Хищный зверь

Дойдя до леса и нырнув в его гостеприимную, сочувствующую тьму и прохладу, Мэн Яо первым делом расплакался. Как мало он думал в этот момент о мести, о ненависти ко всем на свете заклинателям, о том, что он — хозяин леса и владеет огромной, невероятно большой силой! Нет, мысли Мэн Яо были сумбурны, и он сам не понимал, о чём плачет — ему было горько и от того, как бесцеременно отец спустил его с лестницы, и собственные слова показались вдруг глупыми и недостойными, да и сам поступок был странным, и то, что он видел этого человека впервые в жизни и уже так страстно, так полно ненавидел, словно это не его взгляд обладал магической проклятой силой, а взгляд Цзинь Гуаншаня был наделён способностью вызывать ненависть с первых секунд. Мэн Яо плакал и из-за доброго заклинателя, встреченного им по дороге к отцу. Его голос и прикосновения, его запах фантомным призраком преследовали Мэн Яо, и это было так дико и странно — чувствовать… Ощущать рядом с собой кого-то, кого толком-то и не знал, не видел… Невольно на ум приходил убитый ими с Чэнмэем заклинатель, который от страсти готов был на всё. А ведь тот, встреченный по дороге, он даже не смотрел в его глаза! Как же велико было его сердце… И Мэн Яо теперь своё ощущал бесконечно большим и бесконечно малым одновременно. Он не понимал, что чувствует, не знал, как это правильно назвать, но ему хотелось вернуться на дорогу и прижаться к незнакомому заклинателю теснее, коснуться пальцами его лица, чтобы не глазами — но хотя бы ощущениями узнать, насколько тот красив. Мэн Яо убил бы — хорошо, не убил бы, но обиделся бы точно на любого, кто решил бы сказать ему, что тот человек красив не был. В этот самый момент в башне Кои глава одного из самых влиятельных кланов пытался собраться с мыслями, чтобы ответить своему почтенному дядюшке, но мысли эти, словно непослушные адепты, норовили сбежать от главы и вернуться на тракт, к молодому человеку в белых одеждах и с белой повязкой на глазах. В конце концов, конечно, глава клана, как человек с поистине железной волей, сумел дать достойный ответ своему уважаемому родственнику. Он сказал: — Как глава клана, я обязан лично присутствовать на советах кланов. Не думаю, что мой юный возраст должен давать мне послабления в выполнении обязанностей. Даже если собрания экстренные и проходят в то время, когда мне следует спать. Мэн Яо, конечно, тоже в конце концов успокоился. Он добрёл кое-как до каштанов, по-прежнему росших рядом с хижиной, сел под один из них и взял в руки гребень. В этот раз он ощутимо дрожал от слабости, но всё же ему было необходимо закончить начатое — матушка учила, что дела всегда нужно делать до конца. Мэн Яо закусил губу и в первый раз провёл гребнем по волосам. Руки его по-прежнему тряслись. Он судорожно выдохнул и попробовал составить мелодию. Мелодия на ум приходила только одна, и та звучала слишком спокойно и нежно, чтобы начинать месть Мэн Яо. Гребень коснулся волос во второй раз. В третий. В четвёртый… Мэн Яо горько усмехнулся и решил поддаться нежному и лирическому настроению. Пусть будет так. Интересно, влияет ли на мелодию характер человека, отголоски чьей ци он пытается уловить? Песня полилась сперва медленно и задумчиво, по слову капая с языка, но затем стройный ритм захватил Мэн Яо и понёс на своих волнах, даря песне уверенность и и силу, пусть она и была одета в нежную оболочку. В этом лесу непроглядная тьма, Милый мой брат, приходи же сюда, Песню мою подхвати, подхвати, Милый мой брат, приходи, приходи. Детям ли помнить отцовскую ложь? Нам ли с тобой класть друг друга под нож? В вечную темень холодных лесов К брату придёшь ли на песенный зов? Нежные струны над нами звенят, Струны о