Кузьма и барин

Андрей вынырнул из красно-черного сумрака, словно из омута, и жадно принялся глотать воздух. Жарко было так, что хотелось снять кожу; Андрей рванул ворот рубашки и вздрогнул от оглушительного хруста ниток. Все звуки были мучительно сильными, а движения — тяжелыми, будто конечности налились свинцом. Где же Саша?.. Он должен тоже быть здесь... Андрей с трудом поднял голову. Рядом шевелилось что-то белое, будто бы жирные черви, и он брезгливо отодвинулся. От духоты мутило; Андрей встал кое-как на четвереньки и пополз к уходящей в бесконечность золотой вертикали портьеры. Хотелось открыть окно, пустить хоть немного воздуха в зал. По пути он уткнулся во что-то — снова белое, отпихнул, содрал с себя горячие цепкие руки. Зрение стало возвращаться, Андрей увидел тела, сплетенные, изломанные, подрагивавшие в пароксизмах. Они были повсюду, устилали пол живым ковром сопряженной и стонущей плоти. Андрей даже ущипнул себя, пытаясь прогнать этот кошмар — не получилось. Его самого хватали, тянули туда, где уже были по двое, по трое. Он различил бывшего фаворита графа с юношей в матроске, рядом — пожилую даму, старательно опускавшуюся ртом на сидевшего в кресле Гусева, который с брезгливым выражением лица рассматривал ногти, в то время как сзади даму пользовал дюжий лакей. Стоны, хрипы, звериные взрыкивания... — он словно оказался в аду или на скотном дворе. Или, вернее, скотобойне. Кое-как вывернувшись, Андрей прорвался на свободное место к окну. Казалось, стоит пустить в темную душную пещеру свежий ветер с Невы или хотя бы луч серого рассвета, всё это прекратится, развеется, как сон. Однако, силы оставили его. Не дойдя всего пары саженей, Андрей тяжело рухнул на пол. Свернувшись в клубок, подтянув колени к груди, он мучительно вздрагивал. Одежда вся уже промокла от пота, руки сделались неподъемными. А самое ужасное, проклятое зелье графа наконец оказало на него то же действие, что и на всех. Перед глазами проносились картины — то, о чем он обычно даже не думал, то есть совсем уж безумные вещи. То будто он своего Сашу сечет, так что тот рыдает, захлебываясь, но его совсем не жалко, а от слез его только весело и будто щекотно. То будто он, Андрей, вроде ветеринара в деревне и холостит скотину, отсекая ядра раскаленными щипцами, и вот среди быков и баранов к нему приводят и Мишку — связанного, с его огромной елдой, уже туго перевязанной, чтобы не слишком кровило... — Андрюш, ты... — прохрипел знакомый голос на ухо, и Андрей стряхнул пелену наваждения. Это был Мишка — живой, настоящий, в расхристанной одежде. Он нашел его! Среди всех здесь нашёл! Андрей обнял лучшего друга, своего названного брата, и тихо заплакал. Так вокруг всё было ужасно, что они стиснули друг друга, как в детстве в грозу. И пусть Мишку, судя по всему, мучили такого же рода кошмары, Андрей не обиделся. Сам был грешен сейчас. — Давай переждем чутка и уйдем? — шепотом предложил Мишка. Андрей едва не кивнул было «давай», но нельзя было без Саши. — Нет. Ты иди. Я должен его найти. — Так втроем пойдем! — сказал Мишка чуть громче — и зря, потому что раздались тяжелые шаги, и оба с упавшим сердцем увидели графа. Граф Горшенев возвышался над ними, и должно быть, самодовольно улыбался под повязкой, скрывавшей нижнюю половину лица. Он был в застегнутом сюртуке и вновь в своих тонких черных перчатках, словно чтобы всеми возможными способами отгородиться от происходящего вокруг. — Так-так-так, — проговорил он. — И что же у нас здесь? Андрей виновато опустил глаза. Почему-то и вправду сделалось стыдно, что они с Мишкой в обнимку, хотя это ничего, на самом-то деле... — Встал, ты, — кивнул ему граф. Его голос, глубокий и низкий, прозвучал