* * *
— Быстрее-быстрее! Голос Димы дрожит, руки тоже. Он торопливо распахивает перед мужчинами дверь. Лоб его блестит от пота, тёмно-синяя футболка липнет к груди. — А ты-то как? — пытливо заглядывает в его глаза Матвиенко, поспешно скидывая с себя туфли. — Нормально... Я нормально. Арсений быстрым шагом заходит в комнату. Окидывает беспристрастным взором. И видит Антона, лежащего на полу. — Я позвонил нашим, врач скоро приедет, говорят, десять минут осталось, — сообщает Сергей Борисович, входя следом. — Какой врач? Я вызвал скорую! — парирует ему Дима, снова присаживаясь рядом с Антоном и прижимая его ладонь с полотенцем к низу живота. — Что? Какую скорую? — взволнованно спрашивает Матвиенко. — Меня больше интересует, что за врач, — хмуро вмешивается Арс. — Ну уж точно не такую дрянь, как твоя Ира, — огрызается тот. — Эту сучку я тоже пристрелю, — мрачно сообщает Попов. Дима отрывается от друга и широко распахнутыми удивлёнными глазами пялится сначала на одного мужчину, потом на другого. — Он так шутит, не обращай внимания! — неловко улыбается адвокат и сердито толкает в бок друга, а затем возвращается к теме разговора: — Дима, ты должен отменить скорую. — Я вам ничего не должен, как я её отменю! Антон лежит на полу с закрытыми глазами. Голова его закинута назад, губы плотно сжаты, лицо сводит гримаса боли. Одна ладонь лежит на животе, вторая рука безжизненно покоится рядом. Он тихо стонет, но никак не реагирует на происходящее вокруг. Арсений стоит над ним, растерянно сжимая и разжимая пальцы, просто смотря на то, как Позов держит полотенце, мешая кровотечению, пялится на приподнятую футболку Шастуна — живот и грудь под ней дышат тяжело и быстро. — Дима, отмени Скорую, — повторяет Матвиенко. Он понижает тон голоса и говорит уже серьёзнее. — Арс, ты что встал, помоги ему! Арсений спохватывается и присаживается рядом. Он быстро перехватывает ткань и прижимает теперь к животу. Антон снова стонет сквозь сжатые зубы и зажмуривает глаза сильнее. Он, честно говоря, сразу его и не признал. Волосы коротко пострижены, окрашены, только лишь цвет бровей и длинных ресниц выдают настоящий цвет. Не может оторваться от его лица, просто смотрит, смотрит и смотрит, не в силах произнести хоть что-нибудь. Свободная ладонь медленно и осторожно касается его лба — тот горит. — Он умирает! Я не буду отменять Скорую, — Дима вскакивает на ноги. Матвиенко недовольно цокает и хватает его за шкирку, волоча за собой в коридор. Там он стягивает с себя кожаную куртку и вешает рядом с такой же курткой Арсения. Облизывает пересохшие губы, вышагивая сначала в одну сторону, затем в другую. Позов молча наблюдает за ним исподлобья. Наконец-то адвокат останавливается напротив него. — Если Скорая приедет — Арсению несдобровать. — Да при чём тут ваш Арсений вообще! — возмущённо спорит Дима. — Скорая вызовет полицию. А у Арсения судимость. И не одна, — шипит на него Сергей Борисович, в момент сокращая между ними расстояние. Он стоит близко, говорит с паузами, их носы практически касаются друг друга. — Мы знаем, кто стрелял. Мы разберёмся. Я тебе клянусь. — Почему я должен думать о вашем Арсении? Арсений, Арсений, Арсений! — передразнивает его Позов. — А кто подумает об Антоне? — Ты сам сказал, что пуля прошла навылет. Его просто задело. — Я не нашёл пулю. Матвиенко тяжело вдыхает, так, словно планирует накопить в лёгких воздуха на пару часов, затем устало трёт пальцами переносицу, переминается с ноги на ногу. И снова подходит ближе к нему. — Сейчас через пару минут будет врач. Он отличный хирург! И не после таких ранений с того света людей возвращал, даже проводил операции в полевых условиях, — Дима только отрицательно качает головой. — Послушай, я клянусь тебе, я клянусь, если всё выйдет из-под контроля, я отвезу его в лучшую частную клинику, мы оплатим ему всё лечение и реабилитацию. Я