* * *
— Охренеть тебя помяли! Это восклицает поражённый Димка, с которым наконец-то созванивается Антон по видеосвязи. Сначала их общение срывалось из-за занятости парня на учёбе, потом из-за плохого самочувствия Шастуна и возвращения Майи. Так что только теперь, спрятавшись ото всех в своей комнате, делится с лучшим другом всем, что успело с ним случиться за эту неделю. — Ну, уже заживаю потихоньку, — криво усмехается он. — Самочувствие бодрячком. Как и у мамы, к счастью. Удивительно, что она вернулась целая и невредимая! Даже Арс не верил, что это возможно. — То есть ты теперь называешь его Арс? — совершенно невинно интересуется Позов. Антон замирает и хмурится, пытаясь осознать услышанное. Сейчас, как ему кажется, он уже давно потерял понятие «нормальности», в его новом, как он надеется, временном мире нормальным считаются многие вещи, которые раньше виделись ему безумием. Так что ожидать всегда нормальных поступков от себя или от окружающих не приходится. — Спасибо, что из всего этого ты выделил именно это, — находит, что сказать, чтобы сменить тему. — Нет, почему, — беззаботно лыбится Дима, — по-моему, очень мило, что он поднял на уши весь город и своих бандюганов, чтобы тебя отыскать. — Да пошёл ты! — Ладно-ладно, прости. Это и вправду всё ужасно, что ты пережил. Просто пытаюсь разрядить обстановку. Я такое только в фильмах видел. А ты вообще что думаешь? Будет ещё какая-то суета? И всё-таки Арсений батю твоего кокнул или нет? По-моему, он очень скользкий тип. Не понимаю, чего маман твоя его защищает. Может, по старой памяти. Антон на этих словах неосознанно кладёт свободную руку на грудную клетку, нащупывая под белой тканью цепочку, которую не снимает до сих пор. Даже в те дни, в которые ненавидел Попова слишком сильно. Димка, который сейчас сидит на своём уютном диване в гостиной, сквозь экран телефона напряжённо вглядывается в задумчивое лицо друга. Ему чрезвычайно не нравится происходящее, даже слишком. Арсений оправдал его тайные надежды — самый настоящий криминальный авторитет. Но это не значит абсолютно ничего хорошего. Такие люди беспринципные, неадекватные, жестокие и непредсказуемые. Чего ожидать от него завтра? А когда у него будет плохое настроение? Ответа на этот вопрос нет ни у кого. — Я не знаю, — наконец-то отвечает Антон. — Я вообще уже крайне запутался. Сначала он такой типа спаситель, а потом злой как собака и реально может и убил, а потом мама начинает мне лапшу на уши вешать. Такое чувство, будто все вокруг сговорились, и это один большой весьма хуёвый иммерсивный спектакль. — Да уж, — невесело хмыкает его собеседник. — Но я, кажется, знаю, как тебе ещё добыть непредвзятой и честной информации. — Как? Антон смотрит на него недоверчиво, ощущая, как отсутствует у него желание участвовать в любого вида авантюрах. Конечно, он, вне сомнений, идёт на поправку, но не настолько, чтобы безумствовать. Всё-таки тело ещё ноет от боли с завидной регулярностью. — Поцелуй его! — Чего?.. — от неожиданности даже теряет дар речи, растерянно пялясь на сияющее от собственной гениальности лицо Димы. — Ну, поцелуешь. Ещё секретик подглядишь, — невозмутимо продвигает свою идею тот. — Ага и получу от него леща, это ещё при самом лучшем раскладе событий! — Он не избил тебя за то, что ты разбил его телефон. Думаешь, ты получишь от него за поцелуйчик? Антон морщится и страдальчески закатывает глаза. От волнения он ёрзает на кровати, чувствуя, как данная перспектива, пусть только в фантазии его и Поза, бросает его в жар. Сейчас, спустя всё это время, поцелуй с Арсением — это что-то за гранью. — Там не просто поцелуйчик, — передразнивает Димку. — Пососаться нужно. Конечно, не до слюней, но тем не менее. — Мне кажется, он растеряется. И время точно будет. — Или врежет. — А может не врежет! Ты же даже не попробовал, а уже ноешь. — Извини меня! Мне потом с ним жить под одной крышей, а не тебе! Они оба неловко замолкают. Удивительно, но Антон совершенно не думал о такой возможной перспективе. Наверное, по той причине, что сам он старается как можно реже вспоминать о своей способности, и о том, что она вообще существует. Не потому, что это что-то за гранью реальности, а потому что ему просто не хочется быть причастным к этому. Это заставляет его порой ненавидеть самого себя, ведь это накладывает множество ограничений. И прежде всего на его жизнь. Он совершенно не может заводить отношения. Все люди лгут. Они делают это регулярно, даже в самых малейших деталях. Специально или нет, на благо или во вред — ложь бывает совершенно разная. И лгали не только ему. У людей невообразимое количество секретов. Оно меняется с каждым днём и, как правило, в сторону увеличения. Он действительно пытался какое-то время назад выстроить отношения, пока не понял, что это сводит его с ума. А не целоваться чаще всего не мог даже не его партнёр, а он сам. Так мучительно томно и сладко сковывало живот и всё тело во время поцелуя с любимым человеком; и как горько потом было разочаровываться. И дело не в том, что секреты были ужасными. Они были совершенно разными. Просто в один момент правды вокруг становилось слишком много, она часто совершенно не касалась его самого, не затрагивала его отношения с человеком, просто её было так много, как бельмо на глазу, она преследовала его повсюду. И тогда в один день проще было принять решение покончить с этим раз и навсегда. И после наконец-то стало легче. Даже пару раз они целовались с Димкой. Не ради какой-то конкретной цели, просто нужно было доказать ему, что он не врёт. Опыт весьма специфический, но определённо стоил того. У Поза страшных секретов не нашлось, все они были такими нелепыми и дурацкими, что Шаст предпочёл бы забыть их навсегда, но, как назло, внутри него был целый, пусть и заброшенный, склад с подобными воспоминаниями. Зачем они ему? На этот вопрос он не ответит даже сам себе. — А если там херня попадётся? — продолжает сомневаться Антон. — Придётся поцеловать ещё раз, — не задумываясь, серьёзно парирует Димка. Секреты — они бывают разными. Он это понял за свою недолгую, но насыщенную жизнь. Не всегда видел что-то сверхстрашное и таинственное. Иногда это могла быть банальная и стыдная ерунда, но именно сейчас для человека она играла самую важную роль, именно это беспокоило и тревожило его больше всего. Шаст не уверен точно, но, кажется, Арсений Попов первый в списке тех, чьи секреты он не хотел бы знать никогда. Это всегда лотерея — что попадётся на этот раз. И возможно ли с этим жить. Но как показывает практика, жить можно практически со всем. Печальный, но опыт. Разговор про поцелуи сходит на нет, и друзья просто общаются, обсуждая события в жизни каждого. Ничего такого, что бы снова напомнило им, какой ужас творится за пределами этого видеозвонка.* * *