неоспоримым приказом. Андрея будто потянуло за нитки — на руках, ногах, шее, как куклу, но он пересилил себя и только крепче обнял Мишку. — Ты слышал, что я велел? Встать, — повторил граф. Андрей молчал, стиснув зубы. Казалось, каждый атом в его теле готов был следовать воле графа, но всё же он не послушался. Холодный пот каплями сбегал по лицу, мешаясь со слезами, тело била крупная дрожь... Рядом так же дрожал бедный Мишка. Граф сердито всхрапнул, а потом быстро наклонился, — Андрей даже не успел испугаться. Прихватив за вихры, граф легонько стукнул их лбами, как шкодливых детей, однако этого было достаточно, чтобы в глазах потемнело, а руки ослабли. Он обнаружил себя сидящим; рядом граф, опустившись на одно колено, извлек нечто из кармана. Это была старинная пудреница или подобная коробочка с эмалевой крышкой, рисунок — череп в окружении змей — Андрей почему-то успел заметить в деталях. После граф оттянул ему голову назад, а другой рукой толкнулся в рот, размазывая по деснам безвкусный порошок. И ад наступил с новой силой. Андрей лежал на боку, видя как граф после короткой борьбы впечатал ладонь Мишке в лицо и повозил, так же растирая порошок. Мишка мигом отпрянул, принялся вытираться, сплевывая на ковер, однако яд настиг и его, и он тоже изможденно упал, и лишь быстро-быстро дышал, глядя потемневшими от страха глазами. — Так-то лучше, — граф отряхнул перчатки, и подтянув ближайший стул, сел. В искаженном видении он казался черной громадой, огромной горой, исполином. — Теперь вы будете делать всё, что я прикажу. «Нет, — про себя рассмеялся Андрей. — Какой же ты жалкий, если приходится так вот...» Однако красное марево снова растекалось по венам, заставляло сердце биться быстрей, и Андрей вдруг с ужасом почувствовал себя будто оторванным от тела, совсем слабым и пустым. И он понял, что больше ничего не может с этим поделать. Рядом сердито дышал Мишка. Граф закинул ногу на ногу и выставил вперед сверкающий носок ботинка. — Целуй, — коротко бросил он Мишке. Тот повел плечами, пополз было в обратную сторону — но потом словно какая-то высшая сила толкнула вперед. Он тяжело грохнулся на четвереньки, и помедлив, поцеловал блестящую кожу. — Молодец. Теперь оближи, — велел граф, и Андрей с болью и омерзением смотрел, как Мишка, высунув язык, лижет ботинок графа. Всё это казалось сном, кошмаром, который должен скоро закончиться. Вот-вот появится Саша... — Да, вот так. Хороший мальчик, — граф потрепал Мишку по голове, и запустив руку в карман, быстро дал ему что-то, как послушному псу. — Козинаки, — пояснил граф Андрею. — Говорят, животным вредно. Но немного можно, не так ли? Андрей молчал. Ему хотелось ударить графа, толкнуть, выбить из-под него стул, но почему-то он не мог. Конечности стянуло невидимой паутиной, он не смел двинуться без приказания. И оно прозвучало. — А сейчас ты. Поработай языком. И Андрей, не веря самому себе, широко лизнул мокрый ботинок. На удивление, было не противно, только странно — гладко и вовсе безвкусно, хотя казалось, что обувь у такого замечательного человека как граф должна быть тоже особенной. Андрей с обожанием смотрел снизу вверх на большую фигуру. Граф был для него как Бог, как отец и Государь разом. И этот Бог-Отец его похвалил: — Умница. Сидеть. — Андрей опустился на пятки, и граф тоже дал ему козинак. — Послушный песик. Это был самый вкусный козинак на свете. Андрей почувствовал это еще только по запаху. Он радостно облизал пальцы графа и успел потереться щекой о тонкую кожу перчатки. — Но-но, — хохотнул граф. — Сидеть! Андрей тут же выпрямился. Внутри он проклинал себя, крича от гнева, но что-то в нем радовалось служить, и это что-то было сильней его