тебе клянусь. — Вы не понимаете... — Нет! Это ты не понимаешь! Арсу нельзя пересекаться с полицией, нельзя! Его посадят. На него повесят покушение и что-нибудь ещё. — Да мне насрать на вашего Арсения, понимаете или нет! — кричит ему в лицо разгневанный Дима. — У меня друг там, блять, лежит в крови! Как вы этого не поймёте! Я должен его спасти! — Ты его спасаешь! Мы его спасём, — Сергей Борисович хватает Диму за плечи. Тот дрожит. Его глаза смотрят в страхе, по лбу стекают капли пота. — Всё будет хорошо. Пожалуйста, поверь мне. — Это всё из-за вашего грёбанного Арсения! Всё из-за него, — бормочет тот. В дверь негромко, но настойчиво стучат. И в квартире на мгновение воцаряется тишина. Матвиенко оглядывается назад, затем возвращает своё внимание к недавнему собеседнику. Обеими руками берёт его лицо в ладони и пристально смотрит. Дима не сопротивляется, только отчаянно и напугано кусает губы, быстро моргая слезящимися глазами. — Я клянусь. Если что-то пойдёт не так, мы поедем в больницу. Сразу же. Пожалуйста. Он быстро-быстро кивает и отступает назад. — Что мне сказать им? — Скажи, что отвезли в клинику. А по поводу полиции... я что-нибудь придумаю. Главное, чтобы они не приехали сейчас сюда! Отвлекается от Димы, который послушно идёт в кухню, чтобы совершить звонок. Отпирает несколько замков входной двери, впуская врача. Кровь останавливают быстро. Арсению, который всё это время сидел с ним рядом, кажется, что всё вокруг в крови. Он смотрит на свои испачканные руки, затем переводит взгляд на Антона и врача. Тот так и не приходит в себя, и его усыпляют для того, чтобы не случилось болевого шока. Матвиенко тащит Попова в ванную комнату — смыть с себя всё. Футболка, вот удивительно, не запачкалась, только руки, которые он омывал горячей водой меланхолично и равнодушно, думая о том, что давно не касался этой липкости и вязкости. Кровь на ощупь особенная. Кровь на поверхности — одна, на ткани — другая, на руках — совсем иная. — Тебе нужно уезжать, — увещевает его адвокат. Он стоит рядом над душой, пристально наблюдая за всем этим бытовым процессом. — Арс, а если полиция приедет? Тебя же каждая собака теперь в городе знает. Тебя заподозрят! — Нет, я останусь, — отмахивается от него и вытирает руки первым попавшимся полотенцем. Мельком смотрит на себя в зеркало, поправляет на себе полосатую футболку и встряхивает пальцами взлохмаченные волосы. — Господи, за что мне это всё, — шепчет себе под нос Сергей Борисович. Врач и вправду оказывается настоящим специалистом. Все трое молчаливо следят за процессом, и лишь изредка кто-то вмешивается, чтобы чем-то подсобить. Дима присаживается на диван, подпирая подбородок руками. Матвиенко стоит рядом, сложив ладони на груди. Арсений сидит на полу рядом с врачом. Он поддерживает затылок Шаста, пока наконец не догадываются подложить подушку. Рану успешно промывают, делают рентген. В воспоминаниях Поза рентген — это огромная машина для убийств, не многим лучше аппарата МРТ, но хотя бы без бонуса в виде клаустрофобии и многочасового мучения. Но тем, у кого есть деньги, доступны и другие блага. Поэтому сейчас эта машина выглядит буквально компактно. Пулю Арсений находит самостоятельно, она впечаталась глубоко в ламинат, так что озаботиться её извлечением решили позже. Мягкие ткани задеты, органы нет — к этому заключению приходит хирург. На этом момент Матвиенко опускает многозначительный взгляд на Диму, мол, я же говорил, а тот только раздражённо отмахивается. Он неожиданно вышел из себя, но как будто имел на это полное право. — Вы что, будете здесь шить?! — наклоняется, чтобы убедиться в том, что он действительно это видит. — Почему бы и нет, — беззаботно пожимает плечами врач. — Несколько, я бы сказал, детсадовских швов, и ваш пациент отправляется на заслуженный покой. Он проспит до утра. И вообще, — встречается