Арсений сидит в гостиной. Рядом с кожаным светлым диваном стоит небольшая тумбочка, на которую он поставил недопитую кружку с чаем. Пить вечерами чай, а не что покрепче — звучит как личный ад для него, потому что такие люди точно не умеют расслабляться более естественными способами. И хороший алкоголь — верный помощник в этом непростом деле. Кажется, он сам превратился в одно больше напряжение, стараясь держать в голове и в себе всё на свете: планы, повседневные дела, эмоции, чувства и прочее второсортное дерьмо, которое он предпочёл бы исключить из жизни навсегда. Его несколько тяготит обстоятельство, что пока нет никаких идей, как можно поставить палки в колёса Витязю. Лезть в бизнес — самое простое, что может прийти на ум — не хочется. Ведь тот не лез в его бизнес. Скорее, в жизнь, в дом, в спокойствие. Чтобы избавиться от этой задачи, благополучно скинул её на Макара и ребят. Они, как искусные живодёры, придумают что-нибудь интересное. Что-то равноценное тому, что пережил он сам — это унижение, когда понял, что его банально водили за нос. Немного странно, что Майю никто не тронул, но на логику от Витязя рассчитывать не приходится. Антон заходит в гостиную крадучись и с невероятно загадочным видом. Арсений сначала не обращает на него внимания, листая переписки в мессенджерах, затем всё-таки приходится поднять голову и посмотреть на него. Тот стоит у стены, старательно подпирая её собой и выжидательно мигает своими очаровательными зелёными глазами. У него нет ни единой идеи, зачем Шастун может притащиться к нему вечером, и он, если быть честным, не особо горит желанием узнавать это. Но, кажется, нет другого выхода, чтобы избавиться от этой нелепости: — Ну, чего? — Ничего, просто... зашёл... — Зашёл постоять? Антон чувствует себя откровенным идиотом. Совершенно непонятно, как можно поцеловать Арсения, если буквально каждый миллиметр этого отвратительного человека не располагает к данному событию от слова совсем. Например, он сейчас сидит. Как поцеловать сидящего человека, чтобы тот не врезал? Кажется, это практически невозможно. Если присесть напротив, то образуется наилучший ракурс для получения в нос, который и так потрепан жизнью. А если попросить его встать... это вообще настолько странно, даже страннее, чем то, что он сейчас пришёл к Арсу. В мозге становится пустынно, точно перекати поле, все идеи какого-либо внятного ответа улетучиваются из сознания, так что ему остаётся только один вариант, в котором он будет стоять с видом полного болвана и переминаться с ноги на ногу. А потом как-нибудь, как бог пошлёт, выберется отсюда. — Да ладно уже, ничего, — неловко выдавливает он из себя. Кажется, этот поступок может претендовать на провал текущего года. — А, слушай, — вдруг оживляется Арсений. Шаст выдавливает из себя весьма жалкую улыбку, — хорошо, что ты пришёл. Надо съездить куда-нибудь, — он выглядит необычайно воодушевлённым для девяти вечера. Поправляет на себе свитер и подходит к парню. — Куда съездить... Он непонимающе часто моргает. Попов стоит очень близко, смотрит на него чуть приподняв голову, разница в росте невелика, но Антон с неприятным холодком в груди осознаёт, что ему это кажется милым. Глаза у него голубые-голубые, в уголках этих глаз рассыпаны мелкие морщинки, а под ними — глубокие мешки, будто он не спит сутками. Его губы сжаты, словно они очень хотят улыбнуться, но очень сдерживаются. Этот момент магнетизирует, заставляет замереть, вслушаться в свои ощущения, в происходящее вокруг и на какое-то время просто позволить этому происходить. — Ты не засиделся здесь? Не хочешь развеяться? Предлагаю один раз, потом хуй когда отсюда уедешь, — он заминается. — В смысле, нескоро, скорее всего... И эта неловкость, в неё хочется уткнуться, нырнуть, позволить ей щекотать себя, мучить, потому что это наконец-то что-то такое, что не покрыто беспросветным мраком и чернотой, в которой проходит день за днём после смерти отца. — Я хочу рисовать, — несмело сообщает Антон. — Писать, точнее. — Кому писать? — подозрительно уточняет Арсений. — Картины писать! Он возмущён до глубины души этим не понимаем так, если бы каждый человек в мире обязан был бы знать, что настоящие художники не рисуют, а пишут. Арса это неожиданно веселит, поэтому его сжатые губы разъезжаются в мимолётную, призрачную усмешку, которую он быстро подавляет. — Писать так писать, — пожимает плечами. — Собирайся. — А мама? — Я приставлю к ней охрану. — А почему меня также не можешь оставить? Они идут вперёд, к лестнице на второй этаж. Арсений идёт впереди, а Антон семенит следом. Тот резко останавливается, так что второй врезается в его широкую спину. У мужчины нет ответа на заданный вопрос, и это его раздражает. — Ты сейчас договоришься, — он оборачивается и хмурится. — Жалко, что ли, меня? — Мне никого не жалко, — после короткой паузы равнодушно отвечает он. — У тебя три минуты, чтобы собраться. В противном случае запру тебя в комнате, а окна заколочу. — Как ты живёшь такой злой-то? Арсений ничего не отвечает. Он в несколько шагов преодолевает лестницу, затем хлопает дверью в свой кабинет. Ничего не понимающий Шастун несколько секунд задумчиво стоит внизу, затем тоже спешит наверх, чтобы не проверять на блеф Попова. И, конечно же, он ждёт его совершенно не три минуты. Арс слышит, проходя мимо его комнаты, как тот старательно и вроде даже поспешно копошится за дверью, хмыкает себе под нос и лениво спускается вниз. Белая футболка, светлые, практически белые джинсы, несколько простых манипуляций расчёской и лаком над волосами и пару штрихов триммером у лица — вот и всё, что нужно ему сейчас, чтобы привести себя в порядок. Поехать куда-то — решение спонтанное и отдаёт привкусом безумия. Но ему так жизненно