самого. — Поцелуй его, — вдруг сказал граф Мишке буднично, кивком указав на Андрея. Мишка тяжело мотнул головой. Он смотрел на Андрея из-под растрепанных волос, прося заранее прощения — а потом качнулся вперед, и обхватив за шею, крепко поцеловал. Андрей не оттолкнул его, он тоже этого хотел. Сил уже не было, так не терпелось почувствовать губы Мишки, его руки, его тепло, его запах, грустный, лесной и немного звериный. Перед ним стоял образ Саши, но он реял как-то отдельно, а Мишка был рядом, здесь — такой близкий, прижимавшийся всем своим большим телом. Судя по глазам, полу-испуганным, полубезумным, он тоже был в мучительном раздвоении. Должно быть, думал об Анфисе, своей нареченной, которая милостью графа была избавлена от сегодняшнего кошмара. — Помоги ему раздеться, — бросил граф, и Мишка начал быстро расстегивать на Андрее рубашку, скатал её с плеч, опустился к ремню. Андрею не было страшно. Неловкие руки Мишки казались самыми прекрасными на свете — он так их желал, он вообще всего Мишку желал... Граф с любопытством наблюдал за раскинувшимся на ковре Андреем и Мишкой, стаскивавшем с него брюки уже у лодыжек. Вдруг он присел на одно колено и ловко склонился к самому уху Андрея: — Если я захочу, он разорвет твою жалкую задницу в клочья. Как тебе перспектива? Андрей беспечно пожал плечами, и граф даже как-то разочаровался. Он приманил пальцем Мишку, который, просунув руки в штанины вывернутых брюк, пытался совладать с ботинками Андрея. — Расстегни ширинку и ляг напротив него. Мишка послушно рванул мелкие пуговки, плюхнулся рядом с Андреем. Дальнейшее потонуло в мареве, в горячечном диком жару. Граф сам направил их руки, положил ладонь Мишки на член Андрея, и наоборот. Даже любезно нацедил длинную нитку слюны. Добившись идеального, как ему казалось, угла, он довольно щелкнул языком и сел на стул. — Ну что же, вперед. Доставьте друг другу удовольствие. — И великодушно уточнил: — Целоваться можно. — После чего, откинувшись на спинку, принялся наблюдать. Андрею казалось, он умрет от стыда — и от того, насколько хорошо ему было. Мишка приноровился не сразу, но когда задвигался в такт, сделалось так дивно, что уже не понять было, где чья рука. Андрей отклонялся, выгибаясь, и Мишка целовал его шею, а потом они целовались и просто, взахлеб, неловко стукаясь зубами о зубы, продолжая при этом синхронно скользить вверх-вниз пальцами, сжатыми в тугое кольцо, действуя, думая и чувствуя, как один организм. Граф возвышался над ними, огромный и черный, как жрец, и сердце у Андрея замерло при мысли, что точно так же осенял он вчера помолвку Михи с Анфисой... но это было неважно, совершенно неважно... Наконец, взгляд у Мишки сделался и вовсе отчаянный, молящий, и Андрей понял — пора. Он задвигался быстрее, сам при этом невольно начал дробно толкаться Мишке в ладонь. Тот весь выгнулся, зарычал, и на живот Андрею брызнуло горячее. Сам Андрей достиг наслаждения всего на миг позже, уткнувшись Мишке лбом в мокрую шею и громко хрипло дыша. Из приятного отсутствия мыслей его вырвал резкий металлический звук — граф защелкнул крышку брегета и провозгласил: — Две минуты сорок четыре секунды. Спишем на радость от дружеской встречи. Набрав с живота Андрея немного теплого семени, он мазнул его по губам и поставил точку Мишке на лоб, словно завершив ритуал — а после выпрямился, любуясь. — Никогда бы не подумал, что обычный тальк произведет на вас подобный эффект. Однако было забавно. Спасибо! — он махнул огромной рукой и ушел, крайне довольный собой. Андрей с Мишкой остались лежать, обескураженные и как-то мигом протрезвевшие. То ли граф не соврал насчет талька, то ли действие проклятого порошка истекло, но навалилось осознание