спокойным взором с бегающими карими глазами, — мне одному любопытно, что случилось? Арсений, бога ради, подайте мне новые перчатки. — По-моему, всё очевидно. Сергей присаживается рядом с Димой. Тот даже не пытается поменять лицо на более дружелюбное. Только поджимает губы. — Снайпер? — Арс располагается на полу удобнее и выдыхает. Теребит кольцо на пальце, затем сцепляет их в замок, видимо, чтобы откреститься от собственной суеты. — Окно было открыто? — уточняет Матвиенко у Поза. Тот молчаливо кивает. Сумерки уже окутывают столицу. И он тоже, как и эти двое, чертовски устал к вечеру. Утром и днём учёба и работа, вечером — паломничество по близлежащим заведениям их района в поисках лучшего друга. После умопомрачительной утренней новости Антон, приняв душ, снова ушёл. Даже не прикорнув на пару часов. До этого то было минимальное условие для его ежедневных пьянок. Поз направился за ним сразу же, как только освободился. Это уже какая-то совсем нехорошая стадия его состояния. И потом, после всего случившегося, самым лучшим решением казалось позвонить Матвиенко. Он совершенно не понимал, кто ещё ему может помочь в такой ситуации. И очень вероятно, что с утра его настигнет истерика Шастуна, который почти наверняка будет до глубины души возмущён его решением. — Антон стоял на балконе у открытого окна, — решает всё-таки удовлетворить любопытство всех присутствующих. — Курил, — неосознанно для себя отмечает, как на этом моменте хмурится Арсений. — Там окна двойные, — кивает в сторону балкона. Балкон у них и вправду мечта снайперов. Полностью открытый — стена состоит из панорамных окон в два ряда. Верхний ряд открывается, нижний — нет. И в одном из стёкол так и осталось светиться маленькое отверстие от пули. Дима в этот момент развешивал в другом конце комнаты стирку, поэтому пуля, пролетевшая на вылет, ему опасности не представляла. Он услышал свист и звук впечатывания чего-то в стену или пол — негромко. Поднял голову, чтобы оглянуться и увидел картину сквозь окно балкона: Антон удивлённо и медленно опускает взгляд вниз на свой живот, приподнимает футболку, ладонью касается себя, кровь окрашивает его пальцы, и он произносит только одно: «Ого, охренеть». И без лишней драмы осторожно, дрожащей рукой придерживаясь за стену, присаживается на пол. И тогда Поз, ещё не разобравшись ни в чём, почему-то сразу подумал, что тот умер. — Я всё, — произносит хирург. — Пару дней буду приезжать на перевязки раны. И будет как новенький. Кому отдать, я вам тут накидал информацию... — он многозначительно машет небольшим квадратным стикером, исписанным неразборчивым почерком, встаёт с пола. Дима тянется было, чтобы взять бумажку, но Арсений, вскочивший на ноги следом, перехватывает её из пальцев врача и хмуро читает написанное. Сергей Борисович провожает гостя до двери. Затем возвращается в комнату. Дима, смирившийся с тем, что в ближайшее время ему точно не прочесть то, что там изложено, расстилает постельное белье на диване. — Я помогу. — Нет, его, наверное, нужно сначала раздеть... Там же футболка, кровь, — задумчиво чешет макушку парень. Мужчины не двигаются с места. — Это намёк на то, чтобы вы свалили из комнаты. Попов закатывает глаза и складывает руки на груди. — Пошли-пошли, — хлопает его по предплечью адвокат. — Я, конечно, понимаю, что ты, наверное, уже всё видел... — Диме не удаётся закончить фразу. — О господи! — Матвиенко морщит нос и спешно ретируется, чтобы ни в коем случае случайно не узнать, что там конкретно видел Арсений. Дверь за ними закрывается. — Не драматизируй, — огрызается Арсений. — Я вообще молчал! — оправдывается тот. Затем аккуратно поднимает на него взгляд. — Реально видел, что ли? — Заткнись, — отмахивается Попов. — Что будешь делать? — Хочу остаться тут. Подождать, пока проснётся. — Смысл? Он проспит всю ночь. Можешь приехать завтра. — Нет. Я