необходимо расслабиться, просто отдохнуть, любым возможным способом. Как и большинству людей, связанных с криминалом, ему свойственна определённая параноидальность и чрезмерный контроль, чтобы держать всё в рамках дозволенного (конечно же, для себя) и не допустить развития критической ситуации. Поэтому сейчас лучшим решением кажется взять Антона с собой. Он как талисман, который очень нужно охранять. Его взбесили не на шутку слова Матвиенко о том, что он сошёл с ума с Майей и Антоном, а также о том, что для них он всегда будет убийцей. Разумеется, Воля ещё ничего не доказал, против него нет прямых улик, максимум — косвенные. Но это совершенно не обнадёживает. Серёжа, конечно, усердно суетится, что-то делает, но и его возможности небезграничны. Выдать желаемое за действительное — процесс не всегда простой, но точно энергозатратный. — Я готов! Антон отвлекает его от размышлений. Он подходит незаметно, так что мужчина вздрагивает от неожиданности. Это вызывает на лице собеседника добродушную улыбку. Арсений недовольно щурится. — Куда разоделся? — Сам ты разоделся, — огрызается тот. — На выпускной собрался? А я одет весьма прилично. Твои шмотки маловаты, да и вкус у тебя посредственный, так что было, то и выбрал, — он коротко одёргивает на себе белую рубашку с коротким воротом и поправляет чёрный бомбер. Не очень официально, не неформально, но вполне себе даже прилично. Идёт в коридор, где обувается и останавливается у двери, подождать Арсения. Тот не спешит следом, ему нужно поправить оружие на поясе. Антон исподлобья следит за тем, как его пальцы аккуратно приподнимают край футболки, как ему кажется, слишком медленно, словно в замедленной съёмке, обнажая напряжённые мышцы торса, светлую кожу, мурашки на которой разбегаются в стороны, видимо, от сквозняка. Взгляд касается пистолета, что мужчина проверяет в кобуре. Шаст недовольно морщит нос и отворачивается. Странно, делать этого не очень хотелось. — Насмотрелся? — шутит Арсений, подходя сзади. — Ничего не смотрел, — бурчит себе под нос Антон, утыкаясь взором в собственные кроссовки. Он позвоночником ощущает присутствие Попова за своей спиной, его дыхание даже касается шеи, когда тот наклоняется, чтобы достать из кармана штанов ключи. Накидывает на себя джинсовку и отпирает дверь. Из неё Антон вываливается с большим облегчением. Жизнь в те моменты, когда Попов забывает двусмысленно подкалывать его, определённо лучше. А может быть, в тот момент стоило и поцеловать его? Так сказать, подобрать правильный момент. Но, с другой стороны, его цель просто поцеловать Арсения, а не создать между ними романтику. В этих мыслях он забирается на пассажирское сиденье. С момента их разговора с Димкой прошло несколько часов, в течение которых последний пару раз узнавал, планирует ли друг воплощать план в жизнь. Его эта перспектива пугает. Но если поразмыслить, наверное, пугает ещё больше — не знать, сидишь ли ты сейчас в машине убийцы собственного отца или просто у убийцы. Второй вариант не то, чтобы более привлекательный, но с ним будет немного легче. Они едут в полном молчании. Антон понимает, что совершенно не предполагает, куда именно они направляются. Арс предложил развеяться, а он сказал, что ему нужны материалы для работы. Точнее, просто сказал, что хочет писать картины. Достаточно ли этого, чтобы понять, что именно ему нужно? Учитывая, какие карандаши ему купил Попов, сомнительно. С опаской периферическим зрением поглядывает в сторону мужчины. Тот локтем одной руки опирается о дверь, вторая рука лежит на руле, пальцы лениво отбивают ритмичный мотив, подражая мелодии радио. Что в его голове с прилизанными угольными волосами, известно одному богу. Хотя в свете последних событий он всерьёз засомневался в его существовании. — Куда мы едем? — наконец-то решается нарушить затянувшееся молчание. — Увидишь, — бросает Арсений. — Это правда, что вы с папой знакомы со школы? Неожиданный вопрос. Напрягается, ёрзает на кресле, усаживаясь удобнее. Облизывает губы. Антон спокойно сидит рядом, ожидая ответа. Он начинает слишком хорошо осознавать, что их странные отношения не могут продлиться вечно, когда-то, возможно, весьма скоро, им предстоит навсегда расстаться. А Попов единственный человек, у которого он может узнать об отце. Узнать ту самую правду, которую никогда не расскажет мать. — Да, правда, — нехотя всё-таки отвечает. — Почему ты решил подружиться с ним? — Почему я решил подружиться с ним? — растерянно переспрашивает Арсений. Вопросы, о которых он банально не думал. Возможно, они возникали в его голове, но он не сторонник «якобы» да «кабы». Случилось и случилось. Сделал и сделал. Не видит смысла копаться слишком глубоко. Но сейчас ему не хочется злиться. Просто устал злиться. Ему самому не с кем было поговорить о Голосе. Никому это не было по-настоящему интересным и важным. И, в первую очередь, вроде бы это было не нужно ему самому. Сводит брови на переносице. Он вглядывается в мрачную тёмную дорогу, освещаемую только фарами автомобиля и редкими фонарями. Воспоминания о Голосе каждый раз, когда они оживают, тяжело шевелятся в груди, сдавливая лёгкие и всегда равнодушное сердце. Это его первая и самая большая привязанность в жизни. Она рассыпалась в пыль и пепел. В один момент она потеряла всякую ценность и значимость. И это поразило его больше всего на свете. — Да. Он выдыхает. — Наверное, потому что по-другому никак. Либо ты, либо тебя. Плохое время было, — тихо произносит. И ему кажется, он слышит, как взволнованно колотится сердце Антона, сидящего рядом, замеревшего и боящегося шевельнуться. Это даже мило. — Он был типа крутым парнем. Высокий, широкоплечий, с громким голосом, уверенный в себе. Я украл в магазинчике около дома пачку сигарет, чтобы притащить ему, понтануться. Он уже курил тогда. Они оказались женскими. На этом моменте Арсений коротко улыбается. Сжимает руль пальцами правой руки, затем разжимает. Останавливает машину на светофоре. Шаст сидит вполоборота, рассматривая его серьёзное лицо. — Да, папа дымил как паровоз, — важно кивает он, словно его миссия — задокументировать эти слова. — Ты всегда знал, что ты станешь... таким? Не уверен, насколько корректно задавать этот вопрос. Но учитывая то, что между ними и с ними