произошедшего. По крайней мере, на Миху. Он рыдал и прижимался к Андрею, размазывая сопли, молил, чтобы тот простил его когда-нибудь, потому что он думал... и очень хотелось... всегда мечтал, чтобы так, хотя бы разок... потому что очень любит, и всегда его будет любить... Андрей мерно поглаживал его по горячей дурной голове, и сам тоже плакал — от любви и боли за Мишку, да и страха за Сашу. Но разлеживаться было нельзя. Только Мишка чуть-чуть успокоился, Андрей помог ему вытереться и застегнуть непослушные пуговицы. Велел забраться под стол и пока они с Сашей не вернуться, сидеть там, чтобы никто не снасильничал, — потому что Содом и Гоморра в зале шли полным ходом. Когда Андрей уже вывернул обратно штаны и не без труда натянул их, Мишка вдруг попросил: — Фисе только не говори, хорошо? — Хорошо, Мих, — пообещал Андрей. — Спасибо, — тот понурил лохматую голову. Миновав людские грозди, они нырнули под стол — коротко поцеловались напоследок, и Андрей пошел, прихватив вместо оружия трехзубую вилку, а Миха там и остался. Видно было, что ему неуютно так прятаться, только снаружи почтенный ректор университета и поэт господин П-ев вылизывал яйца театрального тигра, а тот мурлыкал от удовольствия, — и Мишка решил поберечься, а то мало ли что. Андрей прошел чередой темных залов. Только кое-где были свечи — в одиноких стаканах на столах, на полу, и людское месиво кишело причудливо и страшно. Андрей с замиранием сердца высматривал Сашу, внутренне надеясь нигде его не найти и в то же время этого страшась. Пусть бы он просто уехал, каким-то образом, но спасся... Миновав анфиладу, Андрей свернул в параллельную, выходящую окнами не на реку, а на Миллионную. По ней попал снова в ту маленькую гостиную, всё такую же тихую и пустовавшую. Вернувшись немного, свернул наугад, и о чудо, он услышал вдалеке голоса! — низкий голос графа и хриплый, сдавленный — Саши. Сердце болезненно забилось. Андрей снял ботинки и пошел босиком, крадучись словно вор. На цыпочках по темному мрачному коридору, он приблизился к двери, из-за которой падал на стену узкий луч света и доносился разговор. Это были они. Андрей осторожно приоткрыл дверь на пядь и замер, прислушиваясь. Основное пространство кабинета было скрыто от входа резной плотной ширмой. Как-то странно, сбоку, был камин, и при оранжевом свете его Андрей различил за решеткой ширмы фигуру Саши. Тот сидел на диване, потирая переносицу — усталый, и по видимости, абсолютно невредимый и трезвый. Граф сердито мерил кабинет шагами и то появлялся, то исчезал, в пылу своей речи не замечая наблюдателя за дверью. — Ну что тебе не нравится, я не понимаю! По-моему, с пылью было эффектно. — Глупо, — парировал Александр Владимирович. — Тем более, как я понял, свой... препарат ты добавил также в еду и вино. Граф хохотнул и с гордостью сообщил: — Бумага в нужнике, кстати, тоже отравлена. И гуталин у лакеев! Но Александр Владимирович почему-то не обрадовался подобной предусмотрительности, а продолжал хмуриться, словно от головной боли. — А ты почти и не пил, — обиделся граф. — Конечно, ты не пил. Не хочешь дружбы? Александр Владимирович усмехнулся: — Не думал, что дружба подразумевает неистовые совокупления. — Ну почему бы и нет! — Раньше ты так не думал. — Когда?.. Ну, когда? Александр Владимирович, поколебавшись, ответил: — Два года тому назад. Когда я предлагал тебе свою дружбу и больше. — Ну-у!.. — граф присвистнул. — Ты тогда был младенец розовый. Смотреть было противно. — А сейчас? — Александр Владимирович вновь усмехнулся. — Гораздо лучше, — заверил граф. — Я умираю. — Тю-ю! — граф аж засмеялся с захлипом. Александр Владимирович молчал, опустив голову, и Андрею захотелось кинуться к