останусь здесь. В голосе Арсения железо, и Сергей Борисович понимает — спорить с этим упрямцем бесполезно. Но, надо отдать должное, не так часто ему удавалось увидеть такое отношение Арса к кому бы то ни было. Не уверен, но Антон на него определённо хорошо влияет. Он сдержан, спокоен и действует точно и без паники. В этом его уникальная способность. В самый пик ужаса он максимально собран и сконцентрирован, принимает взвешенные и правильные решения. Будто испоганенный образом жизни мозг привык быть в опасности и дискомфорте, так что чувствует себя как рыба в воде. — Тебе что-нибудь привезти? — Скажу тебе завтра. — Что будем делать с Шеминовым? Почему он не убил Антона? Сергей не спеша надевает кожаную куртку, приглаживает, стоя у зеркала, бороду и тяжело вздыхает. Ему здесь делать больше нечего. Миссия выполнена. Порыв Арсения заточить себя здесь понятен, но, по его мнению, не оправдан. — Он не хотел его убивать. Что, думаешь, у него за снайперы, которые в цель попасть не могут, — мрачно окликается Арс. — Он хотел меня припугнуть. Значит, я ещё могу ему пригодиться. Дождусь пока он, — кивает в сторону закрытой двери, — очнётся, а потом пристрелю гада как собаку. — Пристрелишь, — Матвиенко поворачивается к нему и серьёзно смотрит снизу вверх в голубые глаза, — я тебя защищать не буду. Так и знай. Ты меня конкретно достал. А другой адвокат толковый за тебя не возьмётся, ты — исчадие ада, Арсений. Подумай об этом на досуге. Дверь комнаты приоткрывается. Дима выскальзывает в коридор. Оглядывает всех и тихо произносит: — Спасибо. За всё. Уже нет резона и смысла рассуждать, по чьей вине это всё произошло, кто виноват и как можно было это избежать. У него было время обдумать это. И явно не он, несмотря на все переживания за Шаста, должен принимать какое-то решение. Это происходит не с ним. Рядом, но не с ним. Не его жизнь. Но жизнь близкого ему человека. — Не за что, — виснет неловкая пауза. — Полиция не приедет уже. Надо было бы, приехали сразу. Ты звони, если... что. Адвокат сам не понимает, зачем это он озвучивает Диме, но тот просто понятливо кивает. Матвиенко хлопает Арсения по плечу, кивает в ответ Позу и бесшумно исчезает за входной дверью. — Поможешь? — Да, конечно. Позову и вправду удаётся переодеть Антона в домашнюю чёрную футболку и шорты. Попов рассматривает его бледное лицо с крепко закрытыми глазами. Губы тоже сжаты, их уголки опущены, будто он чем-то расстроен, что немудрено. Присаживается, и Дима аккуратно перекладывает голову Шастуна ему на запястье правой руки, левую он сам подкладывает под колени. И переносит его на диван.* * *
— Будешь? — Дима протягивает Арсению открытую пачку сигарет, тот кивает. — Ты куришь? — Вообще, нет. Но иногда. Оба затягиваются и некоторое время сидят в молчании на крыльце у подъезда. На улице давно прохладная ночь, время далеко за полночь. Поз, убедившись, что Арсений не собирается уезжать, сдаётся. Всё, что может предложить — не особо удобный стул около кровати Шаста или старенький диван в кухне. Но того, кажется, это особо не заботит. После СИЗО он изменился. Будто стал ещё более мрачным и замкнутым, чем раньше, сбросил вес, зарос, волосы отросли и теперь с ровным пробором завивались на его голове. Несмотря на то, что любовь к мужчинам, не считая дружеской, ему в целом чужда, он не один день пытался понять, что же так зацепило Антона в Арсении. Он же грубый, угрюмый и наверняка невероятно самовлюбленный. И мало какие принципы у каждого из этих двоих могли совпасть, как и интересы. — Я переживаю за Антона. — Я понимаю, — негромко отвечает Попов. — Это был тот мужик... который подходил к Антону около клуба? — Не совсем он... Но, в целом, да, — он кивает и закидывает голову назад, прислоняясь макушкой к холодной кирпичной стене, в правой руке тлеет сигарета. — У меня нет доказательств, но я разберусь. — Когда