекрасно знал это. Юэ Цинъюань, очевидно, плотно погряз в работе, так как визитов, не касающихся дела, от него не было слишком давно, чтобы это не вызывало смутного ощущения неправильности. — Мне жаль, что шиди приходится брать на себя так много, — тусклая улыбка и невыразительный голос заставили Шэнь Цинцю напрячься ещё больше. Юэ Цинъюань посмотрел прямо в глаза и совершенно без перехода вдруг спросил, меняя обращение: — Ты помнишь, какой сегодня день? Какой-то… Особый день? Шэнь Цинцю, сбитый на мгновение с толку, вопросительно вздернул бровь. Бывший брат на это улыбнулся ещё прозрачнее и нацепил маску спокойного доброжелательного Главы Цанцюн настолько отчётливо, что можно было различить щелчок. Предчувствие, до того лишь подававшее знаки, завыло. — Прошу прощения. Тогда не буду отвлекать, — Юэ Цинъюань, вместо того, чтобы отдать гостинец, лишь крепче вцепился в коробку и повернулся с явным намерением уйти. Уйти до намёка на нежеланность гостей. Забыв о банальной вежливости. Юэ Цинъюань. — Стоять, — резко приказал Шэнь Цинцю, и, дождавшись, пока к нему развернутся, прошипел: — Какой. Сегодня. День? Почему я должен помнить? И что, гуй тебя задери, в коробке? Юэ Цинъюань молчал. Что-то в его взгляде казалось знакомым, но видят боги, у него слишком болела голова, чтобы разбираться в подкинутых загадках. — Я жду. Пальцы на коробке напряглись сначала ещё сильнее, а затем расслабились. — Благовония. И ритуальные деньги, — будто бы это всё объясняло. Проблема в том, что и правда объясняло. Образ Сан-цзе назойливо мелькал вокруг Шэнь Цинцю без малого месяц, но это было уже слишком. Всё это время он вспоминал вещи, которые не хотел помнить. Вещи, которые изводили его своей коварной иллюзорностью, подводили к самой границе искажения ци знакомыми улыбками на незнакомом лице. — И как часто… — Дважды в год. В день поминовения и… Сегодня. «День рождения» Сан-цзе, верно. Этот её странный придуманный праздник. Только сентиментальный дурак Юэ Ци мог придавать этому значение и спустя десятилетие, выбравшись из зловонной ямы на сияющую вершину, продолжать жечь ритуальные деньги для маленькой рабыни с несчастливой судьбой. Странно, что раньше с предложением разделить свою дурость не подходил. — Разве она не может быть жива? — вырвалось вслух под давлением вновь вспыхнувшего в памяти наваждения девушки из ивового дома. Верить в лучшее всегда было прерогативой братца. Что же питало его уверенность в смертельном исходе? — Я искал человека, которому её продали. Думал, смогу выкупить, — ответил Юэ Цинъюань едва слышно. — Я пришел на руины. Жители сказали, выживших не было. О, ну что ж, её он искал. Конечно, где первая любовь, а где ещё одна уличная крыса, по недоразумению названная младшим братом? Желание уколоть в самое больное стало почти нестерпимым. Расковырять плохо затянувшуюся рану, щедро сдобрить солью и ядом. Шэнь Цинцю вскинулся в отнюдь не благородном оскале, и скорбный лик Юэ Цинъюаня отразил смиренную готовность. Ещё бы шею подставил под готовящийся удар! Шэнь Цинцю не ударил. Только впился колючим взглядом, не понимая до конца, что желает найти. — Полагаю, раз глава Юэ пришел ко мне, сейчас у него нет неотложных дел, — процедил он нарочито официальным тоном. — У этого Шэня есть, что ему показать. Либо Юэ Цинъюань опровергнет сходство куртизанки и давно потерянной сестрицы, даруя долгожданный покой, либо упадёт в пучины того же безумия, что терзает его самого. Или… Нет больше вариантов. Выживших не было.