нему, но он продолжал слушать. — Вот снова эта... ипохондрия, — граф хлопнул себя по бедру. — Выдумал тоже. Снова в шкаф захотел? — Нет. Это правда. — Да?.. — При худшем раскладе, мне осталось несколько месяцев. Боткин подтвердил запущенный фтизис, — Александр Владимирович выпрямился. Андрей закусил костяшки пальцев, чтобы не заплакать, не выдать себя. Такой Саша сейчас был красивый... — И как оно ощущается? — граф жадно заглядывал ему в лицо. — Когда стоишь у порога и так далее. — Я счастлив, — коротко ответил Александр Владимирович. — Вот! — крикнул граф. — А почему? — Я люблю и любим. И более уже не боюсь. Никогда в своей жизни... — Нет, — перебил граф. — Это потому что ты умираешь. Александр Владимирович замолчал, снова чуть сведя брови, и граф полу-согнулся перед ним словно фотографический мастер, нашедший удачный ракурс: — Вот так хорошо. — И вдруг махнул рукой: — Но ничего ты не умрешь. Поедем в Ниццу. Там все выздоравливают. Даже Императрица. — Вдвоем? — Ну не втроем же. Впрочем, можешь взять своего, этого, нам потребуется — чистить обувь. — Ты, кажется, не понимаешь, — Александр Владимирович покачал головой. — Я люблю его, и... — Нет, не любишь, — граф явно не сдержался и задорно подпрыгнул, изобразив фигуру мазурки. — С логическим мышлением, Сашуль, у тебя всегда было плохо. Допустим, ты правда так плох и через пару месяцев отправишься к праотцам. Он же с горя пойдет по рукам. Закончит где-нибудь в Катькином садике. Александр Владимирович молчал, снова тяжело и быстро вдыхая. — Или выедете вы, хорошо, ты увидишь свою Мари, и пото-ом... — граф прочертил пальцем нисходящую дугу. — Что он будет делать в Европе один? Ты об этом подумал? — Видимо, ты хочешь изложить мне своё видение? — неожиданно примирительно ответил Александр Владимирович. — Хочу. Да, — граф серьезно кивнул. — Предлагаю сегодня же выгнать взашей. Так у него будет время отвыкнуть от тебя. Тем более, как я мог видеть, он уже немного утешился в компании своего деревенского друга... Тень пробежала по лицу Александра Владимировича. Андрей чуть было не бросился к нему, но сдержался. Сердце разрывалось от боли и он изо всех сил вжал подушечки пальцев в острия вилки. Так было легче. — ...Или даже найдём ему партию. У меня есть на примете меценат, как раз любит таких, чтобы как поросята молочные... Э-эй, ты куда! — граф преградил Александру Владимировичу дорогу. Тот молча сделал шаг в сторону, но граф снова встал на пути, крепко взяв его за плечи. — Да я помочь тебе хочу! — Убери свои руки, — вдруг сказал Александр Владимирович — негромко, но столь строгим и властным тоном, что граф невольно послушался. Так, должно быть, велел когда-то Спаситель: «Отойди от меня, Сатана». Александр Владимирович уже направился к выходу, и Андрей торопливо шагнул назад, чтобы не столкнуться прямо в дверях, когда граф воскликнул: — Стой! Стой. Так сейчас хорошо. — Да о чем ты? — уже раздраженно проговорил Александр Владимирович, всё же остановившись. — Мне нравится, когда ты такой. Как надо. Не жалкий. Александр Владимирович молчал. Лицо его вновь было лишено выражения, даже тени какой-либо реакции, и это, должно быть, ранило графа. Тот зашептал — влюбленно, моляще: — Видел, как ты сегодня бил того, в театре. Это было прекрасно. Ответом ему оказалось молчание. — Ударь меня. — Граф вдруг неловко опустился на колени перед Александром Владимировичем и даже подставил левую щеку. — Прошу. Тот всё так же безмолвствовал. — Ну давай. Окажи мне эту... А-ай!.. Александр Владимирович и вправду ударил его — молча отвесил пощечину. Громкий хлопок разнесся по комнате. — Сильнее, — хрипло попросил граф. Второй удар был еще звонче. Огромное тело качнулось, как