это всё закончится? Поднимает серьёзные глаза на собеседника. До недавнего момента Дима, пусть иногда и скорее невзначай задумывался о том, как интересна стала жизнь со всеми этими приключениями и этим таким необъяснимым Арсением Поповым в ней, но сегодняшний день точно перевернул его отношение ко всему. Во всяком случае, на текущий момент. И сейчас ему хочется только одного, чтобы Антон вернулся к своей жизни, вернул себе её такой, какой она была раньше. До Арсения Попова. Тот тушит сигарету о бордюр. Размахивается и кидает в урну, стоящую у подъезда. Попадает. Выпрямляется, пальцами поддерживая поясницу и морщась будто бы от боли. — Я не могу контролировать это. Но я решу эту проблему, обещаю, — несмотря на его суровость, в голосе слышится мягкость. Дима хотел бы сказать, что ему от этого полегчает, но нет. — Решишь одну проблему, появится другая. Знаешь почему? — встаёт на ноги. — Потому что главная проблема здесь — ты. Арсений встаёт следом. Смотрит сверху вниз. Помятое и небритое лицо скорее печальное и раздосадованное, чем злое. — Я могу остаться тут... пока? — Оставайся. Что я могу сделать тебе? — Я могу купить вам новую квартиру. Если здесь небезопасно. — А толку? — Позов качает головой и щурит глаза. Он облизывает губы, суёт руки в карманы джинс и хмурится. — Проблемы находят нас везде. Будь то это твой дом, квартира Антона или моя. Или даже какой-то дурацкий клуб. Они найдут и тот адрес. Нельзя так жить, понимаешь? Нельзя. Если ты привык, то мы — нет. Антон — нет. Жизнь не может постоянным бегом, когда ты ни в чём не виноват и тебе, по сути, не от кого убегать. Арсений молчит. Он сжимает губы и выдыхает. Затем беззвучно щёлкает пальцами, сжимает их в кулаки и разжимает — эту картину Дима видел в суде. Он, видимо, волнуется. Но теперь у него нет ни малейшего желания романтизировать ни его, ни его поступки, искать в них что-то такое, важное и настоящее. — Что я могу сделать? — угрюмо подаёт наконец голос. — Я не знаю. Я мог бы тебе сказать проваливать куда подальше, но это не мне решать. Не могу ответить на этот вопрос. Точнее, не мне на него отвечать. — Я... — Арсений сцепляет пальцы в замок, опускает глаза и делает неловкую паузу, — видел рисунок. Антона. В суде. — Да. Дима склоняет голову. Ему интересно. Несмотря на неприязнь и тревогу, ему интересно. Этот мужчина — феномен. Он никогда не встречал подобных. В любом смысле. Просто видит его и каждый раз не может понять, не может его осознать. Несмотря на то, что сам считает, что хорошо разбирается в людях, в Арсении у него разобраться никак не получается. Даже не в силах что-то толковое посоветовать Шасту, потому что сам не понимает, как с ним себя можно или нужно вести. Но одно он точно чувствует сейчас — какую-то связь с ним. И никак не может отделаться от ощущения, что Попов никогда не исчезнет из их жизни навсегда. Просто не получится. Ни у него, ни у Антона. — Почему он нарисовал меня? — Разве это не очевидно? — Очевидно что? — вскидывает на него голубые глаза, полные непонимания. — Он думал о тебе, — на этом моменте не может сдержать мимолётную усмешку. — Он злится на меня? — Люди не рисуют тех, на кого злятся. Во всяком случае, — коротко фыркает, — красиво. Почему ты это спрашиваешь? Разве это не понятно? — Я не очень хорошо разбираюсь... в чувствах. — Своих тоже? — идёт к подъезду и достаёт ключи, открывает дверь, придерживая её для Попова. — Наверное. — Тогда всё понятно. — Что? — Я иду спать, говорю. Хочу подремать пару часов перед рассветом. Арсений недовольно хмурится, но следует за ним с чётким ощущением, что он определённо чего-то недопонял.* * *