было, вряд ли момент корректности и вежливости первичный. Антон вдруг хватается за это спокойное настроение Арсения, как утопающий за соломинку. Они никогда не разговаривали. По-настоящему. Просто между ними пропасть настолько велика, что нормальный разговор банально не клеится, не создаётся естественным образом. Попов не уточняет, что имеет в виду парень под «таким», жмёт на газ и просто отвечает: — Так сложилась жизнь. Он мог бы сказать многое. Про себя, про свою семью, про то, почему так вышло. Но это было больше половины жизни назад, так что не стоит того, чтобы ковыряться в этом. — Ты когда-нибудь думал о том, как могла бы сложиться твоя жизнь... по-другому? — Нет, не думал. — Почему? — Потому что жизнь, — Арсений тяжело вздыхает и расслабляет лицо, выдыхая, — слишком коротка, чтобы тратить её на сослагательные времена. Эти мысли не приведут ни к чему хорошему. Вот подумаешь ты, что было бы если бы Голос... твой батя, точнее, был бы другим и что? К чему это приведёт? — К расстройству, — неохотно признаёт в ответ. — Ну вот оно что. В жизни и так много дерьма, чтобы его создавать самому. Для себя, я имею в виду, — зачем-то уточняет он и снова недовольно хмурится, будто разговор пошёл не так, как он планировал. Антон откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Ему это уточнение тоже не нравится. С возрастом, когда становишься старше, приходится смиряться с тем, что есть вещи несправедливые, неправильные, которые невозможно поменять или в которые невозможно вмешаться. Они просто есть, просто случились. Их можно только принять и выбрать то, как к ним относиться. В мире слишком много всего, что невозможно контролировать. И если переживать ещё и из-за этого, то вполне очевидно можно сойти с ума. — Тебе нравится водить? Спрашивает уже от балды. Просто чтобы что-то спросить. После смерти близкого человека есть одна закономерность, которую усвоить достаточно тяжело. После горя, слёз и стараний придёт ещё кое-что. Что-то чрезвычайно выносливое и упрямое. Оно будет преследовать, выжидать момент и нападать всегда неожиданно. Это чувство вины. Что-то не успел, что-то не спросил, что-то не сказал, не сделал или, наоборот, зачем-то сделал. Чувство вины абсолютно за всё. В моменты когда ничего нельзя уже исправить, всегда приходит в голову сто один способ, как можно было всё наладить. И тут не сослагать практически невозможно. Вот сейчас Арсений сидит рядом. Можно прикоснуться, можно что-то спросить, что-то сказать самому. А когда-то так близко был отец. И он, вот нюанс, был живым. И ему можно было задать или хотя бы попытаться задать множество вопросов и даже на какие-то получить ответы. И всё это сложилось бы в маленькую, а, возможно, и не очень, шкатулку бесценных воспоминаний. Но не сложилось. Ни с отцом, ни с воспоминаниями. — Да нормально, — всё-таки отвечает Арсений. Он даже бросает взгляд на Антона, словно пытаясь разглядеть мотивацию этого тупого вопроса. — Куда мы едем? — Узнаешь. Отворачивает лицо, чтобы Шасту не было оно видно. Он улыбается сам себе. Расслабленно, дольше, чем несколько секунд. Ему забавно от происходящего. Ему любопытно, что произойдёт дальше. И почему-то в груди тягучее предвкушение, что что-то ещё случится. Интуиция обычно не подводит его. Эти чувства — что-то интересное и новое. Они такие щекотные, подвижные, шевелятся внутри и вызывают улыбку. Просто потому, что это необычно. Рядом такой живой настоящий человек. И он может выкинуть всё что угодно. И так уникально, что наверняка выкинет. Это же Антон. Он совершенно не похож на своего отца. Только пытливыми и внимательными зелёными глазами. И, возможно, своей непредсказуемостью. Но в нём нет этой озлобленности, грубости и копоти, к которой привык Арсений. Её полно в людях, окружающих его, но нет в Антоне. Он может злиться и грубить, но так кристально видно, что сам он не такой.* * *
Все последние годы Арсений потратил на то, чтобы обеспечить себе жизнь с минимальной потребностью покидать своё жилище. Как оказалось, многое ему совершенно не нужно. Никаких бассейнов, массажёров, ничего такого, что не мог бы вместить в себя его небольшой домик на окраине человеческой суеты. Он и не вырос в тех условиях, чтобы желать подобного. Сейчас, после слов Антона, он всё же на мгновение задумывается: почему он такой, какой есть? Почему сделал именно этот выбор, а не любой другой? У него всегда было множество возможностей свернуть, уйти, потеряться и просто прекратить. Но никогда ему не хотелось этого. Ответ на вопрос был найден достаточно быстро. По сути, его даже не пришлось искать. Он появился в голове просто так. Будто ждал своего звёздного часа всю жизнь. И мужчина окликает своего компаньона. Шастун оглядывается моментально. Его зелёные глаза смотрят с неподдельным интересом. — Потому что я плохой человек, — говорит без всякого контекста и пояснения. И к сожалению, тот его понимает. Есть люди, которые в определённый момент сворачивают с прямой дороги. Есть те, которых заставляют это сделать определённые обстоятельства. Есть те, которые совершенно случайно однажды ошиблись, а потом не смогли вернуться или банально не получилось. Арсению же кажется, что у него не могло быть другой жизни. Он вышел из семьи, не научившись эмпатии и состраданию. И словно эта чернота и пустота всегда жили в нём. Затаивались, ожидали, когда можно будет бесчинствовать. Он был мрачным и, как шутили родители, сердитым ребёнком. И, возможно, поэтому они его и сторонились. Иногда он думал о том, что, может быть, в нём есть какие-либо генетические отклонения. Либо же он просто мудак. Без всяких там «если». Они поднимаются по ступенькам. Антон с удивлением вращает головой в разные стороны. Тормозит так, чтобы Арсений, идущий следом, поравнялся с ним. — То есть ты прячешься в жопе мира, а потом берёшь и приезжаешь в центр Москвы? — они стоят посреди вестибюля слишком близко друг другу. Попов отмечает это про себя и, кусая нижнюю губу, неторопливо оглядывает его долговязую фигуру сверху вниз, а затем вздыхает, словно только что получил самый бестолковый во Вселенной вопрос: — Пойдём. — Нет, ты объясни, будь добр! — спешит следом за ним. — Я сказал, что мне нужны материалы для работы... — Неправда, ты так не говорил. — Ну имел же в