согнутый ветром дуб. — Ну не по уху же... А! Третий удар наотмашь сбил графа с ног. Что-что, а рука у Александра Владимировича была опытная и тяжелая. Нагнувшись проверить пульс на шее лежащего, он успокоенно кивнул сам себе — и быстро вышел из кабинета. Где его тут же поймал Андрей. — Что ты?.. — Бежим! — шепотом крикнул Андрей, и они побежали — потому что граф в кабинете как раз восстал с пола и с обиженным сопением ринулся следом. Это было смешно и страшно, как в детстве, когда во́да в игре кажется самым опасным в мире чудовищем — только вот сейчас это была не игра. — Сюда! — крикнул Андрей, но Александр Владимирович, будто не слыша, завернул в маленькую гостиную и схватил с каминной полки шкатулку. Шаги графа гремели уже совсем близко. Прижимая шкатулку к груди, Александр Владимирович выбежал в следующий зал и оттуда, через боковую неприметную дверь, в какой-то коридор, темный и довольно обшарпанный. Далеко впереди на боковой стене неярко мерцал контур двери, оба поспешили туда, надеясь, что она выведет их на кухню или в иные хозяйственные покои. Когда Андрей распахнул её, пропуская Сашу, перед ними оказался полутемный столовый зал, всё еще полный людьми. Множество голов повернулось к ним, а несколько сложнейших композиций разрушилось. Даже поросенок, деловито сношавший на столе жареного кабана, прервал свое занятие и недоуменно мотнул пятачком. — Вот мы снова и встретились, — угрожающе молвил граф. Он сидел в непринужденной позе на одном из отодвинутых стульев, хотя по одышке было понятно, что сам он добежал досюда, может, парой мгновений ранее. Поперек коленей у графа даже лежала любимая трость с набалдашником-черепом. При виде шкатулки глаза его испуганно расширились, а пальцы стиснули подлокотники, но граф овладел собой и продолжал: — Нехорошо... нарушать законы гостеприимства. Андрей попытался нащупать край потайной двери за спиной, но та, закрывшись, слилась с резной панелью — ни щели, ни ручки. — Да, — отозвался Гусев. Он встал с дивана в простенке между зеркал, спихнув с коленей какую-то голую девку, и подошел к графу, не торопясь застегивая штаны. — Как жаль, что наши гости оказались ворами. «Воры!» — пронеслось по залу. Теперь на них смотрели все, или почти все. Поросенок подбежал к Андрею и радостно ткнулся пятачком в ногу. Тот вздохнул: ещё ты тут... — Надеюсь, серебра вы хотя бы вынести не пытались, — продолжал издеваться Гусев, и Андрей густо покраснел, потому что вспомнил про вилку в кармане. — Впрочем, князю Леонтьеву привычно отвечать неблагодарностью. — Что... о чем он... — пронесся непонимающий ропот. — Князь, как вы относитесь к бильярду? Вам не впервой оказываться на столе... простите, за столом!.. «Да что он несёт?» — с тоской подумал Андрей, и тут же вспомнил рассказ Саши о том, как разъяренная толпа на сборище секретных сладострастников швырнула его на стол для игры, а далее... Признаться, он Саше не верил, что всё обошлось, да дело то было прошлое. Александр Владимирович стоял, побледневший, прижав шкатулку к груди. Он снова начал тяжело задыхаться, частью, вероятно, от бега, частью от волнения. Граф сидел, втянув шею в плечи, и молча сверлил их мрачно-пронзительным взглядом, напоминая какую-то голодную ящерицу. Андрей зло посмотрел на него в ответ: снова устроили цирк! Вечно всё у вас по-интересному, и слова не скажете-то в простоте! Видя, что никто из одурманенных не понимает вполне его изящных намеков, Гусев перешел к делу: — Два года тому назад полицеский информатор князь Леонтьев проник на приватное собрание клуба «Шестьдесят девять» и был с позором там разоблачен. К сожалению, он избежал заслуженного наказания. О дальнейшей судьбе клуба вы знаете, — Гусев