Антон просыпается будто бы мгновенно. Потому что как только мозг пробуждается, его мгновенно охватывает вспышка боли. Такой яркой и острой, что перехватывает дыхание, он не может произнести ни слова, не может пошевелиться. В глазах сначала сверкают звёздочки, а затем темнеет. Он старается не дышать, потому что каждый вдох даётся ему с трудом, прибавляя к испытываемой боли ещё несколько сотен градусов. Часто моргает, чтобы вернуть себе сначала зрение, а затем фокусировку. Ладонями держится за простынь, пытаясь просто приподняться на подушках и сесть ровнее. Но тошнит. От голода, от спазмов в животе и боли. Арсений открывает глаза моментально. Будто был наготове все эти часы и только ждал этого момента. Он сидит на жестком стуле, выпрямившись по-военному и сложив ладони на бёдрах. — Тебе нельзя так резко шевелиться, может начаться кровотечение, — спокойно произносит он и подходит к дивану. Аккуратно просовывает руки подмышки Антона и приподнимает его, затем подкладывает повыше подушку. Тыльной стороной ладони касается его вспотевшего лба — жара и температуры нет. Широким жестом откидывает край одеяла, приподнимает футболку — повязка чуть влажная, но не более — тоже хороший знак. Шаст не сопротивляется, он растерянно смотрит на него широко открытыми глазами, словно пытаясь осознать происходящее. Он такой настоящий. И рядом. По-настоящему рядом. Протягивает руку к нему. Даётся с трудом. Сцепляет зубы. Арсений сначала не понимает, что от него хотят, потом наклоняется ниже. Пальцы Антона касаются его небритой щеки. Он осторожно, еле дотрагиваясь, проводит подушечками по его щетине. Важный момент — убедиться, что это не сон. И это взаправду. Мужчина ничего не говорит, просто так и стоит, наклонившись к нему и вглядываясь в его удивлённое лицо. Наконец-то живое лицо. — Что же ты забыл здесь? Начало неплохое, но не многообещающее. После этой фразы особенно. Арсений садится на край дивана. — Дима позвонил Сергею. Когда всё случилось. Ты же помнишь, что случилось? — Конечно, я помню. Такое я не забуду никогда. В меня стреляли, — он снова кряхтит от боли, пытаясь усесться поудобнее. — Я дам тебе обезболивающее. Разумеется, — встаёт и подходит к небольшому шкафчику рядом с кроватью с несколькими выдвижными ящиками, — лучше капельницу. Но врач приедет только через пару часов. Сделать перевязку и поставить тебе ещё капельницу. Чтобы ты быстрее восстанавливался. Ему больно даже глотать. Поэтому кое-как впихивает в себя несколько горьких таблеток и делает пару мелких глотков — пока это максимум способностей. Арсений пододвигает стул ближе. И садится теперь на него. Опирается ладонями о диван и внимательно рассматривает Антона. Его щёки розовеют, в сравнении с тем, какими бледными были вчера вечером, губы уже не синие, цвет кожи в общем нормализовался. Только синяки под глазами выдают в нём не самый здоровый образ жизни. Они оба изменились за эти месяцы. И иначе нельзя было бы. Такое не проходит без следа. И каждый проживает свой ад. Один — взаперти, другой на свободе, но ограниченный множеством обстоятельств и, в первую очередь, самим собой. Антон отчасти рад, что перед их встречей прошёл месяц. Потому что тогда, в зале суда, он был готов наброситься на него с кулаками, таким несправедливым ему казалось то, что от него скрывали правду. И так больно, мучительно тяжело было эту правду принимать. Он в ней испачкался неожиданно, буквально сел в лужу. Задохнулся в собственных мыслях, они дублировали каждый день одно и то же, разрушая в нём тот стержень, который формировался всю жизнь. И вся жизнь теперь казалась ему бессмысленной. Неправильной. Не настоящей. Ведь она была ложной. Мир, в котором он жил, оказался испорченным. В реальности всё было иначе. Для него создали этот футаж, запустили, чтобы он поверил. Сейчас он видит ситуацию, наверное, насколько это возможно, так, как она есть. Арсений, безусловно, виноват. Но не он запустил этот адский процесс. Не он был зачинщиком. И то, что он оказался невиновным — это оказалось самым большим благословением и проклятием одновременно. — Как