виду! — Мало ли, что ты там... имел, — на этих словах Арсений ухмыляется, пропуская его в лифт. — Ты понимаешь, о чём я. Он прикладывает карточку. Антон уже был в одной из башен комплекса Москва-сити, так что не обращает внимания на производимые манипуляции, только мимолётно озадачивается тем, что у Арса уже есть пропуск. Обычно его нужно брать на ресепшене, только если, конечно, не живёшь тут. В этом лифте невозможно приехать туда, куда захочешь. Прикладываешь карточку, и лифт отвозит тебя на тот этаж, на который тебе нужно. Если это гостевой пропуск. Если личный, то возможности почти наверняка не сильно ограничены. Кабина везёт их на пятьдесят четвёртый этаж. Доехать с современными технологиями до него можно буквально за тридцать пять секунд. — Слушай, не нуди и не выноси мне мозг. Я хочу отдохнуть и расслабиться. А твой гундёж и назойливость прямая антипатия моим планам. И скажи спасибо, что взял тебя с собой. — Отдохнуть от чего? — сердито парирует. — От избиения людей? — Типа того, — равнодушно отвечает тот, пожимая плечами. Антон, будучи настолько поглощённым несоответствием между реальностью и его планами, на самом-то деле не сразу понимает, куда они приехали. Идут по длинному светлому коридору к широкой двери. Видит надпись за ресепшеном «respace» и надувает губы. — То есть ты решил поехать в СПА? Мне иногда кажется, что я сплю просто. — Тогда тебе стоит как можно скорее проснуться, — Арсений подмигивает ему. Эта идея в контексте происходящего даже ему кажется несколько несуразной. Особенно при наличии Шастуна рядом. Но сейчас всё в порядке. Некое затишье. А потом что-то да обязательно случится. Он живёт так всю жизнь. И прекрасно знает, как заканчивается всё хорошее. И за эту неделю присутствие кого-то рядом кажется таким правильным и нужным. Макар с парнями приехали к нему, чтобы находиться дома столько, сколько потребуется. Учится на своих ошибках, поэтому дважды на одном его точно не поймать, в этом уверен. В этом же месте он был десятки раз. Не так часто, чтобы внедрить его в список регулярных дел, но достаточно, чтобы стать здесь гостем номер один и установить определённые правила. Любые места, даже очень престижные и популярные, имеют уникальное свойство — покупаться. Закрываться на некоторое количество времени, если его намеревается посетить определённая каста людей. Как правило, если речь идёт о добровольной основе, то это занимает несколько часов, не более. Неудобства оплачиваются вне основного трафика. Но в целом это мероприятие дарит хозяевам нечто важнее, чем заработок — связи. А дружить с такими людьми, как Арсений Попов — дело полезное для практически любой биографии. Кроме, видимо, биографии Антона. В самом начале ему и вправду приходилось тратить много денег, чтобы в таком месте обеспечить себе приватность и безопасность, но владелец салона оказался весьма сообразительным, чтобы делать многие вещи наперёд. И пока ни разу не пожалел о своём решении. Внутри пустынно, но красиво. Зона ресепшена с висящей длинной люстрой, выполненной в виде переплетённых между собой шаров, стойка администратора оформлена в белом цвете со вставкой из эпоксидной смолы и подсветкой. Диваны в гостевой зоне приятного бежевого оттенка, как и стены позади них. Пол и стены молочного мрамора, а впереди множество панорамных, типичных для подобной башни, окон. — Я могу подождать тебя здесь, — тихо шепчет на ухо Арсению Антон, кивая в сторону диванчиков в зоне ожидания. — Не говори ерунды, — отмахивается от него, как от назойливой мухи. Антон никогда не бывал в подобных местах, так что совершенно без понятия, что и как ему делать. — Арсений, мне это вообще всё не нравится. — Слушай, — тот оборачивается к нему. Одним движением притягивает за руку к себе, чтобы процедить прямо в огорчённое лицо с этими огромными и печальными, как у брошенного щенка, глазами, — можешь сидеть на диване, делай что хочешь. Я просто хочу поваляться в джакузи и сходить на массаж. Всё. Тебе в честь моего уже, видимо, заканчивающегося хорошего настроения просто предлагаю сделать то же самое. Потом поедем, найдем твои карандаши дурацкие или что тебе там надо, не ссы. Вопросы? — Мы будем вместе? — аккуратно уточняет Антон. — А мы с тобой ебёмся каждый вечер и завтракаем вместе? — Завтракаем вообще-то, — кисло морщится Шаст. — Ну, значит, платонические отношения у нас. Так что нет, мы не будем вместе. Я мечтаю хотя бы на пару часов забыть, как выглядит твоя физиономия. Но теперь, кажется, она будет сниться мне в кошмарах. Иди уже. Найди какую-нибудь сотрудницу и присядь ей на уши. А лучше пусть тоже организует тебе какой-нибудь массаж, чтобы ты перестал быть занозой в заднице. — Да пошёл ты! — Пока-пока. Арсений разворачивается на сто восемьдесят градусов и, махнув ему рукой, уверенно отправляется в другой конец помещения. Шаст неопределённо хмурится и смотрит ему вслед. Знакомится с очаровательной девушкой-администратором, которая, как оказывается, всё это время исподтишка наблюдает за ними. Антона этот факт забавляет. Почти наверняка она даже не может предположить, кто они друг другу и что тут забыли, но сам распространяться на этот счёт не собирается. В «нормальном» мире этого феномена никому не понять. Вокруг и вправду ни души. Девушка по секрету сообщает ему, что даже камеры везде выключены, хотя обычно у них пристально следят за безопасностью. Но в этом случае лучшей безопасностью будет отсутствие слежки за ней. Она провожает его по СПА-комплексу, который на удивление оказывается вполне себе. Мраморные полы и стены, выполненные в этих же оттенках, минималистичное, но современное украшение залов. Например, в виде фонтана в стене и белоснежных камешек, выложенных вдоль инсталляции. Зелёные зоны растений, высаженных в горшках, вмонтированных в стены. Панорамные окна вымыты до такой стадии прозрачности, что кажется, стоит подойти к ним и можно упасть. Мягкие серые лежаки напротив окон, рядом с которыми стоят позолоченные круглые столики — отличный способ отдохнуть после всех процедур. Он не уверен, чем именно тут надо заниматься, но одно знает точно: здесь красиво. Хотя бы этот вид с высоты пятьдесят четвертого этажа на ночную Москву, которая никогда не спит. — Я бы предложила вам попробовать наш общий оздоровительный