вечности нам говорят, Нежные струны поют о любви, Брат драгоценный, скорее приди. Что за томленье в груди молодой? Дай мне ответ под зелёной листвой, Дай мне, о чём я тебя попрошу, Множество лет я тебя уже жду. Множество лет подступиться не мог, Брата во снах я искал и меж строк, Братского слова искал я давно, Брат, приходи — без тебя мне темно. На этот раз Мэн Яо точно знал, кого хотел позвать, кроме того, этот человек уже успел посмотреть в его глаза и ждал зова, томился без него, страдал — всё это значительно облегчало задачу. Но к несчастью было и то, что её усложняло: расстояние и то, насколько сильно обоих молодых людей смущала мысль о весенних играх с собственным братом. Но у обоих попросту не было выбора: сам Мэн Яо твёрдо решил, что для достойной мести необходимо выполнить матушкин план, и видел его теперь едва ли не завещанием, а его брат был полностью во власти чар. Но песню всё же пришлось плести дольше обычного. Наконец послышался хруст ветвей, и Мэн Яо отложил свой гребень в сторону, умолк и принялся ждать. Через несколько минут он увидел юношу в золотых одеждах. Улыбка его была мечтательной, хотя и несколько смущённой, манера держать себя показалась Мэн Яо излишне надменной и отстранённой, да и пустота в глазах, которую, как ему казалось, он сразу заметил, прямо-таки взбесила Мэн Яо. Но он всё же нашёл в себе силы окликнуть брата нежно: — Гэгэ! — позвал он, хотя они были ровесниками, — гэгэ, не меня ли ты ищешь? Его голос звучал игриво и слишком сладко. Мэн Яо представил себе, как заблёвывает золотые одежды своего брата, стало немного полегче — во всяком случае он смог собраться. Его брат меж тем повернулся на звук его голоса, и, не изменившись в лице, поклонился. «Да он умственно отсталый, что ли?» — раздражённо подумал Мэн Яо, прекрасно понимая, что во многом раздражён своими действиями, но вслух сказал: — Иди ко мне! — и зазывно протянул руки для пущей убедительности. Брат подошёл ближе, почти сразу и без сомнений упал рядом с Мэн Яо, осторожно обнял его и замер. — Как же плохо ты живёшь, — сказал он. Мэн Яо серебристо рассмеялся: — Нет-нет, гэгэ, разве так говорят с возлюбленными? Ты должен осыпать меня похвалами с ног до головы, а затем — поцеловать. Брат крепко задумался над его словами, и Мэн Яо окончательно решил — умственно отсталый, всё верно. — Мне сложно говорить такие слова, — признался он наконец, — диди научит меня? От этого обращения Мэн Яо чуть не скрутило. С трудом вернув игривый настрой он ответил: — Научит, гэгэ. Он нежно погладил пальцы своего брата и легко коснулся губами его губ — не доводя до поцелуя, только желая проверить, потянется ли тот к нему, попытается ли завершить поцелуй? Но брат нервно выдохнул, слегка отстраняясь. Мэн Яо мысленно закатил глаза. Он чувствовал желание брата, поскольку крепко держал в руках его ци. Он знал, точно знал, чего его брат хотел, и мог идти по краю, дразня тем, что его желания вот-вот сбудутся без особых усилий. Мэн Яо был бы дураком, если бы не воспользовался своей властью. Брат раздражал его теперь не только тем, что был законным наследником их общего отца — у Мэн Яо, в конце концов, от матушки было куда большее наследство. Он бесил его холодностью, трусостью, недоверием к своим чувствам и словно бы полному неумению сознаваться даже самому себе в желаниях. Он бесил его и тем, что его не хотелось убивать — но призрак матушки, словно бы подселенный на поляну старым лисом, её приятелем, не давал ему покоя. Это всё было неправильно — и необходимо, как попытался убедить себя Мэн Яо. И он, полукасаясь кожи брата, одними только игривыми намёками действуя физически, вслух говорил прямо, завязывая последние узлы на своём заклятии: — Если гэгэ люби диди, он должен доказать ему свою любовь. — Да, — выдохнул брат, вздрагивая от прикосновения к запястью. — Он должен сделать то, о чём диди попросит, — нежное касание воздухом скулы и новое «да» на выдохе, — он должен взять в руки нож и вырезать имя диди на своей груди, — поцелуй вышел почти настоящим, и брат вздрогнул, потянулся ответить, да Мэн Яо успел отпрянуть, по-лисьи усмехнуться и продолжить: — он возьмёт в руки нож и покажет диди свою любовь? — Как… как зовут диди? — спросил брат. Его била крупная дрожь, на лбу выступил пот, но отказать он не мог. — Мэн Ши, — выдохнул Мэн Яо, касаясь губами мочки уха своего брата. — Цзинь Цзысюань, — ответил тот. Мэн Яо не сразу понял, что тот представился, а когда понял, ему стало смешно — подумать только, вежливый всё-таки! Нашёл момент! Но каким бы ядом ни были пропитаны мысли Мэн Яо, улыбался он по-прежнему нежно и ласково, даже сжимая ладонь брата на небольшом изящном кинжале. И Цзинь Цзысюань занёс кинжал над своей грудью, поколебался совсем недолго и с тихим стоном провёл им по коже. Мэн Яо тот час отстранился — не хотелось запачкать чужой кровью белые одежды. Его брат вырезал иероглифы долго, с тихими стонами, а Мэн Яо сидел, вжимаясь спиной в каштаны и смотрел пустым и бессмысленным взглядом на его страдания. Золотую одежду залила кровь, она была изрезана и изорвана на груди, и казалось, что вечность успела закончиться прежде, чем Цзинь Цзысюань наконец завершил последний иероглиф. Тогда Мэн Яо вновь приблизился к нему. — Скажи мне, гэгэ, где у людей находится сердце? Оно болит, когда вы влюбляетесь и делаете то, что не одобрил бы ваш возлюбленный? У хули-цзиней болит. Сегодня я точно узнал, где оно бьётся. Скажи мне, у людей оно… Там же? Цзинь Цзысюань не мог ответить на вопрос Мэн Яо, даже если бы знал ответ: разум его был затуманен острой болью, и он совершенно ничего не соображал. Поняв это, Мэн Яо взял его ладони в свои и приставил кинжал к тому же месту, где билось, отчаянно протестуя против происходящего, его собственное сердце. Он слегка надавил на ладони брата, убеждая себя в том, что наслаждается его страданиями, и спросил: — Твоё сердце здесь? Оно болит? Цзинь Цзысюань снова не ответил. И тогда Мэн Яо надавил на его ладони сильнее, наклонился к его губам, зачем-то даря наконец брату полноценный поцелуй, отнимая у него последний вопль и сцеловывая громкий болезненный стон. Кинжал вошёл его брату между ребёр, до сердца. Цзинь Цзысюань больше не дышал. Он смотрел наверх распахнутыми в ужасе глазами, и от его трупа почти сразу начал распространяться запах мочевины с железистым привкусом крови. Мэн Яо с полным равнодушием осознал, что его сейчас стошнит. Он поднял труп брата на руки и отнёс его вниз, к реке, которая текла из леса в город. Тело было тяжёлым, слишком неповоротливым — его брат был человеком несколько более высоким; Мэн Яо то и дело спотыкался, запинался и не понимал, куда дальше ставить ногу. Путь, который обычно не занимал слишком большого времени, теперь показался таким же бесконечным, как страдания брата перед смертью. Наконец он добрался до берега и зашёл в воду. Труп на его руках по-прежнему был слегка тёплым и ужасно пах. — Помоги мне, реченька-река, — попросил Мэн Яо, осторожно укладывая мёртвого брата на воду, — неси его, пусть они увидят. Волны вспенились, подхватили труп и понесли его вдаль, словно бы возмущённые чем-то — или просто удивлённые? Мэн Яо не разобрал оттенков журчания. Он как был в белых окровавленных — испачкал всё-таки — одеждах, так и рухнул бессильно в воды реки. Вода тотчас залилась ему в рот и нос, и он только успел по-прежнему равнодушно подумать: «вот и всё» — как потерял сознание.