ты? — Нормально, — садится ровнее и пожимает плечами. Немного досадно, потому что никогда не признается, что пережил для себя свой самый страшный кошмар — вновь оказавшись за решёткой. — Ты теперь свободен? — Да. Прокурор снял обвинения. Вчера меня выпустили. — Да, я знаю. О чём теперь говорить? Что спросить? Что теперь их будет связывать? И если раньше это была неизвестность, в которой хотелось разобраться, то теперь этой неизвестности больше нет. — Антон... — Арсений поднимает эту тему первым. Серёжа убеждал его сказать, как есть. Как он почувствовал. Но сказать это — слишком уязвимо. Просто невозможно. Выше любых его способностей и возможностей. — Я сам не сразу понял... всё. Были какие-то догадки, потом пазл потихоньку складывался. Нужно было время, чтобы это осознать. — Ты знаешь, почему она так сделала? — Нет, не знаю. Более того, я даже не знаю, зачем она призналась. — Может быть, устала лгать, — на этих словах лицо Антона мрачнеет, а губы дрожат. Требуется несколько секунд, чтобы снова взять себя в руки. — Как она могла столько дней находиться с тобой под одной крышей, если собиралась тебя подставить? Не могло же это быть совпадением? — Я хочу в это верить. Что это просто совпадение, — наклоняется, чтобы поправить его одеяло, — но я не знаю ничего сам. — Я так злился на тебя. О боже, как же я был зол! На всё. Что так сложилось. Что ты мне ничего не сказал. Что ты снова соврал мне. Что все вокруг, чёрт возьми, врали мне. Не было ни одного человека, который бы просто мне сказал правду! Какая она есть, — торопливо продолжает Шастун. — Я до сих пор не могу быть уверен, что не злюсь на тебя. Эта история превратилась в мою боль, которую я не могу запить, не могу забыть, не могу просто отпустить в свободное плавание, не могу пережить... Он замолкает, запыхавшись. Живот болит снова. Не так сильно, как раньше, видимо, обезболивающие потихоньку действуют. Конечно, не так быстро, как капельница. Нужно ещё подождать. Но он подождать не может. Весь месяц провёл в молчании наедине со своими мыслями и чувствах, так что выше сил — сдерживаться. И это спокойствие между ними сейчас — возможность безопасно высказаться. Может быть, тогда станет полегче? Люди так интересны в своей необходимости говорить о своих чувствах. Иногда эта необходимость делает их весьма смешными, даже жалкими и невероятно уязвимыми. Но иногда, чтобы стать сильным, нужно оказаться в своей самой слабости. Арсений слушает его, чувствуя всё это внутри. Когда чужие чувства облачаются в понятные ему слова, тогда становится... ясно? Всё становится объяснимым. Без вопросов жить легче. Он ощущает облегчение, когда просто понимает, что происходило с Антоном за этот месяц. Сам думал об этом не раз. И это... помогает? Может быть, это поможет Антону тоже? Если он может помочь ему, то почему не сделает это? Разве он не заслужил? Хотя бы один раз услышать от него правду. — Я не знал, как тебе сказать, когда понял. — Что? Снова хлопает длинными ресницами, смотря прямо на него. Арсений дышит тяжело и прерывисто. Ладони потеют, а кровь приливает к лицу. Он бы предпочёл умереть, нежели произносить это. — Я понял это. Не сразу. Догадки и смутные мысли — это всё, что у меня было. Воспоминания о том, как Майя просила купить меня препарат. А также то, что люди Витязя не причинили ей никакого вреда, хотя она была ближе с Голосом и знала его дольше. Документы в его компьютере были странными. Он никогда не хранил так информацию. И вообще больше не занимался ничем таким. Было много деталей, которые не могли сложиться в понятную для меня картину. Я очень уважаю твою мать. Разве я мог очернить её перед тобой? Твой отец заставил меня уважать её так же, как и его. Разве мог он подпустить к себе так близко плохого человека? Он прерывается и берёт со шкафчика стакан с водой. Допивает содержимое в несколько глотков. Ставит