массаж, — вкрадчиво предлагает администратор. — Он укрепляет тело, приводит в порядок мысли и нервы, повышает настроение. Этот массаж проводится с проработкой мышечных групп, с акцентом на определенные зоны. Антон пожимает плечами, подходя к окну и рассматривая мелькающие десятки, сотни огоньков внизу. Настроение ему поднять сейчас может мало что. Точно как и привести в порядок мысли и нервы. Там процесс пошёл, видимо, необратимый. — Как скажете. — А завершить его можно в хаммаме и бассейне с нашим шикарным видом, который вы уже, я вижу, успели оценить. После смерти отца ему казалось, что все внешние звуки стали приглушёнными. Не только звуки, но и просто чувства, эмоции. Вещи, приносящие удовольствие, отходят в разряд «обыденных», а всё остальное вокруг становится просто серым. Сам он даже не может предположить, как бы переживал в одиночку (несомненно, в одиночку) происходящее. Наверняка отдалился бы от Димки и матери, заперся бы в своей квартире, забил бы на учёбу и творил бы, творил и творил в тишине, спокойствии. Творчество для него — беспроигрышный вариант выплеснуть всё то, что невозможно или банально слишком трудно сказать вслух. Но сейчас всё кардинально иначе. И, возможно, что-то ненормальное и стоит проживать своим, ненормальным способом.* * *
После массажа и вправду лучше. Правда возникли непредвиденные трудности в виде покалеченного тела Антона, которое нельзя было трогать, где вздумается. В первые минуты было максимально неловко, он думал, что провалится сквозь землю от стыда. Но мастер не задал никаких вопросов, просто на просьбу быть осторожнее понятливо кивнул с видом человека, который был рождён для того, чтобы держать своё слово. Они даже пообщались о всевозможных вещах, совершая такой нормальный и банальный разговор, что Шастун, который уже успел привыкнуть к бесконечным препирательствам с Арсением, испытывал весьма смешанные ощущения от этой беседы. Но она ему понравилась. Кажется, отдохнуть от четырёх стен — идея весьма недурная, это приходится признать в конце процедур. Он сидит на лежаке, в тёплом и уютном махровом халате, поджав одну ногу под себя, смотрит в окно, на верхушки соседних башен и не думает ни о чём. Димка что-то пытался втереть ему о пользе медитаций, одна из составляющих которых — ни о чём не думать. И сейчас ни о чём не думать получается так легко и просто. И эта пустота не тяжелит сознание, она его облегчает, распускает все навязчивые мысли, которые послушно разбегаются кто куда. Пускай и на время. И всё случается само собой. — Вам всё понравилось? Высокий молодой мужчина, тот самый, с которым они мило болтали полтора часа, подходит к нему и мягко улыбается. У него чёрные густые волосы, аккуратно уложенные назад, внимательные карие глаза и вполне себе атлетическая фигура, которую обтягивает чёрный костюм, состоящий из хлопковых штанов и такой же хлопковой футболки с короткими рукавами. — Да, это было здорово, — улыбается ему в ответ Антон. Тот кивает, будто и ожидал услышать только это. Осторожно присаживается на соседнее сиденье и достаёт небольшую баночку из кармана штанов, которые натягиваются от такой позиции ещё сильнее, плотнее обтягивая мышцы бёдер. Шаст стискивает зубы, но не может удержаться, чтобы не посмотреть. — Это очень хорошая мазь, — говорит тихо и даже успокаивающе. — Для ваших... — он заминается, принимая решение о том, стоит ли ему озвучивать это вслух, — ну вы поняли. Заживёт быстрее, — протягивает баночку ему. Антон смотрит на него с интересом, но принимает неожиданный подарок. Сколько подобных знакомств случалось в его жизни, примерно начинающихся таким же образом. Нельзя сразу, если это, конечно, не гей-клуб, определить, тот ли мужчина попался, можно ли безопасно сблизиться с ним или нет. Это всегда старательно отслеживается по вербальным и невербальным реакциям, ему это знакомо. Сейчас молодой человек ждёт его реакции, чтобы понять, взаимно это или нет. Гетеросексуалы, как правило, откровенно не выкупают подобных манипуляций, так что это в принципе становится понятно сразу. Их пальцы соприкасаются на несколько секунд, как в замедленной съемке. И Антон удовлетворённо отмечает про себя, что ему это очень даже нравится. Дверь в комнату отдыха распахивается. Заходит Арсений. На нём такой же халат, как и на Шастуне. Оба мужчины вздрагивают от неожиданности, будто их застукали за чем-то неприличным. Антон рассоединяет их пальцы и кивает молодому человеку, широко улыбаясь, а затем переводит взгляд на неожиданного гостя. Честно говоря, он надеялся, что Попов зависнет по своим отдыхательным делам на более долгое время. Опрометчивые надежды. — Проваливай отсюда, — без прелюдий грубо произносит Арсений. Шаст удивлённо таращится на него, не понимая такой реакции. Они оба встают одновременно. На этом моменте Попов недовольно беззвучно цокает языком. — А вы, простите, кто такой? — мужчина говорит спокойно и даже без мизерного намёка на подобострастие, с коим здесь все относятся к Арсению. — Когда ты узнаешь, кто я, — подходит к ним и раздражённо притягивает к себе его за шиворот, — будет уже поздно. Пошёл отсюда, я сказал! Кажется, этого становится вполне достаточно, чтобы переубедить новоиспечённого ухажёра. Тот сдаётся и ретируется. Раздражение Арса теперь обрушивается на Антона. — Ты что, совсем рехнулся?! — Это что за дерьмо? — Это не дерьмо, это мне подарили! — он молча выхватывает баночку из рук и, даже не целясь, кидает её в мусорное ведро в другом конце комнаты. Попадает. — Арсений, ты совсем ахренел уже?! Возмущению Шастуна нет предела. Он смотрит на мужчину широко распахнутыми глазами, пытаясь хотя бы предположить, что его так разозлило. Арсений кусает губы и смотрит на него тоже исподлобья. И если раньше ему было не по себе от его выходок, то теперь он сам разозлился из-за них не на шутку. Сглатывает, чтобы хотя бы немного успокоиться. Потому что все его попытки устроить Попову хотя бы минимальную взбучку будут со сто процентной провальными морально и физически, потому чувствует себя просто очень злым, расстроенным и вдобавок ещё и беспомощным. Он упрямо встряхивает головой, чтобы убрать упавшие на глаза влажные волосы и хочет было подойти к этой проклятой мусорке. Уже чисто принципиально, не более. Но