горестно вздохнул. — Сейчас князь снова пришел — к нам, сюда, чтобы сдать всех нас Охранке! По залу прошел бурный шквал возмущения. Люди, оправляя немногочисленную одежду, вставали, подбирались ближе. Глаза у всех были пустые и дикие. — Друзья! Защитим себя. Он не должен выйти отсюда живым. Андрей не верил своим ушам. Чтобы этот полуголый, с нелепой стрижкой человек командовал толпой, как Робеспьер, как Марат... Однако же, его слушались. Толпа надвигалась, негромко рыча. Вспомнилось некстати, как Александр Владимирович рассказывал про колдунов французской колонии Гаити, которые способны превращать людей в послушных рабов, так называемых «зомби», при помощи особых ядов и силы внушения... — Тогда я убью его! — закричал Андрей и схватил с пола поросенка. Приставив вилку к тугому задку, он застыл. Кровь отчаянно билась в висках. Граф скептически поднял бровь. Вероятно, этот фаворит был ему столь же мало дорог, как и другие. Андрей в знак серьезности намерений слегка накол поросенка, и тот издал оглушающий визг. Толпа испуганно присела. — Убивай, — сказал граф, и видя, что Андрей медлит, расхохотался: — Даже на это ты... Ох. Стоять! — он жестом заставил Миху, который вылез из-под стола, замереть. — Так, к ноге. Миха сердито мотнул головой, и пройдя к Андрею и Александру Владимировичу, встал рядом с ними. — Если хочешь, и меня разом! — заявил он, насупившись. — Ну, давай! Граф молчал. И тогда Гусев коротко бросил: — Фас. Люди ринулись к ним, как орава зверей, как лавина. Передние бежали на четвереньках, Андрей успел увидеть даже, как по-собачьи, радостно мотались отвисшие челюсти. Он быстро сунул поросенка в руки Михе: — Держи, — и поддел край коробочки в кольце: — Ну, Женька, помогай. Домовой вырвался с ревом, увеличиваясь на глазах. Словно воронка степной пыльной бури, он расширялся к потолку, и наконец вышел весь. Люди (люди ли?) в испуге замерли на расстоянии всего пары шагов от них, словно по контуру заклятого круга. Домовой клубился под потолком, как молочный туман. — Это что еще за?.. — поморщился граф. — Фас, — улыбнулся Андрей. Домовой накинулся на всех их обидчиков разом — кому-то закрутил с силой ухо (а кому-то — соски), иного дернул за волосы или натянул панталоны на глаза. Люди бросились врассыпную, истошно крича. Андрей скомандовал ближайшему лакею: — Гасите свет! Срочно тушите все свечи! — Он помнил, как от одной лучины сгорела у них в деревне изба, куда ради шутки ввалился через окно на вечорке переодетый чертом парень (кстати, Миха, но это уже было не важно). Лакеи одурело принялись исполнять, гася немногие свечи, и через несколько мгновений зал погрузился во тьму. В ней особенно ярким был белый свет, исходивший от домового. Уменьшившись, тот носился под потолком, выписывая восьмерки, не подпуская никого к своим хозяевам близко. Зал почти опустел, даже Гусев бежал. Граф, покачав головой, поднялся и стоял, опираясь на трость, огромный и тучный. Он как никогда казался сейчас колдуном, волхвом, древним магом. Домовой, разогнавшись, полетел прямо на него — но вдруг граф отбросил полую трость и обнажил блестящую шпагу. Андрей не успел крикнуть, как-то остановить, и бедный домовой оказался разрублен точно напополам. Две части его призрачного тела упали по сторонам от графа. Тот зловеще усмехнулся: — А теперь, Сашуля, ты отдашь мне шкатулку. Э! — Половина домового дернула его за штанину. — Так!.. — Другая пихнула в плечо. Очевидно, неживая сущность осталась жива и чувствовала себя замечательно. Домовой мигом сросся и закружил вокруг графа как шаровая страшная молния. На одном обороте он выбил у него шпагу, и Мишка ногой загнал ту под стол, на другом — поднял в воздух за шиворот. Ноги графа