обратно. Вытирает тыльной стороной ладони рот. Собирается с мыслями. Антон молчит. В его зелёных глазах собирается, кажется, всё сочувствие мира. То самое, которое он, Арсений, не заслужил. И никогда не сможет заслужить. — Мне было проще держать всё это в себе. Я даже Сергею не говорил, боялся, что он сделает поспешные выводы, которые приведут к необратимым последствиям. Я хотел убедиться. А потом стало слишком поздно. Я так и не смог сформулировать то, как я тебе это сообщу. Просто не получилось. И я решил оставить всё так, как есть. Тебе наверняка было бы легче принять то, что я мог убить твоего отца, чем... Ты понял, о чём я. — Я верю тебе. Спасибо, что сказал. Мне очень помогло это. Это было важно... узнать. Антон чувствует, как ком подступает к горлу. А ещё он чувствует себя таким жалким и неправильным. Потому что, как бы не было ему тяжело эти месяцы неопределённости, Арсению было ещё хуже. И почему-то неподъёмно тяжело это осознавать. Он сделал это для него? Матвиенко бы усмехнулся, если бы смог прочесть мысли Шастуна, которые дублируют его слова: «Это самый человеческий поступок Арсения Попова». — Арсений, — ему необходимо сделать это. Теперь просто жизненно важно. — Можно я тебя поцелую? Мне очень нужно. Ничего, не спрашивай, просто поцелуй меня. Сердце невероятно колотится. Его пальцы буквально касаются правды. Такой целительной и одновременно разрушающей до самого фундамента сознания. — Ты чего? — Иди сюда, — хлопает по кровати рядом с собой. — Ближе. Когда он двигается к нему, становится чертовски больно. Кажется, снова открывается кровотечение, потому что повязка стремительно намокает. И сейчас совершенно не важно, что чувствует он. В текущем моменте его рана не имеет никакой значимости, потому что есть кое-что, что на данную минуту значит абсолютно всё. Целует его первым, потому что Арсений до конца ещё не понимает, зачем и к чему всё это происходит. Никогда в жизни Антон так не хотел этого поцелуя. Знает, что увидит, просто хочет это видеть своими глазами, больше не теряться в догадках, не додумывать, не придумывать себе, как это было. Он точно уверен — он заслужил знать это. И понимать. Просто чтобы пережить. От Арсения пахнет сигаретами и сыростью дождя. Его губы и этот поцелуй — горький. Антон зажмуривает глаза, целуя его. Пальцы пробираются за шею, теряясь в длинных густых волосах, жмётся к нему лбом. Боль внизу живота становится фоновой, потому что теперь все его органы сжимаются в сладкий и тошнотворный узел. В хорошем смысле этого словосочетания. Сам не замечает, как текут слёзы по его щекам, добавляя в этот горький поцелуй солёный привкус. Отец очень удивляется, видя его на пороге. Он снова пьёт, хотя врач запретил. Без умолку болтает, а его вроде как потухшие глаза загораются снова. Хорошо, что перед своей смертью он был наконец-то счастлив. Хотя бы эти десять минут. Рассказывает Арсению про него. Несмотря на саркастичное отношение, рассказывает искреннее. Но слишком мало, чтобы потом тот смог опознать Антона в клубе. И хорошо, что его смерть была безболезненной. Моментальной. И какое счастье понимать, что он в эти минуты не был в своём угрюмом и тяжёлом одиночестве. И его пытались спасти. Арсений и вправду пытался это сделать. Он был рядом до самого последнего возможного момента. Шастун отрывается от него уже тогда, когда терпеть боль становится невозможным. Она овладевает разумом, яркими вспышками мешает ему даже пошевелиться. Простынь под ним тоже становится мокрой. — Ты что наделал! — Арсений вскакивает и кричит на него. — У тебя кровотечение! Но Антон ничего не отвечает. Только потерянно и бессильно улыбается. Он тянет руку, чтобы поймать руку Попова. Хватается за его запястье пальцами. И последнее, что произносит прежде, чем потерять сознание: — Спасибо, что ты пытался спасти моего отца, Арсений. Спасибо тебе.