Арсений хватает его за руку. Его пальцы сжимаются на запястье сильно, не позволяя ни вывернуться, ни двинуться дальше. — Ты точно ёбнулся уже в край, — бормочет Антон, таращась на него. — Больно вообще-то! — дёргает руку ещё раз, морщась от боли, и тот отпускает его. — Никуда ты не пойдёшь, — наконец-то хмуро отвечает он. Придерживает его ладонью за талию, чтобы вернуть взбешенного парня на место перед собой. Ему самому чувствуется, что неведомая сила сжимает всё его тело сейчас, заставляя повиноваться. И если бы спустя время его спросили, как он поступил бы, если бы всё знал, то, несмотря на последствия, он ответил бы, что поступил бы точно также. Антон уже успел отвыкнуть от своего таланта — ловко уворачиваться от желательных и нежелательных поцелуев, поэтому сейчас он точно не ожидает ничего подобного. Когда угодно, но только не сейчас, когда его выбесили донельзя. Арсений грубо целует его. Его пальцы смыкаются на стройных боках, тоже без особого намёка на аккуратность, они сжимают её, так что Шаст изумлённо ойкает в целующие его губы. Мысли быстрыми, спотыкающимся строчками бегут в его голове. Ему не хочется сейчас, совсем-совсем не хочется. Несмотря на то, что поцелуй вроде как даже и был его целью, тем самым гениальным планом. Но к этому событию он пытался привыкнуть и как-то подготовиться половину текущего дня. И до нынешнего момента получалось скверно. Ощущает, как ток пронзающими разрядами электричества растекается по его трепещущему телу, и зажмуривает изо всех сил глаза. Арс целует его, не церемонясь, видимо, не задумываясь о последствиях для чужих губ. Целует жадно, словно ждал этого поцелуя всю свою жизнь. Его губы сухие, чуть шершавые, смачиваются слюной Антона. Он резко отстраняется от Попова. Тот дышит тяжёло и медленно. Зрачки голубых глаз расширены и устремлены только на него. Опускает растерянный взгляд на руки, которые тот держит на его талии, ощущает, как сотни мурашек торопливо рассыпаются по его трепещущему телу. Поднимает голову и снова смотрит на Арсения. Когда он готовился к поцелую, то после него был готов увидеть что угодно. Буквально рассчитывал на абсолютно любой исход, но увидел совершенно иное. Это поцелуй тяжёлым отпечатком ложится на грудную клетку, стискивает её, заставляя сердце колотиться так быстро, как оно только способно. Волосы Арса чуть растрёпаны, в полумраке от влажности они поблескивают, по нахмуренному лбу стекают две капельки пота. Смотрит на него, не может оторваться. Его заводит один его только вид, одна только эта властность в намерениях, неплотно завязанный узел халата на поясе, виднеющаяся обнажённая грудь. Внутри Антона случается оцепенение; лёгкие забывают, как им нужно перекачивать воздух, потому что последнего становится вокруг слишком мало. Он хочет списать всё на банальный недостаток секса, так оно, наверное, и есть. Больше ничего не способно в нём пробудить желание к Арсению Попову. Абсолютно ничего. В нём, кроме сексуального тела и привлекательной внешности, нет ничего. Уверен, что пожалеет об этом раз примерно миллион, но сейчас скорее руки делают это, чем он сам. Резким движением развязывает пояс халата, позволяет ему соскользнуть на пол, чтобы больше не прикрывать ничего. Под халатом, который теперь распахивается, нет ничего. Шаст в отчаянии кусает губы, пытаясь понять, в какой из моментов своей жизни он свернул не туда, чтобы в конечном итоге оказаться здесь. Арсений спокоен как удав. Он без единого слова стоит, позволяя рассматривая себя, как экспонат музея. И вправду хорошо сложен: широкая грудная клетка вздымается учащённо и тяжело, мышцы предплечий напряжены, вены, бегущие от пальцев к локтям, вздуты, косточки таза чуть выпирают, очерченные светлой кожей, торс без, кажется, лишней капли жира, с просвечивающимся рельефом. Его член уже возбуждён, Антон даже смущается, когда видит этот неумолимый факт. Он красивый, высокий и, несмотря на всю отвратность моральной части его личности, такой сексуальный. Господа бога точно не существует, Шаст убеждается в этом окончательно. Потому что не может не повиноваться животному ощущению внизу живота, которое связывается в крепкий узел, сводя отголосками пульсирующего желания с ума. Словно во сне жестом просит Арсения сесть, сам присаживается напротив него, подгибая ноги, будто решает просто отдохнуть. Подрагивающие пальцы разводят чужие колени в стороны. Самое удивительное и сладкое чувство, которое только можно испытать во время возбуждения: когда хочется не себе, а другому. И ему сейчас хочется. Задирает голову, чтобы встретиться с внимательными и чуть прищуренными глазами. Арсений практически не шевелится и, кажется, затаивает дыхание. Он не говорит ничего, просто смотрит, неосознанно облизывает пересохшие губы. Чуть откидывается назад, на мягкое серое сиденье, опираясь ладонями. Сам не помнит, когда у него в последний раз был секс. Любого вида и подвида. В последние месяцы просто как-то было не до этого, не складывалось. И всё, чего хочется сейчас: чтобы эти розовые влажные пухлые губы просто обхватили собой его член. И дальше будь, что будет. У Арсения аккуратный обрезанный член с налитой кровью головкой. Именно он сейчас предстаёт перед лицом Антона. И вся эта ситуация — такая запредельная и адреналиновая, она никогда в жизни не сравнится с той, в которой именно Арс отсасывал ему. Потому что тогда было только две переменных и никаких отягощающих «если». Но и не было этого сумасшедшего и опьяняющего влечения, которое охотно позволяет наступать на горло любым моральным принципам в любом количестве. Опускает руку, чтобы сквозь ткань халата сжать свой член, дать ему мимолётное и грубое, но всё-таки прикосновение. Пальцами свободной руки касается бедра Попова, будто без этой поддержки отсосать не представляется возможным. Вытаскивает кончик языка, чтобы дотронуться им до уздечки, а затем посмотреть, как дрогнет от этой манипуляции пенис. Свободнее языком облизывает головку, потирается об уздечку снова и снова, повторно поднимая голову. Его, определённо, потом будет мучать совесть. Но точно не за то, что происходит наверху. Арсений, такой весь серьёзный из себя и сильный, кажется в эту минуту просто размазанным. Он, не отрываясь, следит за языком Шастуна, кусает губы, его