оторвались от пола и глупо забултыхались, как будто он плыл. — Отпусти! — закричал он. — Кому говорю! — Но звучало это скорее жалко, чем грозно. Андрей подергал Сашу и Мишку за рукава, мол, пойдем подобру-поздорову, но заметил на Сашином лице выражение, которого никогда не видел ранее. Наверно, это были брезгливость и как будто злорадство. И одновременно — искреннее детское счастье. Закусив губу, Саша смотрел, как домовой заголяет графа — стаскивает брюки, разрывает кружевные красные панталоны и лупцует четырьмя призрачными ладошками сразу и одной мухобойкой по упитанному белому заду. Бедный граф, извиваясь, вопил: — А ну-ка отпусти живо! Вели, чтобы он меня отпустил!.. Саша с Андреем, переглянувшись, пожали плечами. Домовой был сам по себе. Хотя и чувствовалось, конечно, кого он на самом деле любит здесь больше всех. Первым опомнился Миха. Он кивнул торопливо: — Я проведу. — И все трое побежали через ближайшие двери. — Так его, Женька! — крикнул Андрей напоследок. — Спасибо! Домовой салютовал ему семипалой рукой и вернулся к своему приятному делу. Мишка хорошо знал планировку, и вскоре они попали в главные сени, опустевшие и темные, усеянные непарной потерянной обувью. За спиной постепенно затихали истошные вопли графа. Едва найдя лишь шинель Александра Владимировича, они выскочили на Миллионную — и там был какой-то Вавилон. Улицу перекрывали экипажи, к которым тщетно пытались пробраться их владельцы. Растрепанные женщины сидели прямо на мостовой, всхлипывая от ужаса. Рядом прибывшая полиция ловила кого-то голого и особенно дикого. Кажется, это был ректор. Еще две полицейские кареты приближались со стороны Дворцовой. — Туда, — скомандовал Андрей, и они поспешили в обратную сторону от площади. Там улица была еще тихой, сонной. Вдалеке чернели верхушки лип Летнего сада. Все трое свернули в узкий проулок. Теперь шкатулку нес Андрей, Мишка держал вырывавшегося поросенка и зажимал ему пасть подмышкой, так что визг выходил приглушенным, а Александр Владимирович, задыхаясь, придерживал на груди полы шинели, которая оказалась вовсе не его. С Невы дул ледяной сильный ветер, а невдалеке за углом раздавались грубые оклики полицейских. И вдруг, как чудесное видение, с набережной вывернула карета. Это был цыганский экипаж — из тех, что развозят гостей из шалманов и новых — в шалман, изукрашенный бумажными цветами и лентами. Свечи в круглых фонариках уже догорали. На козлах устало покачивался смуглый кудрявый парнишка. Андрей, не помня себя, выскочил на мостовую, размахивая руками, преградил путь карете. Парень еле успел остановить гнедых лошадей — и вдруг узнал: — Вы! — он подмигнул Александру Владимировичу. — Срам в сто сорок аршин! — Помоги, любезный, — прохрипел Мишка (у Андрея от радости голос и вовсе пропал). Парень широким жестом указал им на дверь экипажа, и трое забрались внутрь за мгновение до того, как на перекресток выехала карета полиции. Неспешным шагом, чтобы не привлекать внимание, доехали аж до Фонтанки — а потом свернули на Невский и споро понеслись на Васильевский. Желтоватое Солнце выглянуло из-за утренних туч, и всё вокруг засверкало — витрины магазинов, купола и стекла церквей... Казалось, даже лошадям радостно было в это утро, и они бежали быстро и ровно, предчувствуя скорый отдых. Так прекрасно оказалось ощущать себя живым и будто выздоровевшим после долгой болезни, освобожденным от всякого яда. Впрочем, не до конца. Все трое переглянулись, чувствуя одно и то же. Саша мило покраснел, а Миха так и вовсе залился румянцем до самых ключиц. Андрей проверил двери, крепко ли заперты. Задернул полупрозрачные черные шторы, опустился на колени перед Михой и Сашей и наконец-то дал себе волю.