челюсть напрягается так, что это видно по шевелящимся косточкам на некогда весьма невозмутимом и равнодушном лице. Хочется подразнить его, не касаться как можно дольше, хотя ещё стоит вынести на голосование вопрос, кому хочется этого больше. Но мужчина не выдерживает и первым завершает игру в гляделки. Он чуть привстаёт, чтобы бесцеремонно подтолкнуть непослушную кудрявую голову к своему члену. Совершенно непонятно, заперта ли дверь, возможно ли такое, что она сейчас распахнется — об этом остаётся только гадать. Антон слушается и покорно распахивает рот шире, принимая в себя глубже. Вдыхает больше воздуха, втягивает в себя щёки, касаясь их внутренней стороной члена. Язык мягко, но настойчиво ласкает ствол снизу. Ладонями обеих рук опирается о лежак, а сам, выпячивая задницу, это видно в стоящем за ним зеркале, куда теперь, как выясняется, смотрит Арсений, то берёт его глубже, то отстраняется, чтобы влажными от слюны губами, причмокивая, облизать, пососать головку, кончиком языка расчертить диагонали и зигзаги на уздечке. Мужчина сипло, негромко стонет, пытаясь сдержаться, не убирает ладони с макушки Антона. Он подталкивает его ближе к себе, заставляя прервать свои махинации и заглотить ещё глубже. Слышит характерный короткий хриплый звук, когда головка касается гортани. Принимает его настолько, насколько хватает рвотного рефлекса. Позволяет Арсению управлять процессом: грубо толкнуться внутрь, затем чуть вытащить, чтобы всё-таки позволить глотнуть и немного воздуха в том числе, после чего так же бесцеремонно натягивает сначала одну щёку, крепко сжимая прядь волос в кулаке, потом другую. Эта боль не ощущается остро, даже несмотря на заживающие кровоподтёки, она сладко отзывается внизу живота, в его собственной эрекции, которую игнорировать хочется меньше всего. Опускает руку, проникает ей под подол халата. Как и Арсений, он не успевает одеться после бассейна. Поэтому ничего не мешает теперь ему ласкать себя, обхватив член ладонью, ритмично, не спеша водя им вверх и вниз. Думает, что для полного счастья, наверное, не хватает только ещё члена в заднице, и тогда бинго максимального удовольствия будет собрано полностью. Колени ноют от соприкосновения с жёстким холодным полом, но он старается сосредоточиваться только на своих ощущениях: на приятных ощущениях внизу, на пальцах Попова, которыми он придерживает голову, на члене, который с наслаждением и слюнями он сосёт сейчас. Арсений дышит шумнее, но всё также не очень громко. Антона то, что он слышит, весьма устраивает. Ему приятен тот факт, что мужчина вроде как старается сдерживаться, но получается так себе. Он неожиданно расслабляет связки, снова пропуская его пенис глубже в себя, чем вызывает какое-то будоражащее сознание мычание, чувствует, что пальцы на затылке смыкаются сильнее. Всасывает его в себя, успевая поднять глаза, на которых наворачиваются слёзы, и увидеть, даже некоторое время завороженно смотреть, как по-запрещенному головокружительно выглядит Арсений. Его буквально выгибает от ощущений: изящными пальцами, как клавиши пианино, он трогает свои соски. То аккуратно, то потирает их чуть агрессивнее, то выкручивает один за другим. Веки его прикрыты, длинные ресницы чуть дрожат. Чёрные пряди волос свешиваются на лоб, а щетина оттеняет напряжённые скулы. Кажется, он не слышит больше ничего: только хриплое дыхание Арсения, свои, отдающие в уши, причмокивания, всё остальное как белый шум, не воспринимается совсем никак. Мимолётно думает о том, что хотелось бы кончить не от своей руки, но не успевает подумать больше ни о чём, потому что Арс кончает. Шаст пытается дёрнуться, чтобы вывернуться, но не получается. Сильная рука впечатывает его до слёз, которые одна за другой скатываются по щекам, щекочут шею. Он прекращает мастурбировать сам, потому что всё, что делает — это послушно сосёт член, позволяя, сначала неохотно, затем, входя во вкус, даже жадно, Попову изливаться ему в гортань, снова и снова неловко сглатывая всё. Этот момент разряжается по всему телу таким сладким и одурманивающим теплом, вожделением, что он поскуливает от наслаждения, теперь желая только одного: кончить самому. Арсений отстраняется от него. Несколько секунд тяжело и сосредоточено дышит, пытаясь прийти в себя и вернуться в реальность. Затем сильным рывком заставляет парня подняться на ноги. На долю мгновения его эрегированный член оказывается рядом с его лицом, на что мужчина коротко усмехается. Усаживает его себе на колени, расправляя за его спиной подол халата. Антон, чертыхаясь про себя, ощущает как его ягодиц касается пенис Арсения. Он буквально сидит на нём в горизонтальном положении, прижимая собой его к телу. Мужчина обхватывает теперь уже член Шастуна рукой. В полном молчании, нарушаемом только тяжёлым дыхании обоих, это выглядит ещё более сокрушительно. Придерживает его ладонью за талию, опускает глаза на свою руку, которая теперь дрочит Антону: сначала неспешно, но, когда парень утыкается в его плечо хлюпающим носом и мокрой щекой, понятливо ускоряется, вслушивается в его всхлипывания. В этот момент ему почему-то непреодолимо хочется, чтобы это продолжалось дольше: Антон, сидящий на его коленях, уткнувшись в его плечо и шею, и вообще всё это. И на душе даже на несколько минут становится просто хорошо без всяких условностей, когда Шаст кончает ему в руку — сперма стекает по его пальцам, пачкая сиденье. Но это всё только мелочи. Как будто случаются вещи, которые будут самыми важными, вне времени, вне любых событий.* * *
— Иди оденься, — мрачно произносит Арсений, когда Антон наспех приводит себя в порядок перед зеркалом. — Мы поедем сегодня ещё куда-то? — удивлённо спрашивает тот, туго завязывая пояс на халате и ёжась. — Ты же сам хотел купить свои приблуды всякие. — Я думал, ты забыл. Мужчина оборачивается к нему, долго смотрит тяжёлым взглядом, не произнося ни слова. Затем машет ему, чтобы тот убрался прочь. Когда дверь за ним закрывается, Арсений хмурится. Подходит к зеркалу и несколько минут рассматривает в него своё отражение. Он сжимает и разжимает пальцы рук, с досадой разочарованно цокает и коротко бьёт кулаком в стену рядом со стеклом. — Чёрт! Чёрт, чёрт! Присаживается на сиденье рядом и закрывает лицо руками. Он опять облажался.